Текст книги "Время «Ч»"

Автор книги: Сергей Соболев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 8

Рабочий день Александра Паскевича, если только не происходило ничего экстраординарного, обычно делился на две части. Паскевич, тридцатишестилетний московский бизнесмен, специализирующийся на финансовых операциях в сфере недвижимости, появлялся в своем новом представительском офисе на Сретенке в половине девятого утра (пентхаус, оборудованный под городскую квартиру VIP-класса в одном из соседних домов, был очень удобен в плане экономии времени на дорогу на работу и обратно). Паевой инвестиционный фонд «СИТИ-ШФ», – аббревиатура СИТИ, помимо понятного любому грамотному человеку англосаксонского значения, складывается из первых букв слов Строительство, Инвестиции, Технологии, Инновации – хотя и учрежден всего около полугода назад, к нынешнему времени по привлеченным и вложенным в различные проекты средствам уже успел войти в пятерку крупнейших московских компаний данного профиля. Александр Борисович проводил в своем новом офисе от трех до трех с половиной часов, после чего – в районе полудня – перебирался в другой свой служебный офис, несколько скромнее своими размерами и не столь шикарно отделанный, как этот, на Сретенке.

В этом сравнительно небольшом офисе, расположенном в на удивление тихом и покойном месте, – переулок-тупичок всего в каких-то двухстах метрах от ГУМа и Красной площади – работали самые доверенные люди Паскевича, прозванного в узких кругах Барракудой – за свою удивительную способность влет заглатывать лакомые для его бизнеса куски. Здесь же он держал свою «черную» бухгалтерию, в том числе выборочную документацию по лопнувшему не без его участия Ситибизнесбанку и доведенному до банкротства 3-му Московскому ПИФу, здесь же, в этом тихом офисе, проводил рабочие встречи с разными полезными его бизнесу людьми.

Примерно без четверти двенадцать, как это обычно и практиковалось, Паскевич, проинструктировав напоследок своего зама и СПМ – старшего портфельного менеджера компании, – надел плащ и, прихватив с собой кейс с «текучкой», спустился к служебной машине, которая уже ожидала его на личном паркинге почти у самого входа в здание, расположенное на Сретенке. Компанию ему – тоже по обыкновению – составлял старший юрисконсульт Ганецкий, мужчина примерно его возраста, но, в отличие от поджарого, в неплохой физической форме финансиста, обладающий довольно грузной комплекцией (он сначала пропустил Паскевича в салон и только затем сам уселся на заднее сиденье, положив на колени портфель из крокодиловой кожи).

Едва только водитель – он же телохран – выбрался на Сретенку, как у Паскевича запиликал сотовый.

– Юра? Здравствуй, дорогой, – сказал он, услышав в трубке знакомый голос (звонил адвокат Крупнов, зять одного из московских министров, г-на Преображенского). – Ты знаешь, я вот только как раз о тебе подумал! Хотел набрать твой номерок, но ты меня децал [23]23
  Децал– немного, самую малость ( жарг.).


[Закрыть]опередил…

– Да? Значит, тебе тоже уже прозвонили, Алик?

– Кто мне должен был прозвонить, Юра?

– Что значит – «кто»?! – судя по интонациям, Крупнов, вообще-то обладающий отменной выдержкой, был сегодня чем-то не на шутку встревожен. – А-а… так ты, значит, пока не в теме?

– Смотря о чем ты.

– Тебе от черножопых кто-нибудь звонил сегодня? Ну… или, допустим, вчера или на днях? Конкретно от такого… господина Магомедова?

– Погоди, погоди… – Паскевич приложил трубку плотнее к уху, хотя ему и так все было отлично слышно. – Это от того, что ли, муслимского банкира, что пытался как-то «предъяву» выкатить?

– Не знаю, банкир он там или кто еще, – в голосе адвоката явственно просквозили нотки недовольства. – Я ведь, Алик, тут совершенно не при делах, и мне все это чертовски не нравится!

– Секунду, Юра. Тут какая-то путаница! Этого человека… от которого типа пошла «предъява»… ну… его примерно с месяц уже нет в живых. И вообще, они свое, эти вот люди, в принципе, успели отбить. Да кто они вообще такие, чтобы тут права качать, на нашей «поляне»?! Э-э-э… есть какие-нибудь установочные данные, как на них выйти? Я сейчас же позвоню компетентному человеку, и вопрос тогда будет снят окончательно. Как они вообще на тебя вышли?

– Вот это мне и не нравится, потому что лично я не подписывался быть между вами посредником, особенно в таких вот тухлых делах!

– Но ведь это твоя работа, не так ли? Гм… Ну так что они хотят, я так и не врубился?

– Где-то с полчаса назад мне позвонил на сотовый какой-то тип, и откуда только этот мой номерок накопали?! Спрашивает: «Вы адвокат Крупнов Юрий Алексеевич?»

– Постой… Вспомни, он с акцентом говорил? То есть он из кавказцев?

– Нет, Алик, без малейшего акцента, твердо так говорил, даже с металлом в голосе… Ну вот. Я спрашиваю: «С кем имею честь»? А он заявляет: «Я представляю интерес наследника господина Гаджи Магомедова. Господин Крупнов, известите ваших клиентов… – нет, он сказал «друзей» – и в особенности господина Паскевича, что им следует немедленно вернуть долги и еще заплатить пеню… Итого на счетчике – пятнадцать«европейцев» наликом…

– Че-е-его?! – заерзав от возмущения, выдал в трубку Паскевич. – Откуда?! Да пошли они!.. Чего ты… на кой вообще с такими вот разговаривать!

– За кого ты меня держишь, Алик? Я сказал: «Гражданин, вы ошиблись адресом» – и дал отбой…

– Правильно сделал, Юра, я тебя понял, и я проинформирую на эту тему… специальных людей.

– Погоди, Алик, я еще не закончил, – торопливой скороговоркой выдал Крупнов. – Онискинули факс мне на контору… как только секретарша мне показала, я решил сразу же позвонить. Вот, я держу в руках… Значит, так, слушаешь, да?

– Читай, Юра.

– Факс следующего содержания:

«ВО ИМЯ АЛЛАХА МИЛОСТИВОГО, МИЛОСЕРДНОГО! КАЖДЫЙ В ЭТОМ ПОДЛУННОМ МИРЕ ДОЛЖЕН ОТВЕЧАТЬ ЗА СВОИ СЛОВА И ПОСТУПКИ. ВСЕВЫШНИЙ ПОКАРАЕТ ВСЯКОГО, КТО НАРУШИТ ДАННУЮ ИМ КЛЯТВУ. НЕ ВЕРНЕТЕ ДОЛГ – ГОРЕТЬ ВАМ В АДУ, В ПОЛДЕНЬ ПОЛУЧИТЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА, ДАЛЬНЕЙШИЕ ИНСТРУКЦИИ ПОСЛЕДУЮТ… Ч.»

«Что это еще за «Че» выискался? – промелькнуло в голове у Паскевича. – Он что, типа наследник помершего Магомедова?»

Тем временем «мерс», вырвавшись из плотной круговерти на Большой Лубянке, свернул на Никольскую. Паскевич сказал в трубку:

– Думаю, не стоит далее обсуждать такую тему по телефону! Я сейчас подъеду к тебе в контору, но поверь на слово, все это полная хрень, яйца выеденного не стоит!

– Э-э-э, нет, Алик, сделаем по-другому… – Сказав это, адвокат Крупнов, сам того не желая, предопределил дальнейшую судьбу своего старинного приятеля. – Я сам скоро подъеду к тебе в офис! А ты пока наведи справки по данной теме, потому что оставлять такие вещи без внимания, полагаю, не стоит!

Сложив трубку сотового, Паскевич сунул ее в карман. Стекла «мерса» были слегка затонированы, да и сам он был слишком занят своими мыслями, чтобы заметить стоявшую на тротуаре Никольской молодую светловолосую женщину с сотовым в руке, мимо которой только что проследовало их авто.

Водитель черного седана, уже сотни раз, наверное, ездивший по данному маршруту, мягко притормаживая, свернул в нужный ему переулок. В последние мгновения сетчатка его глаз отфиксировала следующее: фигуру местного охранника, встречающего подъезжающий «мерс» на небольшой парковочной площадке перед зданием офиса, двух строителей в фирменных куртках и одинаковых оранжевых касках, спорящих о чем-то возле припаркованного почти у самого въезда в переулок грузовичка, и, наконец, сама тентованная «Газель», вдруг превратившаяся в бешено – и неотвратимо! – несущийся навстречу черному седану огненный поезд…

Мокрушин выехал на место ЧП через час с небольшим после взрыва. Его и Измайлову неожиданно включил в свою свиту Шувалов, которому, как понял Рейндж, было поручено – в качестве одного из замов главы ФАКа и старшего по оперсоставу этой антитеррористической структуры – координировать усилия А-центра с другими оперативными службами и ведомствами. Взял он с собой человек десять, всего четыре машины, включая разъездной «Гелентваген», на котором, собственно, и передвигались в последнее время Рейндж и приставленная к нему агентесса.

Инструктажа, по существу, не было. «Приедем на место, осмотримся, тогда каждый получит ЦУ, – сказал своим сотрудникам Шувалов. – А пока что попрошу вычеркнуть слово «теракт» из вашего лексикона… никак и ни перед кем не комментировать случившееся!»

Словно в подтверждение этим его словам еще прежде, чем их небольшая группа машин остановилась возле наспех выставленной линии милицейского кордона, по рации на их волне прошло сообщение от старшего оперативного дежурного Антикризисного центра: по первым данным, поступающим от оперативных служб с места событий, в переулке близ Никольской, где производились строительные работы, взорвались баллоны с ацетиленом, используемые при сварочных работах…

Мокрушин, как нитка за иголкой, повсюду следовал за Шуваловым и его помощником, одетым, как и он сам, в штатское. Рядом с ними держалась и Измайлова, а также штатный видеооператор. Транспорт пришлось оставить метрах в ста пятидесяти от горловины переулка, где, предположительно, произошел довольно мощный взрыв. Впереди все было забито разнокалиберными машинами: к припаркованному или же застигнутому в округе в момент взрыва транспорту добавились с полдюжины пожарных расчетов, кареты «Скорой», эмчеэсники из московского «Центроспаса», милицейские и фээсбэшные машины с «сигналками» и без оных… Над самим переулком все еще клубился дым; пожарные расчеты уже потушили несколько объятых пламенем легковушек, – на паркинге осталось с полдюжины прогоревших остовов, причем две иномарки, ближние к центру взрыва, разворотило так, как будто они побывали в пасти адского Годзиллы – не пустили они огонь внутрь двух расположенных здесь офисных зданий, во всяком случае, им удалось отстоять от огня эти два и еще одно – угловое – строение, хотя те и лишились – как и несколько соседних зданий, – оконных рам и дверей, не говоря уже о вывесках…

…В какой-то момент у Мокрушина что-то основательно закоротило в голове. Он и сам не понимал, что с ним происходит: ему не то что было не по себе, – как и многим, кто по долгу службы сейчас работал в этом тихом еще совсем недавно переулке, по чьей-то воле или из-за чьей-то воистину преступной неосмотрительности и халатности превратившемся сегодня в кромешный ад – нет, дело обстояло еще хуже… ему вдруг стало очень-очень хреново, в какой-то момент он даже «поплыл», как боксер на ринге, только что получивший сокрушительный удар в челюсть.

В нем появилось вдруг нелепое детское желание: хотелось больно ущипнуть себя, ведь то, что творилось сейчас вокруг него, могло привидеться только в дурном сне. «Нет, Рейндж, это все фикция, – успокаивал его внутренний голос, звучавший в нем неприятными старческими дребезжащими интонациями, что было для него самого как-то внове. – Сам подумай, ну как такое может случиться, да еще в таком месте?! Ты явно перебрал с дозой «транков», у тебя «бэд трип», соберись, возьми себя в руки, ладно?..»

Мокрушин все же не удержался и прищемил себе кончик носа, заодно на какое-то время перекрыв доступ внутрь себя этого тошнотного запаха, десятикратно, кажется, усиленного его собственным, подпитываемым сложными ассоциациями из прошлого воображением: это был отвратный коктейль из запахов гари, мельчайшей взвеси – вроде не видно в воздухе, а на зубах все время как будто что-то скрипит, – и еще запах человеческого мяса разной степени прожаренности… Но нет, и это ему не помогло: он не проснулся, это не бред, он не в Светкиной квартире, где ему примерещился Ахмед, и не в земляной норе, где он провел почти десять суток и где он этому самому Ахмеду, настоящему «амиру» или же его «клону», отчекрыжил, отпилил, отхватил своим тесаком руку по локоть без всякого наркоза, если не считать таковым удар прикладом по голове. Двое коллег Мокрушина ассистировали, а сам Рейндж, вынужденный самой ситуацией выступить в роли хирурга, осуществил ампутацию. Нет, все, что его сейчас и здесь окружало, было реальными, хотя и кошмарными декорациями настоящего, реального, сегодняшнего дня.

Мокрушин и сам толком не понимал, что с ним происходит. Он все – или многое – видел и слышал из того, что творилось вокруг него, но в то же время почти ничего не видел, не слышал и даже как-то толком не мог осмыслить, где он находится, кто он сам из себя и что именно вокруг него происходит.

Запомнилось, раскаленным клеймом отпечатавшись в памяти то, что надвигалось на него порой или на что он сам натыкался, когда, оторвавшись от своих – у него какие-то люди дважды спрашивали документы, он тупо предъявлял свои корочки сотрудника ФАКа (старший оперсостав) и затянутый в целлулоид спецпропуск, – бродил по залитому водой переулку, среди покореженного железа, битого стекла, каких-то обломков и разорванных в куски конструкций, среди лежащих там и сям трупов, среди раненых, контуженых или опаленных взрывом людей, из числа «офисных» и строителей, – некоторых из пострадавших уже вывезли на каретах «Скорой», но до некоторых добрались только сейчас – и при том он, кажется, был единственным, кто не был занят в этой суматохе каким-нибудь серьезным, важным, полезным делом, оправдывающим его присутствие здесь, на месте недавней трагедии.

Запомнилась стена храма, оголенная, частично опаленная взрывом, в сетке трещин, но выдержавшая мощный удар; огненный вихрь смахнул, ободрал с нее каркас лесов и защитную сетку, вместе с несколькими рабочими, которые трудились на лесах – но не все они погибли или даже всерьез пострадали – основная энергия взрыва выхлестнулась в горловину переулка и еще обрушилась на паркинг и два офисных здания…

И еще то, как спасатели и еще какие-то люди в штатском и форме суетились возле останков развороченной взрывом иномарки, прогоревший, деформированный каркас которой был развернут почти поперек переулка – кажется, они пытались как-то извлечь, вырезать из оплавленного и в то же время густо изрешеченного чем-то вроде шрапнели железа то, что еще совсем недавно было живой человеческой плотью.

И еще запомнилось то, как он поднял у противоположной от храма стены, которую пожарные наконец перестали поливать водой, гвоздь…. обыкновенный гвоздь-«пятидесятку», чуть согнутый, как будто его уже однажды во что-то заколачивали: вот тогда-то, когда Мокрушин, сам не ведая зачем, сунул его в карман куртки, к нему подошли и попросили предъявить документы.

Запомнился – разве такое забудешь когда-нибудь? – круглой формы предмет, заброшенный в самый конец паркинга. Оранжево-багровый, он напоминал футбольный мяч – для игры на зимнем заснеженном поле. Но это был не мяч, одному из строителей оторвало голову вместе с нахлобученной на нее каской. Никто почему-то не убирал этот предмет, смахивающий на мяч, – видно, дело до сбора «фрагментов» еще не дошло – просто обходили или же переступали, точно так же поступал и Рейндж, когда снова и снова натыкался в переулке на этот жуткий шар…

А потом кто-то у него на глазах что-то эдакое попытался вытащить из-под неразобранной пока груды обрушившихся лесов. Это «нечто» оказалось рукой, вернее, кистью руки… и уже в следующую секунду Мокрушин понял, что он более не может сдерживать поднимающийся к горлу тошнотный комок…

Как слепой, почти на ощупь, он кое-как выбрался из этого адского переулка, но до ближайшей подворотни или какого-то места, где нет свидетелей, – не дотянул.

Весь кофе, которым он пытался сегодня с утра пораньше себя взбодрить, – кружек семь, а то и поболее будет – он разом исторг из себя, едва не выворотив наизнанку заодно и желудок.

При этом его качнуло в сторону – как перебравшего лишку мужика, – и он, Мокрушин, стараясь заново обрести равновесие, случайно оперся на кого-то, кто тут же отреагировал сердитым и показавшимся странно знакомым голосом:

– Эт-то ещщще что такое?!! Вы… вы… что себе тут позволяете?! Ты-что-оглох-я-кажется-с-тобой-разговариваю?!!

Рейндж вытер ладонью губы, отцепил другую руку от «сердитого», которого он, за отсутствием поблизости уличного фонаря или, скажем, стены, несколько секунд вынужден был использовать как подпорку, выпрямился, протер пальцами мокрые глаза, пытаясь навести «резкость».

– Черт, – пробормотал он, узнав среди группы начальников из разных ведомств, непонятно как оказавшихся вдруг у него на пути, генерал-лейтенанта Н., того самого, на ковре которого он побывал несколькими часами ранее. Затем, спохватившись, уже вполне внятно произнес: – Виноват, товарищ генерал!

Какой-то из «свитских» в полковничьем чине резво выхватил из кармана носовой платок, и, присев на корточки, принялся счищать с генеральских ботинок, на которых теперь были тщательно завязаны шнурки, и с окантованных лампасами брючин содержимое мокрушинского желудка.

– Мокрушев! – рявкнул генерал Н., у которого от негодования опасно накалилось лицо под высокой, как палуба авианосца, тульей фуражки. – Вы-что-с-ума-сошли?!!

– Мокрушин, – поправил его Шувалов, который, по закону подлости, тоже присутствовал при этой нелепой сценке. – Идите, Мокрушин, к своей машине, за оцепление, вам здесь делать сейчас совершенно нечего!

Рейндж отступил в сторону, давая пройти генералам и их свите, большая часть из которых только сейчас прибыла к месту ЧП, и даже успел услышать, как генерал Н., обращаясь то ли к Шувалову, то ли еще к кому, гневным голосом сказал:

– Развели тут, понимаешь, неженок, слабаков! Увидел небось чьи-то кишки… и весь изблевался! Как с такими прикажете воевать с террором!? Ну нет, гнать таких надо из органов, сраной метлой гнать!..

Мокрушин забросил в рот очередную порцию мятных леденцов, после чего повернулся к Измайловой, в компании которой он уже около часа выжидал, когда нарисуется Шувалов (машина начальника была припаркована рядом с их «Гелентвагеном»).

– Ну? Что там говорят, Анна?

Вообще-то в тачке у них имелась рация, позволяющая сканировать все основные частоты на УКВ, милицейские и спецслужбистские. Имелись также два комплекта «тактических» переговорников: радиопередатчик скрытого ношения и «скобка» с микрофоном и микродинамиком, крепящаяся на ушной раковине. Измайлова как надела «скобку», так и ходила все это время; вдобавок еще, когда они уселись в салон джипа, она включила рацию, выставив одну из милицейских волн.

– Я слышу то же, что и вы, – сухо сказала Измайлова.

– У меня что-то уши заложило. – Теперь Мокрушина стал преследовать мятный запах, и он потянулся за сигаретой, чтобы чем-то его перешибить. – Как будто ваты насовали… Ну что там с количеством «двухсотых»? Уже есть окончательная ясность?

– Вроде бы да, – после паузы сказала агентесса, зажав ладошкой микрофон, чтобы их базар не транслировался в тактическую сеть задействованного в данном мероприятии оперсостава. – Трое погибло в «мерсе». Двое строителей, что стояли у «Газели», в принципе, нашли только «фрагменты», но есть показания одного из сотрудников офиса, и телекамеры «офисных» их тоже вроде бы отфиксировали. Охранник на паркинге, от него тоже немногое осталось. Из строителей, которых стряхнулo с лесов, один – насмерть… Двое случайных прохожих, уже на Никольской… Еще один человек, по некоторым сведениям, скончался по дороге в Склиф, информация перепроверяется… Пока такие вот данные…

– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – Мокрушин приспустил стекло, чтобы в салоне не накапливался табачный дым.

– Не было такого приказа – «думать», – съязвила Измайлова. – Когда прикажут, тогда я этим и займусь.

Мокрушин легонько поцокал языком:

– Умная девочка, далеко, наверное, пойдешь. Хорошо усвоила нашу первейшую заповедь: «Не болтай, кругом одни враги!» Ну?! Что уставилась? Влюбилась, что ли? Вторые сутки глаз с меня не спускаешь…

Пожав плечиками, медноволосая Измайлова вновь уставилась в лобовое стекло.

– Не понимаю, что это на вас нашло? – произнесла она после довольно продолжительной паузы. – Вы какой-то, Владимир Алексеевич…

– Какой?

– Ну… как будто не в себе.

«Наверное, так оно и есть, – подумал про себя Рейндж. – Укатали, видать, Мокрушина кавказские горки. Надо же, что учудил: вытошнило прямо на генеральскую свору. Может, я и в самом деле уже никуда не гожусь? Выработал, так сказать, свой рабочий ресурс? Интересно, а кто-нибудь из этих полковников и генералов – Шувалов не в счет, потому что свой брат – ликвидировал на практике хоть одного супостата? Не так, чтобы в бинокль их видеть с безопасного расстояния или «валить» в оперативных сводках – штабелями и целыми бандгруппами, а делать реальную военную работу? Любопытно также, кто-нибудь из них смог бы, к примеру, высидеть почти десять суток в забытом самими же чеченами подземном блиндаже с двумя небольшими отсеками, в одном из которых на третьи сутки был прикопан труп? Какие там запахи были, особенно ближе к концу, когда вдобавок ко всем их проблемам у Ахмеда конкретно началась гангрена – кто-нибудь из них себе вообще может представить? А конечность без наркоза кто-нибудь из этих заслуженных – судя по их чинам и высоким должностям – людей… нет, об этом вообще лучше на вспоминать, а то опять вывернет наружу…»

Черт знает почему, но Мокрушин вдруг вспомнил то, о чем ему как-то сказал Ахмед, которому они, когда позволяла обстановка, иногда давали несколько минут просуществовать без кляпа во рту.

«Вот закончится великий Рамадан, и тогда вы и ваша Москва будете гореть в аду…»

– Возвращаются, – сказала Измайлова. – Приказ всем нашим: возвращаться обратно в пункты дислокации.

Мокрушин смог перехватить начальника уже только в холле здания, где находится СЦСБР (у самого лифта, когда тот и еще несколько сотрудников, у которых, в отличие от Рейнджа, не отобрали «допуск», уже готовы были смайнаться в бункер).

– Разрешите вас на одну минуту, Сергей Юрьевич?

– Ну? – недовольно спросил Шувалов. – Что там у вас еще, Мокрушин?

Сказав это, он все же дал знак остальным – кроме Измайловой – спускаться, а сам вопросительно посмотрел на Мокрушина.

– Я не хочу касаться этой темы, раз «милицейские» покатили «баллоны», это их дело, – перейдя почему-то на полушепот, сказал Рейндж. – Я о своем, наболевшем…

– Изъясняйтесь короче, – сухо сказал Шувалов. – Что еще вас беспокоит, Мокрушин? Кроме желудка, естественно?

– Юрьич, я хочу дернуть за кое-какие ниточки! – отчаянно выпалил Мокрушин. – Надо же разобраться в той истории. Вы понимаете, о чем я?!

– Вы что, хотите, чтобы я отправил вас… сами знаете куда? – приподняв правую бровь, поинтересовался Шувалов. – Туда, откуда вы не так давно вернулись? Разве не вам, Мокрушин, было сказано, какого именно рода мероприятие ждет лично вас в пятницу во второй половине дня?!

– Не надо меня так далеко посылать, – свистящим шепотом произнес Мокрушин. – Я здесь дерну, в Москве, аккуратно так, не сомневайся, Юрьич. Ведь как выходит? Один что-то недоделает, другой, третий… да еще и наврут, а потом, вот как сегодня, начинают «баллоны» катиться и взрываться.

– Вот что… – Какое-то время на скулах Шувалова круглились желваки, но потом он вдруг махнул рукой. – Идите пока к себе и ждите меня наверху.

…В тот же день, вернее, уже вечером, после нелегкого разговора, Шувалов дал «добро» на то, чтобы Мокрушин аккуратно дернул за некоторые кончики, вылезшие наружу после курчалоевского дела, – работа другими оперативными службами в этом направлении либо совсем не велась, либо имела формальный характер.

– Мне не нужны помощники, Юрьич, – сказал Мокрушин. – Во всяком случае, не сейчас, не сегодня и не завтра, если понадобится – дам знать. Нужен срочнейший перевод пленок, о которых мы говорили! Информация и время! Как насчет трех суток? Ты же знаешь, Юрьич… от меня толку в кабинетной работе – голимый ноль!

– Двое суток! И то много даю.

– Спасибо и на том, товарищ начальник, – усмехнулся, одеваясь в предбаннике, Рейндж. – А ты, Измайлова, куда это ты собралась?

– Измайлова поедет с вами, Владимир Алексеич, – почти по-отечески хлопнув его по плечу, сказал Шувалов. – И не спорьте: это даже не обсуждается!..