Текст книги "Песни каторги"
Автор книги: Сергей Максимов
Соавторы: Влас Дорошевич
Жанры:
Поэзия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
II. Песни беглых и бродяг
№ 27.
Песня о Ермаке Тимофеевиче
(Бродяжеская – былинная)
Царь Кучум в степях горюет
По своем богатом царстве.
Много силы у Кучума,
Много всякого богатства:
Из монистов ожерелья,
Черный соболь и лисицы,
Золото и серебро!
А в больших его палатах
Казаки сидят за чарой,
Поминают Русь святую.
Впереди сидит начальник
И большой их воевода,
Первый в боях и советах
Тот Ермак ли Тимофеич.
Справа грозный воевода,
Ермака сподвижник смелый,
Атаман-Кольцо отважный
Буйну голову повесил.
Слева весел и разгулен
С полной чарою глубокой
Атаман-гроза сидит!
Речь возговорил Ермак Тимофеевич:
Ой вы, гой еси, братцы,
Атаманы молодцы!
Ой вы делайте лодочки-коломенки,
Забивайте вы кочеты еловые,
Накладайте бабайчики сосновые.
Мы поедемте, братцы, с Божьей помощью,
Мы пригрянемте, братцы, вверх по Иртышу-реке,
Перейдемте мы, братцы, горы крутые,
Доберемся до царства басурманского,
Завоюем мы царство Сибирское.
№ 28.
Похороны
Сегодня на рассвете
Товарища я похоронил.
Вблизи, где перекресток,
В сырой земле его я зарыл.
Не слышно было звона погребального,
Не слышно было пения печального;
Но навеки мать сыра-земля
Его приняла без попа, без свечей погребальных.
Я на его могилу
Березоньку младую сажал,
Товарищу бродяге
Счастливо оставаться желал.
Поминки бы справлял, да только не на что,
Да за помин попу отдать ведь нечего.
Но зарок дал: первый шкалик
Выпью я за новопреставленного раба Божия.
Кругом все было тихо…
Не плакали родные!
Не плакали родные о нем…
№ 29.
«На пути села родного»
(Тобольск)
На пути села родного
Колокольчик прозвенел,
Там и шел, прошел бродяга,
Бродяга, бездомный человек.
А навстречу друг-приятель
Слово ласково сказал:
Ты куда, куда, бродяга,
Куда так скоро спешишь?
Твоя маменька родная
Во сырой земле лежит,
А жена твоя младая
Под венцом с другим стоит.
На восходе ясна солнца
Там схватили молодца,
Резвы ножки заковали
В железные кандала —
Посадили вмиг бродягу
В белокаменный острог,
У острога двор обширный,
Все ворота на замках.
У ворот стоит смотритель,
Переписывать бродяг.
Ты скажи, скажи, бродяга,
Сколько душ ты погубил?
Я двенадцать душ зарезал,
На тринадцатой попал,
Ни о чем я не жалею,
Кроме жены молодой.
№ 30.
Милосердная
(Поется сибирскими бродягами, когда они ходят по селам и
выпрашивают милостыню)
Милосердные наши батюшки,
Милосердные наши матушки,
Помогите нам несчастненьким,
Много горя повидевшим!
Выносите, родные, во имя Христа,
Кто что может – сюда,
Бедным странникам, побродяжникам
Помогите, родные.
Золотой венец вы получите
На том свете;
А в нынешнем поминать в тюрьмах
Будем мы вас, наши родные.
№ 31.
На заре было
(Уральская – сибирская)
На заре было, на зореньке,
На заре было на утренней,
Я коровушек, девица, доила,
Сквозь платочек молоко я цедила,
Процедивши, душу Ваню поила.
Напоивши, приговаривала:
Не женися, душа Ванюшка!
Если женишься, переменишься!
Если женишься, переменишься,
Потеряешь свою молодость
Промеж девушек-сиротинушек,
Промеж вдовушек, да молодушек.
Ой дубрава, мать зеленая моя!
По тебе ли я гуляла молода.
По тебе ли я гуляла молода,
А гуляла, не нагуливалась!..
№ 32.
Легенда о Колдуне
Вблизи Златоуста стоит средь Урала гора Великан.
Стоит веками, и на главе лежит всегда густой туман.
Зима придет, весна придет,
Родится кто, а кто умрет,
Гора же все стоит!
Вблизи Златоуста стоит средь Урала гора Великан.
Внутри горы той живет могучий, сильный, старый, злой Колдун.
От нас, людишек, он день и ночь веками горе стережет.
Охотник смелый, берегись
И за козлом не подымись.
Беги, не оглянись!
Внутри горы той живет могучий, сильный, старый, злой Колдун.
Давно когда-то, как рассердился старый, глухо заворчал.
Земля дрожала. Огни и камни он из горы вверх бросал.
Хотя с тех пор он крепко спит,
Но всякий от него бежит.
Проснется, не дай Бог!
Внутри горы той живет поныне сильный, старый, злой Колдун.
№ 33.
Скучно мне, братцы
(Приисковая)
Скучно мне, братцы! Тяжкая доля
Жить одному мне в далекой, чужой стороне!
Дни молодые так и проходят.
Тяжко мне жить здесь, тужить здесь в чужой стороне!
Золото мыть целый день, не сгибаясь,
И подыматься чуть свет, чуть заря!
Скучно мне, братцы. Тяжкая доля,
Жить одному мне в далекой, чужой стороне.
Кабы найти мне да унести мне
Хоть одного самородка, да фарта [14]14
Фарт – счастье, удача.
[Закрыть] мне нет!
Я побежал бы через Алтая!
Я побежал бы скорее оленя домой!
Девки в селе поглядеть бы сбежались —
Я в сапогах да в кафтане ходил,
Я в сапогах, чай, смазных да в кафтане ходил!
Кабы найти мне да унести мне
Хоть одного самородка, да фарта мне нет.
№ 34.
«Скажи, моя красавица»
(Очевидно, вариант на Кольцова)
Скажи, моя красавица,
Как с другом ты прощалася?
Прощалась я с ним весело:
Он плакал, я смеялася.
А он ко мне, бедняжечка,
Склонил на грудь головушку,
Склонил свою головушку
На правую, на левую
На грудь мою на белую.
И долго так лежал, молчал,
Смочил платок горючих слез;
А я, его неверная,
Слезам его не верила!
№ 35.
«Ой ты, тундра»
(Песнь беглого)
Ой ты, тундра бесконечная,
Ой, ой, ой! Ой, ой, ой!..
Ой тайга ты бесконечная,
Ой, ой, ой! Ой, ой, ой!..
С топором
На пролом
Я иду!
Халды!
Ветер воет, ветер стонет.
Тучи черные он гонит.
Ну реви да гони
Мне на смех!
Люди все меня страшатся,
Пусть не пробуют соваться.
Сторонись, хоронись, берегись
Да держись!
До Рассеи доберуся,
Старым счетом потешуся
Там с лихвой
Я, как свой,
Да с лихвой
Заплачу!
№ 36.
«По снегу олень бежит»
(Песнь беглого)
По снегу олень бежит
Да копытами стучит.
Айда, айда, айда!
Вьюга зимняя метет
И морозец словно жжет.
Айда, айда, айда!
А якут на ободне
Правит словно как во сне.
Айда, айда, айда!
Дален мой, опасен путь,
А погоня тут как тут.
Гони, гони, гони!
Пули меткие свистят,
Где-то там вдали кричат:
Гони, гони, гони!
Содрогнулся вдруг олень,
Становился словно пень.
Айда, айда, айда!
На снегу олень лежит,
Пулей вражеской убит.
Горе, горе, горе!
Слышу близко голоса.
Кинутся все на меня!
Горе, горе, горе!
И меня назад везут,
Кандалами закуют!
Гони, гони, гони!
№ 37.
Плясовая
(Бродяжеская. Харчевня близ Ишь-Куль)
Дай-ка скину я бушлат
Да пущуся я плясать!
Нынче я сыт и пьян,
Вот потеха!
Девок мне сюда позвать,
Всех я буду угощать,
Хоть убей, но ей-ей
Потешуся!
Вот Матрена и Алена,
Вот Хавронья, вот и Соня,
Вот Дуняша и Наташа,
А вот Маша будет наша.
Дай-ка скину я бушлат
Да пущуся я плясать,
Нынче я сыт и пьян!
Эх!
У меня карман с дырой
Но у меня нож с собой!
Не мешай, не замай —
Расплачуся!
Заплачу чудошникам,
Заплачу и, девки, вам,
Коль меня до утра
Угождайте!
Ты, молодка, мне находка,
Если только тянешь водку!
У меня карман с дырой.
Но у меня нож с собой!
Не мешай, не замай.
Эх!
Что за притча? Вижу я:
Пляшут горы и леса!
Не беда, ну, ай да!
Попляшите!
Что-то светит в небеси,
Солнце это иль луна,
Мне давно все равно
Угощаю!
Мне бы только, чтоб свирели
Для меня всю ночь гудели,
Что за притча? Вижу я:
Пляшут горы и леса!
Не беда, ну, ай-да!
Эх!
№ 38.
Бродяга и урядник
(В тайге близ Ишь-Куль)
(Песнью этой развлекаются часто сибирские бродяги,
причем один представляет урядника, а другой – бродягу)
Урядник.
Ну, попался ты, бродяга!
Ты откуда? Отвечай!
Бродяга.
Я сюда с ветров явился,
Прямо из лесу взялся,
И не мало удивился:
Вашу милость встретил я.
Урядн.
А как звать тебя бродяга?
Твое имя! Отвечай!
Брод.
Назовите, как хотите,
Имя я мово забыл,
Мне равно, како дадите:
Ваня, Петя иль Кирилл!
Урядн.
А отец и мать кто были?
Ведь их были! Отвечай!
Брод.
Как не быть? Тайга глухая
Вместо матери была,
А отца же, шалопая,
Не знавал я никогда!
Урядн.
Где живешь? Чем промышляешь?
Есть бумага? Отвечай!
Брод.
Круглый год в лесу живу я,
Там скитаюсь и кормлюсь,
За бумагу вот несу я
На спине бубновый туз!
Урядн.
А свой путь куда ты держишь?
Знать хочу я! Отвечай!
Брод.
Рассказать вам мне трудненько
То, чего не знаю сам:
Пробираюсь помаленько
И скитаюсь по тюрьмам!
Урядн.
А не хочешь ли отведать
Свежих розог? Отвечай!
Брод.
Моя шкура, так и знайте,
В выделке уже была!
Но уж если угощайте,
Дайте выпить мне сперва.
№ 39.
Калики-перехожие (Слепцы)
(Поется бродягами, когда они по сибирским деревням
пробираются за милостиной. Слепота их часто притворная)
Из-под того ль креста, под того креста, креста да Леонидова,
Из-под того ль бел горюча камня, камня Латыря,
Ой-ли, люди православные.
Ой, подайте нам слепцам!
Со моря океан, через пески, пески сыпучие,
К Сафать-реке через леса ли те дремучие!
Ой-ли, люди православные,
Ой, подайте нам слепцам!
Путем-дорогой трудной шли мы к вам, отцы-богатыри,
Благую весть по матери-земли из края в край несли.
Ой, подайте нам слепцам,
Подайте, православные!
№ 40.
«Ваничка, приходи»
(Бродяжеская – заводская)
Ваничка, приходи ты ко мне вечерком!
Темно будет – ко мне пробирайся тайком!
Ты в окошко постучи!
Отца-матерь не буди!
Сама отворю
Да и поведу…
Мне колечко принеси!
Да гостинца захвати!
Будем мы болтать
Да и пировать.
Ты на мне зато женись,
Или сразу отвяжись,
Не обманывай,
Да не забывай!
Всем, что есть у меня, я тебя угощу!
Никуда я тебя до зари не пущу.
№ 41.
«Грозно и пенясь, катаются волны»
(Байкал)
Грозно и пенясь, катаются волны.
Сердится гневом объятый широкий Байкал.
Зги не видать. От сверкающей молньи
Бедный бродяга запрятался в страхе меж скал.
Чайки в смятеньи и с криком несутся,
А ели, как в страхе, дрожат.
Чудится в буре мне голос знакомый,
Будто мне что-то давнишнее хочет сказать.
Тень надвигается, бурей несомая…
Сколько уж лет он пощады не хочет мне дать.
Буря, несися; бушуй, непогода!
Не вас я так крепко страшусь!
Тень надвигается бурей весомая,
Гонится всюду со мной – лишь ее я боюсь!
№ 42.
«Славное море, священный Байкал»
(Каторжанин Тобольской каторги Мурайченко назвал эту
песню: «Песнь обер-бродяги»)
Славное море, священный Байкал!
Славный корабль – омулёвая бочка! [16]16
Омулей – небольшие рыбки Байкальского озера.
[Закрыть]
Ну, Баргузин, пошевеливай вал,
Плыть молодцу недалечко.
Долго я звонкие цепи носил,
Душно мне было в горах Акатуя!
Старый товарищ бежать пособил:
Ожил я, волю почуя.
Шилка и Нерчинск не страшны теперь,
Горная стража меня не видала,
В дебрях не тронул прожорливый зверь,
Пуля стрелка миновала.
Шел я и в ночь и средь белого дня,
Вкруг городов я посматривал зорко.
Хлебом кормили крестьянки меня,
Парни снабжали махоркой.
Весело я на сосновом бревне
Плыть чрез глубокие реки пускался.
Мелкие речки встречалися мне —
Вброд я чрез них преправлялся.
У моря струсил немного беглец:
Берег крутой, а и нет ни корыта.
Шел я Карчой и дошел, наконец,
К бочке, дресвою замытой.
Нечего думать – Бог счастье послал:
В этой посуде и бык не потонет;
Труса достанет и на судне вал,
Смелого в бочке не тронет.
Тесно в ней жить беднякам омулям —
Мелкие рыбки, утешьтесь словами:
Раз побывать в Акатуе бы вам, —
В бочку полезли бы сами.
Славное море, священный Байкал,
Славный корабль – омулёвая бочка!
Гей, Баргузин, пошевеливай вал,
Плыть молодцу недалечко.
№ 43.
«В пустынных степях Забайкалья»
(Тобольская)
В пустынных степях Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащится с сумою в руках.
На ём рубашонка худая
Со множеством разных заплат,
Шапчонка на ём арестантска
И серый тюремный бушлат.
Идет он густою тайгою,
Где пташки одни лишь поют…
Котел его сбоку тревожит,
Сухарики с ложкою бьют.
Бродяга к Байкалу подходит,
Рыбацкую лодку берет
И грустную песню заводит,
Про родину-мать он поет.
Бродяга Байкал переходит, —
Навстречу родимая мать…
«Ах, здравствуй, ах, здравствуй, мамаша!
Живут ли отец мой и брат?»
«Отец твой давно уж в могиле,
Могильной землею зарыт,
А брат твой давно уж в Сибири,
Давно кандалами звенит».
№ 44.
«Вслед за буйными ветрами»
(Якутская область. Старинная).
Вслед за буйными ветрами
Бог – защитник, мой покров.
В тундрах нет зеленой тени,
Нет ни солнца ни зари.
Вдруг являются, как тени,
По утесам дикари!
От Ангары к устью моря
Вижу дикие скалы…
Вдруг являются, как тени,
По утесам дикари…
Помиритесь вы со мною!
Я – ваш брат, боюсь людей!
№ 45.
«Как из Острова»
(В тайге близ Хайгара)
Нет там солнышка, нет там звездочек…
А кровавым светом на небе сиянье горит…
И не слышится песня пташечки,
Только ветер воет и море ревмя ревет!
Разорвал я цепи железные!
Разломал засовы чугунные,
Через море, через горы я бежал!
Вьюги зимние я не боюсь!
Сдохнуть с голоду я не страшусь!
Я тайгою до Амура доберусь!
И не сяду я
За решетки вновь,
Я свободу людям
Своей ценой продам!
№ 46.
«Обойдем мы кругом моря»
(Байкал)
Обойдем мы кругом моря,
Половину бросим горя;
Как придем мы во Култук [18]18
Култук – этапное место.
[Закрыть] —
Под окошечко стук-стук.
Мы развяжем торботейки [19]19
Торботейка – сумка.
[Закрыть],
Постреляем саватейки [20]20
Саватейка – сибирская мучная лепешка.
[Закрыть].
Подают нам хлеба-соли,
Подают и параболи [21]21
Параболь – на языке бродяг – монета.
[Закрыть].
Хлеба-соли наберем,
В баньку ночевать пойдем.
Тут приходят к нам старые
И ребята молодые
Слушать Франца-Венцеяна
Про Бову и Еруслана;
Проводят ночь с нами рядом,
Хотя пот течет с них градом.
Сибиряк развесил губы
На полке в бараньей шубе.
№ 47.
«Идет он усталый»
(Этапная)
Идет он усталый, и цепи гремят.
Закованы руки и ноги.
Покойный и грустный он взгляд устремил
На дальней пустынной дороге.
Полдневное солнце бесщадно палит,
Дышать ему трудно от боли.
И каплет по капле горячая кровь
Из ран, растравленных цепями…
№ 48.
«Вот и костер потухает»
(В тундре)
Вот и костер потухает.
Ночь уж подходит к концу.
Звезды бледнее мерцают,
Птички запели в лесу.
Старый товарищ, вставай-ка!
В путь нам пора уж давно!
Хлебушка корку давай-ка
Да и бутыль заодно.
Надо с тобой нам пытаться
Лесом подальше убраться.
Уж на исходе махорка
Да и бутылка пуста!
Хлебушка нет даже корки.
Будь же ты, жизнь, проклята!
Кто-то нам бродит навстречу?
Может чалдон аль купец?
Эх-ма! Без дальние речи
Встречу ножом – и конец!
Эй, подымайся бродяга,
Эй, подымайся миляга!
Живо вставай!
Вот и костер потухает.
Ночь уж подходит к концу.
Звезды бледнее мерцают.
Птички запели в лесу.
№ 49.
«Степь, родная ты моя»
(Этап Кутарбинка)
Степь, родная ты моя,
Без тебя тоскую я!
В душной избе не уживу,
Сердце рвется в даль!
По горам и по лесам
Побродить по целым дням!
Ложе я в лесу мохом постелю
И как царь я сплю!
Вся страна кругом – моя!
Горы, тундры и тайга!
В страхе все живут:
От меня бегут
Или дань несут.
Я приму и пойду!
Я бродягой уродился
И бродягой я умру.
Я в Рассеи не ужился —
Волей пуще всего дорожу.
№ 50.
«Там за синими морями»
(Новониколаевск)
Там за синими морями.
За Байкалом далеко,
Там живет моя зазноба —
Не видал ее давно.
Мне бы, братцы, вольной птицей
По ветру туда нестись…
Но без крыльев не подняться
И без них не полететь!
Там в Рассеи всем живется
И вольготно и тепло,
О безлюдьи нет помину,
За селом стоит село!
Хлеб родится всем там вволю,
Солнце светит круглый год.
Но туда нам не добраться,
Там для нас местечка нет!
Златоглавая столица,
Белокаменна Москва!
Русским городам царица
И праматерь им она.
Пушку-царь видать там, братцы,
Колокол Ивана тож.
Но туда нам не добраться —
Далека для нас Москва.
№ 51.
«В тайге глухой»
(Петропавловск)
В тайге глухой одиноко могила стоит.
Ели суровые, кедры седые глядят!
Тихо кругом
В Тайге глухой…
Цветики Божии нежно и робко цветут.
Жалобно птички день целый и ночку поют.
Тихо кругом
В Тайге глухой…
Добрые люди, молитеся за упокой —
За упокой погребенного в тайге глухой!
Тихо кругом
В Тайге глухой…
Путник усталый, присядь над могилою тут:
Тихо молись! И тебя, может, ждет здесь приют.
Тихо кругом
В Тайге глухой…
№ 52.
Слушайте-ка, девки
(Заводская)
По Урале, по реке, коломенка скользит.
Парочка, я видела, в нем рядышком сидит.
Видела сама!
Как с Тагили Соничку узнала я сейчас,
Оберштегер рядом с ней и не спускает глаз.
Чудо, чудеса!
Как они милуются, целуются вдвоем,
Будто им на целом свете ничто нипочем.
Видела сама!
Солнце уже село, как пристали к берегу;
Оба прибежали и присели на лугу.
Видела сама!
Что тут увидала, не могу вам рассказать.
За кустом я спряталась, чтоб лучше увидать.
Чудо, чудеса!
А как потемнело, убежала я домой.
Вот подите, девки, Оберштегер вот какой!
Видела сама!
А вчера уж Соньку муж за косу потаскал
Хомутом по белому плечу уже ласкал.
Видела сама!
Как она завыла, не могу вам рассказать.
За избою спряталась, чтоб лучше увидать.
Чудо, чудеса.
И сама от страха убежала я домой.
Вот подите девки, Сонькин муж он вот какой!
Видела сама!
№ 53.
«Сказывают люди»
(Бродяжеская переселенческая)
Сказывают люди, есть страна такая,
Где земля не мерзнет, где всегда тепло.
Где-то за Уралом, или за Байкалом!
Теплое есть море, не покрыто льдом.
Там на быстрых санках не придется нам лететь,
Или на сиянье наше северно глядеть!
Так я остаюся здесь в краю мороза,
Здесь в краю мороза, в Сибири родном.
Люди там богато, да и таровато
В каменных доминах счастливо живут.
Жирно поедают, сладко выпивают,
Без мехов гуляют целый год в тепле.
Люди там грызутся, да и суетются
И передерутся все из-за рубля.
Нет у них пельменя, да и нет оленя;
Там житье плохое, хуже, чем у нас.
То ли дело здесь, в Сибири: ширь здесь и простор.
Тундра необъятная, куда не кинешь взор!
Так я остаюся здесь в краю мороза,
Здесь в краю мороза, в Сибири родном.
№ 54.
«Дети мы одной отчизны»
(Нерчинск)
Дети мы одной отчизны
Дальней, прекрасной!
Сквозь вьюги зимние
Все нам мерещится
Край родной…
Наши предки за отчизну
Долго страдали.
И не изгладится
Память о них у нас…
Но мы верим, уповаем,
Будет иное:
Воспрянет родина,
Будет счастливая,
Будет иное…
№ 55.
«Лес шумит»
(Варнацская песня)
Лес шумит, гудит и волнуется,
Старые кедры в буре все валятся.
Любо нам под шумом бури
В темном во лесу ходить.
Чу, проснется Мишка бурый,
Встрепенется, зарычит.
Выходи, лохматый друг!
Любо нам, детям Ермака,
Когда зверь на нас бежит,
Среди бури, среди мрака
Нам медведя уложить.
№ 56.
«Как я землю вспашу»
(Переселенческая)
Как я землю вспашу
Да засею зерном,
На полях рожь пожну
Да в снопы повяжу.
Во снопы повяжу,
Во скирды положу,
С поля выволочу,
Дома вымолочу.
Драни я надеру,
Пива я накурю.
Как я пива накурю,
Я гостей соберу.
Станут гости есть и пить,
Станут они кушати,
Станут здравствовать,
Меня славити!
№ 57.
«Лето красное проходит»
(Бродяжеская)
Лето красное проходит,
Теплые минуют дни.
И уже не за горами
Осень, холод, темнота.
Лето красное проходит.
Белый саван все покроет,
Засыпает вся земля.
Как Иртыш широкий станет
Рыбка засыпает до весны…
Белый саван все покроет…
С. В. Максимов. Тюремные песни
Сорок восемь тюремных сибирских и русских песен (старинных и
новых) с вариантами и объяснениями. – Творцы песен; Ванька
Каин. – Разбойник Гусев. – Малороссийский разбойник Карме-
люк. – Песня о правеже. – Местные сибирские пииты. – Ученая
песня. – Песня Кармелюка. – Песни Видорта. – Ворожбюк.
Подробности быта ссыльных, особенно же частности тюремного быта, привели нас к тем развлечениям, которые измышлены заключенниками на досуге, чтобы подцветить праздное безделье и сократить досадное и скучное время. В числе тюремных развлечений не последнее место принадлежит – как и быть следует – песням. Несмотря на то, что строгие тюремные правила, запрещая «всякого рода резвости, произношение проклятий, божбы, укоров друг другу, своевольства, ссоры, брань, разговоры, хохот» и т. п., преследуют, между прочим, и песни, – они все-таки не перестают служить свою легкую и веселую службу. Хотя песенников приказано смотрителям «отделять от других (не поющих) в особое помещение (карцер), определяя самую умеренную и меньше других пищу, от одного до шести дней включительно на хлеб и на воду», все-таки от этих красивых на бумаге и слабых на деле предписаний песенники не замолчали. Люди и в заключении продолжают петь и веселиться. Песни сбереглись в тюрьмах даже в том самом виде и форме, что мы, не обинуясь, имеем право назвать их собственно-тюремными, как исключительно воспевающие положение человека в той неволе, которая называется «каменною тюрьмою». Скажем даже более: тюремных песен скопилось так много, что нам представляется возможность составить исключительно из них целый сборник (свыше сорока нумеров), при этом большею частью из известных только сибирским ссыльным. Впрочем, большая часть песен принесена из России готовыми, в Сибири они и не улучшались даже, напротив, некоторые, по сравнению с подобными же русскими, являются в неполном виде и нередко искаженными от позднейших приставок и перестановок. В России эти произведения народного творчества являются полнее и законченнее, а в Сибири случается, что одно цельное произведение дробится на части и каждая часть является самостоятельною, но при этом замаскирована до того, что как будто сама по себе представляет самобытное целое. Бывает и так, что мотивы одной перенесены в другую, отчего кажется иногда, что известная песня еще не приняла округленной и законченной формы, а все еще складывается, ищет подходящих образов, вполне удовлетворительных. Некоторые песни людская забывчивость урезала и обезличила так, что они кажутся и бедными по содержанию, и несовершенными по форме. В Сибири уцелели и такие, которые или забыты в России, или ушли в состав других песен, и наоборот.
В тюремных песнях два сорта: старинные и новейшие. Помещая последние для сопоставления и сравнения с настоящими и неподдельными произведениями самобытного народного творчества (каковы песни древнейшего происхождения), из новейших мы выбрали только некоторые более распространенные. Старинные мы включаем в сборник (для них собственно и предпринятый) с тем убеждением, что они начинают исчезать, настойчиво вытесняемые деланными искусственными песнями. Мы едва ли не живем именно в то самое время, когда перевес борьбы и победы склоняется на сторону последних [24]24
В приложении этом не повторяем тех песен, которые свободно улеглись в тексте нашего сочинения.
[Закрыть].
Лучшие тюремные песни (чем песня старше, древнее, тем она свежее и образнее; чем ближе к нам ее происхождение, тем содержание ее скуднее, и форма не представляет возможности желать худшей) выходят из цикла песен разбойничьих. Сродство и соотношение с ними настолько же сильно и неразрывно, насколько и самая судьба песенного героя тесно связана с «каменной тюрьмой – с наказаньицем».
Насколько древни похождения удалых добрых молодцев повольников, ушкуйников, воров-разбойничков, настолько же стародавни и складные сказания об их похождениях, которые, в свою очередь, отзываются такою же стариною, как и первоначальная история славной Волги, добытой руками этих гулящих людей и ими же воспетой и прославленной. Жизнь широкая и вольная, преисполненная всякого рода борьбы и бесчисленными тревогами, вызвала народное творчество в том поэтическом роде, подобного которому нет уже ни у одного из других племен, населяющих землю. Отдел разбойничьих песен про удалую жизнь и преследования – один из самых поэтических и свежих. Там, где кончаются вольные похождения, и запевает песня о неволе и возмездии за удалые, но незаконные походы, начинается отдел песен, принятых в тюрьмах, в них возлелеянных, украшенных и облюбленных, – словом, отдел песен тюремных. Оттого они и стали таковыми, что в тюрьме кончаются последние вздохи героев и сидят подпевалы и запевалы, рядовые песенники – хористы и сами голосистые составители или авторы песен. От самых древних времен сибирских тюрем готовная и сильная передача о делах удальцов в последовательном своем течении не прерывалась, в особенности с тех пор, как перестали атаманов водить ко вешанию и рубить их буйны головы по самые могутные плечи. Непосредственно с Волги и из самых первых рук завещаны сибирским тюрьмам русские тюремные песни, из которых многие получены нами не из первых рук (из тюрем), а может быть уже и из десятых (из старожитных селений, от свободных сибирских людей – старожилов). Завещание, таким образом, возымело широкое приложение, и от прямых наследников имущество перешло в боковые линии и, наконец, сделалось общим достоянием, как все в Сибири: леса, тайги, луга и степи. Посеянное укрепилось и устояло два столетия в цельном и несокрушимом виде. Впрочем, время и в Сибири сделало то же, что и в России (с которою первая находится в непрерывном и сильном общении): между всходами чисто-почвенными и акклиматизированными выросли плевелы, и выросли в таком обилии, что грозят серьезною опасностью заглушить и последние остатки самостоятельных и отечественных растений.
Связь и последовательность не теряют своей силы; иноземное влияние, особенно долговременное (как сказал П. В. Киреевский), необходимо проникает во все отношения внутреннего быта, глубоко уничтожает и искажает народный дух. «Царствование Петрово можно назвать границею настоящих народных исторических песен, которые, после Петра, продолжали возникать только среди волжского и донского казачества». Позднейшие песни о позднейших походах и войнах «разительно отличаются от всех настоящих народных песен; они лишены всякого поэтического достоинства и заслуживают внимания только как любопытные памятники времени». Песни, приписываемые преданием удалым товарищам Стеньки Разина и ему самому и, стало быть, петые до Петра, оживлены свежею мыслью и блестят поэтическим колоритом; но уже во многом лишены того и другого те, которые составлены деятелем в начале прошлого столетия, известным в народе под именем Ваньки Каина. В конце же прошлого столетия выросли и появились уже во множестве те мотивы, на которых ясны следы крутой ломки и крупных народных переворотов. На эти произведения народного творчества намело пыли и накипело плесени городов с их фабриками и заводами, трактирами и барскими передними. Живой памяти народной послужились печатные песенники, особенно сильно пущенные в народ в начале нынешнего столетия, богатого подобного рода сборниками даже в многотомных изданиях. Уцелела коренная народная песня только в захолустьях, не тронутых городским чужеземным влиянием, и еще в 30-х годах нынешнего столетия из южнорусского племени (из малороссийского народа) вышел автор (Кармелюк) тюремной песни, в которой еще не утрачена сила народного творчества, хотя уже и видны некоторые следы постороннего влияния. Само собою разумеется, что потребители из ссыльных, с прекращением доставки отечественного материала, поневоле должны были довольствоваться издалека привозными продуктами, которые и ценою ниже, и достоинством хуже. Крепкие льняные изделия домотканого производства и на этот раз уступили место гнилым или непрочным бумажным товарам машинного дела, набивным ситцам московского фабричного досужества. В этом отношении закон последовательности не утрачивает своей живой и деятельной силы даже и в том, что творцами песен и в наши дни остаются те же самые удалые молодцы, разбойники.
Замечено близко стоявшими к тюремным героям и жившими с ними долгое время бок о бок, что эти угрюмые, обидчивые и завистливые люди, в то же время, в высшей степени тщеславные, хвастливые, слишком уверенные в собственных внутренних силах и сознательно любующиеся личным характером. Черты эти становятся тем крупнее и очевиднее, чем богаче известный герой похождениями и заслугами, приведшими его на каторгу. Нет ничего удивительного в том, что одаренный поэтическою натурою старался сам похвастать своими похождениями и уложить их в складном песенном произведении, предоставляя товарищам своим только два права: добавить забытое и недосказанное и довести сказание до сведения людей темных и несведущих. Вот почему, исходя из таких наблюдений, народ приписывает разбойничьи песни самим разбойничьим атаманам. Так, народное предание, нимало не ошибаясь, уверяет в том, что Стенька Разин, сидя в тюрьме и дожидаясь лютой казни, сложил песню и теперь повсюду известную в виде завещания его товарищам, которых просит он «схоронить его между трех дорог: меж московской, астраханской, славной киевской». Удалым шайкам Степана Тимофеевича то же народное предание приписывает и те песни, которые унесены в сибирские тюрьмы: «Ты возмой, возмой, туча грозная» (имеющая два начала: «Не рябинушка со березонькой совивается» и «Ах, туманы, вы туманушки, вы туманы мои непроглядные»); «Из-за леса, леса темного, из-за гор, гор высоких» [25]25
В России Разиновыми песнями называются: 1) «Помутился славный тихий Дон», 2) «Из славного из устьица синь-моря», 3) «У нас-то было, братцы, на тихом Дону», 4) «Уж как по морю синему, по синему по Хвалынскому», 5) «Уж вы, горы, мои горы! прикажите-ка вы, горы, под собой нам постоять», 6) «Как во славном городе, во Астрахани, очутился проявился тут незнамый человек», и проч.
[Закрыть].
Ванька Каин, в лице которого народ привык понимать окаянного грабителя, но который, по собственному его признанию, был и вором, и разбойником, и сыщиком, в то же время был одним из самых тщеславных людей этого полета.
В собственном признании его, данном в русской крепости Рогервике (теперь Балтийский порт), настолько сильно стремление его к хвастовству и невоздержно желание покрасоваться и похождениями, и подвигами перед судьями, и в крайней беде, что Ивана Осипова Каина можно считать прототипом и народное предание особенно не грешит, приписывая ему десятка четыре песен. Между этими песнями «Вниз по матушке по Волге, от крутых красных бережков, разыгралася погодушка верховая, волновая», известная всей России, приписывается всюду этому разбойнику-песельнику. Из Каиновых песен в сибирские тюрьмы пробрались две: «Не шуми-ка ты, мать, зеленая дубровушка» и «Усы» [26]26
«Усы», несомненно, воспевают подвиги известного разбойника Васьки Уса.
[Закрыть]; между русскими тюремными приписываются ему же: «Из Кремля-Кремля крепка города», «Не былинушка в чистом поле зашаталася» и проч. [27]27
Каиновыми песнями, из которых большая часть вращается около разбоев и тюрем, полагаются, между прочим, из известных след.: «Пал туман на сине море», «Не бушуйте вы, ветры буйные, не шумите вы, леса темные», «Ты, рябинушка, ты, кудрявая», «Скучно, матушка, весною жить одной». Впрочем, с большим вероятием можно принимать за Каиновы песни те, которые отличаются более искусственным складом, отсутствием поэтического элемента и стремлением к тому остроумию, которое составляло его отличительную черту и в жизни, и в следственных показаниях. Таковы: 1) «Во славном было городе во Нижнем», 2) «В Архангельском во граде ходят девушки в наряде», 3) «Еще что вы, братцы, призадумались?», 4) «Чарочки по столику похаживают», 5) «Девушки вино курили», 6) «Вещевало мое сердце, вещевало», 7) «Весел я, весел сегодняшний день». С фабричным людом Каин (к тому же еще сам беглый лакей) хорошо был знаком по обязанности сыщика. Для вящего успеха по должности он получил право устроить в Зарядье в Москве веселое заведение с бильярдом, картами и зернью, получившее в Москве огромную известность. К нему валил, по новости дела, всякий праздный народ, а особенно суконщики. Фабричные рекомендовали сами себя для услуг, и он давал им пристанище, иногда держал человек по 30.
[Закрыть]. Остроумный на словах, находчивый и ловкий на деле, умевший перенести страсть к иносказательным выражениям и искусственному воровскому языку и в песни свои, Иван Осипов Каин рассказ о своих похождениях изложил письменно и пустил в народ. Изуродованная переписчиками тетрадка попалась в руки некоего «жителя города Москвы Матвея Комарова», который, по своему разумению, передал рассказ и издал его в печати три раза (в 1773, 1778, 1784 годах). В 1755 году над Каином снаряжена была следственная комиссия при Сыскном приказе, и издатель его песен и похождений (Комаров) видал там и слыхал его лично. «Каин, по благодеянию секретарскому, содержался в Сыскном приказе не так, как прочие колодники, и, имея на ногах кандалы, ходил по двору и часто прихаживал в передние Сыскного приказа и тут с подьячими и бывшими иногда дворянами вольно разговаривал. Рассказывал он свои похождения бывшему тогда в том приказе дворянину Фед. Фомину Левшину». Будучи сыщиком, он проворовался на сыскных делах до того, что уворовал даже чужую жену. Его судили и присудили выбить кнутом, положить клейма, вырвать ноздри и сослать в каторжные работы в Рогервик, а оттуда в Сибирь.
Сибирь с его легкой руки не переставала, по образцам и примерам, давать из удалых разбойников авторов тюремных песен. Страшный не так давно для целого Забайкалья разбойник Горкин не менее того известен был как отличный песельник и юмористический рассказчик. Живя по окончании срока каторжных работ на поселении, он ушел весь в страсть к лошадям и на своих рысаках возил откупных поверенных, потешая их своими лихими песнями и необычайно быстрою ездою. С пишущим эти строки он охотно поделился рассказами о своих похождениях. Затем последние годы он приплясывал и припевал на потеху деревенских ребят, шатаясь по Забайкалью в звании нищего. Разбойник Гусев, бежавший из Сибири в Россию и ограбивший собор в Саратове, в саратовском тюремном замке сложил песню: «Мы заочно, братцы, распростились с белой каменной тюрьмой», которая ушла и в Сибирь. Сам Гусев, несколько раз бегавший оттуда, вновь, после саратовского грабежа, уже не пошел: его сгубило то же хвастовство разбойничьего закала и та же страсть к остроте и красному слову, которыми отличались и предшественники его. Когда он приведен был на саратовскую торговую площадь и палач хотел привязывать его ремнями к кобыле, Гусев, обращаясь к скамейке, закричал на весь собравшийся народ: «Эх, кобылка, кобылка! Вывозила ты меня не один раз, ну-ка, вывози опять!» – «Нет, Ив. Вас, – заметил палач, – теперь она тебя не вывезет!» И сдержал слово: Гусева сняли с эшафота мертвым.
