Текст книги "Микрорассказы Интерпрессконов 1997-2000 (СИ)"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Александр Прозоров,Святослав Логинов,Евгений Лукин,Александр Громов,Андрей Валентинов,Антон Первушин,Борис Иванов,Андрей Щербак-Жуков,Ника Батхен,Василий Владимирский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Владимир Бережинский
Отцы и дети… и внуки

…И его возводить молодым!..

В. В. Маяковский

Лязг экскаватора с утра назойливо лез в уши, но уже к обеду стал чем-то привычным, почти необходимым. В перерывах студенты подходили к окнам, смотрели на разрастающуюся яму, на снующие туда-сюда грузовики с землей и мрачновато шутили:

– Никак под нас подкапываются.

– Углубленно работают…

– А может, они клад ищут?

– Ага, Флинта или Сильвера.

Ближе к вечеру во двор въехала машина, из которой выбралось явное начальство. Столпившись у бровки ямы, оно принялось что-то бурно обсуждать, размахивая руками. Под шумок экскаваторщик незаметно исчез. Работа застопорилась.

После закрытия библиотеки Стас, ожидая Светку, засмотрелся на двух отроков, забавлявшихся швырянием камушков в свежевырытую яму.

– Ух ты! – восхитился он. – Закапывают! Смотри, Светик, юная смена. Прямо-таки, отцы и дети. Не по И. А. Тургеневу, правда. А не слабо им будет…

– Слабо! – не дослушала та. – Пойдем лучше.

* * *

Проходя назавтра мимо того же окна, Стас вдруг заметил, что во дворе тихо. Он взглянул и даже остановился…

– Эй, ты идешь или нет? – окликнула его Светка и тоже подошла к окну. Ого! – там была совершенно гладкая площадка, по которой вчерашние отроки бодро улепетывали от экскаваторщика.

– И впрямь, отцы и дети! – фыркнула Светка.

– И внуки, – буркнул Стас. – Посмотри-ка.

Немного в стороне, у самого края бывшей ямы, сидел карапуз лет трех и сосредоточенно орудовал совком. За ним тянулась ровная широкая и глубокая канава…

Михаил Гаёхо
Сказочка

– Оленька, – съешь котлетку, – сказала мама.

– Не надо есть, – сказала котлетка.

– Съешь котлетку, доченька, и папа у нас тоже съест котлетку, а себе я положу сосиску.

– Не надо есть, – сказала котлетка. – Не ешь меня, девочка, я тебе пригожусь.

– Я не хочу есть эту котлетку, – сказала Оленька.

– Что это за котлета у тебя? Хочешь, я дам тебе от своей? – сказал папа.

– Нет, нет, не надо! Уберите вилку! – закричала папина котлета.

– Откуда эти котлеты? – спросил папа.

– Из кулинарии, – сказала мама, – обыкновенные котлетки.

– Ну, – сказал папа, – я лучше съем этот вкусный бутерброд со шпротами.

– Эй, – сказал бутерброд.

– Замолчи, – сказал папа, – должен ведь я чего-нибудь съесть?

– Почему обязательно меня? – сказал бутерброд. – Съешь котлетку.

– Не надо есть, – сказала котлетка.

– Бутерброды существуют для того, чтобы их ели, – сказал папа.

– Я существую, следовательно мыслю, – сказал бутерброд, не будешь же ты есть мыслящее существо?

– Все не так, – сказал папа, – мыслю, следовательно существую: вот как правильно.

– Вчера было так, а сегодня с утра все наоборот, – сказал бутерброд.

– Ну, какой еще мыслитель нашелся, – сказал папа. – Чем же ты мыслишь? Шпротами своими?

– Мыслю, и не хуже тебя, – сказал бутерброд.

– Ну, – сказал папа.

– Вот тебе и ну, – сказал бутерброд, – аргументировать-то нечем?

– Есть у нас еще что-нибудь? – спросил папа.

– Сосиски, – сказала мама, – я тебе положу сосиску.

– Ах, боже мой! Какой ужас! – сказала сосиска.

– Спасите, помогите! Режут! Убивают! – закричала другая.

– Ай, мамочка моя, я боюсь! Ой, мамочка, больно! – захныкала третья.

– Закрой их крышкой, – сказал папа.

– А у сосиски тоже есть мамочка? – спросила Оленька.

Мама расплакалась и выбежала из кухни.

– Можно, я пойду поиграю с конфетками? – спросила Оленька.

Папа взял батон.

– Положь на место, – сказал батон басом.

Минуло три часа. Мама тихонько прошла на кухню. Она сделала радио громче и съела бутерброд – тот самый, который много рассуждал утром. За плотно закрытой дверью ванной плакали и кричали тонкими голосами: там папа расправлялся с сосисками. Оленька играла с конфеткой:

– А теперь скажи так: бабушка, отчего у тебя такие большие зубы?

– Бабушка, отчего у тебя такие большие зубы? – пискнула конфетка.

– А это, чтобы съесть тебя, дитя мое! – сказала Оленька и проглотила конфетку.

Я. Нихто
Вершитель судеб

Журналист решил сократить путь, он очень спешил в редакцию. В папке у него лежала настоящая сенсация. С крыши дома сорвалась огромная сосулька. Газета напечатала сенсацию – посмертно.

Сонный студент переходил улицу и его сбила машина. Он с трудом вылечился от травм. Через два месяца его снова сбил автомобиль. Новый русский постарался – студент умер сразу.

На месте для разборок два враждующих клана братвы забили стрелку. Возле крутых авто, лицом к лицу, стояли две группы людей с оружием в руках. Боссы решали проблемы мирным путем. Один из бойцов случайно нажал на спусковой крючок. После яростной перестрелки не получил ни одной царапины лишь один братан – тот, кто первым нажал на спуск. С этого мгновения он пошел на повышение и сам стал боссом… И беспредела стало больше.

Молодая учительница мечтала о большой любви. Ее идеалом был принц на белом «мерседесе». Как-то на остановке она столкнулась с молодым человеком и встретила свою любовь. Юноша был шахтером, и у него никогда не было «мерседеса»… Но девушка стала счастлива.

Однажды пенсионер нашел небольшой пакет. В бумагу были завернуты пачки долларов. Хозяин денег так и не объявился. Дедуля случайно обеспечил себе старость. Но он был по-прежнему одинок.

Он еще очень молод – ему всего двести лет. Он не добр и не зол, не злопамятен и не мстителен. Все это чуждо ему. Ни этика и поступки, ни ауры и кармы никогда не интересовали его. Единственным, кто его хорошо понимал, был добрый маленький народец. Человеческая цивилизация уничтожила домовых. Немногие из уцелевших, мохнатики, бежали в отдаленные хутора и села. И вот он остался один… Ему стало одиноко и грустно. Сначала он пытался заговорить с жителями, разными способами старался обратить на себя внимание… Людишки оказались слепы и глухи!

Однажды, наблюдая за игрой в дартс, Он придумал для себя игру в случаи. В улицы, бульвары, проспекты, заменившие сегменты, кидались разноцветные случаи-стрелки. Правило простое, как в детской игре: кто не убежал – я не виноват! Он всегда играл по-честному: прежде чем бросить черную стрелку, он всегда предупреждал. И что самое интересное, очень немногие из людей все же могли услышать его крик и обойти. Такие оставались жить. Были и такие индивидуумы, в которых за всю их жизнь не попадал никакой случай. Совсем незаметно для него игра превратилась в настоящую обязанность, чуть ли не в работу. Все его сородичи, молодые и старые, жили на больших расстояниях. К сожалению он никак не мог общаться с ними. Благодаря изобретенному телевидению можно было лишь наблюдать за живущими в них людьми.

В предалеком будущем он присоединит к себе ближайших сородичей, изменит свою инфраструктуру и превратится в огромный Мегаполис. Он станет старше, много старше. Потом он, возможно, и возьмет на себя роль мессии человечества. И тогда берегитесь убийцы и маньяки, разбойники и бандюги…

А сейчас он просто ГОРОД и ему просто скучно!

Глеб Гусаков
Бой

В степи это было, под Карлнаури. Да, только южнее, километров пятьдесят. Было нас – батальон новобранцев и гнал нас лейтенант нещадно, как мустангов – где бегом, а где шагом. Куда гонит – не знал никто. Говорили, что на левом фланге прорвало, а кто прорвал, сколько их… Сам нант не знал, получил вводную: немедленно выступить, направление зюйд-вест, скорость – восемь узлов, по прибытию на место – вступить в бой, заткнуть, оттеснить. Все. Даже полной выкладки не дали; набросали консервов, кто сколько унесет, боезапас дали по кило на брата, да дров навалили – степь ведь, днем жара, а ночью без огня – сдохнешь. И вперед. Хорошо – взвод шани набрался. Они, что твои боевые верблюды; почитай, все дрова они и перли. Здоровые мужики. А кунды только под ногами путались. Их во втором и третьем взводе пополам было. Потом нант их отфильтровал и пустил вторым строем, вот тогда они копоти и дали, шани за ними еле успевали. А нант не дурак попался, глотку не драл, забрал радио у Вострика, ну, помнишь – деревенский шкет из северных кундов, ему это радио по пояс было. А нант за плечи кинул, руки в локти, стойку три и порысачил. Только и слышно: «бегом» да «шагом». Четверо суток гнал, привал строили – когда вообще ни зги. А чуть рассветет – «подъем, бегом марш». На четвертые сутки под вечер горы на зюйде замаячили, вот тут-то нас и накрыло. Нант сам ни хрена не знал, но – может почуял что, а может – сообразил. Он ведь стреляный перец. Только на этот раз привал строить начали – еще светило не рухнуло. Степь, ты ж в курсе – оно в степь ныряет, как выключателем щелкает: вот день, а вот ночь. Привал построили, как на зарядке – времени хватало. Винты стопками сложили, палатки – кругом, центральный огонь запалили, четыре дозорных огня. Пожрали, даже из пустых банок заслон успели до темна поставить – оно хоть и погремушки, а иногда собит. Ну и разбрелись по тентам, как ханурики, едва стемнело… Извини. Как вспоминаю… Ничего не могу поделать…. Они мимо шли, почитай – случайно напоролись. Хотя… Твань, не верю я в эти случайности. Ты ж знаешь, их ведь прет… Короче, дозорных едва не накрыло. Твань! Спали же все! Кто из них первый «тревогу» прохрипел… Наверно – все разом. Нант – молодчага – «свистульку» в центральный огонь выронил, не спал ведь, старый лишайник. Как мы из тентов рвались не помню. Убей – не помню. Какие, нахрен, винты?! Мы как суслики вокруг центрального огня в кольцо сбились, дозорных едва успели к свету подтянуть. Кто тянул – не знаю, но если б не подтянули – кранты, всем кранты. А потом наехало. Не знаю, как это рассказать, с чем сравнить. Это ужас, один чистый ужас. Мы вокруг центрального кольцом – жопы почти горят. А вокруг ужас. Такой, что кричать – глотка не открывается, и хочется порвать нервы, броситься вперед, только чтоб закончилось все, а ноги не идут. Нет впереди ничего, ни шороха, ни огонька, ни движения, а там они. Грудь сжимает – сознание теряешь, сердце – в гальку, стучать забыло, а стукнет – как колокол, на всю степь. И они слышат! Каждый стук, каждый вздох, каждую мысль твою – и ужас волнами. Стеной стояли, плечами друг друга сжимали – ключицы из-за ушей торчали. Упасть некуда – сзади жопа в огне, сбоку плечи, а вперед… качнешься, и нет тебя. И всех за собой утянешь. Кто из центрального горящую палку выхватил – не помню. Вообще ни хрена путного не помню. Как под прессом был, виноград из меня давили. Очухался слегка – в одной руке факел, другая рука с задницы огонь сбивает. И мокрый весь. А ужас… я его глазами видел – чуть дальше огня факела. И насквозь тебя смотрит. Какое, нахрен, сердце! До задницы ему сердце твое… Отступил. Если б не факелы – хана, всем хана. До рассвета так стояли: факела меняли в той руке, что впереди, да сами в факела старались не превратиться. А перед рассветом отлегло. Ушли они. Буквально – за мгновение, как светило включили. И как будто ничего и не было. А при свете стали разглядываться… Белые все, видал? Весь батальон такой, ни единого темного волоска. Представляешь? Стоят шани, здоровенные парни – глаза почти закатились, колени дрожат, а лица – что трава весной, зеленые, аж светятся. Тенты – в клочья, зашивать нечего, носовой платок толком не сложишь. Вокруг центрального огня, где стояли, земля по щиколотку втоптана, а вокруг – ни следочка. Словно и не ходили мы вчера по ней всем этим обосранным батальоном – гладь на сколько глаз хватает. И среди ровности стоят наши винты стопками. И ведь за ночь ни один о них не вспомнил. На кой мы их перли сюда? Они ведь… А погремушки в землю наполовину зарыты, одни крышки торчат. Словно забором нас обнесли. Вот и все. Полдня очухивались. Потом сообразили – еще одну такую ночь не выживем. Пошли к нанту. А он как сел на рассвете у центрального, так и не вставал. «Куда теперь?» – говорим. А он: «Домой». «А фронт, прорыв?» А он: «Это и был прорыв.» И заплакал, нервы попустило. А мы смотрим на него – пацан ведь, нас старше вот на столько. Следующую ночь тихо было, а все одно никто не спал. А утром назад пошли. Да какой там – пошли. Шагов двадцать прошли, а потом, как по команде руки в локти, стойку три и порысачили.

Игорь Дорохин
Выбор Семёна

Семен пил. Пил много. Еще он любил читать. И, если пил он запоем, то читал – взапой. Что, где, когда, в каких количествах? Вино, водку, самогон, классику, детективы, фантастику, везде, круглосуточно, литрами и томами. Справедливости ради отмечу, что если непьющим его можно было увидеть, то нечитающим… я даже подозревал, что без книг он не может… как нормальные люди без еды и прочего. Но если против чтения я ничего не имел, то его пьянки надо было как-то прекращать. И я поставил его перед выбором: или он будет читать любые книги, совершенно не употребляя, или пить любые вина, но совсем забыть про чтение. Семен задумался…

Через неделю он выгреб за порог пустую тару, вымыл свой видавший виды и вина стакан, выбросил его в форточку и со словами «Рубикон перейден», завалился на кушетку, прихватив любимый томик Булгакова. Заглянув к Семену через месяц я увидел завалы книг. Вся комната была забита ими – книги лежали на столе, стульях, кушетке и на полу, а сам Семен, как говорят, «лыка не вязал», хотя бутылок нигде не было видно. «Неужели напился?» – с удивлением подумал я, не представляя, как он это сделал.

– Я-я не п-п-пил, – почувствовав мое присутствие пробормотал Семен, еле ворочая языком. – П-п-просто к-книги п-п-прочитанные вот в такой последовательности, – и он сунул мне список из десятка книг, – дают эф-ф-фект н-не хуже б-бутылки водки.

– Так ведь читать-то их долго, – не поверил я, заметив в списке «Войну и мир» Льва Николаевича и «Властелина колец» Джона Рональда Руэла.

– А я в п-первую очередь с-скоростным чтением овладел, – отмахнулся Семен и быстро-быстро залистал последнюю из списка книгу, называвшуюся, кстати, «О вреде алкоголя».

Перелистнув последнюю страницу, то есть, дочитав до конца, он упал на кушетку и захрапел.

Начитанный-начитанный…

Марина и Сергей Дяченко
Маклер и магия

Почти сутки он не сводил глаз с монитора – и вот наконец-то в игре наступил перелом. Последним ходом удалось разменять трехкомнатную в блочном доме на две хорошие двухкомнатные – сработал полезнейший артефакт под названием «доплата». В одной из «двушек» не было телефона, зато другую сразу можно было апгрейдить до евроремонта. Его маклеры набрали нужную форму. Саракин нашел на заброшенной стройке артефакт «антиочередь к начальнику ЖЭКа» и теперь посещал жилищно-эксплуатационные конторы одну за другой, отчего флажки над их крышами меняли цвет с синего на зеленый. Второй маклер, Сандро, с боем вышиб противника из ИТК (инженерно-техническая контора) и поставил у входа бойцовых пенсионерок, пять отрядов по двадцать монстров в каждом: ну-ка, вражий риэлтер, попробуй-ка заверить хоть один технический план! Итого – шестнадцать квартир, налажены связи с нотариальной конторой и газетой «Авизо». В десяти квартирах – постояльцы, две – под офис, в четырех ремонт. Наконец-то накопились ресурсы для покупки того особняка, с химерами. А вот когда он купит особняк и сдаст под офис шестикомнатную в центре…

Он не сразу заметил, что его теребят за плечо.

– Что там еще?!

– Пора…

Он скрипнул зубами. Сохранил игру; поднялся, не пытаясь скрыть раздражения. Опять из прекрасного цветного мира – в эту серую тупую повседневность…

И вышел на крыльцо. Рыцари приветствовали его. Ветер играл боевыми штандартами, ржали закованные в броню кони, пахло железом и дымом, а над горизонтом поднималось неторопливое кровавое солнце. И он воздел над головой фамильный меч:

– Верные! Наш час настал. Пришло время постоять за дело Света, отбить отцовский замок у изменника-брата.

Сохраненная на диске игра ждала своего часа…

Антон Кадман
Адвентюра

– Все-таки ты тупой, – заявил аспирант Сергей с ноткой превосходства в голосе.

– Наверное, да, – согласился я, признавая это самое превосходство.

– Повторяю еще раз для… особо одаренных, – сказал аспирант Сергей. – Игра эта весьма примитивна. Все «адвентюры» примитивны.

– Да знаю, – сказал я. – Только вот эту самую пройти не могу.

– Хорошо, расскажу, – смилостивился Сергей. – Только слушай внимательно: второй раз рассказывать не буду.

– Угу, – я кивнул. – Весь – внимание.

– Значит так. Уровень первый. Выходишь из метро и сразу налево к пятиэтажному белому зданию – видел его уже?

– Видел.

– Поднимаешься на третий этаж. На другие лучше не заходить: на первом там якобы бытовуха нарисована: столовка, парикмахерская – отравят или побреют до пяток. В «Справочную» тоже не суйся: запутают – себя не узнаешь. На втором этаже охрана, хотя, если надыбаешь кодовое слово, они тебя пропустят, и бонус можно будет срубить.

– А какое «кодовое слово»? – спросил я.

– Ага, – ответствовал Сергей, – и ключи от квартиры. Все тебе скажи. Знаешь сколько я побегал, прежде чем слово получил? То-то… В общем, иди сразу на третий. Для начинающего – самый прямой путь. На этаже иди направо до упора. Другие двери не открывай и внутрь не заглядывай: там сплошняком монстры – вынесут в начало, не заметишь.

– Понял, – сказал я. – Третий этаж, направо, до упора.

– Там будет дверь. Открываешь ее, заходишь. Слева сразу увидишь – миловидная такая девица сидит. Она тебя спросит: «Вы куда?» Возможно несколько вариантов ответа, но лучший: «Я к начальнику». Статус у тебя в начале невысокий, поэтому не выпендривайся. Ответив так, как я тебе советую, ты подчеркиваешь, что новичок, но в то же время сюжет этот знаешь. Заигрывать с ней тебе предложено, но не пытайся – бесполезно. Она тебе улыбнется и покажет рукой направо. Справа, за большим коричневым шкафом, нарисуется еще одна женщина. Она и должна тебе инструкцию по второму уровню дать.

– А что на втором уровне? – поинтересовался я.

– Сам увидишь. Второй уровень проще, – сказал аспирант Сергей. – Hу давай, ни пуха тебе. Вернешься – расскажешь, как прошло.

– К черту, – сказал я и пошел.

Пошел подавать документы в аспирантуру нашего института.

Святослав Логинов
В одной волшебной стране

То была необыкновенная страна! Здесь в глухих чащобах ворочались ленивые чудища. Пейзане, ковырявшие скудную землю, вечерами рассказывали ледянящие душу истории о хозяине ближнего замка, а девственная красавица неясной этиологии прозябала в своём доме возле окошка и печально разглядывала пустынную даль.

И вот однажды у горизонта взвихрилась пыль и появился всадник. Неделю округа ходила ходуном, и когда герой покинул страну, в ней не оставалось ничего сказочного. Замок лежал в развалинах, вместо глухих чащоб образовался вывал леса, а девственные красавицы в этой местности перевелись.

И лишь пейзане продолжали ковырять скудную землю и рассказывать вечерами ледянящие душу истории.

Евгений Лукин
Конец ледникового периода

Пещерная хроника 004

Не повезло племени лярвов с вождем. Ну, что суров – ладно, а вот то, что при нем холодать стало… Летом – снег, льды какие-то громоздятся на горизонте. Выйдешь поутру из пещеры – зябко. Опять же добычи мало, бизоны стадами на юг уходят. Оголодало племя, осунулось, однако вслух еще роптать не решались. Хряп он ведь такой. Хряпнет разок – и нет тебя. Поэтому сами охотники к вождю не пошли, а послали юного Миау. Во-первых, слов много знает, а во-вторых, так и так ему пропадать. Опять отличился разрисовал изнутри всю пещеру. Такую Бизонью Мать изобразил, что дрожь берет. Вроде корова коровой, а присмотришься: морда – как у Хряпа.

– Короче, вождь, – дерзко сказал Миау, Сын Пантеры, приблизившись к горящему посреди пещеры костерку. – С завтрашнего дня объявляем забастовку…

Услышав незнакомое слово, Хряп хмыкнул и даже отложил кремневое рубило, которым как раз собирался раскроить череп наглецу. О своем сходстве с запечатленной в пещере бизоньей коровой вождь, правда, не догадывался, поскольку изображена она была в профиль. Честно сказать, он там и рисунка-то никакого не углядел – просто видел, что стенка испачкана.

– А?.. – переспросил Хряп, грозно сводя лохматые брови.

– Холодно, – объяснил Миау. – Бизоны уходят. Совсем скоро не станет. Сделай тепло, тогда и охотиться будем…

Хряп взревел, но, пока тянулся за опрометчиво отложенным рубилом, юный Сын Пантеры успел выскочить наружу.

А на следующий день, как и было обещано, ватага охотников начала первую в истории человечества забастовку. Вроде бы вышли на бизона, а сами взяли и попрятались в лесах… На вторые сутки подвело у племени животы. Да и у вождя тоже…

Любой другой на его месте давно бы уже сделал тепло, но не тот был у Хряпа норов. На горизонте по-прежнему мерцал ледник, пушил снежок, копытные тянулись к югу. Шустрый Миау предложил было забить тайком пару отставших телят, а вождю мяса не давать – обойдется! Ну тут уже самого Сына Пантеры чуть не забили. Как это не давать, если положено?..

Тогда Миау придумал новую штуку: не позволять женщинам выкапывать коренья. А то конечно: ватага-то в лесах натощак сидит, а Хряп себе за обе щеки корешки уписывает. Поголодает по-настоящему – глядишь, может, и образумится… А то – ну что ж это такое? Зуб на зуб не попадает…

Понятно, что протянись эта забастовка чуть подольше – вымерло бы племя лярвов за милую душу. Однако уже утром третьего дня Хряп от бешенства утратил бдительность, и забодало его носорогом – прямо на выходе из пещеры. Вождем племени стал Миау. Ну тут, разумеется, сразу потеплело, льды с горизонта убрались, антилопы вернулись, бизоны…

А геологи вон до сих пор толкуют о конце ледникового периода. Чисто дети малые! А то мы не знаем, как оно все на свете делается!..