Текст книги "Космическая фантастика, или Космос будет нашим!"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Святослав Логинов,Олег Дивов,Александр Громов,Алексей Бессонов,Юлий Буркин,Вячеслав Рыбаков,Антон Первушин,Владимир Михайлов,Андрей Балабуха,Елена Первушина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

– Как просто это произошло, однако! – сказала Мэри.

– А вы разве ждали грома и молний? – спросил Краснов.

– Нет, но все-таки думала, что произойдет немало пертурбаций.

– Ну, господа, – торжественно проговорил профессор, – наши работы кончены, и нам остается ждать только результатов. Будем коротать время до тех пор, пока Марс не примет в число своих жителей четырех новых членов. Из земных обитателей всех времен до сих пор никто не был на Марсе. Эта честь выпадает на нашу долю.

– Да, на нашу долю, Виктор Павлович! – раздался вдруг позади него голос.

Все оглянулись.

Перед ними стоял профессор Лессинг.

V

В первую минуту все остолбенели и не могли выговорить слова от изумления. Лессинг молча стоял подле лестницы, слегка улыбаясь, и ожидал, что ему скажут. Наконец Русаков первый опомнился и сделал шаг вперед:

– Как вы смели, милостивый государь, забраться сюда воровским образом?

– Не волнуйтесь, Виктор Павлович, – отвечал Лессинг, не изменяя своей позы. – Вы ведь сами жаждали, чтобы Лессинг поскорее узнал о ваших работах и путешествии на Марс. Вот он и узнал, и вам незачем отправлять с Марса депеши.

– Как! У вас еще хватает наглости трунить надо мной! – горячился Русаков. – Вы забываете, что нас четверо против вас одного, что мы можем сию же минуту выбросить вас вон из корабля, и вы шлепнетесь на Землю!..

– Охота вам, Виктор Павлович, чепуху говорить! Ведь вы не можете этого сделать.

– А почему, почему?

– Да потому, что вы все – прекрасные люди и отнюдь не способны на такое злодеяние. Разве возможно, чтобы люди науки лишили жизни одного из своих товарищей! Я надеюсь, что во имя гостеприимства вы больше не будете мне делать упреков за мое самовольное появление. Прошу, господа, в этом у вас всех прощения, но иначе поступить я не мог. Я готов пожертвовать жизнью за то, чтобы побывать на Марсе, а для этого у меня не было другого средства, кроме того, которым я воспользовался. Надеюсь, что вы более любезно примете профессора Лессинга, чем Виктор Павлович.

– Конечно, конечно! – сказала Мэри, обменявшись взглядами с Красновым и Шведовым. – Мы рады вам, господин профессор, а я просто в восторге оттого, что на «Галилее» стало больше еще одним ученым. За что, собственно, вы не любите, Виктор Павлович, господина Лессинга?

– Это мой заклятый враг.

Лессинг расхохотался:

– Неужели вы это серьезно говорите, Виктор Павлович? Этого я, признаться, уж не ожидал. Какой же я вам враг, Виктор Павлович? И не грех вам при других так называть старого друга и сослуживца? Могут подумать, что у нас с вами в самом деле есть какие-то старые счеты. А разве я вам сделал что-нибудь дурное?

– Дурное? Дурное? – горячился Русаков. – А кто постоянно издевался надо мной и в профессорской и на заседаниях физико-математического общества? Это вы забыли?

– Ну а еще?

– Еще, еще? А помните, Иван Иванович, как однажды мы с вами были экзаменаторами на полукурсовых испытаниях и я хотел уйти с экзамена, а вы меня не пустили? Я забыл галстук надеть, а вы говорите, что я не имею права уйти, что я на службе; а студенты смеются…

– Ну, господа, теперь судите меня с Виктором Павловичем! – сказал Лессинг, обращаясь к остальным.

– Какой же вы злюка, Виктор Павлович! – вскрикнула Мэри. – И не стыдно вам сердиться из-за таких пустяков?

– Да разве Виктор Павлович действительно сердится! – сказал Лессинг. – Мы с ним большие приятели, а он только хотел перещеголять меня научными исследованиями. Ну, что ж, я признаю свое поражение. По рукам, Виктор Павлович! Да как бы вы были-то без меня? Мы с вами вдвоем ведь целый факультет; на Земле в нашем университете осталась одна мелочь.

– Это правда, это правда!

– Так не будете на меня дуться?

– Как, господа, тут быть? – обратился Русаков к остальным. – Что мне делать с Лессингом?

– Поблагодарить за компанию! – сказал Шведов.

– И предложить кресло гостю! – прибавил Краснов, придвигая Лессингу кресло.

Лессинг улыбнулся и сел.

– Так, значит, это электричество шнырнуло нас на Марс? Когда же эта машина нас доставит к месту?

– Пятого апреля будущего года, – ответила Мэри.

– К этому времени я обещал ректору возвратиться из командировки – медиков экзаменовать. А тут вот какая оказия вышла…

– Но где же нам вас поместить, господин профессор? – спросила Мэри.

– Это где я спать-то буду?

– Да, у нас только четыре комнатки.

– Так мы с Виктором Павловичем в одной будем жить, а заниматься я буду сюда приходить. Он пусть у себя занимается, а то здесь он беспорядку наделает; а я вот на этом столе буду работать. Спать будем вместе. Койки все широкие. Я лазил смотреть.

– Это вы, Шведов, выдумали этот снаряд?

– Нет, Николай Александрович Краснов, – отвечал Шведов, – он у нас мастер на все руки.

– Николай Александрович все знает! – заявила Мэри. – Он даже взял какой-то интеграл, которого и сам Виктор Павлович не решил.

– Вот как!

– И зачем это Лессингу рассказывать? – напустился Русаков на Мэри. – Болтает без толку!.. А Лессинг станет опять смеяться!

– Нет, это очень интересно. Как так профессор Русаков не мог взять интеграла! – пристал Лессинг.

– Вы его тоже не возьмете.

– А может быть, возьму.

– А ну, делайте!

Русаков вынул из кармана клочок бумаги и, написав на нем интеграл, подал Лессингу. Тот посмотрел и сел к столу.

– Не возьмет, не возьмет! – суетился Русаков. – Он плохо знает интегральное исчисление, ему нужно еще простую алгебру повторить… Ну что, что? Решили? А еще председатель математического общества!

– Вы не мешайте мне, Виктор Павлович! Я лучше пойду в вашу комнату. Какая там ваша?

– Там моя шапка лежит.

– Ну, где я буду искать по всем комнатам вашу шапку?

– Пойдемте, господин профессор, я вам покажу, – предложила Мэри.

– Идемте. Вы, барышня, что же, вероятно, вторая Ковалевская?

– О нет! Я совсем не знаю математики.

Они поднялись вверх.

Не прошло и десяти минуть после ухода Лессинга из залы, как он снова возвратился и, улыбаясь, подал Русакову исписанный листок бумаги со словами:

– Это вот как берется, Виктор Павлович!

Русаков был убит. Лессинг взял интеграл совершенно тем же приемом, как решил его четыре года тому назад сам Краснов. Русаков сконфузился.

– Ну что ж, что ж! – бормотал он. – Хорошо, делает вам честь… У меня тогда голова была не свежа, я плохо соображал… А Иван Иванович сразу понял суть дела.

– Нет, Виктор Павлович, суть дела понял только Краснов, а мы с вами оба лишь школьники, а не профессора. Я так же, как и вы, считал интеграл эллиптическим, пока не прочел его решение в вашей книжечке.

С этими словами Лессинг подал Русакову его потерянную записную книжечку с вычислениями.

– Где вы ее взяли? – изумился тот. – Так это вы стащили у меня этот важный документ?

– Я не стащил, а только поднял на улице. Разве я виноват, что вы разбрасываете по тротуарам такие заметки? Во всяком случае, я вам очень благодарен, Виктор Павлович: благодаря вашей способности терять ценные бумаги я получил возможность отправиться на Марс. Когда я рассмотрел эти заметки, я вскрикнул от изумления: такие там были поразительные выводы по механике! Я тогда целую ночь не спал, потому что не мог оторваться от ваших вычислений. Возможность посетить Марс, без сомнения, должна поразить каждого мыслящего человека.

– Как же вы могли догадаться, что дело идет именно о Марсе? В моей книжечке ни слова об этом не говорится, стоят лишь одни голые вычисления.

– Да ведь я тоже математик, Виктор Павлович! Для меня не требовалось никаких пояснительных надписей. Все написано в самых вычислениях.

– Все-таки не понимаю, не понимаю…

– Да ведь расстояние от Марса до Земли во время его оппозиции было у вас выставлено? Масса Марса была дана? В формуле живых сил данные Марса и Земли были помечены? В задаче о трех телах массы и взаимные расстояния Солнца, Земли и Марса были выписаны? Согласитесь, что этого для меня было вполне достаточно, чтобы понять, о чем идет речь.

– Конечно, – подтвердил Краснов. – Ах, Виктор Павлович, Виктор Павлович, как вы неосторожны!

– Виктор Павлович был настолько любезен, – продолжал Лессинг, – что даже выписал в своей книжечке адрес доктора Гаукинса на Риджент-стрит. Словом, все складывалось так, как будто сам Виктор Павлович приглашал меня сопутствовать ему в путешествии на Марс. Заметьте, господа, что почерк Виктора Павловича я прекрасно знаю, а потому сразу понял, кто автор найденных мною заметок.

Русаков при этих словах даже подпрыгнул.

– Вот скандал, вот скандал! Ну и вляпался же я! – проговорил он.

– Конечно, в следующую же ночь я был на Риджент-стрит, увидел в освещенное окно Виктора Павловича и потихоньку осмотрел ваши сооружения. Я знал, что Виктор Павлович на меня дуется, а потому решил добиться возможности посетить Марс хитростью… Если бы вы знали, господа, сколько за это время я перенес страха и волнений! Каково это ординарному профессору, доктору физики, лазить впотьмах, подобно вору, прислушиваясь к каждому шороху! Прошлую ночь я дежурил на улице часов пять, пока вы не улеглись спать, и я мог незаметно прокрасться на судно. Нужные вещи я раньше перенес…

– Мы рады вам, господин профессор, – сказала Мэри, – но только я, как хозяйка, наперед вам заявляю, чтобы вы не смели больше обижать Виктора Павловича, а то вам достанется от меня… Я уж вам придумаю какое-нибудь наказание. Вообще, господа, я вам объявляю, что я заведу на «Галилее» строгий порядок и субординацию. А то ведь вы все – математики: если вас не держать в ежовых рукавицах, то тут беспорядков не оберешься.

– При чем здесь слово «математики»? – спросил Лессинг.

– Математики – взрослые дети. Вам лишь бы интегрировать, а там вы и спать и есть забудете. Вот, например, никто не вспомнит, что мы еще ничего не ели. Пора обедать. Кто мне пойдет помогать?

Вызвался Шведов и вместе с Мэри отправился вниз. Через полчаса стол был накрыт на пять приборов, и начался первый обед в пространстве за пределами земной атмосферы.

Жизнь путешественников с первых же дней вошла в нормальную колею. Русаков, конечно, сидел над своими математическими работами. Краснов большую часть времени проводил с Лессингом, разъясняя профессору подробности своих сооружений и возбуждая по этому поводу различные научные вопросы. Шведов постоянно находился в комнате Мэри: молодые люди затянули любовную канитель, хотя этого пока еще никто не замечал, потому что ученые, устремляясь в мыслях к пределам бесконечности, обыкновенно не видят ничего у себя под носом. Русаков однажды, совершенно, впрочем, случайно и без всякой задней мысли, сконфузил нашу парочку и заставил Шведова потупить глаза. Как-то за обедом профессор выпалил вдруг такую фразу:

– Вот что, господа! Я не хочу спать с Лессингом на одной кровати: он страшно храпит, а я этого не люблю. Женитесь, Шведов, скорей на мисс Мэри, и комната освободится.

Краснов и Лессинг расхохотались и стали поддерживать Русакова. Шведов переконфузился и не нашелся что ответить. Мэри слегка покраснела, но не потерялась и сказала:

– Вместо того, Виктор Павлович, чтобы заботиться о моем браке, подумали бы вы лучше о моем образовании! А то в самом деле, какое ненормальное явление: еду на Марс с целым математическим факультетом и остаюсь полным профаном в математике! А еще сами обещали мне читать лекции. Можно себе представить радость Русакова.

– Как?! Вы хотите слушать лекции? Хотите слушать лекции?

– Непременно. Я со всех сторон только и слышу: «дифференциал, интеграл», и ничего не понимаю. Пока долетим до Марса, я должна узнать не меньше того, что знают студенты-математики двух – трех первых семестров.

Все общество горячо отнеслось к желанию Мэри слушать математические науки. Тут же после недолгих споров были разделены предметы преподавания. Виктор Павлович должен был читать повторительный курс элементарной математики, а затем прямолинейную и сферическую тригонометрию; Лессинг, конечно, взял механику и физику; Краснов – аналитическую геометрию и астрономию, а Шведов – высшую алгебру и дифференциальное исчисление. Метеорология, как наука исключительно земная, в программу не вошла. Каждая лекция должна была продолжаться около получаса, и в общей сложности занятия должны были отнимать не больше двух часов в сутки. Деканом летучего факультета единогласно был избран Виктор Павлович.

– Итак, следовательно, завтра вы начнете меня просвещать? – спросила Мэри.

– Да, завтра, завтра! – отвечал Русаков. – А все-таки, Иван Иванович, если вы не перестанете храпеть, я не хочу с вами жить в одной комнате.

– Если вы не можете ужиться вместе, – сказала Мэри, – то можно кому-нибудь поместиться здесь, в зале. Легко можно даже отделить целую комнату.

– Да переселяйтесь ко мне, Иван Иванович, – предложил Краснов.

– А вот и отлично, – согласился Лессинг. – Только вы, Виктор Павлович, пожалеете, когда меня не будет с вами: вам будет скучно без меня.

– Нисколько; очень буду рад, что вас не будет.

На другой день, в десять часов утра, Виктор Павлович открыл занятия в своем маленьком университете и начал первую лекцию математики. Аудиторией была избрана комната самой слушательницы, куда поочередно должны были являться лекторы согласно составленному расписанию. Кроме очередного лектора, в данное время никто другой сюда не допускался. Это было решено Русаковым в видах успешности занятий, так как присутствие третьего лица, хотя бы и ученого, могло, по его мнению, способствовать рассеянности слушательницы.

Удачнее всего шли лекции высшей алгебры и дифференциальных исчислений, потому что вместо назначенного получаса Шведов оставался в аудитории часа два с половиною, после чего молодые люди являлись вместе в залу прямо к завтраку с сияющими глазами и раскрасневшимися лицами, очевидно от увлечения наукой.

VI

Прошло полгода с тех пор, как «Галилей» с своими пятью пассажирами оставил Землю. За это время, конечно, много воды утекло. Что делалось теперь на Земле, о том наши друзья не знали, да мало этим и интересовались. В их маленьком мирке было много событий, занимавших их больше, нежели земные войны и революции. За эти полгода, например, успел жениться Шведов на Мэри. Виктор Павлович, как декан профессорской корпорации «Галилея», сначала было и слышать не хотел о том, чтобы их единственная студентка выходила замуж, говоря, что тогда она окончательно пропадет для науки; но потом смягчился и только категорически ей заявил, что до тех пор не выдаст ей свидетельства на брак, пока она не выдержит семестрового экзамена из выслушанных ею математических наук по утвержденной им, Виктором Павловичем, программе. На это Мэри ответила профессору, что он забывает, где находится, что «Галилей» – не Россия, что здесь никаких свидетельств не полагается, а потому она может выйти замуж и без разрешения, но Русаков сказал, что ни он, ни Лессинг до экзамена не дадут благословения на брак, а Шведова, в случае непослушания, исключат из своей профессорской корпорации.

Нечего было делать. Пришлось готовиться к экзамену по программам, составленным профессорами и утвержденным Русаковым. Мэри добросовестно просидела в своей комнате над учебниками два месяца, отказавшись от винта, чтения и музыки. Винт был одним из любимых развлечений на «Галилее», и даже Краснов, раньше мало игравший, к концу путешествия сделался завзятым картежником. За картами разгорались жестокие споры, особенно доставалось Лессингу от Русакова: профессор физики играл довольно рассеянно, кроме того, ему страшно не везло, в силу чего он успел на «Галилее» проиграть в карты несколько сот тысяч рублей, которые должен был уплатить по возвращении на Землю, в чем выдал своим кредиторам расписки, которые Краснов и Шведов сейчас же уничтожили, а Русаков тщательно спрятал в карман.

Шведов несколько раз пытался заходить к Мэри, выводившей свои формулы, чтобы помочь ей заниматься, но Русаков, заметив это, строго-настрого запретил ему входить в комнату своей невесты до брака, за исключением часов, когда по расписанию полагалась его лекция. Наконец Мэри собралась с духом и однажды заявила Русакову, что готова держать экзамен. На другой же день приступили к испытанию. Шведов, как лицо заинтересованное, не был избран экзаменатором, и комиссия составилась из Русакова, Лессинга и Краснова. Лучшие познания студентка обнаружила по аналитической геометрии и получила круглое «пять», за что Виктор Павлович изъявил профессору Краснову благодарность от факультета за образцовое преподавание. По механике, физике, астрономии, элементарной математике и сферической тригонометрии Мэри получила по «четыре». Что же касается дифференциального исчисления и высшей алгебры, то по ним она ответила еле-еле на «тройку». Это были именно те предметы, которые ей читал жених. Поэтому после экзамена Русаков сказал Шведову:

– Вы, должно быть, с ней все целовались, а не задачи решали!

Так или иначе, но экзамены Мэри выдержала успешно. За обедом выпили за здоровье Мэри и Шведова.

– Ну, вот теперь я не буду спорить, – сказал Русаков. – Теперь и я вас благословляю – впредь до скрепления ваших уз на Земле.

– Теперь и время самое подходящее для женитьбы, – сказал Лессинг, – у нас в России теперь весна.

Это было первого марта. Через месяц с небольшим, пятого апреля, они должны были прибыть на Марс. «Галилей» уже настолько приблизился к нему, что планета теперь казалась большим диском, диаметр которого превосходил видимый с земной поверхности диаметр Луны. Через какой-нибудь месяц перед ними откроется новый мир, начнется новая жизнь: что она даст им? что они увидят?

Русаков за время путешествия успел написать учебник по вариационному исчислению, хотя Лессинг и советовал ему не терять напрасно времени, потому что на Землю вряд ли они возвратятся, а на Марсе математика преподается, конечно, на иных началах. Сам Лессинг за это время ничего не сделал для науки, а по целым часам просиживал над латинской грамматикой, неизвестно, с какою целью. Когда его о том спрашивали, он весьма серьезно отвечал, что на Марсе непременно должны говорить по-латыни, на что Русаков неизменно повторял:

– Лессинг с ума спятил, с ума спятил!

С первых чисел марта замедленная скорость «Галилея» стала возрастать, и очень заметно: теперь оказывал на корабль притяжение Марс, и это притяжение все усиливалось по мере уменьшения расстояния. Мэри, знавшая уже, что по законам физики скорость «Галилея» должна возрастать прямо пропорционально квадрату расстояния до Марса, предложила Краснову вопрос о том, что если скорость движения их судна так сильно возрастает, то не разобьется ли «Галилей» при падении с своими пассажирами вдребезги.

– Вот так вопрос! – отвечал Краснов. – За кого же вы меня считаете, чтобы я не предвидел этого обстоятельства! Конечно, в последний момент скорость будет такая ужасная, что никакой снаряд не уцелел бы от толчка. А наш «Галилей» не должен даже и погнуться. Над этим важным пунктом я немало потрудился. Наш «Галилей» не просто дом для жилья, а очень сложный механизм. Мы снабжены такими электрическими приспособлениями, что, приведя их, когда нужно, в действие, мы плавно опустимся на Марс с самой ничтожной скоростью. С последних чисел марта нужно учредить дежурство для наблюдения за Марсом. Ведь дело идет о нашей жизни.

Шли дни за днями. Марс принимал все большие и большие размеры. Ясно можно было различить и материки, и моря, и острова, и каналы. Явилось опасение, что «Галилей» может упасть не на сушу, а в море, хотя он, конечно, не потонет, тем не менее в этом плавании не было бы ничего хорошего. Сходство Марса с Землей было поразительное, только распределение суши и воды было более равномерно. Чем больше приближался Марс, тем более волновались пассажиры «Галилея». Русаков перестал даже задачи решать, а по целым часам смотрел в окно. Лессинг чаще прежнего бросал беседу с классиками, заменяя ее разговором с Красновым, с которым он очень подружился; их связывали научные интересы, и Краснов для Лессинга являлся более подходящим собеседником, нежели Русаков и Шведов: Русаков слишком узко смотрел на науку, оказывая из всех точных наук слишком большое предпочтение чистой математике; что же касается Шведова, то он, видимо, умер для науки и редко показывался с женой из своей кельи; да и понятно: для молодой четы ведь начался медовый месяц. Русаков, когда оставался со Шведовым вдвоем в комнате, всякий раз укоризненно качал головою и повторял:

– Променял, променял науку на девчонку!

Пятого числа все ждали с нетерпением. Каждому, несмотря на комфорт и удобства, которыми он пользовался на «Галилее», хотелось все-таки побольше свободы и простора, а также слишком уже овладевало нетерпение увидеть другую планету.

А скорость «Галилея» все росла и росла. Движение усиливалось, как говорится, не по дням, а по часам. К концу марта Марс казался огромной тучей странной формы и вида, надвигавшейся на корабль. Предположениям и гипотезам относительно образа жизни на Марсе не было конца. Все были согласны с тем, что жители Марса – люди цивилизованные и культура там стоит высоко, но что это за существа? какой у них внешний вид? чем отличаются мужчины от женщин и какой пол там господствует?

– А мне кажется, – сказал, улыбаясь, Краснов, – что там нет ни мужчин, ни женщин.

– Как так? – удивилась Мэри.

– Да почему вы думаете, что там всего лишь два пола? Это водится только на нашей отсталой Земле. А на Марсе, как на планете более развитой, больше простора для развития всех жизненных форм. Поэтому там должно быть не два пола, а N.

– Чему же равняется N?

– Почем я знаю? Пяти, шести!.. Словом, целому числу.

– Положительному или отрицательному? – спросил Шведов.

– И тому, и другому. Может быть, там нуль полов, что будет означать отсутствие людей, а может быть, там и минус четыре, и минус пять полов.

– Но что же значит – отрицательный пол? – недоумевала Мэри.

– А это будет значить, что вместо людей там живут лишь черти, тени, духи и, пожалуй, спириты.

– Все это вздор! – возразил Лессинг. – На Марсе живут только греки, римляне и покойный Михаил Никифорович Катков.

– Да ведь он умер! Откуда же он там возьмется? – возразил в свою очередь Краснов.

– По вашей же теории, Марс есть жилище теней и покойников.

– Так я могу там встретить своего Эдуарда? – испугалась Мэри. – Боже!.. А я клялась быть ему верной до смерти…

– Придется, мой друг, из-за тебя еще на дуэли драться на Марсе, – заметил Шведов.

Русаков в этом разговоре не участвовал, так как им при приближении Марса овладело поэтическое настроение и он, запершись у себя в комнате, сочинял стихи. Этим он несказанно изумил своих спутников; все думали, что Русаков по-прежнему занимается математикой, и были сильно поражены, когда Виктор Павлович прочел вдруг целую поэму своего сочинения. Поэма была довольно туманного содержания: в ней говорилось и про любовь, цветы и луну, и про исчисление конечных разностей, упоминался ряд Тэйлора и его остаточный член, говорилось и про терзания сердец двух любящих молодых людей.

– Вот так фортель! – воскликнул Лессинг. – Если бы это Петр Петрович написал, я бы не удивился: мало ли каких штук не выкидывают влюбленные! Но Виктор Павлович, Виктор Павлович…

– Что это вам вздумалось, Виктор Павлович? – спросила Мэри. – Такой великий математик и сочиняет стихи!

– А вот потому-то я и сочинил, что я – математик. Вы думаете, что математик в поэзии ничего не понимает? А я вот вам и хотел доказать, что хороший поэт непременно должен быть математиком, а хороший математик должен уметь писать стихи… Математика и поэзия – это синонимы. И чем поэт остроумнее, тем ему легче дается математика. Сама Ковалевская…

– Позвольте, Виктор Павлович, – возразил Лессинг, – разве мы мало знаем поэтов, которые понятия не имеют о математике!

– То плохие, плохие поэты! Хороший поэт обязательно должен быть геометром. Вот Боккачио…

– Помилуйте, Виктор Павлович! Боккачио не знал математики.

– Не знал, не знал! Что ж из этого? Не знал потому, что не учился. А если бы стал учиться, из него вышел бы первоклассный геометр. В поэзии остроумие так же необходимо, как и в интегральном исчислении. Стихи сочинять – все равно что задачи решать.

– Нельзя сказать, Виктор Павлович, что ваша догадка о том, будто из Боккачио вышел бы ученый, если бы он занимался математикой, особенно остроумна, – заметил Краснов.

Все засмеялись. Разговор о поэзии на этом прекратился.

Прошло еще несколько дней. Теперь Марс казался на расстоянии какой-нибудь версты, хотя действительное его расстояние было еще очень значительно. Размеры его казались огромные. С 28 марта учредили полусуточное дежурство для наблюдения за Марсом. Хотя, по вычислениям, оставалась еще целая неделя пути, однако ввиду возможной погрешности в вычислениях необходимо было быть наготове. Дежурному вменялось в обязанность немедленно привести в действие механизм, который должен был оказать противодействие скорости падения «Галилея» в последний момент и тем спасти судно с его пассажирами от гибели, лишь только корабль вступит в область атмосферы Марса. Начало атмосферы определить легко, так как здесь небесная сфера непременно должна получить какую-нибудь окраску, вероятнее всего голубую, как и на Земле. Пространство же от начала атмосферы до поверхности планеты «Галилей» должен был пролетать даже с уменьшенной скоростью от противодействия снаряда – всего лишь несколько минут.

Математическому анализу и тонкости соображений наших ученых предстояло полное торжество. Вычисления оказались безукоризненно правильными. Прошло 4 апреля, а Марс находился, как казалось, все в прежнем расстоянии. В двенадцать часов ночи очередное дежурство принял Краснов. Сначала никто было не хотел ложиться спать в эту последнюю ночь на «Галилее». Все решили провести ее вместе и так же волновались, как семь месяцев тому назад, когда ожидали на Земле полета. Солнце ярко светило в окно. Ночи наши ученые не видели за все время своего путешествия: Земля не заслоняла солнечных лучей, и дни узнавались только по хронометру; когда ложились спать, то делали искусственную темноту, закрывая ставни окон. Пока никаких признаков атмосферы не было заметно. Краснов, как и в роковой день 11 сентября, был серьезен и сидел на прежнем месте, приблизив к себе проволоку от аппарата; но только его взор был устремлен теперь не на хронометр, а в окно. Шведов экзаменовал Лессинга по латинскому языку, а Мэри и Русаков играли за столом в «свои козыри». Однако компания провела таким образом время только до пяти часов утра. Русаков первый не выдержал и захотел спать, сказав, уходя в свою комнату, что этого Марса никогда не дождешься. Скоро его примеру последовали и супруги Шведовы. Лессинг бодрился дольше других, но в конце концов должен был также покинуть Краснова: Лессинг дежурил прошлую ночь, а днем ему не дал спать Виктор Павлович, который завел речь о том, что экспериментальная физика – вздор.

Краснов остался один на своем посту. Ему также хотелось спать, но мысль о возможной опасности заставляла его бодро смотреть в окно. Не закрывая ни на минуту глаз, он просидел так до одиннадцати часов, как вдруг заметил, что в его глазах даль как бы заволакивается туманом. Протерев глаза, он уже увидел, что в окно глядит голубая лазурь, по которой плавают легкие облака. Краснов довольно улыбнулся, поняв, в чем дело, и моментально замкнул ток от аппарата. «Галилей» сильно дрогнул, и в то же время раздался легкий треск: одно из окон в зале не выдержало толчка и разбилось; осколки посыпались на пол. Испуганный Краснов бросился закрывать ставни, чтобы воздух не вышел и не рассеялся в пространстве, так как на более или менее отдаленном расстоянии от Марса атмосфера должна быть еще достаточно разреженной. Но тревога его была напрасна – в окно дул легкий ветерок: «Галилей», следовательно, уже давно вступил в пределы Марса. Выглянув в разбитое окно, Краснов увидел, что «Галилей» тихо опускается вниз: неведомый мир был у него под ногами. Взглянув на хронометр, он увидел, что было четверть двенадцатого.

Проснувшись от толчка, все остальные пассажиры «Галилея» через несколько минут собрались в зале. Краснов молча и торжественно указал им на разбитое окно.

– Неужели Марс, неужели Марс? – обрадовался Русаков.

– Смотрите, и лес вдали виден! Совсем как на Земле! – закричал Лессинг.

– Нет, вы взгляните-ка сюда! – сказал Шведов, стоя у противоположного окна. – Видите сооружения? Это может нас совершенно успокоить. Без всякого сомнения, это город; значит, люди здесь есть.

– Где, где? – бросился Русаков к Шведову. – Конечно, город; конечно, город!

– Да, но я боюсь, что в нем живут только покойники, как говорит Иван Иванович, – жалобно сказала Мэри.

– Садитесь-ка лучше по местам да держитесь крепче, – сказал Краснов. – Сейчас будет станция.

Все повиновались. «Галилей» опускался, опускался и вдруг как-то подпрыгнул, подбросил вверх своих пассажиров, опрокинулся на бок и лег неподвижно.

– Поздравляю, господа, с благополучным прибытием на воинственную планету, – сказал Краснов, сидя у потолка, куда его отбросило толчком.

– Ну, идем скорее на Марс! – сказала Мэри. – Открывайте, Николай Александрович, дверь.

– Зачем дверь, зачем дверь? – сказал Русаков. – А это зачем?

И он полез в разбитое окно. Все последовали его примеру.

Через минуту все уже стояли на Марсе подле опрокинутого «Галилея» и с восторженным изумлением озирались кругом.

Перед ними открывался новый мир.

VII

Едва только наши математики огляделись кругом в первые минуты по прибытии на Марс, прежде чем они успели принять какой-нибудь план действий, как к ним приблизилась толпа карликов человек в тридцать. Эти карлики были приблизительно в аршин росту, с длинными, нестрижеными волосами и бородами. Одеты они были крайне своеобразно, причем их костюмы отличались большой пестротой. На голове каждого карлика красовалась невысокая разноцветная коническая шляпа; цветная туника, не достигавшая на вершок донизу, была перехвачена легким поясом, на котором висело много, много украшений и побрякушек; поверх туники был наброшен короткий плащ; обувь составляли высокие башмаки различного цвета. Карлики не подходили очень близко, а, остановившись на некотором расстоянии от «Галилея», с изумлением рассматривали диковинных великанов. Путешественники обрадовались столь скорой встрече с жителями Марса и решили тотчас же вступить с ними в переговоры. Лессинг выступил вперед и заговорил на латинском языке. Карлики стали вслушиваться, но на лицах их выражалось недоумение: язык Цицерона, очевидно, им был незнаком. После неудачи Лессинга стали объяснять карликам жестами, чтобы их провели в город и представили начальству, но пантомима также не имела успеха. Ученые сделали несколько шагов вперед, чтобы ближе подойти к марсианам и лучше объяснить им свои желания, но карлики, зорко следившие за каждым движением великанов, испугались и пустились бежать.