Текст книги "Фантастика 2002 Выпуск 2"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Алексей Калугин,Евгений Лукин,Александр Громов,Юлий Буркин,Дмитрий Громов,Юрий Астров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Евгений Харитонов. «Русское поле» утопий

Не только каждая эпоха имела свою утопию, свою утопию имеет каждый народ, даже больше – каждый мыслящий человек.

Герберт Уэллс

Какое будущее ждет Россию? Куда ей стремиться, чтобы обрести, вымучить, наконец, достойное место на планете? В недружелюбные объятия Запада или Востока? Или все же у нее свое предназначение, свой путь?

Звучит очень своевременно, не правда ли? И все же вопросы эти – не со страниц сегодняшних газет.

Рассуждения о том, "как нам обустроить Россию", появились в словесности не сегодня и даже не вчера. В переходные времена, когда хрестоматийно русский вопрос "Куда нам двигаться дальше?" вставал ребром, фантастика оказывалась неизменно на переднем плане, – нередко принося в жертву художественность в пользу социального прогнозирования и публицистической заостренности. Из творцов слова сочинители фантазий становились картографами российских Рая и Ада. Ведь и в самом деле, если внимательно отследить маршруты, по которым двигалась наша фантастическая литература, сопоставить ее хронологию с хроникой событий политической истории, то легко обнаружится взаимосвязь: именно самым тяжким для страны периодам обязательно сопутствует бурный всплеск утопий и антиутопий, поскольку в этих жанрах особенно прямолинейно без "излишеств", вроде метафорических кодов, иносказательных лабиринтов, сконцентрированы надежды и опасения общества, пытающегося осмыслить свершившиеся перемены, социальные потрясения. В такие времена люди начинают думать о Будущем. В России эта взаимосвязь проявляется наиболее зримо. Что и не случайно. Одно из генетических свойств русского характера – неистребимый утопизм, "эсхатологическая вера в достижение лучшей жизни, мессианистическое убеждение в особой роли России в мировой истории" (В. П. Шестаков).

Предлагаемая серия коротких очерков – не литературоведческое исследование. Мы всего лишь попытаемся проследить, как менялись представления о России, ее роли в истории цивилизации, наконец, о ее будущем в сочинениях фантастов и утопистов различных эпох.

Заранее оговоримся: нас интересуют только произведения, объединенные темой выбора пути России, и таким образом за пределами нашего обзора мы оставляем основной пласт утопий о будущем вообще и об абстрактных, не имеющих конкретной привязки к нашей теме, образах идеального государства. Конечно же, нам не удастся вовсе от них "избавиться".

ГЛАВА 1 «СЧАСТЛИВАЯ РОССИЯ…»

(17 – начало 20 вв.)

Социальные утопии, фантазии об идеальном государстве появились в народном сознании еще в Древней Руси. Сходу вспоминаются сказание о «Хождении Агапии в рай», «Путешествие Зосимы к рахманам» или, наконец, самая популярная и таинственная легенда о невидимом граде Китеже, то ли сокрытом под землей, то ли погруженном в воды вулканического озера Светлояр, что в Нижегородской губернии. Литературная же утопия в России родилась одновременно со становлением авторской прозы – на рубеже XVII – XVIII веков, хотя примеры утопических сочинений, принадлежащих перу конкретного автора, мы можем обнаружить и в более ранние времена – например, «Сказание о Магмет-салтане», созданное в 1547 году публицистом XVI века Иваном Пересветовым.

Утопические сочинения так или иначе отражают настроения общества. С момента закрепления в пространстве российской словесности, фантасты не раз возлагали на себя "мессианскую" роль проводников, эдаких сусаниных от литературы, указывающих России единственно верный (по их мнению) путь к вожделенному "золотому веку", к Царствию Божьему. А поскольку сочинители принадлежали к различным социальным группам, то естественно, что и их "рекомендации" не походили друг на друга. Часто они просто отражали воззрения своей среды. Очевидно и то, что направленность фантазий изменялась одновременно с социальными и политическими запросами времени.

Правда, большинство утопических сочинений, родившихся, например, в эпоху Просвещения, являли собой в общем-то абстрактные образы идеального государства, как правило не имевшие зримой связи с Россией – вымышленные миры, управляемые просвещенным, добродетельным государем. Исключение составляет разве что сочинение князя Михаила Щербатова "Путешествие в землю Офирскую г-на С… швецкаго дворянина" (1773-1774), довольно прозрачно в царстве Офирском намекавшем на Россию (даже названия городов легко прочитывались: Квамо – Москва, Переграб – Петербург и т.д.). Признавая заслуги Петра Великого (в романе – Перегоя) в деле просвещения России, князь – убежденный государственник, тем не менее, не скрывает своего недовольства петровскими реформами (в частности, перенесение столицы из Москвы в Петербург) и пытается исправить роковые ошибки. Единственно правильный путь для России, считает он, возврат к патриархальной самобытности, где царит "диктатура добродетели" (В.Гуминский). А для укрепления государственной власти Щербатов предлагает проект военных поселений. Если в двух словах, то идеал России по Щербатову – это "полицейское" государство, сильное, но справедливое.

Сны о чем-то большем

Жить бы нам в этом царстве ретивом,

где с забавой сливается труд,

где кузнечики всем коллективом

свое звонкое счастье куют

Вячеслав Куприянов

Политическая жизнь России в XIX веке началась с восстания декабристов. А «фантастическая» жизнь – с появления «декабристской» утопии «Сон» (1819), принадлежащей перу известного музыкального критика и декабриста А. Д. Улыбышева. Это во всех смыслах сочинение декларативное, наиболее отчетливо пропагандирующее взгляды декабристского окружения относительно «самого правильного» пути, по которому России следует двигаться к Абсолютному счастью.

Какое же будущее России виделось декабристам?

"Из всех видов суеверий мне кажется наиболее простительным то, которое берется толковать сны. В них, действительно, есть что-то мистическое, что заставляет нас признать в их фантастических видениях предостережение неба или прообразы нашего будущего", – так начинает свое повествование А. Д. Улыбышев. Как нетрудно заметить, утопические образы будущего русские авторы чаще всего "транслировали" через сновидения героев. Одна из причин укрепления сновиденческой традиции в отечественной утопической литературе заключается в том, что цензура (будь то царская или советская) более чем настороженно относилась к литературным "заглядам в Будущее", ведь нередко утопии соприкасались с болезненными социальными проблемами, а выдуманная Россия оказывалась антитезой России реальной. И вот автор будто заранее выстраивает свое алиби для обвинителей-цензоров: это всего лишь сон. Мало ли что может присниться! Современный исследователь утопической мысли В. П. Шестаков выделяет и другую причину распространения "утопических сновидений": "Русский писатель и мыслитель зачастую острее, чем его европейский собрат, ощущал разрыв между идеалом и действительностью. То, что европейскому философу и сочинителю… казалось возможным уже в процессе ближайшего созидания…, для русского утописта представало пронзительной мечтой, осуществимой лишь в очень далеком будущем".

Итак, оказавшись во сне в Петербурге неопределенного далека, автор моделирует свою "счастливую Россию", которая "согласуется с желаниями и мечтами" его "сотоварищей по "Зеленой лампе". Итак, в результате общественного переворота, "происшедшего" около 300 лет назад, Россия освободилась от гнета самодержавия и крепостничества, превратившись в страну просвещенную и демократическую, где все имеют право на образование и равны перед законом. Странствуя по будущему Петербургу альтер-эго писателя с восторгом демонстрирует читателю "происшедшие" перемены. В помещениях многочисленных казарм, "которыми был переполнен город", разместились общественные школы, библиотеки, академии. Михайловский замок превратился в "Дворец Государственной Думы", а в Аничковом дворце разместился "Русский Пантеон", где собраны статуи великих русских героев и общественных деятелей. Но строительству любого нового общества, как известно, сопутствуют неизменные ритуалы жертвоприношений. В данном случае Улыбышев решил пожертвовать Александро-Невской лаврой, которую россияне "прекрасного далека" попросту разрушили – как символ неприемлемого им религиозного фанатизма, воздвигнув на монастырских руинах триумфальную арку. Столетие спустя большевики реализовали-таки мечту писателя-декабриста, правда не в Петербурге, а в Москве, и вместо триумфальной арки соорудили бассейн. Это тот редкий случай, когда сказка и в самом деле стала былью.

Вполне закономерно, что новая Россия сменила и государственную символику: место двуглавого орла на российском флаге занял феникс – символ "свободы и истинной веры" (не понятно, правда, что это за вера). Но вот штришок, который не может насторожить: показав перспективы благостной жизни, автор мимоходом упоминает о пятидесятимиллионной армии, которую утопическое государство содержит якобы "для внутреннего спокойствия"… Мгновенно возникает ассоциация с "военными поселениями" в утопии "реакционера" Щербатова. Что же получается, даже свободолюбивые декабристы в глубине души сомневались, что Россия может оставаться великой, не будучи "полицейским" государством?

Декабристские утопии расчистили дорогу утопиям либеральным и социалистическим. Хрестоматийный пример последней – "Четвертый сон Веры Павловны" Н. Г. Чернышевского (1863), который, собственно, и является первым в русской литературе образцом социалистической утопии. Это произведение слишком хорошо известно читателям еще со школьной скамьи, поэтому не станем на нем задерживаться. Заметим лишь, что либеральные утопии, как правило, были ориентированы на западноевропейскую модель построения общества.

А теперь интересно заглянуть в лагерь их идейных противников – писателей-славянофилов. Вот перед нами роман Владимира Соллогуба "Тарантас" (1840), в котором тоже есть утопическая глава – сон-путешествие героя в идеальную Россию. Внешне она вполне согласуется с представлениями демократа– "западника" Чернышевского. Все тот же вариант: Труд – Братство – Равенство. Ну, может, в более пасторально-патриархальных тонах. И уж точно, лишенный революционного экстремизма Улыбышева. Соллогуб – за усовершенствованые традиции. Утопический мир Соллогуба куда более уютный, цельный. Здесь царит культ добровольного труда (даже князья и графы почитают за счастье трудиться на благо Отечества), науки и уважения к человеку и национальному достоянию (будь то искусство или природа). Но утопию Соллогуба положительно выделяет и то, что автор не предлагает "готовый" вариант идеальной России, а пытается экстраполировать движение россиян к социальному благополучию.

Конечно, не предложил нам писатель и детально проработанной модели. И все-таки полезно россиянам, познавшим искушающую силу вседозволенности, перелистать страницы книги. Судите сами: "Мы шли спокойно вперед, с верою, с покорностью и надеждой… Терпением разгадали мы загадку простую, но до того еще никем не разгаданную… Люди кричали много о своих правах, но всегда умалчивали о своих обязанностях. А мы сделали иначе: мы крепко держались обязанностей, а право таким образом определилось у нас само собой".

Полезное чтение, не так ли?

«Дальнобойщики»

Мы убьем машинами вселенную,

Под железом умерла земля,

В наших топках бьется солнце пленное,

И в бессмертной стали нет добра и зла.

Андрей Платонов

Сможет ли наука повлиять на социальное развитие общества? В успехах науки и техники многие увидели абсолютную панацею. Уже в первой половине XIX века фантасты все чаще стали обращаться к вопросам науки. Как следствие, появились «технологические» версии будущей России. Идеал адептов этой идеи – мощная, технологически оснащенная Российская Империя, стоящая во главе всего остального мира. Именно стремительное развитие и государственное финансирование науки и техники, полагали они, позволит России занять лидирующее положение в мире.

Вероятно, сами литературные провидцы сомневались, что это произойдет в ближайшем будущем, поэтому "русский золотой век" они предусмотрительно относили как можно дальше во времени.

Самый яркий пример "индустриально-имперской" утопии – это, конечно же, незаконченный роман князя В.Ф. Одоевского "4338 год" (1835). По существу, перед нами первая в России подлинно державная (имперская) утопия. Россия ХХХ века по Одоевскому – это "центр всемирного просвещения", достигший небывалых успехов в науке, технике и культуре, объект подражания для всех других народов. И в самом деле, сетования китайского студента, странствующего по Российской Империи, греют мечтательную русскую душу: "Мы, китайцы, ныне ударились… в безотчетное подражание иноземцам. Все у нас на русский манер: и платье, и обычаи, и литература; одного у нас нет – русской сметливости…". Примечательным штрихом социальной жизни страны является и то, что в правительство, наряду с министрами транспорта, юстиции и т.п., на равных присутствуют философы, поэты, историки, художники, мнение которых авторитетно для российского общества… Эх, Владимир Федорович, вашими бы устами!..

В данном контексте нельзя не вспомнить и другую любопытную персону литературной жизни позапрошлого века. Вероятно, нет в истории русской литературы более противоречивой фигуры, нежели Фаддей Булгарин. Оценка его творчества и общественной деятельности неоднозначна и сегодня. Но немногие знают, что "Видок Фиглярин" (так окрестил Булгарина А. С. Пушкин) был одним из зачинателей отечественной научной фантастики, написав с десяток весьма любопытных утопических и НФ повестей.

Социальная структура России 2824 года, описанной в повести "Правдоподобные небылицы, или Странствия по свету в XXIX веке" (1824), почти не претерпела изменений – все те же короли, купцы, князья, помещики… Разве что введено совместное обучение богатых и бедных детей. Зато предрекает Фаддей Венедиктович серьезную экологическую катастрофу, которая изменит карту России. В результате климатических изменений (похолодание в Африке и потепление на Северном полюсе) Россия переместилась в районы Сибири. Но за счет "природной талантливости" страна все-таки сохраняет культурное и научное лидерство. Право же, как ни относись к нелитературной деятельности Булгарина, но в истории фантастики он смело мог бы запатентовать немало НФ-идей: тут и подводные фермы, и парашютно-десантные войска, и субмарины, и самописцы. Кроме того, именно Булгарин "придумал"… акваланг и гидрокостюм. Да вот сами судите: "Они (пловцы. – Е.Х.) были одеты в ткани, непрницаемые для воды, на лице имели прозрачные роговые маски с колпаком… По обоим концам висели два кожаные мешка, наполненные воздухом, для дышания под водой посредством трубы".

Но особое внимание привлекает другое "изобретение" в будущей России – это деньги, которые изготавливают из… "дубового, соснового и березового дерева". Напророчил на нашу голову Фаддей Венедиктович!

А вот в другой повести Ф. Булгарина – "Сцена из частной жизни в 2028 году" (1843), так же посвященной построению идеального – имперско-монархического – общества в России, мы обнаружим вот такой примечательный диалог между вельможей и помещиком XXI века: "Помещик: Счастливая Россия. Вельможа: Счастливая от того, что мы, русские, умели воспользоваться нашим счастливым положением и все сокровища, тлевшие в недрах земли, исторгли нашим терпением, любовью к отечественному, прилежанием, учением, промышленностью. Пожалуй, если бы мы не думали о завтрашнем дне и кое-как жили, позволяя иностранцам брать у нас сырые материалы и продавать нам выделанные, то мы навсегда остались бы у них в зависимости и были бы бедными…".

Невольно подумалось: может, во внимательном прочтении литературного наследия и сокрыт секрет счастливого будущего России?

Вероятно, один из самых экзотических "имперско-технологических" вариантов России предложил в конце позапрошлого века ныне забытый литератор Н. Н. Шелонский, автор романа под незатейливым названием "В мире будущего" (1882). Времена реализованной утопии автор тоже благоразумно отодвинул подальше – в XXIX век. Россия 2891 года – сверхмощная держава, заключившая прочный союз с Францией, но при этом под православными знаменами. Вместе они владеют большей частью Земли. А какое же место в "новом" миропорядке отвел автор Америке? Америка и Великобритания в варианте Шелонского – всего лишь страны "третьего мира" – "вот как Китай в наше время". Так и просятся на язык строки из Вячеслава Куприянова: "и Россия опять засыпает / и в ней просыпается русская идея – / будто Америка спит и видит / будто она – Россия".

Перед нами цивилизация действительно с высоким научным потенциалом – побеждена гравитация, люди активно используют атомную энергию, телепатию и телекинез, восстанавливают больной и стареющий организм. Высокотехнологичный мир, но… не урбанистический. Напротив, автор искренне считает, что научно-технический прогресс и патриархальный уклад жизни – идеальная социальная модель для России. В романе эти две крайности и в самом деле сосуществуют гармонично. Россияне XXIX века отказались от городов, вместо них по земле русской разбросаны отдельные дома, отделенные друг от друга возделанными полями и садами. Люди объединились в семьи (кланы) по 300 человек и на каждую такую семью приходится по 16,4 га земли (каждый в будущем и пахарь, и строитель, и врач). Москва же превратилась в место отдыха, своеобразный парк-заповедник с пальмовыми аллеями. Люди живут в полном довольстве, но в аскетической простоте.

Страна Муравия

Здесь сквозь туман синеют села,

Пылает призрачная Русь…

Сергей Клычков

До середины XIX века Россия оставалась страной аграрной, на 85 % состоявшая из жителей деревни. И, казалось бы, естественно предположить, что почетное первое место в литературе позапрошлого века должны занимать утопии о крестьянском рае. Подобные утопии о стране Муравии, о мужицкой вольнице с молочными реками и кисельными берегами, в избытки процветали в народном фольклоре, в сказках. Но не в литературе. О возможности построения крестьянской утопии еще в первой половине позапрошлого столетия весьма язвительно отозвался И. А. Гончаров в знаменитом «Сне Обломова» (1849). Писатель довел идею построения крестьянского рая почти до абсурда и логического завершения. Обретшие все, о чем только мечтали, бесконечно счастливые жители деревни Обломовки ведут сытый и безмятежный образ жизни. Что же тут плохого? А то, что состояние неизбывного счастья приводит к деградации общества. Обломовцы «плохо верили… душевным тревогам; не принимали за жизнь круговорота вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись, как огня, увлечений страстей; и как в другом месте тело у людей быстро сгорало от вулканической работы внутреннего, душевного огня, так душа обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком теле».

"Конвейерное производство" крестьянских версий России началось несколько позже – в 1860-1870-е годы. Отмена крепостного права в 1861 г., освобождение крестьян, на деле не принесли ожидаемых перемен – ни для крестьян, ни для страны, но сдетонировала утопическую мысль. Чувство вины заставляло многих представителей интеллигенции идти в народники. В этой-то среде и были особенно распространены варианты "реставрации" России по крестьянскому эталону.

"Крестьянские" утописты в большинстве произведений устремляли свой взор не в будущее, а в прошлое – ко временам допетровской Руси, видя идеал в общинном старообрядчестве. Один из характерных символов "раскольнической утопии" – вымышленная деревня Тарбагатай, которую описал в поэме "Дедушка" (1870) Н. А. Некрасов. Поэт с оптимизмом смотрит в будущее освобожденного крестьянства, которое сумеет распорядиться свободой, если будет придерживаться исконной самобытности.

"Чудо я, Саша вида: / Горсточку русских сослали / В страшную глушь за раскол, / Волю да землю им дали; / Год незаметно прошел – / Едут туда комиссары, / Глядь – уж деревня стоит, / Риги, сараи, амбары! / В кузнице молот стучит, / Мельницу выстроят скоро. / Уж запаслись мужики / Зверем из темного бора, / Рыбой из вольной реки".

Воля-труд-сытость -изобилие-отсутствие государственного контроля – вот составляющие "крестьянской мечты". К слову сказать, неприятие государственной регламентации, пренебрежение детальным описанием государственного строя – вообще отличительная черта русских утопий XVIII – XIX веков.

Как царство суровой, но справедливой старообрядческой общины, существующей в гармонии с природой, рисует "российский идеал" Н. Н. Златовратский в утопии "Сон счастливого мужика", включенной в роман "Устои" (1878). Единственно полезный, праведный труд – труд на земле. Такова жизненная установка обитателей деревни-утопии. Но вот на чем держится эта мужицкая коммуна?

"Давно бы и мир развалился, и все в разоренье пришли бы, коли б старики строго нас на миру не казнили, как вздумает кто ссорой, иль буйством, или худым поведеньем мир довести до ответа пред строгим начальством!".

Похожие идеи развивает в "Сказке о копейке" (1874) и другой писатель, революционер-народник С. М. Степняк-Кравчинский.

Встречаются в и весьма забавные проекты "деревенской России". Вот как, например, представлялась жизнь в деревне будущего (действие происходит в ХХ веке) Н. В. Казанцеву в рассказе "Елка в Кулюткиной" (1893). Все до единого крестьяне ХХ столетия чрезвычайно образованы, изучают международный язык (?!), разъезжают на электровелосипедах, выращивают в теплицах бананы и ананасы, управляют погодой, и каждый второй житель деревни – доктор или магистр наук. И вот совсем уж замечательный штрих к наивно оптимистическим прогнозам литератора: автор сообщает, что последний пьяный в России был зафиксирован 31 декабря… 1898 года!

Минздрав предупреждает: Велосипеды опасны для вашего здоровья!

Мы прожили много, сотворили духом мало и стоим у какого-то страшного предела.

Константин Леонтьев

Просвещенная монархия допетровского образца оказалась едва ли не самой устойчивой мечтой. В России издавна удивительным образом уживаются устремленность к развитию, прогрессу с полным отрицанием прогресса, махровым социальным консерватизмом, тоской по временам давно ушедшим, замешанной на реставрационных идеях – будь то допетровская патриархальная Русь или социалистическое государство.

Назревающий кризис монаршей власти разбудил ностальгию по забытым традициям. На рубеже веков как предвестник скорых социальных потрясений пышным цветом расцвели реакционные утопии, густо замешанные на шовинистических идеях. Остановимся только на двух образчиках такой литературы.

"Счастливой", преуспевающей в экономике (капитал живет "в полном согласии и дружбе с трудом") Россией, изображенной в повести А. Кальницкого "За приподнятой завесой" (1900), управляет не монарх, а самый богатый человек мира с вызывающе русскими ФИО – Иван Иванович Иванов. В дела государственные этот олигарх (а как его еще назвать? Подобные персонажи нам слишком хорошо, к сожалению, известны по истории вполне реальной современной России) особенно не вмешивается, главное, считает Иванов, чтобы на предприятиях работали (от управителей до чернорабочих) люди "исключительно чисто русского или, в крайнем случае, чисто славянского происхождения". Государственные чиновники – тоже все сплошь "живое олицетворение славянской мощи". Размышляют они примерно в таком духе: "Братство, равенство, свобода" – непроходимые глупости, погремушки, которыми утешаются ползунки-дети и выжившие из ума старики". Отличительной чертой реакционной утопии является, разумеется, отношение к нацменьшинствам. В "идеальной" России, считает Кальницкий, чем меньше нацменов – тем лучше: "Эти народцы (нацменьшинства. – Е.Х.) вымирают не потому, что их вымаривают, – подчеркнул князь последнее слово, – а потому, что вымирание совершается естественным путем…".

Кто-то заметил однажды: "Утопии опасны"…

Еще один любопытный сценарий предложил литератор начала ХХ века Сергей Шарапов в "фантастическом социально-политическом романе" – так анонсировал его автор – "Через полвека" (1902). В предисловии к роману литератор писал:: "Я хотел в фантастической форме дать читателю практический свод славянофильских мечтаний и идеалов, изобразить нашу политическую и общественную программу как бы осуществленной. Это служило бы для нее своего рода проверкой. Если программа верна, то в романе чепухи не получится. Если в программе есть принципиальные дефекты, они неминуемо обнаружатся".

Перевернем страницу.

Усыпленный индусским медиумом, персонаж упомянутого романа проснулся в Москве 1951 года. И вот, пробудившись, он с восторгом обнаруживает, что в стране возрожден древний церковно-общинный строй. Во главе государства, разумеется, царь-батюшка и церковь. Одним словом, торжество домостроевской морали. Все счастливы, все довольны. А пуще всех – наш путешественник. И что же радует так нашего героя? "Развод считается делом постыдным", наконец-то возрождена строжайшая цензура, а у женщин "отобраны" всякие права на образование (не для того, мол, Бог их создал). Хотя – стоп! В общественной жизни страны определенная часть женщин все же принимает участие: "В адвокаты идут преимущественно те дамы, которых уж очень господь лицом обидел".

На улицах Москвы – тишь и благодать, потому что автомобили заменены более надежными и экологически чистыми лошадками. Однако запрещены не только автомобили, но даже… обыкновенные велосипеды! А дело в том, что тамошние ученые мужи установили "некоторое как бы одичание среди пользовавшихся ими…"

"Через полвека" – не единственное программное произведение Шарапова. В 1907-1909 годах он опубликовал еще четыре социально-фантастических романа на тему реставрации российского общества – "Диктатор", "Иванов 16-й и Соколов 18-й", "У очага хищений" и "Кабинет Диктатора". Справедливости ради стоит заметить, что эти сочинения положительно выделяются на фоне "дебютной" утопии любопытным смешением социального прогнозирования и альтернативной истории.

Тревожное Завтра

Не мечтай о светлом чуде:

Воскресения не будет!

Ночь прошла, погаснул свет…

Мир исчезнул… мира нет…

Сергей Клычков

Рубежи веков в российской истории всегда сопровождались глобальными социальными потрясениями, а словесность рождала самые мрачные произведения.

Рубеж XIX – XX веков – наступление нового периода в человеческой истории, многие ожидали от ХХ столетия невиданных чудес. Эти настроения спровоцировали футурологический бум. Но для России ХХ век начался нерадостно: сначала поражение в русско-японской войне и последовавший кровавый крах первой русской революции 1905 года вызвали "серьезный идейный разброд в среде русской интеллигенции, усугубило пессимистические настроения в общественном сознании и литературе" (В. П. Шестаков). То же и в фантастике: будущее России рисовалось авторами начала века в мрачных красках. Литератор-кадет Иван Морской в романе "Анархисты будущего" (1907) изображает Россию 1927 года как царство хаоса и разрухи, оплот воинствующей анархии. Еще более жуткую картину нарисовала в романе "Смерть планеты" (1911) В. И. Крыжановская-Рочестер. Человечество, погрязшее в грехах и преступлениях, надругавшееся над Богом, привело цивилизацию сначала к упадку, а затем и к гибели. Безумие охватило и Россию. Уничтожены храмы, Кремль распродан с аукциона, а Большой Дворец переделан в меблированный магазин. В результате "уравнительных революций" "достигшая власти чернь" уничтожает святая святых России – Троице-Сергиевскую лавру, власть и законы упразднены, поощряются убийства. Одним словом, не приведи Господь!

Если фантазии Крыжановской и Морского поражают воображение пафосом разрухи, предрекаемого Апокалипсиса, то будущее, смоделированное в известной антиутопии Н. Д. Федорова "Вечер в 2217 году" (1906), угнетает своей холодной, автоматизированной правильностью. Все граждане России пронумерованы и трудятся в Армии труда, общественная и личная жизнь людей строго регламентирована; институт семьи упразднен, даже вместо родителей – граждане под рабочими номерами, которые числятся в государственных списках отцами и матерями. Эта небольшая повесть во многом предвосхитила бездушный мир замятинского "Мы".

Так как же быть? Как осчастливить россиян? Пороемся еще на книжных полках в поисках ответа? Ага, вот эта книга! Она вышла незадолго до Октябрьской революции, в самом начале 1917 года – роман некоего Н. Чаадаева "Предтеча". Хронологически, это последняя литературная утопия дореволюционного периода русской литературы. Но примечательна она не только этим. "Предтеча" возник как реакция убежденного монархиста на становящее все более очевидным "повреждение нравов и умов" в российском обществе. И автор предложил радикальное средство от этой "болезни" – в недалеком будущем деградировавшая было Россия возрождается в своем былом величии благодаря… "научной переделке духовного мира людей".

А что, тоже вариант…

Спустя 83 года "идея" дореволюционного фантаста обрела неожиданное продолжение в творчестве фантаста постсоветской эпохи. Но о романе Андрея Плеханова "Сверхдержава" мы вспомним несколько позже.

ГЛАВА 2 ЭРА УТОПИЙ

(1917 – 1941)

Новую жизнь строить – не стихи писать. Тут железные законы экономики работают. Тут надо поколения перевоспитывать. А с утопсоциализмом, покуда рот разинул, тебя живо колесами переедут. Держи курс на мировую революцию, а дни пока – все понедельники.

А. Н. Толстой. Голубые города

В 1917 году в России впервые в мировой истории был проведен глобальный эксперимент по воплощению некоторых из утопических идей в жизнь.

Послереволюционная Россия стала самой фантастической из стран, где удивительным образом переплелись романтика преобразования, действительно фантастические темпы строительства с репрессивной политикой власти, трагическим положением крестьянства. Самые возвышенные мечты и страх шагали рука об руку.

К нам, кто сердцем молод,

Ветошь веков – долой!

Ныне восславим Молот

И Совнарком Мировой!

(Владимир Кириллов)

Вполне закономерно, что столь радикальные преобразования в обществе породили потребность в социальном прогнозировании. Даже "овеществленная Утопия" не могла обойтись без своих летописцев будущего. Новая Россия до поры до времени нуждалась в художественном осмыслении произошедших перемен, в "рекламной" демонстрации конечной цели. И фантастика оказалась здесь как нельзя кстати. Ведь только ей было под силу воплотить в наглядных картинах коммунистический идеал. Большинство произведений той поры было проникнуто ощущением реальности мировой революции с последующим наступлением всепланетного коммунистического рая. Журналы и книжные прилавки пестрели рассказами и повестями о последней битве мирового пролетариата с "гидрой капитализма": "Всем! Всем! Всем! В западных и южных штатах Америки пролетариат сбросил капиталистическое ярмо. Тихоокеанская эскадра, после короткой борьбы, которая вывела из строя один дредноут и два крейсера, перешла на сторону революции. Капитализм корчится в последних судорогах, проливая моря крови нью-йоркских рабочих" (Я. Окунев. "Завтрашний день"). Молодая советская фантастика была охвачена всеобщим энтузиазмом и искренней верой в лучшее из будущих, которое ожидает новую Россию, а вместе с ней и весь мир.