355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Афоньшин » Сказы и сказки нижегородской земли » Текст книги (страница 5)
Сказы и сказки нижегородской земли
  • Текст добавлен: 20 марта 2017, 16:00

Текст книги "Сказы и сказки нижегородской земли"


Автор книги: Сергей Афоньшин


Жанр:

   

Сказки


сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Долго разглядывал Иона своим оком испытующим монаха с мечом у пояса, чернеца Макария. Старец Савватий напротив в креслице сидел, слезящимися глазами посланца разглядывал и на расспросы о Макарии отвечал:

– Мних учености великой, простоты ангельской, жизни праведной. Не бывало таких в обители с той поры, как игумен Дионисий перед богом представился. Прочу его в настоятели после кончины моей!

А инок Макарий богатырем стоял, горбоносый по-орлиному, с лицом открытым да смелым, с осанкой воина, а головой потолок подпирал. И бесстрастным казалось его лицо, изрезанное ранними морщинами.

– А сам о себе что он скажет? – спросил воевода московского князя. – Мы в Москве о нем малость понаслышаны!..

Углубились морщины на широком угловатом челе Макария, и сказал он, как выдохнул:

– Все мы люди, у каждого сила и слабость своя, у одних явная, у других тайная. И я как все. Но народу нижегородскому и князю московскому служу издавна, надежно и верно!

Тут патриарший посланец Иона белым пухлым пальчиком иноку погрозил:

– Ведомо, ох, ведомо на Москве, как иноки монастыря Печерского чужих жен от бесплодия исцеляют. Слыхано, дошла молва о том, как посылаешь молодух погулять с вольным ветром в обнимку, и тем ветром им животы надувает! Ведомо также великому князю Василию и патриарху Руси, что мних Макарий не уставал созывать народ под стяг московский. За это служение святой Руси многое простится тебе небесами. Но церковь православная и патриарх всей Руси не могут простить вольномыслия твоего и еретичества!

Ни слова в ответ не падало от инока Макария. Глядел на старца Иону, как на злую диковину, словно сердце его разглядывал и думы угадывал. И следа не осталось от лукавого добродушия в лице патриаршего посланника. Сытый румянец пропадал, а глазки, как у горностая, злым огоньком зажигались:

– Непригоже и грешно смердам трещины на пятках залечивать, что им богом в наказанье и испытанье подано! Не пристало слуге божьему гнойные глаза раба целебной водой промывать, наказанье богово своей грешной рукой снимать! И паче грешно иноку божьей обители чресла мечом поясати, аки воин, что спасителя на кресте распял. Во искупление грехов твоих, будет назначено тебе, инок, испытание трудом тяжким, изнурительным, постами и молитвами. Принимай сию кару со смирением, ибо в землях иных за ересь и целительство заживо в темницах хоронят и на кострах жгут. Так велит церковь святая и православная!

Ни слова в ответ от инока. Старец Савватий низко и покорно склонил седую голову.

3

Хлеб да соль испокон веков рядом идут. Соль и за столом всегда во здравие была и в прок запасти позволяла. «Вяленое да копченое хорошо, когда посоленное!» Без соли – не хозяин. Немало надо было соли и монастырю Печерскому. На целый мир рыбы насаливали. На низах у моря Хвалынского соль пластами лежит, да досягнуть оттуда басурман не велит. А вот повыше Оки, у самой Волги, соляное урочище. Соли не густо и взять трудно, зато вольно, без опасения, да и справлять попутной водой. Молва о Соленых грязях далеко разнеслась. Одна безымянная речка, что напротив Соленых грязей в Волгу вливалась, так и прозывалась: «У соли». Долго ее звали Усола, потом стала Узолой. А радиловские монахи на Соленых грязях свои варницы построили – грязь копали, соль выпаривали, на челнах в обитель отправляли.

Гуляет над Волгой ветер весенний, добрый да тугой, как лук боевой, гонит волны речные, и плещутся они под Печерской горой. А на волнах под стеной монастырской покачиваются два просмоленных челна. Два челна, на каждом по шесть гребцов, седьмой на корме. Четырнадцать чернецов с иноком Макарием во главе в трудный путь готовятся, на работы тяжкие, на Соленые грязи, варницы строить, соль добывать. Ватагу Макарий сам подбирал, все головы смелые да удалые, бывалые воины. Плывут соль варить, а из монастырской кладовухи мешок соли в челне припрятали, с топорами и лопатами копья да мечи ухоронены. И услыхало бы чуткое ухо, как под иноческим одеянием кольчуги чуть слышно звенят.

Отчалили и понеслись Волге навстречу, сверкая новыми веслами. На одной корме правил челном монах с бородой черной, посеребренной, на другой бородач рыжий, огненный. Тот ветер тугой, как лук боевой, да весла крепкие, молодецкие, пригнали челны к устью речки лесной, что с левой стороны к Волге спешила и сливалась с ней у Соленых грязей. Здесь, заплывши в Усолу, инок Макарий своим молодцам передышку дал. Ночью вокруг костра сидели, жизнь и долю свою от молодости молча вспоминали. Тут под ропот речной струи да под шепот леса весеннего заговорил инок Макарий, что в миру звался Иван Тугопряд:

– Служил я, браты, в молодости князьям да боярам, живота не жалея, а доброй судьбы не выслужил. От межусобиц княжеских в монастырь бежал, и богу и великому князю служил за позор, за кару, за бесчестие. От знатных монахов и церковников только зависть да наветы на мою голову. Теперь думой с вами пополам делюсь. Честнее и почетнее служить нам не князьям со боярами, что перед ханами угодничают, друг на друга зло замышляют, а народу поволжскому да вольной волюшке!

Наперебой заговорили монахи ватажники:

– Ты наши думки, Макарий, угадываешь! Давно согласны с тобой!

– Милее себе гробы тесать, чем переносить неволю монастырскую да знатным монахам прислуживать! – сказали братья-плотники.

– Охотнее нам мечи да копья ковать, чем запоры да цепи на темницы монастырские! – так кузнецы молвили.

А сапожный тварь да одежный швец такое слово вставили:

– Свои глаза готовы выколоть, лишь бы не видеть обитель ненавистную, житье постылое!

– Эх, браты, маловато мы сетей да вентерей прихватили! При вольной-то жизни некогда будет снасти плести! – Это Варнава-рыбак сказал и горестно рыжей головой покачал.

И порешили ватажники не строить на Соленых грязях варницы, не служить ни монастырю, ни князьям, ни боярам, а уплыть вверх по Волге, растаять там, как вешний снег, и новую жизнь начать. А в случае злой беды-неволи можно и к вольному Новгороду уйти.

С рассветом потух костер, ветерок зашумел, сизый сокол над рекой пролетел. Проснулись молодцы-чернецы, из Усолы выбрались и вверх по Волге поплыли.

Четырнадцать монахов пропало из монастыря Печерского. Все молодцы один к одному, бывалые воины, мастера на разные руки, и с мечом и с топором обходятся играючи. Уплыли по весне на Соленые грязи и как слезой в Волгу канули. Не стало в обители целителя Макария, а хворый люд идет и идет в монастырь со всеми недугами. И начал народ роптать, дознаваться: «Куда похитили, захоронили иноки-целителя?» Отводят в сторону глаза свои блудливые монахи-завистники, что беду на Макария накликали. И старец Савватий молчит. Что людям ответить, чтобы неправдой не согрешить? И черемисы, и мордва, и русские все идут к Макарию за исцелением. Но не стало в обители целителя. А людская молва, что речная волна, все потаенное на берег выбросит. «Монахи, завистники толстобрюхие, в темницу Макария упрятали!»

За обычай было в Печерском монастыре каждое лето праздновать четверг вознесения, с крестным ходом вокруг обители, с обильной трапезой на монастырском дворе. В вознесенский четверг народ к монастырю с утра валил, кто грехи свалить, кто недуг лечить, кто сытной еды отведать. В тот летний погожий день с горной и лесной стороны немало людей нахлынуло. После молебна и трапезы все недужные и хворобые инока Макария спохватились. Как узнали, что напрасно сюда свою хворь несли, подняли плач да вой с бранью-руганью. Смерды с гнойными глазами, лесовики, желтые от лихоманки, бабы с детками золотушными, люди посадские с одышкой – все с воплями к монахам приставали, инока Макария разыскивая. И не знали игумен с братией, как от них избавиться. В тот час на их беду тяжелый черный ушкуй причалил к монастырю, а в нем десять молодцов-ушкуйников и атаман Семен Позолота, израненный, на дне челна лежал. По весне встретились им у Соленых грязей два челна с черноризниками. Подумалось ушкуйникам, что это чернецы федоровской закутки соль промышляли. И задумали попугать да поглядеть, что монахи в челнах везут. Да, видно, не в добрый час дело затеяли. Схватился с атаманом на мечах монах с бородой черной, посеребренной, и выпал меч у атамана, рука плетью повисла, а из ключицы кровь – не унять. Отцепились от чернецов ушкуйники и погнали свои челны к потайному становищу. Лечили вожака у колдунов да знахарей, но рана не закрывалась и рука не володовала. Посоветовали им люди лесной стороны: «Везите недужного в Печерскую обитель к иноку Макарию. Только он может вашего атамана выходить!»

И вот приплыли ушкуйники в Печерскую обитель в самый праздник вознесения. Атамана на парусе бережно на монастырский двор внесли и на лужок опустили. Окружил их народ. Как ястреб с перебитым крылом, Семен Позолота недвижно лежал и только взглядом грозным показывал, что жив пока. И тронулись сердца людей жалостью к разбойнику. А молодцы-ушкуйники голосами грозными да хриплыми дознаваться стали:

– Где нам взять-повидать инока Макария-целителя?

И стало вдруг понятно всем, что не уйдет эта вольница, пока не узнает правду про инока-целителя. Наперебой закричали хворобные да недужные:

– Захоронили, замуровали заживо от народа нашего Макария!

– Доносами да наветами извели инока монахи-завистники!

– Постами да работой изнурительной погубили Макария!

Тут молодцы из вольной ватаги за мечи да копья схватились, к монахам приступили и потребовали отдать им инока-целителя. Попятились черноризники. На ушкуйников глядя, смерды, и недужные и здоровые, за дубинки да камни взялись, загорланили:

– Отдайте добром инока Макария! Выпустите из темницы неповинного! Огнем спалим ваше все гайно непотребное!

Божились монахи, открещивались и ко храму пятились. А как поняли, что словом божьим не укротить народ, попрятались в храме и заперлись. И полетели камни в окна божьего дома, застучали дубины в ворота и двери. Смерды железными ломами запоры у подвалов ломали, в темницы заглядывали, искали целителя Макария. А десять удальцов ушкуйников к церкви подступили и крикнули монахам, что сожгут их в божьем доме заживо, если не скажут, куда целителя запрятали. И разнеслось по двору монастырскому:

– Соломки, соломки к божьему дому! Смолья под углы да огня поживее! Поджарим черноризников!

Завыли, завизжали монахи от страха. Старца Савватия со крестом в руке из церкви вытолкнули. Он всех богом стращал и крест целовал, призывая поверить, что инок Макарий вверх по Волге уплыл варницы строить, соль добывать и там с ватагой сгинул, пропал. И плакал старик, стоя на коленях перед смердами и ушкуйниками. После того позатих народ, отвалил. Хворые с недугами в разные стороны побрели. Тут воеводские люди на горе показались, спешили монахов оборонять. Подхватили ушкуйники своего атамана, к Волге спустились и от берега оттолкнулись. Коршуном полетел молодецкий ушкуй вверх по реке и скрылся из глаз. Погрозились воеводские стражники, покричали вслед с берега да и остыли. Да и угнаться ли стае ворон за смелым соколом?

Так печально закончился один праздничный четверг вознесения в Печерской обители.

А ватага инока Макария после схватки с ушкуйниками опять по Волге вверх поплыла. На третий день добрались до крутой волжской излучины. Тут в Волгу сквозь дубняки лесная река борзой струей лилась. Вода в нем была с весны красноватая, как сусло ядреное. И подивились ватажники весело:

– В этой речке вода, как у нашего Варнавы борода – медная!

И в устье той нелюдимой реки заплыли. Плыли день да другой, навстречу берега открывались незнакомые, дикие да угрюмые, а чернецам-молодцам дышалось все вольнее и радостнее. Выбрали место для становища, черную одежу на костре сожгли, в молодецкие кафтаны нарядились и булатными мечами опоясались.

Полонянка с Колдовской реки

1

Жил на хмурой приморской земле викинг Гуннар, разбойник, до чужого добра жадный, на богатство и славу завистливый. Ростом и силой с викингом никто не тягался, по отваге неистовой равных ему не было. Волосы рыжие Гуннар растил не стрижены по плечи, как шерсть кабанья жесткие, на бедре носил двурушный меч сокрушительный, на левой руке тяжелый щит, а в правой копье метательное.

Много владений захватил разбойник-викинг, немало рабов привез из заморских земель, несчетные стада паслись на лугах, а сундуки тяжелы были от серебра и золота. Но корысть ненасытная манила Гуннара Неистового на новые разбойничьи подвиги. Каждой весной плавал он за море, добирался до истоков великой Колдовской реки и спускался по ней далеко в глубь чужой земли. Шайка викинга грабила по реке селения и набирала полонян, чтобы их силушкой гнать корабли в обратный путь. И к середине лета успевал викинг с добычей домой воротиться. Но ни разу не доходил Неистовый до славянского града-крепости на той Колдовской реке. Только от рабов-полонян было слыхано, что люди того града и племени к труду, как пчелы, прилежные, на всякие ремесла искусные и много среди них волхвов, вещунов и боянов-песенников.

Вот и задумал Гуннар Неистовый вновь побывать за морем, добраться до земли волхвов и боянов-песенников, до града-крепости на Колдовской реке, чтобы вернуться с добычей дорогой, невиданной, полонянами сильными, на всякое дело умелыми. Задумал и приказал своим полонянкам-рукодельницам выткать к весне паруса новые, нарядные, в долгой путине надежные.

Три славянки-полонянки, три сестры родные давно у викинга в неволе жили, на чужой земле состарились, с неволей свыклись, да с судьбой не смирились. Руками служили, а сердцем не покорились. Вот сели за ткацкие станы сестры-умелицы и с вещей песней за трудное дело взялись. Той песней сестры богов просили, чтобы послали Гуннару Неистовому вместе с добычей небывалой несчастье грозное и судьбу печальную. Тяжко было сестрам колдовскую песню петь, от напева жуткого, припева сурового.

 
…Боги моря и земли,
Ветра, огненной стрелы,
Злому викингу глаза
Мглой корысти затемните,
Добрый разум отымите,
Змейку в сердце поселите,
Тяжкой думой наделите!..
 

И с той же песней колдовской боевой стяг выткали и на нем черного ворона шерстью вышили в хищном полете. Боевой стяг Гуннара Неистового. Пока паруса готовили, викинг с ватагой своих разбойников-воинов к пустынным горам отлучался, на свое идолище богам поклониться, в разбойном походе удачи просить. А в горе за идолищем полонянин Гмырь отшельником жил, идолище оберегал, викингам судьбу предсказывал. После поклона богам-идолам Гуннар старца полонянина навестил, чтобы заранее судьбу знать и смело за море плыть.

Выполз Гмырь из земляного жилья, лицом на полночь стал, вспухшими веками глаза прикрыл и оцепенел, как заснул. Только пальцы его костлявые по сивой бороде бегали, да веки дрожали живчиками. И как сквозь сон вещал викингам удачный поход. «Вижу Гуннара, воина неистового, с мечом сверкающим, со щитом серебряным на корабле под парусами, как радуга, нарядными, а с ним отроковица красы невиданной!» И замолчал. «Я жду, старик!» – нетерпеливо сказал Неистовый. «А вдаль понять не могу. Сверкает меч кривой в тонких женских руках. Ворон на знамени твоем крыльями машет и клювом грозит!..»

На свое подворье вернулся Гуннар радостный, с верой в удачный поход и в свою судьбу счастливую. Поторопил он своих мореходов-воинов корабли просмолить, заново оснастить, с берега в море столкнуть и новые паруса поднять. И с ватагой воинов на трех кораблях в поход отправился.

Много дней плыли викинги-разбойники, сначала морем, потом цепью рек и озер, с воды на воду корабли волоком перетаскивая. После пути трудного выбрались на реку Колдовскую, великую и по ней легко и быстро поплыли. Гонимые ветром, попутной водой и веслами, как черные птицы, летели корабли Гуннара Неистового, под парусами новыми, нарядными, с черным вороном на боевом стяге-знамени. И через три дня увидали разбойники на береговых холмах град-крепость из частокола могучего, с домами, теремами и башенками, а вокруг крепости высокий вал земляной. И видно было, как люди, старые и малые, завидя чужие челны, от реки на гору бежали, спешили схорониться за валом-крепостью. Потревоженным ульем глухо гудел град на холмах, а над рекой Колдовской, величаво-спокойной, с тоскливыми криками белые птицы летали, как платки полотняные.

Причалили викинги к берегу, корабли на отмель вытащили, стражу поставили и все ватагой подступили ко граду-крепости. И потребовал Гуннар Неистовый от города откупа мехами дорогих зверей, тканями шелковыми, утварью золотой да серебряной и боевым оружием. Да запросил сто полонян, чтобы гнать свои корабли в обратный путь. И грозил Неистовый все жилища огнем спалить, людей без разбора в пожар бросать, двурушными мечами сечь, на копья поднимать, если не дадут ему откупа.

2

До ночи и всю ночь ждали разбойники ответа из крепости. И только после полудня выпустили из города паренька-подростка лет пятнадцати. Вышел он к шатру викингов и поставил к ногам Гуннара лубяной кузовок, а в руки подал меч булатный, видом нерадостный. С грозным удивлением спросил викинг через толмача-переводчика, долго ли ему дани-откупа ждать. В ответ сказал паренек:

– Все дары со мною посланы. А сотня сильных людей горожанам самим нужна – свой город от ворога отстаивать. И еще наказано сказать, что пустые корабли вам легче будет гнать, чем груженые!

Свой гнев подавляя, приказал Гуннар открыть кузовок с подарками. И нашли там разбойники вместо дорогих мехов земляного крота, вместо тканей шелковых бересты клочок, а за утварь серебряную держали ответ черепки глиняные. Невесело стало воинам от такого ответа бессловесного, а вождь их Гуннар, ярость искусно скрывая, дареное оружие разглядывал. Тускло и холодно сталь мерцала, не радовал меч ни насечкой, ни оправой золотой, и был он легок по сравнению с двурушными мечами викингов. Но когда попробовали воины остроту простого клинка на своих мечах, подивились и переглянулись совсем невесело. Оставил легкий булатный меч на их тяжелых двурушниках глубокие зазубрины, а сам остался без царапины.

– Где и кем такой меч выкован? – спросили подростка викинги.

– В нашем городе. Дед мой ковал, а я закаливал да оттачивал!

Надолго задумался над подарками викинг Гуннар, склонясь бородой на двурушный меч. И, от думы очнувшись, молвил своим воинам:

– Люди города волхвов бедны и взять с них нечего. Но и бедность свою не отдадут они без боя смертного. Порукой тому вот этот меч и кузовок с подарками. Возьмем добычу в других городах, где люди богаче и покладистее!

И приказал Гуннар Неистовый своим воинам в обратный путь готовиться, чтобы с рассветом уйти от города волхвов и кудесников.

Невесело ночь встретили и викинги и осажденные. Не спали славяне-горожане, а, затаясь за стеной, ждали вражьего приступа, к битве готовые. Но тихо было в стане викингов на речном берегу, молча у костров сидели воины и о бесславном походе думали. Вот огромный месяц из-за сумрачных лесистых холмов поднялся, холодно глянул на Колдовскую реку, на град-крепость, на стан разбойничий, А на вал городской взошла девчоночка, тростинка стройная, с пышной косой до пояса и запела песню, викингам непонятную:

 
Родимый град
Накрыла тень,
Никто не рад,
Что будет день!
Холодный месяц,
Родной, свети!
Река родная,
Как меч, блести!
Родимый месяц,
Сияй светлей,
Тут враг таится,
Как хитрый змей!
 

Девчоночка-тростинка по валу ходила и песню пела, словно богам племени молилась. От той песни дивно и жутко было викингам. Не колдунья ли из града волхвов очаровывает их красой и силой голоса? Месяц огромный, багряный из-за стены выплыл и от песни сразу лицом посветлел, река под ним струйками-чешуйками задрожала, а град волхвов на крутом берегу стал грознее и сумрачней. А над городом и рекой, кружась, песня летала, наводя страх на разбойников. Гуннар Неистовый, очнувшись, спросил раба-полонянина, о чем поет эта девчоночка на валу крепости. Раб сказал в ответ:

– Она пела вещую песню о том, что никто не рад будет завтрашнему дню, призывала на помощь богов, реку и месяц. Она еще поет о том, что готова пойти ради родного народа и города на самый край света, за море грозное к людям хмурым и жестоким. И что не остановят ее в замысле никакие силы грозные!

– Хорошая песня, смелая девчонка! – сказал Неистовый. И задумался. Потом под стеной города одиноко стоял и слушал певунью. И очень хотелось ему не только слышать, но и знать, о чем поет она, и видеть ее лицо. И жалел, что так плохо понимает язык народа с Колдовской реки. Когда певунья умолкла, викинг в стан вернулся и опять спросил полонянина, о чем пела славянка в конце песни.

– Она кончила песней о друге своей юности, что не побоялась бы идти с ним за море грозное, в неволю к хмурым викингам.

– Хорошая песня, смелая девчоночка! – снова сказал Неистовый. – Среди наших жен не найти такой!

И замолчал в раздумье, сидя коршуном на диком камне. «Храбрая песня, смелая девчоночка. Среди наших не найти таких. Жены моей земли умеют только шерсть прясть, одежду шить да мясо варить. Умом и сердцем волчицы алчные, голосом – котлы разбитые, их песни – завыванье ветра полуночного!»

Викинги дозорных выставили и спать полегли, но не спали, а думали: «Напрасно мы забрались так далеко по Колдовской реке, в землю волхвов! Уходить надо, пока чародейки не околдовали всех своими песнями, как вождя нашего, Гуннара Неистового!»

И не зря так думалось воинам. На рассвете приказал Гуннар подступить к стенам города и потребовал у славян-горожан выдать певунью-девчоночку, что ночью по валу ходила и дивную песню пела. И на мече своем поклялся не трогать города и тотчас прочь уплыть, как только славянку-полонянку ему отдадут.

Позадумался храбрый воин Турило Зык. Последнюю дочку алчные боги себе в жертву отнять задумали. Отнять и заморским разбойникам в неволю отдать.

А воины викинга, боевой ярости набираясь, мечами и секирами грозились и под стены для костров хворост тащили. В молчаливой печали готовились славяне смертью град и честь отстаивать и друг с другом перед гибелью прощались. Только самые богатые да сварливые на Турину Зыка косились и шипели: «Это твоя дочка, девчонка своенравная, ночной песней беду накликала! Не шибко вчера задумывался, как кузнеца Соколика в подарок врагу посылал!»

А Гуннар Неистовый опять горожанам самое малое время на раздумье дал, чтобы немедля выбирали они либо в огне смерть лютую, либо по доброй воле певунью выдали. В тот трудный час к Туриле Зыку на помощь дочка Вольга смело пришла, в глаза отцу не таясь глянула и молвила:

– Не надо, отец, губить в пожаре город родной, старых и малых гибели обрекать! Отошли меня к викингам, чудится мне, что я живой вернусь!

Услышали о том славяне-горожане и заодно с Вольгой просить начали, а со стены крикнуть поспешили, что решено народом отдать викингам певунью Вольгу, красу и радость всего города!

Провожали Вольгу всем городом. Все, кто за ночную песню колдуньей бранил, со слезами в ножки девчоночке кланялись, матери младенцев подносили, чтобы на прощанье ручонками спасительницу обняли. Последним Турило Зык головку дочери ко груди прижал бережно. Открыла стража в городских воротах тесный проход, и вышла славянка-полонянка смело навстречу воинам Гуннара Неистового.

И подивились тут все воины-разбойники, а больше всех сам Неистовый: «Полно, эта ли девчоночка пела ночью на валу крепости? Откуда взяться дивному голосу у неприметной недоросли? Не подменили ли девку волхвы города?» А певунья Вольга неробко перед воинами стояла, костью широкая, с пышной косой по спине, по-отрочески большеротая, с гребешком и ножом у пояса. Видно, не дано было разбойникам видеть в полонянке приметы добрые, в плечах грудной простор, шею сильную, красивую. Тут старый раб-толмач к Вольге приблизился со словами вкрадчивыми:

– Моему господину и воинам не верится, что ты – та самая певунья, что ночью с песней по валу ходила!

В ответ большеротая девчонка усмешкой недоброй сверкнула:

– Не спеть ли для вашего гривастого?! Не верится, так пусть в реку швырнет, волной к родному берегу вынесет!

И опять на викинга бесстрашно глянула. Тут Гуннар отплывать приказал. Погрузились разбойники, оттолкнулись от берега, паруса подняли, на весла налегли и вверх по Колдовской реке поплыли. Вот тогда-то и запела полонянка Вольга, с родным городом прощаясь. И показался конец песни Гуннару знакомым.

 
…Мой друг Соколик,
Не трусь душой,
Сестренка Вольга
Всегда с тобой!
И на чужбине,
У злых людей
Мы будем вместе
До светлых дней!
 

И летела песня, как птица сильная, над Колдовской рекой до города волхвов, за холмы лесистые. И опять спросил Неистовый своего толмача-полонянина:

– О чем пела полонянка моя?

– Обещала не забывать свой народ и родину и что совсем не страшно ей по зову сердца плыть за моря сердитые, в земли дальние. А кончила песней, что ночью с крепости пела.

И еще глубже задумался Гуннар Неистовый, хмурясь, словно трудную загадку отгадывал.

А полонянин Соколик заодно с простыми воинами веслом волны рубил, подгоняя суденышко в края чужие, дальние. Но не грустил и не задумывался, а радовался тому, что никто не догадывался, кому Вольга в конце песни пела. Легко было разбойникам гнать корабли порожние, да думки были тяжелые. Из похода дальнего без богатой добычи плыть невесело. И вот как выбрались викинги из рек да озер к морю просторному, возле берегов поплавали, приморские племена да встречные корабли пограбили, тогда и к своей земле поплыли. На одном корабле везли полно тканей шелковых да утвари серебряной, на другом – вина, меду да разных иноземных сладостей, а на третьем всего-навсего двух полонян-недорослей да меч булатный из земли волхвов на Колдовской реке.

3

Взлетали корабли с волны на волну, как птицы буревестники, и расправили на тугих парусах крылья черные вороны. Гуннар Неистовый в морскую даль глядел, удачному походу радуясь, и думой угадывал, как удивит своей удачей соседних викингов. На пиру оделит гостей подарками, серебром да дорогими тканями и похвалится мечом булатным и кузнецом-отроком, что выковал оружие дивной остроты и крепости. А под конец покажет, как драгоценную диковинку, полонянку-недоросль, а она удивит и порадует гостей песней сладостной, чудным голосом. И о чем бы ни задумывался Гуннар Неистовый, прибивало его по волнам раздумья к славянке-полонянке из земли волхвов с великой Колдовской реки. Иное думали простые воины, на весла налегая: «Околдовала полонянка нашего Неистового. Если в море нас не постигнет беда, то в свою землю ее привезем!»

Неприветливо глянули берега чужой земли на славянку-полонянку, не ласковы показались они и Соколику. Встречать корабли вышли из хором сумрачных Изольда, жена Неистового, и три сестры-прислужницы, управитель с десятком воинов, рабы-полоняне из сараев высыпали. А позади всех Бородатый Ян, полонянин-кузнец, выше всех на целую голову. На нем одежа – штаны короткие да шкура телячья спереди – защита от огня, железной окалины. На ногах туфли самодельные из кожи воловьей, неизносимые. Волосы за плечами шнуром, как сноп жита, перевязаны, борода густая, кольцами. Много лет он в рабах у викинга, но не осилил тоску по родине, не забывал край родной. Не убывала в нем сила, краса богатырская, только появилось серебро в волосе. Вот ему, Яну Бородатому, и отдали прямо с корабля отрока Соколика, а полонянку Вольгу три сестры за собой в хозяйские хоромы увели, как было Гуннаром приказано, и одели в одежку дорогую, иноземную. И в тот же час Изольда, жена викинга Неистового, с великой ненавистью на полонянку Вольгу глянула. «Ох, чую сердцем и разумом, что будет эта девчонка злодейкой моей! Вот подрастет, расцветет, тогда Гуннар ее в жены возьмет, главной хозяйкой сделает, а меня к полонянам в сарай, на работы тяжкие – паруса ткать, на болотах сено для скота припасать!» И затаила она на Вольгу зубы змеиные.

Не откладывая надолго, назначил Гуннар Неистовый пир пировать, праздник справлять. Издалека понаехали родня да соседи-викинги, разбойники знатные с буйными женами. Хозяева и гости за длинные тяжелые столы сели, мечи да щиты за спиной за стену повесили и принялись за горы вареной говядины, за хлебы огромные, взялись за ковши пузатые, начали пировать да бражничать.

Среди пира вздумалось Неистовому главной добычей похвалиться, и послал толмача-полонянина за Соколиком, а сам иноземный меч со стены снял и гостям с похвалой показывал. Когда привели Соколика, не поверилось гостям, что этот недоросль своими руками такое оружие выковал. А Гуннар дареный меч в руки Соколику подал:

– Мастер ты мечи ковать, да умеешь ли мечом мечи отбивать! – И приказал отроку двурушные мечи викингов отражать. Один за другим викинги крепость своих мечей пробовали, но на диво всем отрок-полонянин своим легким мечом на тяжелых двурушниках следы оставлял, осколки да искры выбивал, а его клинок оставался цел, невредим, ни щербинки, ни искорки, только звенел да пел, как заколдованный. И владел тем мечом отрок Соколик легко да играючи. И подумалось бывалым воинам и самому Гуннару Неистовому: «Счастье наше, что не вступили мы в битву со славянами на Колдовской реке!»

Под шум да споры посторонился Соколик с мечом в застенье, от захмелевших викингов подальше. Тут сестры-прислужницы славянку-полонянку напоказ привели. И успела Вольга неприметно взглядом бодрым паренька осветить. Исподлобья, хмуро глядели викинги и суровые жены их на заморскую диковинку, на девчонку, в дорогую одежу одетую. А хозяин Гуннар сказал Вольге, чтобы спела она для гостей песню самую сладостную и всем приятную. И похвалился перед соседями-викингами, что эта полонянка, худая да большеротая, искусница великая не только песни петь, но и сама те песни складывает. Но усмехнулась Вольга нерадостно и, сторонясь викинга, что-то молвила. А слуга-толмач промычал трусливо, мешкотно:

– Она сказала, что мало чести и радости петь для стада хмельного!

Тут гости заодно с Изольдой насмехаться да роптать начали. «Ну и сокровище привез Гуннар с Колдовской реки, из племени дикого, славянского! Что проку да радости в своенравной девчонке, в ее песенном голосе, в глазах бездонных да неприветливых, как наше море хмурое, в ее густых косах да худых плечах!»

А Гуннар Неистовый не знал на кого гневом обрушиться: на гостей, на Изольду или на девчонку упрямую. А сердце грозное уже наполнялось жалостью к синеокой полонянке из земли волхвов. Сразу приметила это Изольда глазами своими звериными, вскипела злостью змеиной, двурушный меч ухватила и к Вольге подступила с угрозами:

– Знаешь ли ты, девчонка дерзкая, как в моем доме строптивым полонянам головы отрубают?!

И не успел никто из-за столов выбраться, как на славянку злой волчицей напала, за косы ухватила, к полу пригнула и мечом взмахнула. Но отрок Соколик из застенья налетел по-соколиному, по двурушному мечу родным клинком ударил – и выпали из рук Изольды обломки меча. Тут Гуннар подоспел, Изольду прочь оттолкнул и заговорил с Вольгой по-доброму да милостиво, чтобы не противилась она, потешила гостей той песней, что пела со стены родного города. И волосатой рукой по голове гладил девчоночку. Но молчала певунья, как не слышала и не видела, стояла камнем холодным, истуканом с идолища. Три сестры-прислужницы смело подступили к хозяину:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю