Текст книги "Трупоукладчик"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– Что-что? Я вас снова не понял. Вы нашли мать? Чью мать?

– Твою мать! – взвыл я и хотел шваркнуть мобильник во встречный автомобильный поток.

Не успел – Панин отобрал аппаратик, как частную собственность. И мы, матерясь на все дождливое Садовое кольцо, помчались приобщаться к высокому, блядь, искусству. К высокому и голубому, как небо. Жарким летом.

Я принял решение работать самостоятельно. Пока из генеральских ушей выпадут бананы. И он услышит маршрут экспедиции и её конечную цель. И потом: чем меньше спецов будут знать о наших передвижениях и планах, тем больше шансов на удачу. Разумеется, Матешко я доверяю, как самому себе. Но почему бы нашим противникам не использовать технические средства оперативной работы? Мы же используем. Шило. И речь народных масс.

И поэтому, махнув рукой на весь раздрызганный мир, мы решили отдохнуть от его проблем. В обществе нам незнакомом и дивном.

Наше появление в полутемном зале, надо признать, не осталось незамеченным. Публикой. Была какая-то сложно драматическая, в полной гробовой тишине, мизансцена. На слабоосвещенных досках. Панин занервничал, очевидно, вспомнив детский спектакль про Чипполино и его добрых друзей, и наступил на кого-то. Сидящего в проходе. Может быть, даже на голову несчастному театральному критику. Или просто любителю сценической эротики. Вот что значит проползать в зал без законного билета. Это я не про нас наши места, кажется, нас ждали. В седьмом ряду. Я про тех, кто телами преграждал путь к ним. Нам.

Между тем мой друг, наступив ещё на кого-то, завизжавшего тонким дискантом (больно-больно, понимаю, однако искусство требует е'жертв или уже не требует?), попытался удержать хлипкое равновесие и непроизвольно цапнул воздушное пространство, где, к его счастью, находилась цесарская голова вельможной дамы. К счастью потому, что, пока мой товарищ держался за волосы зрительницы, не понимающей, что, собственно, происходит, я успел прийти ему на помощь. И спас от падения. На голову постаревшей пионервожатой.

Правда, выяснилось, что это вовсе не пионервожатая, а совсем наоборот – лысоватый чнос в парике. Увы, парик оказался ненадежным подручным средством и в конце концов был содран моим упрямым другом. Который ещё не знал, что я его уже страхую.

Понятно, что, когда начальственный папулька-мамулька вник в пагубность всех действий для его педерастического имиджа, то попытался поднять хай, мол, что за безобразие, да мы не знаем, кто он такой. Да он начальник Управления театров!..

Он говорил так много, потому что я все не мог найти упор для ноги. Хотя бы одной. Когда мне это удалось сделать, наступив на чью-то батарею-ребро, я забил наглого фрея в кресло. Вместе с париком, изготовленным, по-видимому, из волос паха снежного человека Йехуа.

Мой оппонент не до конца понял, с кем имеет дело, и попытался мешать зрителям смотреть культурное представление.

Пришлось гаркнуть ему на ушко волшебные слова:

– …!……….!

После чего инцидент закончился: зритель сделал вид, что действие с нашим участием есть неожиданный режиссерский взбрык, который можно принимать как общую концепцию, а можно и не принимать.

Наконец мы заняли свои места. В седьмом ряду. Девушки напряженными улыбками встретили наше прибытие. Очевидно, они переживали, что мы не поймем происходящего на сцене. Волновались они зря. Я глянул на освещенные уже доски и все понял. Педерастический пир духа.

На сцене буйствовали краски. Отвратительные от провинциальной лубковости и рыхлой пышности. Тряпки свешивались с каких-то трапеций, создавая устойчивое впечатление высокохудожественных ковриков на базаре: «Лебеди на пруду» и «Русалка в фонтане». По пыльным, ревматическим доскам павами бегали полуголые вроде как юноши, изображающие восточных, япона мать, красоток.

Чудовищный грим на европейских скулах должен был убедить всех, что это не Вася из Гусь-Хрустального и не Петя из Череповца валяют ваньку в театральном будуаре, а девственницы Хуяань и Ецинь в провинции Хэбэй, на берегу озера Хунлун размышляют о смысле жизни, а вернее, о том, давать или не давать, брать или не брать и какая поза лучше – лежа, сидя, стоя, сзади, спереди, сбоку, на корточках, вниз головой, вверх тормашками, в полете и проч.

Кама-сутра театрализованная. В вишневом, цветущем саду.

Через минуту я заскучал – и почувствовал тошнотворный, удушливый запах. Пота, тяжелых духов, уксуса, мочи, перегара и всех остальных смердящих испарений человеческого тела. Звери пахнут, но как-то благородно, а тут….

Мне показалось, что я оказался под мышкой у старой балерины, танцующей сольную партию (во время путча) сразу всех четырех маленьких лебедей из знаменитого «Лебединого озера» Петра Ильича – тоже, сплетничают, греховодника по части ученических попок. Но, как говорится, что позволено гению, нельзя начальнику Управления театров. И иной гнилой интеллигенции. (Понятно, что слово «интеллигенция» я употребляю условно.)

Вот тут-то и начались мои муки танталовы. Е'! За что такое наказание? Сейчас бы мирно сидел на веранде в Коровино, дышал озоном, глазел, как прет из грядок витаминизированная растительность, грел ноги о Педро и думал о чем-то своем.

А вместо всего этого что мы имеем? Бдения в душном пищеварительном тракте. В толстой кишке. В темной лохматушке Хуяань и Ецинь.

Вот беда какая. Для меня. И все из-за томной, молоденькой, гомосечной кобылки, убежавшей на свободный простор…

Нет, меньше всего виноват во всей этой истории этот хосененок. Наверное, с самого детства он мешал. Маме Шаловне выполнять производственный план по сукну. Отчиму ШХН выполнять задание партии. Девочкам – играть в куклы. Мальчикам – в казаки-разбойники. Или в бесстрашного Чапая. А если его и брали играть, то Анку.

Мне нужно понять психологию этого недоразумения. И тогда проблем с поиском не будет. Если он, конечно, в стране. Нашей. Не летит ли он на самолете Pan-American через Апеннинский полуостров в удобном кресле и в сладкой грезе о королевстве Иберии? Не мечтает ли юноша о спокойной жизни в Гранаде, где находится, говорят, восьмое чудо света – дворец мавританских властителей Альгамбра, возведенный маврами в четырнадцатом, как сейчас помню, веке. А лучше пожить в Севилье, на берегу Гвадалквивира. В средние века именно отсюда снаряжались экспедиции в Новый свет. А городской кафедральный собор самый богатый в мире. На изготовление его алтаря ушло три тонны золота, привезенного из Америки. Кстати, в соборе покоится прах Колумба и заключаются королевские браки.

Вот такая романтическая, как и уже упомянутая роза, блядь, ветров, история. В которой я должен сыграть не последнюю роль. Для этого, ещё раз повторю тем, кого уронили в детстве, необходимо понять душевные порывы молодого пациента. Почему он действует так, а не иначе? Зачем он посещал, например, эту театральную конюшню? Чтобы быть не как все?..

Легкое, ласковое прикосновение к моей руке… Я дернулся так, будто меня пришпарили утюжком. В чем дело? Кто посмел прервать ход моих мыслей, эксклюзивных, ёть-голубые ели? Брызги шампанского!..

Однако оказалось, это Маргарита попыталась остановить мое… чавканье. Увлекшись сценическими страстями, я не заметил, как вытащил из кармана подаренную потомками Х.Колумба жевательную резинку… И забил её всю между кусалками. Своими то есть зубами. Кстати, полезно жевать эту липучую дрянь, если хотите, чтобы у вас нормально функционировали мозги. Эскулапы утверждают, что от кусательных усилий мыслительный процесс…

Вот-вот, пора возвращаться к нашему герою. Итак, почему он такой? Представим, что вы никому не нужны. С младых ногтей. Почему вредничает ребенок? Без особых на то причин. Квасится, хнычет, сопливится, щеночек. Да он просто пытается обратить на себя внимание. Угрюмого, занятого собой, опасного и непонятного мира, в котором ему нет места. Как безделушке. Понятно, что человечек сначала на подсознательном уровне сражается за себя, а подрастая, начинает мстить родным и близким уже осознанно. Предполагаю, что скорее всего домашний бунтарь упер кино и бумаги с одной целью… Чтобы любимый отчим удавился от досады и страха. Увы, ошибается испанский принц, такие, как господин ШХН, лишь крепнут и мужают в борьбе. За место у государевого корыта.

Принцип пятой колонны прост – греши, и даже хорошо, что грешен. Грехи укрепляют ряды единомышленников. Как преступление. Одно на всех. Но терять бдительность, господа, тоже нельзя. Иногда проще сдать прапорщика пятой колонны обществу на экзекуцию, чем его, краснознаменного мудака, защищать. Особенно если он вдруг начинает выказывать самостоятельность и строптивость характера.

Хотел бы я знать, кому собирается генерал Матешко возвращать видеопленку с домашним фильмом. И список стукачей и госгомиков. Кто у нас хозяин республиканских полей, лесов и рек? Где так вольно дышит человек.

Узнать нетрудно – надо только добыть вещдок. Если судьбе будет угодно помочь мне. По-моему, проще вести ближний бой в горах, в таежной медвежьей берлоге, на болотах, в недрах планеты, у кучевых облаков, чем страдать в театральном кресле, зажатым всевозможными мерзкими условностями. У меня возникло необъяснимое желание – закосить и, выбежав на подмостки, показать уважаемой публике свое истинное лицо. Которое ниже спины. Правда, этим я вряд ли кого-то удивлю. Разве что наших девочек.

К счастью, сеанс закончился. Антракт. Аплодисменты, фанатичные взвизги, летящие за кулисы букеты цветов да маркий, дежурный свет подтвердили, что я могу выплюнуть пережеванную жвачку какой-нибудь кучерявой даме на её искусственные локоны из конской сбруи. Что я и сделал. Незаметно.

Затем, расправив свои затекшие члены, я громогласно заявил: более оставаться в этой козлодерке не намерен. Пусть уж меня простят, хама. Правда, говорил я практически в пустоту, поскольку впечатлительный зритель создал вокруг нас территорию отчуждения. Зону. Не знаю даже почему. Должно быть, из-за нашего (с Паниным) запаха.

Дело в том, что когда мы летали на джипе от одного готеля к другому, то у подарка господина Сидороффа пробило бензопровод. Пришлось его исправлять. Буквально в полете. Зажимать зубами рану, истекающую нефтепродуктом. Так что кусал я жевательную резинку по весьма уважительной причине. А не потому, что не умею вести себя в приличном обществе.

Маргарита на мое мнение, высказанное вслух, вздохнула и призналась, что нам лучше и вправду продолжить культурный отдых в другом месте. Вот этим она была мне симпатична: если вопрос не принципиален, можно и уступить.

Мы вышли в фойе, похожее на павлиний заповедник. В районе хез треста (туалета) «М» наблюдалось некоторое оживление. Нездоровое. Точно кто-то из любителей театральной фиесты утоп в унитазе. Что такое?

Одеваясь в гардеробе, мы узнали, что какой-то охальник свернул дефицитные шарики для спуска воды. Деталька – тьфу, мелочь, а без неё процесс пользования бачками весьма затруднителен. На такие горькие слова служителей муз я покосился в сторону Панина. Тот ухаживал за Ладой и не сочувствовал, охальник, чужому горю. Что делать, у каждого свои достоинства. По мне, лучше пройти по ст. 102, чем ходить по зеркальному фойе опущенным зачуханцем.

С облегчением мы вышли на свежий воздух. Дождь прекратился – вечернее небо очищалось от сырых облаков. План по поливу был выполнен, и завтра нас ждал чудный денек, быть может.

– Какие буду предложения, мальчики? – спросили нас девочки.

Предложение было одно: девочек провожают домой. И мальчики продолжают заниматься проблемами. Маргарита по причине журналистского любопытства принялась пытать, какие такие проблемы можно решать. Ближе к ночи. Были бы люди, отвечал я, а проблемы найдутся.

– Как я понимаю, вы все ищете юношу? Неверной половой ориентации? мило улыбнулась Рита.

Я промычал нечто утвердительное. Панин тоже, но по другой причине – он был занят ремонтом бензопровода. И держал его в зубах. Лада помогала ему своим присутствием.

– Я могу вам помочь, – сказала будущая журналистка.

– Чем же?

– У меня знакомые… в этой среде.

– Это я уже понял, – хмыкнул. – Места были самые лучшие. Спасибо. Даже начальник Управления театров и тот, барчук…

– Куда мы? – прервал меня оперсос Стручков, весь в бензине.

Я поинтересовался состоянием клятого бензопровода – состояние было удовлетворительным, и я предложил: мы с Марго ещё катаемся по вечернему городу в поисках её богемных друзей, а Лада с Николашей отправляются к тете Лене. Есть кулебяки и смотреть «Спокойной ночи, малыши».

Мое предложение было принято единогласно. При одном воздержавшемся Ладе тоже хотелось вкусить грешной столичной жизни. На что ей, ребенку, было заявлено: пусть сначала закончит общеобразовательный колледж, а уж потом… вкушает запретные плоды. При бдительном присмотре старших товарищей.

– Да, – ответственно проговорил на это Панин, заботливо укрепляя ремешок безопасности Лады. Что-что, а нянька из него получится замечательная. Для моего ребенка тоже. Шутка. А может и нет?

Не открою никакой гостайны, сообщив, что ночью столица напоминает хмельную и веселую грандессу, то бишь красивую даму, цель которой отловить жирненького, богатенького, беспечненького пупсика из страны дальнего зарубежья, гульнуть с ним по полной развлекательной программе и отпустить утомленного, с отвратительным металлическим привкусом во рту гостя ранним, стылым утром, когда даже птицы мира не гуляют по мокрой брусчатке Красной площади; отпустить голым, босым, без единого цента в кармане, с чувством удовлетворения и некой оторопи от столь беспощадной азиатской предприимчивости.

– Votka, matreshka, ёp your mat', blad', dsoра, hujashкy, – заучивает счастливчик на будущее новые, незнакомые, трудные для произношение слова, подсчитывая убытки фирмы от экзотической, чумовой и во многом загадочной ночи. А подсчитав, останавливается как вкопанный у гранитного хранилища бальзамированной куклы и долго там стоит, вглядываясь в мужественные лица воинов поста № 1 (когда те ещё стояли) в тщетной попытке разгадать великую тайну Rashian. И, конечно же, не разгадает её и пойдет прочь, яппи, под победный и торжествующий бой курантов на Спасской башне, стеная и плача от своего бессилия и немочи, раскаиваясь в содеянном безобразии перед оставшейся в штате Вирджиния улыбчивой, доверчивой и фригидной, как matreshka, невестой Дженни, любительницей толстого-толстого гамбургера и верховой езды на лошадях на родительском ранчо, ёр уоur mat'…

Столь странные, романтические видения возникли у меня, пока я ждал Маргариту, ушедшую на поиски нужного нам человечка. Ждал я её в джипе. У «Националя» – гнезда международного разврата, как бы выразилась прежняя г. «Правда». Впрочем, наверное, и сейчас бы она так высказалась. И была бы абсолютно права: другие слова бессильны, кроме матерных, чтобы передать растленную атмосферу близ этого трехзвездного отеля.

Интуриста ловили, как рыбу в мутной воде. И сами легкоподвижные девочки, и бригада молодых, крепких юнцов. Верно, неудачников боксерского ринга и борцовского ковра. Подходили и ко мне, предлагая недорогой и качественный товар, способный удовлетворить все мыслимые и немыслимые сексуальные фантазии. Чтобы меня не отвлекали от моих бытовых фантазий, я сказал, что жду Бармалея, после чего вокруг джипа возник лунный ланшафт. Очевидно, эта кликуха имела свою магию и свой знак. Положительный. Для меня. Я мог спокойно продолжить свои наблюдения.

На платежеспособных импортных граждан вся эта празднично-развратная аура близкого конца света действовала, как дурь на человек, впервые употребившего наркотик ради любопытства. Товар расходился бойко, точно оренбургские платки. Некоторые туристы наезжали со своими «самоварами». В качестве которых выступали уже знакомые мне фигуранты – кокетливые, хихикающие ломаки. Хит-конвейер скороспелой, на разные вкусы любви действовал споро и без заметных сбоев. Фабрика, ёр уоur mather and father, грез!

Я уж притомился в ожидании и хотел вытащить своего верного «Стечкина», чтобы пошмалять в удобных для этой цели швейцаров, мечущих хрустящие баксы за пазуху своих маршальских мундиров с пышными, позолоченными аксельбантами, как наконец появились Марго и её знакомый по прозвищу Бармалей.

Мебельными габаритами и суровым нравом он соответствовал этому милому имени. Заполнив собой автомобиль, он сразу предупредил, что время monеy-monеy и он готов облагодетельствовать нас пятью минутками. Я пошутил, что за такое время можно пустить под откос все грузовые составы МПС, и мы приступили к обсуждению насущной проблемы.

Возникает вопрос: а где же все службы? По охране общественного порядка. Они там, где им положено. По штатному расписанию. Считают выручку за свою лояльность к развитию и процветанию сношений между народами. Службам же безопасности, как я убедился, сейчас не до подобных, половых, вопросов. У Безопасности ныне другие, животрепещущие задачи – разводить две ветви власти, исполнительную и законодательную, чтобы не случилось гражданского кровавого мордобоя на столичных булыжных и асфальтовых мостовых, не пригодных для танковых атак.

Так что встреча моя с одним из спецов по скорострельной, российской love была вполне закономерна и объяснима.

– Петушок, да? – сказал он, рассматривая фото Рафаэля. – Не знаю. Из новеньких? – И признался с некоей брезгливостью: – Вообще-то это не мой профиль, вони от таких, да?.. Выше крыши…

– А кто всех знает, Бармалейчик? – улыбнулась фамильярная донельзя Рита.

– Малыш, всех знает только Господь, – проговорил наш собеседник. Фотку беру, да? Подниму своих барсиков… Если петушок не в супе с вермишелью, он – ваш… – Открыл дверцу. – И мотайте к Плевне, да, там Тетя Пава, мамочка всех этих убогих… – Выбрался из джипа, наклонил крупноформатную шмасть. – От Бармалея, да? Будет как шелковая…

И ударил дверцей так, что джип лишь случайно не развалился на мелкие запчасти. Хорошо, что Панин не увидел такого грубого обращения со своим любимым детищем. Я покачал головой.

– Симпатичный Бармалей, да?

– Да, – рассмеялась Маргарита. – Я его вот таким знала… Маленьким, да?

– Маленьким? – выезжал я на тактический простор вечернего проспекта.

– У нас старый двор был; все дружили, как родные, – объяснила Рита. Я иногда водила Бармалейчика в секцию… Он, кстати, чемпионом был. По этой… греко-римской, кажется, борьбе… А сейчас вот, да? Бизнесмен такой вот…

– Молодец, да? – пожал я плечами. – Занимается любимым делом, пользуется уважением у товарищей, награжден почетными грамотами, а коллектив – переходным знаменем…

Посмеялись. Джип въехал на горку, где возвышалось монолитное, искаженное от света настенных прожекторов, знаменитое здание, которым до сих пор пугают непослушных детишек перед сном. Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, придет серенький сексот и укусит за бочок…

Трудно спорить с утверждением, что Контора выполняла функции палача. Да, выполняла. Волю партии и народа. Того самого народа, что требовал стальными ежовыми рукавицами раздавить проклятую гадину. Изменников и шпионов, продавших врагу нашу родину, расстрелять, как поганых псов. Никаких обжалований, никаких помилований, расстреливать немедленно по вынесении приговора. И, конечно же, шлепали у стеночек. Потому что все шли на убой с надеждой. Чудес не происходило. И все потому, что никто не брал в руки топоры и другие весомые предметы, удобные для сопротивления. Тем, кто любил приезжать на «черных воронках» по ночам. Или ранним утром. Выполняя приказ кремлевских орлов, вскормленных идеями добренького дедушки Вовы о всеобщем братстве и любви к ближнему.

Так вот, чекистских мозгов не хватило бы для всех топоров и прочей хозяйственной утвари. Рассуждение сие мне не принадлежит. Это заметил кто-то из великих. Зеков. И я с ним согласен. Народ сам выбирает судьбу, и тут одно из двух: или он кладет свою головушку на плаху, или – власть. Хотя, наверное, можно жить и без языческих жертвоприношений и обрядовых взаимопусканий горячей кровушки.

– А куда мы? – поинтересовалась Рита.

– Выполняем приказ Бармалейчика, – ответил я, покосившись на освещенные окна административного здания. (Отныне генерал Матешко будет у нас проходить как Бармалейчик.)

– К Тете Паве?

– А как ты догадалась? – пошутил я.

– А я до жути догадливая. Нетрудно заметить, какая я догадливая.

– Ну-ну, – не поверил я. – И о чем же ты, например, ещё дотрюкалась?

– Пример? Пожалуйста, – улыбнулась моя спутница. – Спектакль не понравился. Тебе. Активно.

– Ну, это даже чмовой начальник Управления театров понял, который вроде как начальница, – протянул я разочарованно. – А что еще?

– Еще? Еще у вас, молодой человек, пушка, – и похлопала меня по кобуре, незаметной, кстати, для постороннего глаза.

Я удивился: неужели во время театрализованного представления извлекал боевое оружие? Чтобы попортить нежную, фруктовую шкурку Хуяань из Гусь-Хрустального?

– Пытался было, – засмеялась Маргарита. – Но я тебя отвлекла. Тихим, добрым словом.

Я тоже посмеялся, вспоминая свои чудовищные мучения в плюшевом кресле. В следующий раз – лучше сразу на электрический стул. Или утюг.

Смех смехом, а внутренне, признаться, я насторожился: вот тебе, Алекс, и симпатюля. Журналисточка. Глазастенькая такая. Дружит с приятелями своего детства, а ныне криминальными элементами. С такой надо держать ушки на макушке. А то тихим, добрым, печатным словом ославит на всю страну.

Чугунный памятник героям Плевны был похож на колокол. Сброшенный антихристами с церковной колокольни. Полуразрушенный памятник как знак всеобщего беспамятства и беды.

Вокруг него, несмотря на вечернюю майскую прохладу, бродила праздная публика. Определенной половой ориентации. Кажется, я становлюсь специалистом в этой псевдодамской, тьфу, области.

С трудом я припарковал джип среди импортных колымаг. И мы с Ритой отправились на поиски знаменитой Тети Павы, о существовании коей, кажется, знал весь цивилизованный мир, включая островных аборигенов Малазийского архипелага. Все всё знали. Кроме меня. Вот что значит сажать огурцы на мелкособственнических грядках и не участвовать в общественной жизни большого острова.

Свет уличных фонарей и рекламных щитов искажал напомаженные мурла гуляющих кокеток. «Дамы-с» завлекали возможных клиентов истерическими взвизгами, хохотком и манерным ходом, рекламируя богатый выбор своих жопных шоколадниц. На любой вкус. Пока, правда, скрытых. Но легко угадываемых под складками модного прикида.

Нельзя сказать, что наше появление вызвало фурор. Скорее, наоборот. Наша естественная пара засмущала ударно-производственный коллектив. Курятник забеспокоился, чуя приближение хитрого лиса. Что-что, а у квочек нюх на неприятности отменный. Наверное, чувствуют опасность собственным гудком, то бишь ягодицами.

Я же был настроен миролюбиво: зачем портить вечер отдыха и культурного времяпрепровождения? У нас свобода вероисповедания. И личной жизни.

Однако мы, верно, не понравились куратору (употреблю сие незамысловатое словцо) этого интеллигентного местечка в ста метрах от Кремля. Боевая группа литых хлопцев в количестве трех покойников (в обозримом будущем) вышла из тени деревьев скверика и направилась к нам.

– Тебе чего, мужик? – поинтересовались грубо; уроки эстетики и биологии они прогуливали, вне всякого сомнения. А то бы знали, как беседовать со старшими и какую точку на своем тельце при этом защищать. От ударов.

К сожалению, я не успел провести профилактическую беседу с молодыми неучами и дармоедами. Вмешалась Маргарита:

– Мальчики, мы от Бармалея.

– Да? – не поверил старший, самый задержавшийся в развитии. И в половом, кажется, тоже. Этакий евнух весом в тонну.

Пока он размышлял о смысле жизни, его коллега, быстрый, как лошак, убежал под сень деревьев. Где, как я понял, произошла связь. Через космос и сотовый телефончик.

Вероятно, Бармалей выразил свое отношение к ситуации какими-то незнакомыми мне словами, потому что на уличной импровизированной сцене появилось новое действующее лицо. Молодой вышколенный куратор местности. При галстуке-удавке. В чиновничьем костюме. Длиннополом, модном плаще. Был сама любезность; улыбался, как на торжественном приеме, посвященном 77-летию ленинского комсомола. Такой бы в другой жизни рапортовал партии и правительству об ударном труде советской молодежи на железнодорожных магистралях и был бы счастлив от «петушка» – рукопожатия с очередным земным божком – генсеком. (Странный словесный ряд: генсек, дровосек, гомосек и так далее.)

Уж, право, не знаю, что лучше. Быть куратором гомосеков и дровосеков или генсеком комсомольской организации? Что, впрочем, одно и то же, по-моему.

– Ребята, добрый вечер, – сказал он. – Извините, сами понимаете… Чем могу быть полезен?

Я ответил, чем. Построить курятник по ранжиру и вместе с ним отправиться на строительство Байкало-Амурской магистрали. Власть поменялась и требует общественных подвигов. А не личных жертв. Разумеется, я шутил. Про себя. О БАМе.

Пока я шутил сам с собой, из импортного лимузина была извлечена странная дама средних лет, похожая на старуху Шапокляк. Извлекалась она со скандалом – не желала то ли выходить на холод повседневности, то ли терять жирного гуся. Богатенького клиента.

Наконец она была представлена: Тетя Пава, собственной персоной. Просим любить и жаловать.

Ба! Вот она какая – знаменитая, как БАМ, Тетя Пава. Здравствуй-здравствуй, хрен мордастый. Хрен – потому что эта театрализованная особь была-таки мужицкого рода. Как бы. В рюшечках, юбочках, в шляпке и вуали. С пронзительным хайлом. Таким бы я сразу по рождении вручал кайло и отправлял в город Запендюханск, на урановые копи. Потому что БАМ для таких – рай.

– Да что вы меня… Ну иду-иду. Я же говорила с интеллигентным человеком. Что о нас подумают? Фи! В чем дело? Так же нельзя работать с клиентом… – Ей (ему) объяснили причину тревоги. – Ой, а что мне Бармалей? Я женщина свободная. Да-да, так и передайте этому ужасному, ха-ха, Бармалейке, я его люблю!.. А он меня нет, хи-хи!.. Ну, что у вас, друзья? Вы можете быть со мной откровенными. Ваши проблемы – проблемы Тети Павы… Говорите как на духу…

Честно говоря, у меня было два желания. Первое – облевать шляпку и вуаль этой болтливой, глупой, омерзительной фурии. И второе – облевать ещё раз. Шляпку и вуаль.

И только присутствие Риты и отсутствие пищевых шлаков в моем желудке сдержали мои естественные чувства. Что там говорить, не всегда исполняются наши мечты, это правда.

Я показал леди в е'шляпке и в такой же вуали фото юноши. (Фото мы нашлепали в неограниченном количестве.) Тетя Пава зашлась в экзальтации:

– Боже мой, какая мордашечка! Мордуляшечка. Вылитая я. В молодости, ха-ха! О, дайте-дайте мне его! И я сделаю из него душечку.

– Так это… – заскрипел я резцами. – Мы бы сами хотели… Получить…

– На блюдечке с голубой каемочкой? – цыкнула красавица Шапокляк. Так-так. Поищем девочку. Мы не милиция, найдем, хи-хи. Как её имя?

– Рафаэль, – пискнула Маргарита.

– Прекрасно-прекрасно, – строго покосилась на неё Тетя Пава. Фотомордочку я в свою коллекцию? Обожаю таких сладеньких, таких чернявеньких. Щечки-то, щечки – наливные яблочки, а глазки-глазки бархотки…

Я уж не рад был, что судьбе угодно было столкнуть меня с этим миром, где все жители нуждались в ремонте. Всех частей тела. Особенно той, которая болталась на плечах вместо головы. Но в шляпке.

Было такое впечатление, что весь вечер я занимаюсь лишь тем, что пытаюсь очистить желудок. От литра бензина и килограмма дерьма, скушанных мною на десерт. В буфете театра Романюка.

И все мои попытки оздоровить организм тщетны. Клетки отравлены ядом, и рубиновая кровь уже начинает хереть. Проще говоря, пиздец приблизился очень даже заметно.

От скоропостижной смертушки меня спас приезд маленького, метр с кепкой, но большого, как утверждают, мэтра современного искусства кино. Похожего из-за обильной повсеместной растительности на доброго лесовичка. В кожаной, кстати, кепке. Его окружала шумная творческая молодежь. С бутылками шампанского. И было непонятно, то ли они приехали встречать Новый год, то ли выбирать натуру для нового фильма, то ли тесно общаться с экзальтированными подружками.

Деятелей культуры встречали с восторгом и любовью. Начиналась цыганщина – не хватало лишь медведя в розовой вуали. Хотя за зверя вполне мог сойти предельно улыбчивый мэтр в кепке.

– Ой, какие люди! – взвизгнула Тетя Пава мэтру. – Папулечка мой, соловушка золотой, радость моя ненаглядная! – И нам: – Ой, простите, простите меня, такую дуреху. Не волнуйтесь, детки, сделаем все, что в наших слабых, хи-хи, силенках.

Я и Марго были чужими на этом празднике жизни. Любезно попрощавшись с куратором, который пообещал всячески содействовать нашим поискам, мы пошли к джипу.

Беспорядочная пальба пробками из бутылок шампанского и вопли любителей субъективистского кино приветствовали наш уход.

Мы сели в джип, как будто вернулись на родину. Вкусно пахло металлом, степной пылью, разбитой, ухабистой, проселочной дорогой. И даже запах бензина… М-да.

Маргарита поежилась – я включил печку. Хрустнул ключом зажигания.

– Чего-то такого хочется. Чтобы душа закрылась и…

– …и не открывалась, – прекрасно поняла меня девочка. – У бабы Лены для этого случая. Настоечка. На лечебных травах.

– Я как-то обещался с ней дирибиридернуть. По-моему, после сегодняшнего… – говорил я, выруливая родной джип из стойла лакированных иномарок. Признаюсь, у меня появилось нехорошее желание пырнуть пару-другую чужих колес. Шилом. Да, боюсь, неправильно буду понят своей спутницей. Панин, тот бы меня понял. И даже помог. В деле борьбы с международным империализмом. – А не поздно ли нам в гости? – увидел луковичку уличных часов. – «Спокойной ночи, малыши» уже закончились.

– Саша, баба Лена считает тебя за сына, – сказала на это девушка. Так что неси это звание гордо. И если обещал дирибиридернуть, значит, надо дирибиридернуть.

Я одобрительно хмыкнул: девочка училась на глазах. Надеюсь, только хорошему. У меня. А я – у нее, знающей о зигзагах жизни и человеческих слабостях, пожалуй, куда больше моего. Более того, она к нашим похождениям, например, отнеслась с олимпийским спокойствием, а я никак не мог освободиться от куска дерьма, застрявшего в кишках.

Надо признать, что учение Шаолиня («Забудь о бренной жизни своей. С просветленной душой иди на горы мечей!») в наших «цивилизованных» условиях теряет свой просветительский и боевой смысл. Какие тут горы мечей? Вокруг одни холмистые жопы. Идти на них? С просветленной душой?

И я решил: чтобы моя душа вновь просветлела, нарушу запрет не пить. Великие создатели системы ушу: Лао-цзы, Чжуан-цзы и другие – не могли и в страшном сне представить, что враг будет гнездиться в седалище. У современного мира. И уничтожить этот порок, как неприятеля, невозможно. Тут нужны принципиальные меры.