Текст книги "Чертово колесо"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Осторожно снимал елочные украшения и складывал в посылочный ящик. Потом в его руках оказался зеркальный шар, на его выпуклом боку увидел себя, искаженного… Приблизил к своим глазам этот шар, словно желая рассмотреть… и увидел…

…жена бросает лекарственный шарик в рот… один… еще один… запивает водой… Через минуту начинает тяжело дышать, метаться в постели…

– Павлуша! – придушенный ее крик.

Он вбегает в комнату – жена рвет пальцами горло. Сочится кровь. Жена хрипит от удушья.

– Что с тобой? Что? – пытается удержать ее руки.

– Ыыыыы, – хрипит и бьется в мучительных конвульсиях женское тело.

– Что ты пила? – кричит Павел. Цапает со столика лекарственную упаковку, которую сам принес из больницы. – Это? Ты меня слышишь?

– Ыыыыы, – затихает несчастная.

– Тихо-тихо, – говорит Павел. – Несчастный случай. Аллергический шок. Ты сама. Сама. Понимаешь? Сейчас тебе будет лучше…

Судорога пробила женское тело, и оно безжизненно обмякло.

Павел держал руки жены, слушал пульс; потом аккуратно сложил их на груди. Пересилив себя, взглянул на мучительный оскал когда-то родного человека. В остекленевших зрачках застыли удивление и ужас. Он наклонился, чтобы закрыть глаза, и увидел на выпуклом зеркальце зрачка себя, искаженного…

Громко хлопнула дверь в прихожей. Павел опусти: зеркальный новогодний шар в посылочный ящик Поднялся на ноги, потирая поясницу. Шумно вошла Ася, пылая от мороза и бега по сугробам.

– Тише, пожалуйста, – попросил Павел. – Мама болеет.

– А кто тебя просил елку? – вспыхнула дочь. – Я бы сама…

– Вторую неделю все сама. Можешь замести? Иголки…

– Нет уж! – вредничала дочь.

– Ася! – Утомленный голос жены из комнаты.

– Что, мама? – с послушным видом отправилась к двери, приоткрыла ее, что-то защебетала.

Павел взял за макушку елку, пронес ее к балкону… Выбрался на холодный, мокрый балкон. Был вечер; город, улицы, дома мутнели больным, нездоровым светом. Павел посмотрел на дальние, призрачные огни. Потом, чертыхаясь на елочные иголки, перебросил через перила огнеопасное, мертвое дерево.

На всю планету затрезвонил звонок. Галдящая школьная масса высыпала на улицу. Под мартовским солнцем таял снег, журчали ручьи, прыгали, крича, дети и воробьи. Обнаженная, грязная земля исходила паром. Воздух был свеж, чист и лучист.

Щурясь от яркого солнца, Павел стоял у низенького забора. По ступенькам подъезда школы сбегала Маша, была похожа на беспечную школьницу. Быстро шла по лужам. Увидев, щедро улыбнулась.

– Пашенька, ты что? С ума сошел? Ты меня компрометируешь.

– Весна, – развел руками. – А потом, я соскучился…

– Ах ты мой мартовский кот, – потрепала его по волосам. – Седой, потертый кот Котофей! Каждый день у нас встречи на крыше…

– Этого мало, Мурка. – Поцеловал ее в холодную щеку. – Пошли, а то твои общественные котята…

– Мои котята – головорезы, – смеялась Маша. – Учти наперед.

– Я от них убегу.

– От судьбы не убежишь. – Держала его под руку; радостно и молодо заглядывала в его лицо. – Куда мы теперь дерзим?

– Навстречу весне, – взмахнул свободной рукой в пронзительную синеву неба.

– От зимы прочь, – пнула снежный валун ногой. – Неужели ее, злыдню, пережили?

– Все переживем, родная! И войны, и революции, и моры, жизнь!

– И реформы…

– А их тем более… вяло текущие…

Они шли, смеялись и были счастливы, как могут быть счастливы двое. Они шли, улыбаясь друг другу. Они лучились от солнца и счастья. На них оглядывались беспризорные прохожие.

Сквозь деревья дробилось солнце. По бульвару гуляли мамы с колясками, там пока безыскусно жили новые, ранние люди. На лавочках, греясь на солнышке, безучастно жили старые, ненужные люди. Ходили утомленные хозяйки, спешили свежие десятиклассницы, полноправно сплетничали женщины без возраста.

Неторопливо шли по дорожке бульвара Павел и Маша.

На них обращали внимание.

– А на тебя глазеют, – заметила Мария. – Кавалер!..

– Кто? – удивился. Посмотрел по сторонам. – Если кто и… то только на тебя, дорогая…

– На нас, – серьезно поправила Маша.

– А почему?

– Потому, что мы такие… одни… – выдохнула.

– Одни на всем белом свете. – Обнял ее за плечи. -

– Только не грустить!

– Я не грущу, – грустно проговорила Маша. – Я устала.

– Тогда садимся и отдыхаем… друг от друга… – пошутил Павел.

Они сели на свободную лавочку. Солнце, воздух, небо пьянили. Она прильнула к нему, тихо сказала:

– Я устала от себя.

Он внимательно покосился на ее природно чистое лицо, выудил из кармана плаща пачку сигарет…

– Не кури, пожалуйста, – попросила она.

Он выполнил ее просьбу; она, думая о своем, проговорила:

– А если бы я была одна… Одна на белом свете… Что бы изменилось?… И если бы ты был один?…

– Если бы да бы… – попытался отшутиться Павел. – К сожалению…

– Ошибки надо исправлять, – сказала Маша. – Уметь исправлять.

Павел хмыкнул, покачал головой.

– В классе третьем мне единицу в дневник!.. Кстати, по арифметике… Мать проверять дневник, а там четверка… по арифметике. Это я, значит, балбес, переправил… А как в школу идти?… Короче, дыра на пол листа дневника… Выволочка была такая… Бр-р-р!

Маша улыбнулась.

– Какая страшная месть в моем лице всему учительскому составу.

– А в твоем лице страшная тайна, – скроил рожу Павел.

– Какая же?

– Я ее еще до конца не раскрыл.

Они вглядывались друг в друга, и было не совсем ясно, то ли они серьезны, то ли шутят.

– А если это будет ужасная тайна? – спросила Маша. – Ты испугаешься?

– У меня самого душа – потемки, – хмыкнул. – Каждый почти день выхожу я на разбой… Правда, со скальпелем в руках…

– Ты самый добрый разбойник, – сказала Мария. – Я хочу быть всегда с тобой… Не каждый день, а всегда…

– Я делаю всегда больно, милая…

– Ты же разбойник Божьей милостью. А таких разбойников надо уметь прощать.

– Как уметь исправлять ошибки? – щурился от солнца, смотрел перед собой… в себя.

– Да, – ответила, тоже смотрела перед собой… в себя. – Во всяком случае, я никогда тебе не поставлю единицы…

И они посмотрели друг в друга напряженно-потаенными, максималистскими глазами. Был первый день весны. В воздухе лучилась тревожная, призрачная надежда.

В городе начинала буянить весна. Изумрудная дымка обволакивала деревья. На домах веяли майские стяги. Темнела в бетонных берегах наполненная река. В парке популярными песнями гремел репродуктор.

Маша курила на балконе. Смотрела в парк. Парк наполнялся отдыхающей публикой. Пестрели обновленные краской аттракционы. Лодки Чертова колеса тоже были выкрашены в вульгарно яркие цвета.

На балкон выбрался муж; был в старом, обвислом трико.

– Ты много куришь, Машенька!

– Я знаю, – ответила.

Муж взялся за старенький, попорченный дождем и снегом столик, потащил его к стене.

– Ты последнее время чем-то озабочена. Что-то случилось?

– А что такое? – спокойно спросила.

– У тебя так часто меняется настроение. – Установил столик между перилами и стеной.

– Странно-странно, – курила. – Что же ты раньше этого не замечал?

– Что? – спросил муж. – Наверное, ты устала?

– Устала-устала, – усмехнулась Маша. – Что ты делаешь?

Муж переступал через высокий порог; уходил в комнату.

– Да лыжи… надо повесить… мешают… под ногами…

Маша смотрела на парк. Вдруг заметила: дрогнуло Чертово колесо, качнулись его лодки; затем снова замерло. Маша со странной страстью следила за изменениями, которые происходили там, за рекой.

Неприятный деревянный стук заставил ее оглянуться. Муж втаскивал громоздкие, нелепые лыжи, свои и сына.

– Помоги, – попросил. – Будь добра… – Прислонил лыжи к перилам, начал взбираться на столик. – Как бы не улететь…

– Такие, как Ты, не летают, – усмехнулась Мария, но смотрела в спину мужа жестким взглядом. Тот крепил лыжу на высокой ржавой скобе, тянулся; из трико свешивалась жирноватая складка живота.

Маша перевела взгляд на парк. Чертово колесо крутилось. Медленно, тяжело, неповоротливо, но плыли по майскому воздуху его лодки. Маша оскалилась в победной улыбке.

– Ты чего? – Вопрос мужа – как удар. – Давай лыжу-то.

– Смотри, – сказала резким, пугающим голосом, ткнула лыжей в сторону парка.

Муж непроизвольно оглянулся, качнулся на столике. Быстрый и решительный толчок лыжей в обрюзгший бок – и он, давно обреченный, тряпично взмахнув руками, пропал. И туда, куда он пропал, Мария швырнула и лыжу. И смотрела-смотрела-смотрела странным, маниакальным взглядом на Чертово колесо. Оно было в безостановочном, победном движении.

Изумрудная дымка обволакивала деревья. Темнела река. В парке гремел репродуктор популярными песнями. Гуляли отдыхающие. Работали аттракционы. Женщина на балконе развешивала мокрое, липкое белье. Потом, взглянув на парк, вернулась в комнату.

– Чтобы у них уши повяли…

– Что такое? – спросил Павел, листая новый журнал по своей специальности.

– Сезон открыли в парке… Закаруселили…

– Да? – заинтересовался Павел, поднялся с кресла, пошел на балкон.

Закурил. Смотрел сквозь прорези мокрого белья на парк. Неотвратимо и победно крутилось Чертово колесо. Лодки летали в светло-синем, свободном небесном пространстве.

– Павлуша! Я стираю-стираю, а ты коптишь. – Голос жены – как удар.

– Да-да, – поспешно загасил слюной сигарету.

– К тебе там пришли…

– Кто? – удивился.

– Да что-то с соседом, – показала глазами себе под ноги. – Допился… любитель…

Павел направился в коридор, жена остановила его.

– Я подремлю… устала… Ключи возьми…

– Да-да. – Вышел в прихожую. В дверях стоял, маясь, моложавый человек в кожаной куртке. – Минутку-минутку. – Искал ключи, нашел их, зазвенел, как бубенчиками. – Ну, что случилось?

– Не знаю, – пожал плечами моложавый человек. – Чего-то у дядьки живот…

– Племянник? – закрывал дверь. Хруст ключа в скважине.

– Да, приехал вот я…

– Пошли-поехали…

Быстро спустились по лестнице. Дверь в квартиру была открыта. Сосед-автолюбитель грузно лежал на диване, стонал. Павел задрал ему майку, принялся мять живот, прислушиваясь к больному организму. Сосед ойкал.

– Павлушенька, ты? Вот… доносился… как дурак с торбой!

– Спокойно-спокойно, ничего… – Оглянулся на племянника: – Ноль три!

– Боже мой! – испугался сосед. – Что же это у меня, Паша?!

– Пока ничего. Грыжа. Всем грыжам грыжа…

– Я вызвал, – появился из коридора племянник.

– Прекрасно! – улыбнулся Павел. – Все будет тип-топ… Еще в гонках… Я покурю… на балконе?…

– Э… э… там бензин, – простонал сосед.

– Да-да, – вспомнил Павел. – Тогда на кухне…

Стоял у кухонного окна, смотрел сквозь пыльное стекло на парк. Крутилось-крутилось-крутилось Чертово колесо как знак необратимых изменений.

Появился племянник, тоже закурил, пошутил неловко:

– Будет жить?

– Все будем жить, – усмехнулся. – Но с ним надо…

– Конечно-конечно… Только он ждет звонка… там тачку…

– Я подежурю… в смысле…

Бесцеремонно затрещал звонок в коридоре. Забухали ботинки, ударились о шкаф носилки, кто-то ругнулся.

– Узнаю родную медицину, – и вместе с племянником отправился встречать гвардии рядовых службы «03».

Потом смотрел с балкона, как выносят тяжелые носилки из подъезда, как торопливо отъезжает карета «скорой помощи»… Перевел взгляд на парк; там по-прежнему гремел радиорепродуктор популярными песнями и по-прежнему крутилось Чертово колесо.

Павел странным, маниакальным взглядом всматривался в манящую даль, где безостановочно и победно работали необратимые механизмы жизни-смерти.

Машинально вытащил пачку сигарет, спички… Хотел закурить, но, меняясь в лице, оглянулся… Огромная, двухсотлитровая бензиновая бомба стояла в углу, накрытая старым байковым одеялом. Рядом – канистра.

Павел медленно приподнял голову на свой балкон, пожевал губами в задумчивости. Потом, словно решившись, резким движением сорвал байковое одеяло с бочки. Отвернул крышку. Присел перед канистрой, взболтнул ее, распечатал… Пятясь задом, проложил бензиновую дорожку от бочки в коридор. Вернул канистру на место. Мельком взглянул в сторону парка. Потом потоптался в сумрачном коридоре. Курил, пряча лицо в тени. Наконец сигарета вспыхнула сигнальным огоньком у его лица… И он ее бросил на дорожку смерти… Она вспыхнула веселым, синим пламенем, целенаправленно набегая стремительным огнем к балкону…

Павел сбегал по лестнице… 9-й этаж… 8-й этаж… 7-й этаж… 6-й этаж… 5-й этаж… когда мирный дом содрогнулся от чудовищного, неистового взрыва.

Лопнул разноцветный детский шарик; ребенок обиделся, захныкал. Бабушка утешала. Маша улыбнулась, вытащила из сумочки маску – очки с бульбой-носом, протянула… Мальчик замолчал, смотрел.

– Спасибо-спасибо, – застеснялась бабушка. – Он еще мал… Сейчас будет тебе шарик…

Мария стояла у касс ЦПКиО. Многочисленная, праздничная, шумная (много детей) толпа текла с моста, образовывая у касс бестолковые заводи очередей.

У входа в парк митинговала агрессивная группа людей с рдеющими стягами. Хрипел мегафон:

– Долой!.. На рельсы!.. Хватит пить нашу кровушку!.. Предатели!.. Родина в опасности!.. Обнищание масс!.. Позор временщикам!..

Маша засмотрелась на митинг, потом услышала за спиной:

– Девушка, разрешите познакомиться… Кажется, где-то мы уже виделись?…

Благоухал букет роз в руках Павла.

– Я на улице не знакомлюсь, – улыбнулась. – С женатыми мужчинами.

– А вы разве не замужем?

– Нет, я одна, – ответила серьезно. – Теперь я одна…

– И я теперь один… Смею вас уверить… – Да?

– Да! – твердо ответил.

Они посмотрели друг на друга. Она взяла букет роз из его рук, понюхала; взглянула поверх пурпурных, как кровь, цветов, сказала:

– Спасибо.

Они шли по шумному, ранне цветущему, праздничному парку; были радостны и беспечны. Бушевала водная стихия фонтанов, визжали, смеялись, кричали дети и взрослые на аттракционах, по реке плыли первые прогулочные пароходы, гремел репродуктор популярными песнями.

– А я знаю-знаю-знаю, куда мы идем, – шалила Маша, отбегая от спутника.

– Куда? Куда мы идем… большой секрет… – улыбался тот.

– А вот и нет! И нет!

– Да!

Чертово колесо натружено работало среди деревьев; уходили в небо и возвращались На землю его летучие лодки. Маша, подпрыгивая, как девчонка, запела дурашливо:

– А ты помнишь, как по весне! Мы на Чертовом крутились колесе! Колесе-колесе! А теперь оно во сне!..

– Ты же боишься, – заметил Павел.

– С тобой?! В одной лодке?… Хоть на край света…

– Знать бы, где этот край, – хмыкнул.

– А ты не знаешь, капитан? – удивилась.

– И где же, боцман?

– Вот здесь. – Костяшкой пальца постучала по его лбу. – И у меня там же… Наш край земли!.. Наш необитаемый-необитаемый остров!.. – Теребила его за рукав, торопила к аттракциону; вновь запела, фальшивя: – А ты помнишь, как по весне! Мы на Чертовом крутились колесе! Колесе-колесе! А теперь оно во сне! А теперь оно во мне!

Они садились в тяжелую, неуклюжую, свежепокрашенную люльку-лодку. Павел говорил равнодушному контролеру, шелестя билетными лентами:

– Батя, мы на три раза… Чтоб от души…

– Хоть сто три, – пожал плечами тот.

Они сели друг против друга, мужчина и женщина, смотрели улыбаясь. Лодка качнулась и медленно поплыла вверх, остановилась в трех метрах над землей – загружалась следующая.

– Мама! – вскричал детский голос.

Мария заметно вздрогнула, взглянула вниз: беспокойно мельтешили дети, их мамы, папы. Павел проследил за ее взглядом.

– Ты что, Маша?

– Нет-нет… показалось, – ознобно улыбнулась. – Не обращай внимания… девичьи причуды…

Лодка вздрогнула и поплыла вверх… Вверх… Все выше и выше…

– Поехали! – закричал Павел. – Ууу, красота небесная… Все выше и выше стремим мы полет… Нравится?

– Да! – Волнуясь, смотрела на панораму парка, реки, домов, сгрудившихся на том берегу.

– А во-о-он там ты, родная, живешь! – беспечно махнул рукой Павел.

– Боже мой! – сказала Мария; лодка заскользила вниз… вниз… вниз…

На балконе многоэтажного дома работал человек в тряпичном обвислом трико. Это был муж Маши-Марии. В ржавых скобах на стене покоились лыжи, его и сына. Муж выбирал из столика в большую хозяйственную сумку бутылки-банки-склянки. В приоткрытую дверь заглянул сын.

– А мама где?

– Чего?

– Я есть хочу… А ты чего делаешь?

– Хочешь на мороженое заработать?

– Ну? – повел плечом сын.

– Сдай эти банки, бутылки…

– Да ну-у! – разочарованно протянул. Ростик.

– Мороженое… на карусели… качели…

– Я что, маленький?

– Ну, не знаю… Я за труды еще…

– А сколько? – живо поинтересовался Слава.

– Ох, пороть тебя некому, – вздохнул отец. – Тысяча рублей. Нормально?

– Ну, ладно, давай…

– Да, хорошая у тебя коммерция получается. – Встряхнул сумку со стеклотарой. – Дотаришь?

– А тыщщща?

– Ох, пошли, спекулянт!

Он направился в коридор, тащил пока сам хозяйственную сумку; сын – впереди. Из кармана плаща выудил мятые ассигнации.

– Надеюсь, сын, на добрые дела?

– Ага, – глупо ухмыльнулся Ростик.

– Слава, смотри у меня, – открыл дверь. Вспомнил. – А мама-то где?

– А я знаю? – и потащился, стеклянно гремя, к лифту.

– Не болтайся, – сказал отец. – И не поздно…

– Ла-а-адно. – Дверь лифта открылась.

– Маму, нашу знаешь, – предупреждал.

Сын исчез в кабине лифта; и через секунду она с трудолюбивым гулом… вниз… вниз… вниз…

Они сидели друг против друга, мужчина и женщина. Они сидели в лодке аттракциона «Колесо обозрения», и казалось, что они беспечны и веселы. Лодка покачивалась в трех метрах над землей – загружалась следующая.

– Я тебя люблю, – сказал Павел, держа руки на ее коленях. – Ты самая… самая…

– Папа! – вскричал детский голос.

Павел заметно вздрогнул, глянул вниз: беспокойно мельтешили дети, их папы, мамы. Маша проследила за его взглядом.

– Ты что, Паша?

– Нет-нет… показалось, – храбро улыбнулся. – Опять на край неба…

– Все выше и выше?…

Лодка поплыла вверх. Двое в ней держались за руки, смотрели на панораму парка, реки, домов, грудившихся на том берегу. Павел выворачивал голову в сторону своего дома, потом, когда лодка заскользила вниз, сказал:

– Черррт!

В квартиру ворвалась сумасбродная, смеющаяся девичья ватага – Ася и ее подружки. Все жевали жевательные резинки и галдели.

– Папа? Мама? – крикнуладочь. – Урррра! Никого нет!

– Урррра! – закричали подружки.

Громко и дурно завизжал магнитофон. Ася и ее подружки начали кривляться, дурачиться, скакать по гостиной.

Это был шабаш молодости, щенячьей радости, вселенской беззаботности. И вдруг – одна девочка словно споткнулась… Вторая остановилась… Третья…

– Вы что, девочки-красавицы? – не поняла Ася. – У нас праздник или… – И осеклась оглянувшись.

В дверях спальни стояла мать. Была сонна, спокойна. – Ася, проводи девочек…

– Мама!..

– Я кому сказала… И выключи… эту дрянь!

В гнетущей тишине уходили подруги. Хлопнула входная дверь. Мать позвала дочь:

– Иди сюда, пожалуйста.

Та пришла с несчастным видом, уставившись себе под ноги.

– Ася, сколько тебе лет?

Дочь вздохнула.

– Как ты себя ведешь?… Отвратительно!.. Что за подружки?

– Мы не знали, что ты…

– Мы же с тобой обо всем договорились… Ты взрослый человек и сама отвечаешь…

– Ну, ма…

– Что?… Откуда такая безответственность?… – спрашивала мать, качала головой. – Ну, вся в отца! Вся в него…

Дочь, насупившись, слушала мать, но на самом деле она прислушивалась к притягательному шуму улицы – там гомонил праздник, а с порывами ветра из городского парка налетала невнятная оптимистическая песня.

Они сидели друг против друга, мужчина и женщина. Они сидели в лодке их аттракциона, которая качалась в трех метрах над землей – загружалась следующая.

– Не устала, милая?

– Не устала, милый.

Он целовал ей руки. Внизу прибойно шумел парк. Гремела очередная популярная песня. Потом сквозь праздничный гам они услышали детские крики:

– Мама! Папа!

Оба вздрогнули; она отняла от его губ руки. Он с осторожной подозрительностью взглянул на нее.

– Что, родная?

– Нет, ничего. – Пыталась скрыть свои чувства. Открыла сумочку. Вымученно заулыбалась. – А у меня наши маски есть… Давай в масках?… Долго будем помнить…

– Ух ты! – восхитился он. – Спрячемся от этого… безумного-безумного-безумного мира…

Суматошно надели друг другу эти маски: картонные круглые очки с бульбой-носом. Взглянули на себя, на мир, их окружающий, облегченно засмеялись.

Лодка снова поплыла вверх… вверх… Все выше-выше-выше… Где только солнце, небо и свободный воздух…

– А я тебя такую, – смеялся он, – тоже люблю!

– А я тебя тем более, – смеялась она, – такого люблю!

Они были счастливы, эти двое, в слепящем солнечно-небесном зените. Они были счастливы, эти двое, в бесконечном, свободном пространстве. Они, трагически блуждающие в поисках праведного пути друг к другу, были счастливы, как вдруг… застонал металл… заскрежетали механизмы Чертова колеса…

– Ну, вот! Приехали, – усмехнулась она.

– Зато мы выше всех! – успокоил.

– Падать будем долго-долго, – пошутила, осторожно выглядывая из-за кормы.

– Быстро-быстро, – отшутился, тоже глядя вниз. – Ооо! Наш старый знакомый, специалист по колесу… Помнишь?

– Это было сто лет назад, – вспомнила.

– Ты хорошо сохранилась, любимая…

– Ты тоже, любимый…

Смотрели друг на друга. Смотрели друг на друга. Смотрели.

– Маска-маска… – проговорил он и протянул к ее лицу руку.

– …я тебя знаю, – договорила она и тоже протянула руку к его лицу.

Они сняли со своих лиц эти дурацкие, нелепые, маловразумительные маски… и…

                                                                                                          Он увидел перед собой нелюбимое, недружественное лицо жены.

                                                                                                            Она увидела перед собой нелюбимое, бесцветное лицо мужа.

Как наваждение! Как проклятие! Как месть за их грешные мысли и желания.

Он и она страшно закричали и, вцепившись друг в друга мертвой хваткой, выпали из летучей…

                                                                                                                          падали вниз… словно спасаясь от бесконечной, бессмысленной, безысходной жизни.

Они падали-падали-падали вниз-вниз-вниз-вниз-вниз-вниз…

А на весь парк, город, на всю планету гремела радостная, общественно полезная, жизнелюбивая песня:

 
Над страной весенний ветер веет!
С каждым днем все радостнее жить!
И никто на свете не умеет
Лучше нас смеяться и любить!
 

Они падали, падали, падали, и никакая сила не могла остановить это свободное падение. Потому что они падали в вечность.

Когда-то был вечер. Там, за рекой, играл невидимый духовой оркестр. Среди темных деревьев крутилось неповоротливое колесо обозрения. Над люльками лодок висели разноцветные фонарики, и казалось, что птицы летают над светлой от огней рекой.

– Птицы летают над рекой, – сказала женщина.

– Да, красиво, – согласился мужчина. – Как наши с тобой души…