Текст книги "Чертово колесо"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Один эскулап, которого обожает училка. – Чмокнула его в щеку. – Ты пахнешь хлоркой.

– А ты? – Понюхал-пошмыгал носом. – А ты мелом.

Засмеялись, теснее прижимаясь друг к другу.

– Я, наверное, сумасшедшая?…

– Не смею спорить…

– Но мне кажется, что мы здесь жили-жили, потом уехали и вот снова вернулись…

– Да, – неопределенно проговорил Павел. – Это хорошо, что еще сохранились островки…

– И на сколько этот остров нам? – Маша приподняла напряженное лицо.

– На время отпуска… папуаса… здесь прописанного…

– Понятно. А что потом? – устало спросила Маша.

– Будут другие острова, – сказал Павел. – Мы же в кругосветном плавании…

Маша села, потянула на себя одеяло, саркастически усмехнулась.

– Значит, будем переплывать с острова на остров?… На этих лодках? шлюпках? яхтах? – Выразительно ударила рукой по спинке кровати.

Павел страдательно сморщил лицо, тоже сел. Две тени, искаженные, отпечатывались на стене.

– Мария, нам же хорошо? Тепло, сухо, пахнет хлоркой и мелом. – Он пытался отшутиться.

– Мы будем как все, – тихо сказала она. – Мы будем жить, как живут эти тени…

– Маша, я тебя не понимаю! – В голосе раздражение.

– Они есть, эти тени, и их нет. – Приподняла руку. – Эй, подружка, привет? Маешься, мой свет?

– Маша моя, я сейчас сбегу, – пригрозил Павел.

– От нее? От себя? От меня? – грустно спросила.

– Мария, чего ты хочешь?

– Я хочу быть с тобой…

– Но у нас работа… у нас…

– Наша лодка дала течь, капитан, – задумчиво проговорила. – Нам мешают рифы, капитан…

Павел схватился за голову, замычал.

– Ооо! Ууааа! Я уже ничего не понимаю. Где я? Что со мной? Я сейчас повешусь на рее! Что ты предлагаешь?… Боцман, ты меня довел до белого каления!.. – Штормило в кровати.

Маша внимательно смотрела на взбудораженного любимого, потом опустила руку на его голову.

– Ну, все-все. Прости. Я сама не знаю, что делать. – Целовала в лоб, глаза, губы. – Ты у меня самый-самый терпеливый, самый добрый, самый надежный, самый нежный, самый красивый… Прости, просто я не хочу идти под дождь…

– У меня сегодня зарплата, – мычал Павел. – На карете с тобой… как принцессу… как…

– Прости меня, я просто не хочу под дождь… Не хочу под дождь… под дождь…

У подъезда притормозило такси. Из него выбрался Павел, глянул на тускло-дождливые окна родного дома. Поскакал через лужи… Вбежал в загаженный, исписанный углем подъезд. У лифта стояла хлипкая девушка лет двенадцати-тринадцати, жевала жевательную резинку. Открылись двери лифта. Девушка посторонилась.

– Поезжайте, – сказала.

– Спасибо, – недоуменно сказал Павел, потом понял: – О время! О нравы! – Двери закрылись; лифт поплыл вверх; человек стоял с закрытыми глазами, отдыхал, потом глубоко вздохнул, открыл глаза… Искал ключи… ключи звенели, как бубенчики… Ключ в скважину… Хруст ключа… В квартире было стерильно чисто. Работал телевизор – очередную «мыльную оперу» смотрела дочь Ася. Павел положил на журнальный столик шоколадную плитку.

– А мама где?

– Купается, – буркнула дочь.

– Ага. Уроки сделала? Мне никто не звонил? Я тебя спрашиваю!

– Нет, – поморщилась Ася.

– Что? Нет? – Начинал сердиться, но требовательно затилимбонил звонок в прихожей.

Открыл дверь – на пороге стояла девушка, старательно жевала жевательную резинку. Невыразительно взглянула на Павла.

– Мне Асю.

– Здравствуйте, – со значением проговорил Павел.

Шла дочь.

– Ой, ты уже пришла? Я сейчас-сейчас… Вика-Таша-Носок там?

Павел посчитал себя в праве вмешаться:

– Куда это на ночь глядя?… И… и дождь…

Его игнорировали; ничего не оставалось, как ретироваться. Остановился у двери ванной, постучал.

– Это я.

– Что? – Невнятный голос жены.

Приоткрыл дверь – жена лежала в ванне; клубилась пахучая пена.

– Ася куда-то уходит. Куда на ночь?…

– Я знаю. А ты почему так поздно?

– Разве? – Посмотрел на часы. – Шили суицид… Тебе помочь?

– Нет, спасибо, – глубоко вздохнула жена и хлебнула воды. – Тьфу ты, Господи!.. Павел, иди!..

Закрыл дверь в ванную комнату. В прихожей хлопнула дверь. Павел помял лицо. Плюхнулся на диван. Минуту смотрел на экран телевизора. Потом взял пульт – переключил все каналы. Экран жил лживой, бездарной, пустой жизнью.

Увидел на журнальном столике плитку шоколада. Цапнул ее, разодрал меловую, праздничную бумагу и принялся механически жевать приторную дрянь.

В гостиной громко работал телевизор. Сын, утонув в кресле, увлеченно следил за перипетиями «мыльной оперы». Маша остановилась в дверях.

– Ростик!

Сын не слышал, грыз ногти. – Слава! Эй, человек!

– А? – Обратил внимание. – Чего?

– Сделай тише, пожалуйста. Как уроки? Ты ел?

– Да, – ответил сын, выполняя просьбу матери. – Папа звонил, поздно будет, сказал…

– Я знаю. – Устало побрела на кухню. Села на табурет, посидела так минуту-другую, потом подняла голову – на столе и в мойке грязная посуда. Вздохнула, поднялась, надела фартук и с обреченным видом протянула руки к крану… Вода с силой ударила по рукам… Маша взяла большой фужер, подставила его под струю… смотрела, как кипит вода в этом фужере…

Шампанское текло рекой. Умеренно нетрезвые, незнакомые люди окружали Машу; кричали здравицы, спорили, танцевали. Муж представлял своего руководителя:

– Машенька, это Петр Петрович, необыкновенной души человек. Если бы не он, моя кандидатская… Петр Петрович, я вас уважаю, как… как отца…

Маша вымученно улыбалась. Петр Петрович бубнил:

– Полноте, батенька. У вас ума палата! Вы, Машенька, цените мужа. Он надежда нашего института. Такие, как он… Вы танцуете, Машенька?

– Она танцует, танцует, – горячо вскричал пьяненький муж. – Попрыгунья-стрекоза…

– Разрешите, – поклонился руководитель.

– А я за вас выпью, друзья, – радовался муж. – Петр Петрович, Машенька необыкновенная женщина… она учит детей добру, правде, лучу света…

– Ты пьян, как сапожник, – сказала Маша, уходя танцевать.

– Будьте снисходительны, – сладко улыбался руководитель. – Сегодня волшебный вечер… Исполняются любые желания…

– Да? – Не поверила.

– Любое ваше желание исполнится, Машенька, – обнимал ее в танце; был ниже на голову и выразительно прижимался своим тучным животом к бедрам партнерши.

– У вас супруга есть? – защищалась Маша, пытаясь отстраниться от назойливого партнера.

– Я – вдовец, – радостно. сообщил Петр Петрович. – Свободен как ветер… Я для вас, Машенька…

Загадайте любое желание…

Машу толкали, она находилась в эпицентре танцевального варева. Делала попытки вырваться из него, но безуспешно. Искала глазами мужа, нашла… Тот неверным движением руки высоко поднял бокал-фужер с шампанским:

– За вас, коллеги! Ни дна вам, ни покрышки!.. – И залпом хлебнул шампанского.

Потом неожиданно широко открыл рот, пуча глаза… будто какая-то сила душила его… Смертельная судорога пробила тело несчастного, и он рухнул на ажурный столик… Вскричали гости…

Сбился фальшивый оркестр, танцы прекратились. Петр Петрович, выворачивая голову, недовольно поинтересовался:

– Что такое? Где культура отдыха?… Машенька, на вас лица нет! Что случилось?

– Боюсь, что я вдова, – ответила, пригоже улыбаясь, Маша.

…Маша, улыбаясь своим призрачным видениям, заканчивала мытье посуды. Закрыла кран. Сняла мокрый фартук. Села на табурет у окна. Закурила; смотрела в дождливую ночь. Из гостиной шумела подержанными страстями бесконечная «мыльная опера». Сын вновь включил звук на полную громкость.

Бурлила подержанными страстями бессмысленная «мыльная опера». Павел сидел на диване, дожевывал шоколадную плитку и усталыми, пустыми глазами смотрел в цветовое экранное пятно. Потом взял со столика пульт и усилил громкость…

…из ванной комнаты невнятно крикнула жена. Павел взял со столика пульт и усилил громкость. Потом переключил все каналы – мозаичный калейдоскоп из лиц, событий и прогноза погоды. Затем уменьшил звук, прислушался. В квартире была тишина. Устало поднялся с дивана, побрел к ванной комнате. Постучал в дверь.

– Это я. Ты меня звала?

Слабый шум воды.

– Помочь? – Приоткрыл дверь. Кран над умывальником работал, парила горячая вода. – Тебе же нельзя париться. – Сделал шаг, закрыл воду. Медленно повернул голову. Клубилась пахучая пена, под ней угадывалось утонувшее тело. Павел в страхе отступил к двери. Посмотрел на себя в запотевшее зеркало, растерянно хмыкнул. Увидел на стиральной машине деревянные щипцы для белья. Взял их, пощелкал, потом осторожно опустил в пенистую воду… потыкал ими, словно удостоверяясь в происшедшем.

Вернулся в комнату. Опустился на диван – пустыми глазами смотрел на экран телевизора. Потом вслепую набрал номер «02».

– Алло? Милиция? Добрый вечер, хотя… – Извинительно хмыкнул. – Понимаете, у меня жена утонула… Нет, не шучу… В ванне… Не знаю, наверное, захлебнулась… и сердце у нее… Спасибо, буду ждать. – Опустил трубку.

И снова сидел и смотрел в цветовое экранное пятно.

Бурлила подержанными страстями бессмысленная «мыльная опера».

Павел сидел на диване, дожевывал шоколад и пустыми глазами смотрел телевизор. Потом взял пульт – усилил громкость…

– У тебя что?… Уши заложило? – входила распаренная жена. На голове чалма-полотенце.

– С легким паром, – проговорил Павел, покосившись на нее; помял лицо в секундном замешательстве.

– Иду спать, завтра конференция, – равнодушно сказала жена. – Подожди Асю…

– А когда она будет? Когда соизволит?

– В час обещала.

– В час? А не рано ли начинает шпингалетить? Подружки у нее…

– Переходный возраст, – пожала плечами жена, уходя. – Трудный возраст… Я с ней обо всем договорилась…

– М-да, веселые делишки твои, Господи, – проворчал Павел, бредя на кухню.

Открыл форточку. Закурил. Присел на край стола. Курил и смотрел в дождливую ночь…

Город страдал от холодной мороси (то ли дождь, то ли снег). Прохожие месили снежную кашу; некоторые из них несли елки. Наступал очередной Новый год.

Маша стояла на балконе, на плечах дубленка, курила. Смотрела на черную реку, по которой плавали ломаные острова льдин. За рекой лежал мертвый парк, покрытый снежными плешинами. Чертово колесо, недвижное и стройное, ржавело под ветром. Темнели скорлупы лодок.

– Машенька, простудишься! – Волновался муж; был занят сборами в гости. – Ростик! Сколько там до Нового?…

– Восемь часов двадцать минут… А что я надену?

– Спроси у мамы.

– А где она? – поинтересовался сын.

– Она уже встречает Новый год, – пошутил муж. – Поскольку Новый год уже шагает по стране…

Маша затушила сигарету о снежную слизь, лежащую на перилах балкона, переступила через высокий порог.

– Так шагает, что портки потеряет.

– А? – не понял муж. – Ты как себя чувствуешь? Отпросилась бы…

– Нет, – твердо ответила Маша. – Родная школа прежде всего!

– А родной муж?

– А родной муж объелся сушеных груш, – развела руками Маша. – Быть ответственным за школьный Новый год – это честь! И мы ее оправдаем. – Рылась в бельевом шкафу. – Слава, костюмчик матроса? – Встряхнула костюм, проговорила как бы про себя: – Палубного…

– Ну, хорошо, – равнодушно отвечал сын из детской. – Па? А когда мы на лыжах?…

– На водных, что ли?

Маша пришла на кухню, вытащила гладильную доску, включила утюг, разложила на доске детский костюмчик, усмехнулась своим мыслям…

Телефонный звонок. Маша напряженно прислушалась к голосу мужа.

– Да, Петр Петрович! Да-да, будем, только, так сказать, у нас потери… У жены Новый год в школе… Да-да, наши жены… Да? Куплю, конечно… До встречи… Передам… Спасибо…

Маша гладила матросский костюмчик. Появился муж, по-доброму улыбался.

– Глубочайшие тебе поздравления…

– От кого?

– От Петра Петровича… Необыкновенной души человек…

– Да? – Покосилась на мужа. – Он у нас – вдовец?

– Почему это? – удивился. – У него прекрасная половина… Что это у тебя, Машенька, за фантазии? – Взял ее за плечи. – Ты у меня фантазерка.

– У тебя? – пожала плечами, сбросив его руки. – Надеюсь, вы с Петровичем не надеретесь, как сапожники? – Понесла в детскую костюмчик.

– А зачем? – глупо ухмыльнулся муж.

Маша ушла. Муж, взяв со стола грубо-хрустальную пепельницу, наполненную окурками, открыл дверцу посудомойки, привычно сбросил содержимое пепельницы в помойное ведро.

В своем домашнем кабинете, полулежа в кресле, курил Павел; листал медицинский журнал. В гостиной бормотал телевизор. Передвигались стулья, Павел вдавил окурок в пепельницу – входила жена.

– Сколько можно чадить?… Ты когда на дежурство?

– К восьми, – спокойно ответил. – А что?

– Тогда я наш девичник тоже к восьми…

– Помочь?

– Ведро вынеси.

– Есть ведро, – поднялся, пошел за располневшей женой.

В гостиной Ася наряжала приземистую елочку. Павел миролюбиво пошутил:

– Как дела, заяц? Волк не пробегал?

Дочь стойко не отвечала. Впрочем, Павел и не ждал ответа. Вытащил помойное ведро, переполненное мусором и отходами пищи. Чертыхнулся – на пол упали скользкие картофельные очистки. Поднял их руками, вдавил в ведро.

Вышел из квартиры, спустился по лестнице к мусоропроводу. Принялся вываливать туда мусор. Скользкие картофельные очистки снова выпали. Руками собрал их, бросил в забрало мусоропровода и, лягнув его ногой, захлопнул. В ответ аккордный гул трубы. Брезгливо морщась, поднимался по ступенькам. Открылись двери лифта, оттуда шагнула малорослая знакомая дочери. По-прежнему жевала жвачку.

После секундного замешательства Павел, быть может, неожиданно и для себя самого аккуратно перехватил девичье запястье… грязной рукой… Небольшим усилием вернул девушку в кабину лифта, проговорил мстительно:

– Поезжайте!

Девушка презрительно-пустыми глазами смотрела на него, жевала жевательную резинку. Павел утопил кнопку первого этажа, дверь лифта закрылась, и кабина поплыла вниз.

Павел послушал трудолюбивый шум лифта, потом вернулся в квартиру. В ванной комнате тщательно мыл руки, глядя на себя в зеркало.

В прихожей забомбонил звонок.

Зло прикусив губу, устремился к двери. Замок плохо слушался мокрых, мыльных рук. Наконец открыл дверь. На пороге стояла девушка, жевала жевательную резинку; была невозмутима эта девушка.

– Мне Асю.

Появилась Ася.

Павел отступил к стене и вдруг засмеялся. Смеясь, вернулся в ванную комнату. Мыл руки и смеялся. Смотрел на себя в зеркало и смеялся.

– Что такое, Павел? – заглядывала жена в ванную комнату.

– Нет, ничего, ничего, – продолжал смеяться. – Смешно жить на свете…

– Я тебя не понимаю.

– От судьбы не уйдешь, и это очень смешно, господа, – смеялся, качая головой.

– Ты ведро вынес?

– Как? – Новый приступ смеха. – Вынес-вынес и даже внес!

– Ааа, – сердито отмахнулась жена; ушла.

Павел же продолжал смеяться, глядя на себя в зеркало.

– С Новым годом, товарищи! С новым счастьем!.. Новое поколение выбирает… Да, что оно выбирает?… А?… Никто не знает… А что выбирает старое поколение?… А старое поколение выбирает помойное ведро! О! О! Оооо! – Смеялся, хохотал, умирал от смеха. И от смеха у него были на глазах слезы.

Новый год шагал к городу. Город готовился к долгожданной встрече. Под ногами торопливых прохожих хрустели вечерние лужи и снег. Пылали витрины магазинов. Гирлянды елочного базара прыгали на ветру. Кружили быстрые редкие снежинки. У базарчика ежился и нервничал мужчина. Это был Павел. Уличные луковицы часов доказывали, что до Нового года осталось меньше четырех часов.

– Здравствуй, милый.

– Маша? Ой! – Обнял женщину. – Новый год на носу. – Поцеловал ее в нос. – А тебя нет и нет…

– Я есть, я всегда есть. Пошли?

– Куда? Надеюсь, не в лес, под елочку?

– Мы идем к нам, – уверенно сказала Маша.

– К нам?

– Именно к нам, – поднесла к глазам Павла ключи. Потрясла ими – ключи, как новогодние бубенчики, зазвенели.

– А елочка там есть? Может?… – кивнул на базарчик.

– У нас все, родной, есть. – Ласково взяла его под руку, и они пошли в новогоднюю ночь.

А снег усиливался, покрывая светлой надеждой и ночь, и улицы, и город, и судьбы…

Квартира была стандартно однокомнатная, теплая и уютная – торшеры, коврики, на стенах фотографии классов-выпускников, цветы. Цветы жили в горшках-горшочках. В большом ведре росло странное вечнозеленое деревце. Павел ходил с чайником и поливал растения. Крикнул весело:

– Подводная лодка с дендрарием.

– Что? – Маша хозяйничала на кухне.

– А это перископ, – хмыкнул Павел и включил телевизор. На экране замелькали кадры современной войны, потом знакомые лики политических деятелей. – Б-р-р-р, какая гадость! – Выключил телевизор.

– С кем ты там?… – улыбалась Маша. – Полил сад?

Павел появился на кухне. Маша готовила салат, резала овощи. На столе – праздничная снедь. Павел восхитился:

– Ух ты, Снегурочка! Откуда все это?

– Все оттуда, Дед-Мороз. Из холодильника.

– А елочки у нас нет, Снегурочка?

– Как это нет? – устремилась в комнату. Ткнула ножом в деревце. – А это что, Дед-Мороз?

– Не знаю.

– Это наша елочка, дедушка. Ты понял, старый черт! – щедро заулыбалась.

– Да? – не поверил. – Где-то я их видел… такие елочки…

– Они растут на необитаемых островах и называются туей, – чмокнула в щеку. – Вынеси ее из угла… будут танцы…

– Танцы?

– Хоровод: «В лесу родилась елочка». Ой, у меня там… – Но Павел обнял ее, приподнял, закружил по комнате. – Осторожнее, у меня нож! – завизжала Маша. – Зарэ-э-эжу!

– Ой-ой, умираю от любви. – Дурачился.

– Паша, у меня там все синим пламенем… – вырвалась, погрозила ножом, исчезла.

Павел, пыхтя, вытащил ведро с туей на середину комнаты, походил вокруг «елочки», как бы ею любуясь, потом азартно хлопнул себя по груди, по коленям, заголосил:

– Ах, черемуха белая, сколько бед ты наделала? Как любовь твоя спелая! Сумасшедшей была!

Они садились за праздничный стол. Они были одни в этом огромном полночном мире и были этим счастливы. Они смотрели друг на друга, мужчина и женщина, и им никто не мог помешать. Они сели друг напротив друга – чинно и благопристойно. Смотрели.

– Ну? – спросила Маша.

– Ну? – спросил Павел.

– А кто будет провожать старый год? – и показала глазами на бутылку шампанского.

– Верно. Попрошу ваш бокал, – энергично открывал бутылку. – Огонь из всех орудий! – Хлопнула пробка. Шампанское хлынуло из горлышка. Маша смеялась. – Ну-с, дамы и господа? Какой желаете тост: оптимистический или пессимистический?

– Жизнеутверждающий!

– Хорошо. – Павел поднялся из-за стола. – Соотечественники! Перед вами две невинные души… Паши и Маши… Судьбе было угодно столкнуть эти две души в огромном океане мироздания… Они встретились, эти два утлых суденышка… эти две частички…

– Две пылинки, – шумно вздохнула Маша, дурашливо закатывая глаза.

– …в мировом космическом пространстве… И… О чем это я? – рассмеялся Павел.

– Паша любит Машу, Маша любит Пашу, за их любовь и за уходящий год! – Тянула бокал с шампанским.

– Да, дорогие соотечественники! Поймите их, берегите их… В их лице вы будете беречь себя!..

– О Боже! Маша лишает слова Пашу! За любовь!

Ударились бокалы, зазвенели. Новый год был где-то рядом, тихо сыпал из мешка снегом.

– Уф! – выпила Мария. – Есть предложение!

– Какое?

– Надраться как сапожникам.

– Предложение принимается с глубоким удовлетворением. – Разливал шампанское по бокалам.

– Процесс пошел, – мило икнула Маша.

Они галопом прыгали вокруг туи. Они были шальные и счастливые, горлопанили:

– В лесу родилась елочка! В лесу она росла!

А зачем она росла? А зачем была?

Потом они, мужчина и женщина, обнялись, слились в поцелуе: минута-час-вечность. Они стояли в полутемной комнате, как в лесу.

– Здравствуй, милый.

– Здравствуй, милая.

Светлело окно – падал тихий снег. Далекий перезвон курантов разбудил двоих. Они проснулись одновременно.

– Боже мой, – ахнула Маша. – Новый год! «Бом!» – ударили куранты.

– Где мои трусы? – вскричал в панике Павел.

– Ааа! – Маша стремглав бросилась в ванную. «Бом!»

Павел натягивал брюки, прыгал по комнате, ударился коленом о стол.

– Ууу! Где тут свет?

«Бом!»

Вбежала Маша, включила свет.

– А где шампанское?

«Бом!»

– А я знаю? – потирал ушибленную ногу. – Где-то там…

«Бом!»

Маша исчезла – появилась с бутылкой в руках.

«Бом!»

«Бом!»

– Ааа, черт! – Павел открывал шампанское. – Бокалы-бокалы…

«Бом!»

– Пли! – держала бокалы в боевой готовности.

– Осечка, – мучился Павел. – Ну же… чтоб эта пробка!..

«Бом! Бух!» – выстрелила пробка в потолок.

– Уррра! – Шампанское пенилось.

«Бом!»

– С Новым годом! «Бом!»

– С новым счастьем!

«Бом!»

Выпили, Увидели друг друга, рассмеялись своему всклокоченному виду. Поцеловались. Маша вспомнила:

– Ой, а подарок!

– И у меня подарок, – вспомнил Павел.

Разбежались в поисках сумок. Потом шли друг к другу, пряча подарки за спинами. Остановились друг против друга.

– Закрой глаза, большой и страшный волк-волчище, – потребовала Маша.

– Ан нет, хитренькая сестра-лиса…

– Я кому говорю, – грозно наступала. Павел, пугаясь понарошку, прикрыл глаза. Попытался подсматривать. – Ах, какой волк-волчище, сейчас мы его сделаем добрым-добрым… – Надела на лицо Павла маску – картонные круглые очки с бульбой-носом. – Замечательно! Я тащусь!

– Спасибо! – потрогал себя за нос, хмыкнул. – А теперь вас, милая, попрошу… Глазки закрывайте… ротик тоже закрывайте! Ап! – Надел на лицо Маши маску – картонные круглые очки с бульбой-носом. – Ой, какая красивая… Неотразимая! Я тоже тащусь!

Они взглянули друг на друга. Рассмеялись. Чмокнулись, развели руками.

– Судьба!

– От нее никуда!

Потом сидели на кухне. Маски не снимали. Пили кофе. Продолжали разговор:

– Я вообще-то везунчик… Попрыгунчик… Веришь, не веришь? На троллейбус запоздал… Так он метров через сто… запылал, как ты говоришь, синим пламенем… Давка… Не дай Бог!

– Несчастный случай, – задумчиво сказала Маша. – Не жизнь – лотерея.

– Все мы под… кирпичом ходим, – вздохнул Павел. – Где-то мой меня ждет…

– Не ходи под домами.

– А на мостовой – машины.

– Купим машину.

– Эти малолитражные гробы на колесах?

– Тогда я подарю тебе каску. Зимой и летом одним цветом. Это каска. Будешь ее носить…

– Она же тяжелая, – покачал головой Павел, потрогал макушку.

– Зато на душе у меня будет легко, – заметила Маша. Плеснула кофейную жижу на блюдце. – Погадаем-ка на кофейной гуще?… Так, что нам Фортуна-голубушка?…

Наклонились над блюдцем, уткнувшись лбами.

– Зришь? – спросила Маша.

– Зрю, – ответил Павел.

– И что?

– Что?… А черррт его знает что…

– Вот-вот… точно, Чертово колесо… Молодец… А вон… мы с тобой… ручка под ручку… Река… пароходики на ней… Это, значит, весна…

– Да, деревья цветут, буйство красок, – саркастически хмыкнул Павел. – Оркестр там не играет?…

– Играет… что-то знакомое…

– Родная, а не шампанское ли это?…

– А вот наша лодочка.

– Где судно?

– У тебя на бороде. – Слизнула с его подбородка кофейную крапинку. – Не веришь ты, атеист, в магию…

– В магию чувств-с верю, – поднял указательный палец. – А все остальное – шарлатанство…

– Значит, я, по-твоему?…

– По-моему, надо встретить Новый год! – открыл холодильник, вытащил бутылку шампанского. – Не впопыхах! Шур-бур-дыр-пыр-тыр! Что это такое? Мы Европа или… – Цапнул с подоконника телефон, поднял трубку. – Алло? Девушка? Вы говорите? И по-английски? И по-французски? И по-немецки? С ума сойти…

Маша еще не понимала игры, смотрела во все глаза. А глаза ее были спрятаны в очки маски.

– А ну-ка, родненькая, – сколько там у вас в Лондоне?… А в Париже?… А в Бонне?… Спасибо! С Новым годом!.. Марии Мартемьяновне лично передам ваши теплые поздравления! Бай-бай! – бросил трубку. – Дорогая, тебе поздравления от английской королевы и прочих особ! У них там сейчас… через… цать секунд… двенадцать! Уррра! – Снова ударила пробка в потолок.

– Спасибо королеве! – смеялась Маша, поднимая бокал.

– И вам спасибо!

– За что?

– За честь, оказанную вашему покорному слуге!

Виват всем королевам мира! Без них мир бы рухнул в тартарары! Да здравствует госпожа случай!

– Слуге больше не наливать, – смеялась Маша.

– Как это? А залить пожар души?

Звенели бокалы. Пенилось шампанское. Двое на кухоньке баловались, смеялись, обнимались, целовались; они были счастливы и чувствовали себя, наверное, на необитаемом острове.

А потом был несмелый рассвет – где-то там, в снегу, брели будни. Праздник же для двоих продолжался. Они сидели в полутемной комнате под туей и пели. Они были хмельны и поэтому пели громко. Они были хмельны и обречены и поэтому горлопанили песню. Они пели эту песню так, что казалось, они плачут, горланя эту песню. Они пели, сидя в полутемной комнате под странным деревом в ожидании нового, беспощадного дня, и казалось, что плачут их израненные души. Они пели, эти двое в нелепых масках:

 
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
 
 
Над страной весенний ветер веет!
С каждым днем все радостнее жить!
И никто на свете не умеет
Лучше нас смеяться и любить!
 

Город страдал от холодной мороси (то ли дождь, то ли снег). Прохожие месили снежную кашу; на помойках умирали новогодние елки.

Павел стоял у окна ординаторской и смотрел, как мальчишки жгут костер из елок. Сухие елки хорошо и выразительно полыхали. Над баками с мусором порхали голуби, копались в них… Хамовито и радостно работало радио на волне «Европа плюс».

Открылась дверь – входили медсестра Маша и молодой врач. Увидели Павла у окна; врач жестами попросил медсестру уйти на время; потом, выключив радио, подошел к Павлу.

– Ты как?

– Как все, – пожал плечами. – Бессмыслица какая-то, – кивнул на пылающий костер. – Сначала елку рубят, потом галопом прыгают вокруг нее, а потом жгут на помойке…

– Риторика, брат Паша, риторика, – вздохнул врач. – Вся наша жизнь… – махнул рукой.

– Но он мог жить, Федя, вот в чем дело. Мог…

– Мы сделали все, что могли…

– Все?

– Паша, только не надо себя казнить, – сказал врач Федя. – Если бы мы даже его и вытащили… Калека с пятнадцати лет?… Да еще в этой инфицированной жизни?

– Но и на помойке есть жизнь. – Мальчишки прыгали вокруг костра, кричали пронзительными голосами.

– Паша, ты устал. Иди, я подежурю, – сказал Федя.

– У меня голова, как орех, колется, – поморщился Павел. – Где Маша?

– А не гриппуешь ли ты, брат? – Открыл дверь ординаторской. – Машенька, ау?…

Павел оглянулся. Федя пожал плечами, жестом показал, что сейчас найдет медсестру, ушел. Павел продолжал смотреть, как горит костер. Валил удушливый, синий дым. Мальчишки весело и беззаботно бегали в нем. Дым уплывал в низкое мглистое небо; и казалось, что вместе с дымом исчезают и частицы юных, беспечных душ.

– Павел Валерьянович? – входила медсестра Маша.

– Да, Маша, что-нибудь… Голова… как колено… Грипп?

– Ага, минуточку. – Ключиком открыла стеклянный шкафчик. – Вот, новое получили… очень эффективное… – Нашла разноцветную упаковку. – Вы осторожнее… там инструкция…

– Буду осторожен, как минер, – усмехнулся Павел, взяв упаковку. – А если я унесу ее домой?… Жена гриппует…

Внимательно посмотрел на молодое, симпатичное, немаркое лицо девушки. Медсестра же села за стол, включила радио – хамовито и радостно работала станция «Европа плюс»; сказала:

– Пожалуйста-пожалуйста… на здоровье…

– Благодарю. – Направился к двери. Потом оглянулся. – Маша, у меня глупый вопрос.

– Что?

– У меня к тебе детский вопрос. Наверное, от переутомления.

– Да, Павел Валерьянович.

– А зачем ты живешь, Маша?

– Как это зачем? – удивилась.

– Зачем? – Был настойчив и странен.

Медсестра Маша на секунду задумалась (клокотало песенным штормом радио), потом усмехнулась, беспечно передернула плечами, ответила:

– Ааа, хочется!

По черной реке плавали ломаные острова льдин. За рекой лежал мертвый парк, покрытый подтаявшим снежным массивом. По влажному снегу трудно ходили лыжники. Чертово колесо, недвижное и стойкое, по-прежнему ржавело. Темнели скорлупы лодок.

Маша стояла на балконе; на плечах дубленка; курила.

Услышала громкий шум в прихожей – это после лыжной прогулки вернулись муж и сын. Громыхали лыжами, возбужденно переговаривались.

– Кто победил? – пришла Маша.

– Я! Я! Я! – закричал Ростик.

– И ничего подобного! Победила дружба, – говорил муж, расшнуровывая лыжные ботинки.

– Нет, я! Я! – Сын упал на спину отца, забарахтался на ней.

Маша, с мукой на лице, пошла в кухню. Тихо работало радио на волне «Европа плюс». Женщина вытащила на стол пакет с картофелем, взяла острый нож и принялась чистить грязные бульбы. Делала это механически, смотрела перед собой остановившимся взглядом… смотрела в себя и видела…

…нож остр в ее руках, легко режет картофель. Бурлит вода в кастрюле. Вкусно парит борщ. Появляется муж в спортивном костюме, в носках.

– Ой, как жратеньки хочется!

– Опять без тапок? – сердится Маша, – Сколько можно?…

– Машенька, я умираю от голода и от любви к тебе, – кокетничает муж.

– Ну, что от голода, верю, – соглашается жена. – А вот от любви?

– Я тебя обожаю, радость моя. – Подходит, опускает руки ей на плечи.

– Что это с тобой, радость моя? – усмехается Мария и делает резкий разворот, чтобы увидеть лицо мужа.

На лице мужа стынет улыбка, а в глазах – непонимание, удивление, а потом ужас.

– Ыыыы, – говорит муж и опускает глаза вниз.

Маша, с недоумением проследив за его взглядом, видит: нож по рукоятку пропал в беззащитном боку мужа.

Муж, обмякнув, валится на нее. Испуганно и тяжело дышит. Глаза уже закрыты.

– Тихо-тихо, – говорит Маша. – Несчастный случай. Ты же сам? Сам. Сейчас тебе будет хорошо. – Резким движением вырывает нож.

Теплая, гемоглобинная кровь хлынула из раны. Маша опустила мужа в лужу крови. Тот был уже бездыханен. Маша развязала свой кухонный фартук, бросила в лужу, ногой подбила тряпку к телу, точно желая остановить лужу… Обратила внимание на окровавленный нож в руке… Открыла кран, подставила под воду стальное лезвие… смотрела перед собой… смотрела в себя?

Бурлила вода в кастрюле. Вкусно парил борщ. Маша отмывала нож под струей воды. Вошел муж в кухню; был в спортивном костюме, на ногах домашние тапочки. Нюхнул воздух.

– Ууу! Умираю от голода. У меня в животе оркестр!

– Да? – спросила Маша со странной усмешкой. – Не трогайте дирижера, он играет, как умеет…

– Понял; меня нет. – Муж исчез.

Мария, продолжая улыбаться, взмахнула ножом, будто дирижерской палочкой, и вонзила его в полупустой пакет из-под картофеля.

В квартире было тихо, чисто и сумрачно. Покашливала гриппующая жена. Павел сидел перед елочкой и разбирал ее. Елочка осыпалась.

– Павлуша, – звала жена слабым голосом.

Быстро поднялся, прошел к ее комнате, открыл дверь. Жена лежала в тусклом свете ночника. На столике – лекарства, чашки, горчичники.

– Воды, будь добр.

– Конечно-конечно. – Взял чашку, заметил упаковку лекарства из больницы.

Поспешил на кухню; из чайника налил в чашку воды; вернулся в комнату. Жена распечатала упаковку, держала лекарственный шарик на ладони. Взяла из его рук чашку, бросила шарик в рот, запила водой.

– Спасибо.

– Больше ничего?…

– Нет-нет, я полежу-полежу…

– Если что… – Вышел из комнаты; снова присел перед елочкой.