Текст книги "Начни с начала"

Автор книги: Сергей Щипанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

9

Я опять схлестнулся с историчкой. А ведь раньше решил, что впредь не стану ее дразнить политически вредными высказываниями. Фигурировать в роли диссидента, мне не улыбалось. История такая дисциплина, в которой иметь свое мнение, тем более идущее в разрез с утвержденной доктриной, вообще не допустимо. Это я прекрасно понимал, поэтому добросовестно почитал перед уроком учебник. Предчувствие, что Елизавета вызовет меня отвечать, не обмануло. Я вышел и довольно монотонно доложил заданный урок. Речь шла о событиях лета 18 года. На этот раз я не позволил себе никакой отсебятины и что бы историчке не удовлетвориться этим, так нет, словно по чьему-то наущению, она стала задавать мне дополнительные вопросы.

– А, что стало с царем Николаем, – спросила она, между прочим.

Лучше бы ей не трогать эту тему! Я, конечно, не был убежденным монархистом, но помнил, как неприятно поразило меня, в свое время, то обстоятельство, что вместе с царем были убиты его жена и дети.

– Николай II был расстрелян вместе со своей семьей в Екатеринбурге, – ответил я ледяным тоном.

Историчке это явно не понравилось.

– Николай «Кровавый» был казнен революционным народом, – поспешила уточнить она с пафосом.

Тут у меня вдруг «отказали тормоза».

– Да, и вместе с ним были казнены: жена, четыре дочери, малолетний сын, повар, горничная и доктор.

Елизавета Владимировна от возмущения потеряла на мгновение дар речи. Данный факт ей, как преподавателю истории, был, конечно, известен, но то, что я вообще посмел говорить об этом, да еще таким тоном, вызвало у нее бурю негодования.

– Ты опять за старое, Петров! Рассуждаешь о вещах, в которых ничего не смыслишь! Тебе известна обстановка в стране в то время? Стоял вопрос о жизни или смерти Советской власти! Да, царскую семью и его прислужников расстреляли, но это была суровая необходимость! – гневно выпалила она.

Я опять невозмутимо, но твердо возразил:

– Убийство людей только за то, что они принадлежали семье царя и его окружению, без суда, вряд ли может оправдать даже революционная необходимость.

– Прекрати! – сорвалась на крик историчка и, обращаясь к классу, добавила:

– Как видно среди вас завелась паршивая овца, которая портит все стадо. Видимо пришло время принимать меры!

На перемене меня вызвали к директору. Этого следовало ожидать – моя выходка, по здешним меркам, подлежала безусловному осуждению. Но ни страха, ни раскаяния я не испытывал. Должен же человек, когда-нибудь, почувствовать себя свободным! Пусть даже так, наивно подставляя свою голову под удар. Да и что мне могли сделать – не упрятать же в психушку, как антисоветчика.

Директор Иван Иванович, грузный мужчина в очках находился в своем кабинете вместе с историчкой, когда я предстал пред его грозные очи.

– Значит, это и есть Петров? – спросил он сурово.

– Он самый, – вздохнув, ответила Елизавета Владимировна.

Мне учинили небольшой допрос. Я решил не выпендриваться и отвечал односложно: «да», «нет», или: «не знаю», «осознаю». Прозвенел звонок и историчка поднялась со стула.

– У меня урок. Можно мне идти?

– Да, Елизавета Владимировна, идите. Вопрос с ним, – директор кивнул на меня, – решим сегодня на педсовете.

– Мне тоже идти? – спросил я, дождавшись, когда за историчкой закрылась дверь.

– Подожди, – ответил Иван Иванович, затем снял очки, протер их платком и снова одел.

– Ты соображаешь, что делаешь, а? – продолжил он. – Антисоветчиков нам здесь только не хватало! Понимаешь, какие у тебя могут быть неприятности? А, мы? С нас ведь тоже спросят… Кстати, ты комсомолец?

– Нет.

Иван Иванович вздохнул облегченно. То, что я не был комсомольцем, очевидно, упрощало дело – в противном случае пришлось бы, наверное, подключать сюда райком. Было видно, что директор мужик не глупый, не этакий упертый большевик. Он вовсе не жаждал моей крови, хотя, естественно, не мог допустить, что бы в его школе заводились оппозиционеры.

– Так. Ладно, Петров, ступай. После уроков зайдешь в учительскую на педсовет. И подумай, хорошенько подумай!

На педсовете, с первых минут «слушаний» по моему делу, я понял, что оно будет спущено на тормозах. Выносить сор из избы, как видно, никому не хотелось. Когда историчка доложила собравшимся о моих «художествах», реакция большинства из них была в точности такой же, как и у моих сверстников. На меня смотрели словно на экзотического зверя – с удивлением и некоторой опаской, но без враждебности. Сама же Елизавета Владимировна была настроена уже не столь агрессивно. Она не стала сгущать краски и изображать меня воинствующим оппозиционером, так что, вместо «паршивой овцы», которую следует изолировать от «стада», я предстал перед учителями заблудшей овечкой, нуждающейся в наставлении на путь истинный. Меня не стали долго мучить. Постращав для порядка исключением из школы с «волчьим билетом», сиречь справкой о неполном среднем образовании и характеристикой, с которой «не возьмут даже в ПТУ» и, выслушав мои невразумительные объяснения, постановили ограничиться, на первый раз, строгим выговором и мерами общественного воздействия.

Я вышел из учительской с чувством какой-то брезгливой жалости к этим людям. Для них я был уродом, ненормальным, некой диковинкой. А что собственно произошло особенного? Просто человек высказал свое мнение. Но, что поделаешь, если говорить вслух о своих мыслях здесь было все равно, как появиться на улице без штанов.

Возле школы меня ожидала Лена.

«Бедная девочка, – подумал я, – не понимаешь, ты, что ли, что от меня теперь следует держаться подальше». Ей, похоже, это даже не пришло в голову.

– Ну, как? – спросила Лена с искренней тревогой в голосе.

– Постановили расстрелять, как врага народа, – бодро ответил я и, тут же, пожалел об этом.

Ей было явно не до шуток.

– Я серьезно, Валера! – чуть ли не со слезами сказала она. Такой Лену я еще не видел.

– Да все нормально, – постарался я успокоить девушку. – Поругали немного и отпустили. Сказали: «Больше так не делай».

– Ты все шутишь?

– Нет, серьезно. Объявили выговор и все.

– И зачем тебе это нужно? Зачем ты опять взялся ее дразнить?

– Ну, не буду больше, – отмахнулся я устало. Все это порядком мне надоело.

– Проводишь меня? – спросила Лена.

– Конечно.

По дороге Лена принялась меня вразумлять, повторяя почти слово в слово то, что я сейчас выслушал на педсовете: мол, мне нужно будет «поступать», а они могут дать плохую характеристику, или вообще вышибут из школы со справкой, вместо аттестата.

Ее рассудительность мне не понравилась, и я бросил раздраженно:

– Я что, не могу иметь своего мнения? Ты тоже так считаешь?

– Нет, можешь, конечно. Ты правильно сказал… Я тоже думаю – жестоко убивать невинных людей, тем более детей…но, нельзя же так.

Мне стало смешно и грустно одновременно. Везде здесь одно и то же – одно мнение для «кухни», другое для собраний.

– Ты права, – сказал я со злой иронией, – так еще долго будет нельзя.

Мы подошли к ее дому. Я, было, собрался прощаться, но Лена вдруг спросила:

– Ты проголодался? Хочешь, я тебя покормлю?

Я замялся.

– А твои домашние будут рады моему визиту?

– Дома никого нет, – без тени смущения ответила Лена.

Профессорская квартира на меня особого впечатления не произвела – я видал хаты и «покруче». Здесь все было, как и подобает в интеллигентном жилище – добротное и удобное, без напыщенности: в прихожей обои под кирпич, на стене пара гравюр – если не подлинники, то очень хорошие копии, под ними старинный прибор в медной оправе, барометр, кажется. Везде много книг, разумеется и в Лениной комнате тоже.

Лена проводила меня сначала в ванную – помыть руки, затем в гостиную. Пока она собирала на стол, я рассматривал тома, стоящие в большом книжном шкафу. Неплохая подборка: Брокгауз-Эфрон, дореволюционное издание, «Жизнь животных» Брема, разная классика. Профессор знал в книгах толк.

Через несколько минут Лена усадила меня за стол. Я удивился, как ловко у нее все получается – роль заботливой хозяйки была ей явно по душе.

– Ешь, – сказала Лена, усаживаясь напротив меня.

Она уже успела переодеться в цветастый халатик, в котором выглядела трогательно простой и домашней. Я действительно чертовски проголодался, поэтому не заставил долго себя упрашивать. Мне пришло на ум, что, глядя, как я ем, Лена мысленно представляет себе картину: усталый муж пришел с работы, а она – любящая жена, кормит его ужином. Повезет тому, кто станет ее мужем!

Закончив с едой, мы прошли в комнату Лены – уютное гнездышко с массой разных милых безделушек. Диван, застеленный ярким пледом, торшер, книжные полки, письменный стол и еще небольшой столик с магнитофоном, составляли убранство комнаты. Платье, которое Лена сняла, придя со школы, небрежно свешивалось со спинки стула – должно быть хозяйка не убрала его второпях. Вид этого предмета вызвал легкое стеснение у меня в груди. Сама Лена выглядела удивительно спокойной, не замечая, а может быть, просто игнорируя, двусмысленность ситуации.

– А где твои, на работе? – спросил я, обнимая ее за талию.

– Мамы нет, она в командировке, а у папы сегодня лекции во вторую смену, – обвивая руками мою шею, ответила Лена.

Затем произошло то, что должно было произойти. Все получилось просто и естественно.

10

В этот раз переход из прошлого не был столь мучительным, как прежде, а быть может мой организм уже настолько ослабел, что перестал остро реагировать на стрессовые ситуации.

Вначале была полная апатия, постепенно сменившаяся досадой по поводу возвращения в этот мир, где для меня не было уже ничего привлекательного, мир боли и отчаянной борьбы с неумолимо надвигающейся смертью. Я чувствовал, что положение мое безнадежно и конец – это лишь вопрос времени, которого, увы, осталось немного. Будущего для меня больше не было, осталось только прошлое, за которое я цеплялся, вопреки здравому смыслу.

«Начать все заново». Что имел ввиду, этот странный человек Анатолий Николаевич? Что он не договаривал, скрывал от меня? Его неожиданный интерес к моим видениям не был проявлением праздного любопытства. За ним крылось нечто другое, но что? Ответить на этот вопрос мог только сам доктор. Кто же он такой? С виду обычный, даже заурядный субъект, рядовой врач, каких тысячи… Нет, не походил Анатолий Николаевич на гения, владеющего секретом машины времени. Но, все же, неспроста он спросил: хотел бы я начать все заново; нет, неспроста.

Анализируя сейчас годы, прошедшие со времени окончания школы, я не мог бы сказать, что жизнь не удалась. Обычная, в общем-то, жизнь. В школе я учился, скажем, так, неровно, но в десятом классе взялся за ум и после школы поступил в институт с первого раза. Там я познакомился с Мариной, будущей женой. Мы приурочили свадьбу ко времени окончания учебы, гулял на ней весь наш курс. Года через четыре стало ясно, что брак не удался, но мы промучились друг с другом еще тринадцать лет. Правда, не все так мрачно было в нашей жизни – внешне мы выглядели вполне благополучной семьей.

Самым ярким событием в моей судьбе была встреча с Татьяной и наша сумасшедшая любовь, с тайными свиданиями и муками ревности. Связь длилась долго и вконец истерзала нас обоих. У Тани был муж, который ее обожал, но я знал – она уйдет ко мне, не задумываясь, как только я захочу. Я же тянул, пустив все на самотек. В конце концов, обстоятельства сложились так, что нужно было решать: или-или. Таня с мужем должны были уехать за границу – это означало, что нам предстояло расстаться навсегда, но я не решился, хотя и мог, удержать ее. Я тогда уже почувствовал признаки надвигающейся болезни и не захотел ломать ей жизнь.

Судьба не прощает нам нерешительности – упустив однажды, потом не поймаешь. Мы всегда думаем, что лучшее впереди, что никогда не поздно завершить начатое, переделать неудавшееся, найти утерянное, забывая о вечном – «мементум море». Только оказавшись у последней черты, я осознал, что не вернуть, не исправить ничего уже нельзя. И, вдруг, судьба подарила мне шанс попытаться все начать с начала, позволив соприкоснуться с тайной, разгадку которой знал, вероятно, только Анатолий Николаевич.

Я ждал его прихода, но ни в этот, ни на следующий день он не появился, а на третьи сутки я случайно узнал, из разговора медсестер, что Анатолий Николаевич Заболотный скоропостижно скончался от сердечного приступа.

11

В комнате было душно и тесновато, но весело. Под потолком горела большая, на пять ламп люстра, посреди комнаты стол, уставленный тарелками с закуской. Мы праздновали день рождения Лены Войтович – ей исполнилось семнадцать. Собрались девять человек гостей, плюс сама именинница и ее родители: папа-профессор и мама, тоже научный работник. Приглашены были все свои, одноклассники, только двух девушек, Лениных подруг, я видел впервые. Одна из них, тоже Лена, была какая-то скучная с виду и невзрачная, зато другая, Вика – очень даже ничего. Паша Скворцов сразу положил на нее глаз. За столом он оказался рядом с Викой, и теперь что-то нашептывал ей на ухо. Света Попова тоже присутствовала и выглядела, как всегда, великолепно. За ней ухаживал Эдик Горецкий, самоуверенный и язвительный больше обычного. Пришел и мой старый приятель Сека. Чтобы как-то загладить перед ним вину, – ведь ас, посидели за столом минут сорок и удалились смотреть телевизор. Сразу же исчезла, бывшая вначале, некоторая скованность. Из спиртного «предки» выставили только шампанское, но мы предусмотрительно запасись портвейном, и теперь втихаря попивали любимый напиток. Принесли магнитофон – огромный и тяжелый, словно чемодан, набитый кирпичами. Заиграла музыка, но танцевали вяло – еще не тот градус. Решив внести свою лепту в общее веселье, я предложил спеть чего-нибудь хором и поинтересовался, нет ли у хозяйки гитары.

– Ты умеешь? – удивилась Лена.

– Тренькаю немного.

Гитару я освоил, будучи в студенческом стройотряде – разучил несколько аккордов. Музыкант, из меня был не ахти какой, но под настроение мог, иногда, выдать. Инструмент нашелся. Перебирая струны и настраивая гитару, я спросил:

– Что будем петь?

Застольный репертуар у нас не был отработан, поэтому мне предложили выбрать на свое усмотрение. Я решил спеть «Где твои семнадцать лет?» Высоцкого – песня в какой-то мере отвечала поводу застолья и должна была расшевелить компанию. Ее никто не знал, разумеется, но я объяснил, что им и нужно-то повторять всего лишь одну и ту же фразу. Через минуту в ответ на пропетые мною строки: «Где твой черный пистолет?» и «Где тебя сегодня нет?», все дружно подхватывали: «На Большом каретном!». Песня имела шумный успех. Я опять оказался в центре внимания – девчонки смотрели на меня с явным восхищением, пацаны, с плохо скрываемой завистью. На волне успеха я исполнил еще две-три вещи из популярного репертуара времен моей молодости, а под конец, по просьбе именинницы – «Лирическую». К счастью, на этот раз, обошлось без вопросов относительно происхождения песни.

Пришло время размяться – стол сдвинули в сторону, и пошли плясать под магнитофон. Я несколько утомился и, решив взять тайм-аут, вышел на веранду подышать свежим воздухом. Там уже находился папа Лены. Это был вальяжный мужчина, с настоящей, «профессорской» внешностью и соответствующими манерами. Профессор курил, опершись о перила веранды. Увидев меня, он приветливо кивнул: мол, заходи, не стесняйся.

– Курите? – спросил он, обнаружив демократичность и современность в обращении с молодежью.

– Нет, – ответил я, и не соврал.

– Правда? Или меня стесняетесь? Я в ваши годы уже курил…

Профессор спохватился, что поступает непедагогично и добавил:

– Правильно. И не надо. Дрянная привычка.

– Вы ведь Валера, да? – сменил он тему. – Лена говорила мне о вас.

Я насторожился – что она могла рассказать обо мне отцу? Уж конечно не о том, что было у нас с ней. Может быть, о моих стычках с Елизаветой?

– Лена отзывалась о вас, как об интересном собеседнике, – продолжил профессор. – Вы куда думаете поступать после школы?

– Еще не решил окончательно, – уклончиво ответил я.

Из гостиной доносилась громкая музыка, поэтому я деликатно осведомился:

– Не мешаем вам?

– Нет, – отмахнулся Войтович, – мы с супругой хоккей смотрим.

Как бы извиняясь за несколько легкомысленное, для преподавателя вуза, занятие, он добавил:

– Я, знаете, так не интересуюсь… когда союзные соревнования, но чемпионат мира – другое дело! Болеем за наших. Вот, только в перерыве, покурить вышел.

Магнитофон в это время играл битловскую «Желтую подводную лодку».

– А, как вам современная музыка, нравится? – поинтересовался я, кивая в сторону комнаты.

– Эта? Ну… – профессор, очевидно, не хотел выглядеть ретроградом, давая нелестную оценку чуждой и не понятной ему музыке, поэтому уклонился от ответа, спросив в свою очередь:

– Это чье?

– Биттлз, – ответил я. – Через двадцать лет это будет считаться классикой.

– Вы так думаете? – удивился Войтович.

– Я знаю.

Профессор глядел на меня и не мог, очевидно, решить, кто перед ним: просто шутник, с не очень умной хохмой или самоуверенный нахал, строящий из себя провидца.

– Понимаете, – продолжил я спокойно, – я обнаружил, что могу довольно точно предсказывать будущие события.

– Хм, – буркнул Войтович, – и как далеко вы можете заглянуть в будущее?

Профессор сказал это тоном, в котором чувствовались одновременно ирония и досада – он явно разочаровался во мне, решив, что имеет дело с заурядным трепачом. Я же продолжал гнуть свое.

– Могу предсказать, что будет в ближайшие тридцать пять лет.

– Почему именно тридцать пять? Почему не сорок, например?

– Вы, конечно, не верите. Я бы тоже не поверил. Но, я могу доказать. Сейчас в матче первый период закончился?

– Да.

– А, счет?

– Ноль – ноль.

– Отлично, – сказал я.

Матч этот, наших со шведами, я хорошо помнил, поскольку в свое время был заядлым болельщиком.

– Хотите, я попробую угадать, как закончится игра?

– Интересно, – с сильным сомнением в голосе ответил профессор, – как же?

– Наши проиграют, три – один.

– Не может быть! – воскликнул Войтович. – Они у чехов выиграли! Со шведами уж как-нибудь справятся.

– Вот и проверим.

В это время на веранду заглянула Лена.

– Валера, ты куда пропал? Пошли.

Оказалось, что все опять подсели к столу, разлив по бокалам шампанское и портвейн.

– Тост! Валера, за тобой тост! – потребовала Света Попова.

Я взял бокал и нехотя поднялся – тосты никогда мне не удавались.

– Давайте выпьем за Лену, за ее семнадцать. Хотя женщинам не принято напоминать об их возрасте, сейчас, думаю, не тот случай. Лет через тридцать мы будем говорить: «Где мои семнадцать лет!». За тебя Лена, за твою молодость, красоту, за твое будущее! Как сказал один грузин: «Пусть будет здоровье, остальное мы купим».

Тост не очень понравился молодой компании. Вероятно, он показался им занудным, с неизвестно откуда взявшимися у меня стариковскими нотками. Я действительно вдруг почувствовал себя пришельцем, стариком, вторгшимся в этот мир, бесшабашной юности.

Выпив, все опять загалдели, не обращая на меня особого внимания. Я видел, что Паша Скворцов по-прежнему обхаживает Вику, Эдик – Свету, и даже Сека, молодец, непринужденно болтает с соседкой по столу. Лена подсела ко мне.

– О чем вы с папой говорили? – поинтересовалась она.

– Да, так. Ничего серьезного. О хоккее и музыке.

– О музыке? Вот никогда бы не подумала, что он ей интересуется. Хоккей еще, куда ни шло.

– Я попытался предсказать, как закончится сегодня матч со шведами.

– Ты и предсказывать умеешь? На картах гадаешь или по звездам?

Мне почему-то не хотелось шутить.

– Нет, я не гадаю. Я действительно знаю будущее.

– Откуда?

Не дождавшись ответа, Лена спросила:

– И мое будущее можешь предсказать?

– Могу.

– Лучше не надо, – передумала Лена, испугавшись моего серьезного тона.

– Да, тебе нечего бояться. У тебя все будет хорошо.

– Все равно. Лучше не знать заранее.

«Она права, – подумал я, – не стоит заглядывать в будущее. Оно может оказаться страшным, а изменить ничего нельзя».

– Давайте танцевать – предложила хозяйка и включила магнитофон.

Я посмотрел на часы – хоккейный матч должен уже закончиться.

Профессор ждал меня на веранде. Он был слегка возбужден и, увидев меня, воскликнул:

– Вы оказались правы! Поразительно, но даже счет вы угадали правильно!

– Вот видите.

– Как вам это удалось? Признайтесь честно – вы назвали счет наобум и угадали чисто случайно!

– Нет, – возразил я.

– Тогда как? Прикидывали шансы обеих команд, делали какие-то свои расчеты?

– Нет, конечно! Понимаете… как бы это объяснить. Я не делал прогноза, а действительно знал результат.

– Знали? Я тоже так подумал сначала… но игру показывали не в записи! Это была прямая трансляция, следовательно, результат заранее вы знать не могли.

Я понял, что зашел слишком далеко, но рассказать всю правду… Нет, он ни за что не поверит! Да и кто бы поверил!

– Извините меня… Владимир Александрович. – Я с трудом вспомнил, как зовут Войтовича. – Я не могу вам объяснить, откуда мне стал известен результат игры… Будущий результат. Вы мне не поверите… Сочтете меня шарлатаном, которому просто повезло угадать. Давайте, лучше я назову вам результаты будущих матчей.

– Неужели шведы возьмут золото? – спросил он, как истинный болельщик.

– Нет, – успокоил я его, – во втором круге наши победят: четыре – два.

– Вот как? Что ж, посмотрим. А кроме хоккея, можете что-нибудь предсказать? Какое-нибудь открытие в науке, или что-то из политики?

Что мог я ему ответить? О крупных научных открытиях мне не припоминалось, а политика… Расскажи я, что через двадцать с небольшим лет ни будет не только сборной СССР по хоккею, но и самого Союза, что бы он обо мне подумал? Рассказать о Горбачеве и Ельцине, об Афганистане и Чечне, о «Норд-Осте» и Беслане? После этого, в его глазах я мог выглядеть только злобным антисоветчиком, психом, место которому в «желтом доме».

Я покачал головой.

– Лучше не трогать эту политику…

– Наверное, вы правы. Бог с ней, с политикой. А в спортлото не пробовали играть?

– Попробую.

– Ну, желаю удачи. – Профессор направился в свою комнату, сказав на прощание:

– А, насчет будущего матча – проверим.

На веранду вдруг выпорхнула Света.

– Ты здесь, – немного насмешливо сказала она, когда Войтович вышел. – О чем болтаете с папашей? Знакомишься с будущем тестем?

Глаза у Светы блестели от вина, она явно слегка захмелела, хотя и выпила всего-то два-три фужера шампанского.

– Перестань, – оборвал я ее, и, чтобы сменить тему, спросил:

– А ты кого здесь ищешь?

– Никого. Просто сбежала от Горецкого – прилип, как банный лист. А Ленка твоя опять с ним танцует.

– Почему моя? Ну и что, что танцует! – ответил я раздраженно.

Мною опять овладели чувства неуверенности и досады. Зачем я здесь? Чужой, почти инопланетянин, что реально я могу? Дразнить историчку, показывать фокусы, угадывая результаты футбольных и хоккейных матчей, дурить голову девчонке, для которой это, может быть, настоящее глубокое чувство. Невозможно оставаться одновременно человеком двадцать первого века и быть шестнадцатилетним подростком здесь…

Мы стояли некоторое время на веранде и молчали, думая каждый свое, затем направились в комнату, но у двери Света резко обернулась. В ее глазах я прочел желание, почти приказ: «Возьми меня!». Уступая ее напору, я на мгновение потерял голову, обнял и стал целовать во влажные трепетные губы. Дверь за ее спиной скрипнула и, подняв глаза, я увидел бледное, искаженное болью лицо Лены…

«В этот мир ты явился незваным…».

Я знал – все будет так, как должно быть: Лена, после школы, уедет учиться в Москву и выйдет там замуж, мы с ней больше никогда не увидимся; Эдик Горецкий в начале 90-тых уедет в Израиль; Паша Скворцов со временем станет ворочать крупными делами и большими деньгами; Света закончит здесь университет и тоже уедет, куда – не знаю; Сека, удивительно, но тоже будет не последним человеком и сделает хорошую карьеру… Жизнь раскидает нас, как ветер прошлогодние листья.