Текст книги "Печать льда"

Автор книги: Сергей Малицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Вот и думай, – кивнул Орлик.

Задумался тарс, даже глаза прикрыл. Приложил на ощупь к отжигу магистерского меча обломки кинжала, завернул холстинку и побрел в дальний угол, в котором за тканью низкая дверка обозначилась. Уже согнулся перед ней, но обернулся, да темным, тревожным взглядом покупателей окинул.

– Пойду я, подумаю. Есть одна думка, только холодом от нее веет. Решиться еще надо поперек холода пойти. Ты, вельт, покажи пока парню мой товар, может быть, и сам что подберет себе, а я по-всякому за уговор один подарок ему сделаю.

Сказал и исчез. Хмыкнул Орлик, хлопнул Рина по плечу и пошел вдоль стен кольцами греметь, занавеси в стороны раскидывать. Тут младший Олфейн, который только-только хмель из глаз сгонять начал, рот и разинул. Первый раз за день гнусный взгляд Фейра Гальда из памяти выбросил. И хоть не слишком светло было в комнате, а все одно – как ослепило увиденное. Недаром Орлик назвал хозяйство Ханка лучшей оружейной Айсы.

А комната как бы не втрое просторнее оказалась! По одной стене лежали на широких полках да висели разнообразные мечи, топоры, кинжалы. Стояли в пирамидах копья, пики, секиры, алебарды и уж вовсе диковинные приспособления, вроде насаженных на древки тесаков. Полки напротив были плотно заполнены доспехами. Шлемы, кольчуги, кирасы, наручи, поножи, перчатки, жилеты, стеганки блестели металлом и кожей, отсвечивали разводами покрывающего их масла, исключая те из них, что были заботливо укутаны в холст. Вдоль потолка и по полу выстроились в два ряда щиты – маленькие и побольше, стальные и деревянные, окованные железом и обтянутые кожей. Короткая стена за спиной ощетинилась связками стрел, а та, в которой таилась низкая дверь – расправившими рога луками и спущенными самострелами.

– Да тут можно не одну дружину вооружить! – восхищенно воскликнул Рин, касаясь пальцами диковинного меча, не уступающего размерами подарку опекунши. Длинная рукоять заканчивалась усами гарды, через ладонь ниже по клинку были устроены усы поменьше, а дальше следовал сверкающий клинок, лезвия которого на две трети от рукояти изгибались мелкой волной.

– Можно-то можно, только смеху будет, – кивнул Орлик. – Всякий воин в той дружине будет, словно чужеземец на краю света. Ханк порой в ущерб торговле что-нибудь дивное готов прикупить, отсюда и выбор такой. Однако эсток твой хоть и оценил, но покупать не поспешил, видно, даже он не слишком готов Фейра Гальда гневить. Ты на фламберг не заглядывайся, ищи оружие по руке, и на доспех тоже не смотри, сейчас это нам никак не по деньгам.

– Обойдусь без доспеха, – гордо выпрямился Рин.

– И гордыню умерь, парень, – спокойно заметил вельт, перебирая на полке топоры. – Я-то знаю, почему тебе пришлось с отцовским доспехом расстаться, постыдного в том ничего нет. Если бы мой отец умирал у меня на руках, я бы тоже все с себя продал, чтобы его дни продлить. Понял меня?

Рин сглотнул терпкий комок в горле, кивнул. Ярость, которая готова была бросить его в жар, словно утихла сама собой.

– А ведь не обманул меня Ханк, – оживился Орлик. – Уж год прошел, а лучше того топора и той пики, что я выторговал у него, ничего пока у мастера не появилось. Ты-то что ищешь? Я так понял, что меч у тебя был прямым, заточен с двух сторон, длиной в полтора локтя, в опущенной руке касался земли острием. Так? Вот такой и ищи! Некогда руку под другой клинок подбивать.

– Не могу выбрать, – растерянно вздохнул Рин, – глаза разбегаются.

– Сейчас, – Вельт подошел к мечам. – Вот здесь у Ханка прямые мечи под одну руку. Скамские коротковаты будут, вельтские – больно широки, а вот тарские – в самый раз. Тарсы – испокон века воюют. Если бы не Пуща, и Скаму давно бы сгрызли. Только и обломали зубы о вельтов на севере, да об Айсу на юге. Вот! Выбирай!

Орлик выложил на стол три меча сразу. Прямые лезвия были одинаковыми по длине и ширине, но все же разнились между собою. У одного была широкая пята, другой вовсе обходился без нее, зато имел канавки по всей длине. Третий выглядел чуть массивнее прочих, но заточен с одной стороны полностью, а с другой только на треть длины. Рукояти приятно холодили ладонь серебряными насечками, гарды изображали козлиные рога. Орлик ощупал шары противовесов, поднял один меч к лампе. В серой глубине клинка заискрилась сумятица изморози.

– Литой, – покачал головой вельт. – Редкая работа! В самой Тарсии таких мастеров теперь всего три семьи и, похоже, по одному клинку от каждой Ханк имеет. А ведь лет по двести каждому мечу! Вот только кажется мне, что Фейра они не остановят.

– Фейра должен приятель твой остановить, а не меч сам по себе, – подал голос вернувшийся Ханк. – Хотя вооружить его надо. Хороший выбор вы сделали, кстати. Под твою руку, Олфейн, у меня лучше и нет ничего. Почти нет. Но прежде чем выбор делать, ответь, готов ли честью поручиться тайну хранить, если открою ее тебе?

Нахмурился Рин, оглянулся на вельта, а тот брови поднял да ручищи в стороны развел, мол – твоя честь, ты и решай.

– На тайну не напрашиваюсь, но слово свое всегда держу. А приятель мой старый, Камрет, всегда говорил, что всякий секрет как звено цепи, одно ухватишь – следующее само покажется.

– Камрет словно мудрость Айсы, – усмехнулся тарс. – Старый и маленький. Когда нужен – исчезает, когда не нужен – под ногами путается. Я из секретов цепи не собираю, а то звено, что здесь в свертке у меня, оно хоть и тайное, но что-то мне подсказывает, без него тебе собственную цепь никак не продолжить!

– Открывай сверток, – кивнул Рин.

– Ну смотри, парень, – согласился Ханк и откинул холстину в сторону.

Кинжал на столе остался да меч в ножнах. Обыкновенный скамский меч. Разве что рукоять у него была не деревянная, а из клыка морского зверя выточена. Да и подлиннее обычной – при желании и двум хватам место достанется. Вместо противовеса комель рукояти чуть расширялся и был подбит серебром. Стальные лепестки гарды смотрели в сторону клинка и почти на всю длину были обмотаны полосками кожи. Клинок скрывали деревянные ножны, ничем не отличающиеся от тех, которые некогда Рин часами выскабливал и натирал маслом в оружейной казарме. И в то же время отчего-то три роскошных тарских клинка рядом с неказистым на вид оружием показались стекляшками возле драгоценного камня.

– Вот. – Ханк подал Олфейну кинжал. – Длиной лезвия и хватом от твоего неотличим, но… – оружейник выдвинул из ножен четырехгранный синеватый клинок, – если и его переломит Фейр Гальд, тогда он не человек, а демон, чего, как говорят в Храме, вовсе не может быть! Так что будь спокоен. Это тебе в подарок за молчание о том, откуда у тебя взялся вот этот меч.

Ханк провел сухим пальцем по желтой кости, на которой были вырезаны крохотные лодки и люди в них среди бушующих волн.

– Не знаю уж, откуда меч, – удивленно вымолвил Орлик, – но вместо рукояти у него румпель от руля вельтской ладьи. Да еще и с наговором на удачу!

– Что подошло, то и приспособил, – усмехнулся оружейник. – Мог ведь и кусок весла отпилить. Или ты думаешь, Орлик, что мало у тарсов вельтских трофеев? Гарду взял от останков меча, найденного в Погани, даже окалину сбивать не стал, только полосками из шкуры желтого волка обмотал. Если уж эта сталь саму Погань пересилила, нечего ее переиначивать. Ножны купил за медяк у пьянчужки из дозорных. Проложил изнутри серебром, укрепил – подошли как влитые. А вот все остальное раздобыл еще тогда, когда сам ненамного старше твоего приятеля был…

Ханк ухватился за рукоять и вытянул клинок из ножен. Тут и Рин, и Орлик замерли. Долго смотрели на диковинное оружие, и было на что посмотреть.

В самом деле формой клинок почти повторял те, что лежали рядом, разве что чуть отчетливее расширялся на треть длины и плавнее сужался к острию, но его цвет… Он был цвета топленого молока, и только края лезвия отливали черным, словно при заточке неизвестный мастер снял желтоватую эмаль и обнажил до черноты вытравленный металл.

– Что это такое? – не понял Орлик.

Рин молчал в восхищении. Клинок вместе с желтоватой рукоятью казался одним целым и излучал странное ощущение покоя, словно обещал новому хозяину безмятежность и свободу.

– Эй! – повысил голос вельт. – Откуда это у тебя, приятель?

– Откуда товар и какой навар только купец и знал, да вот не сказал, – развел руками Ханк. – Однако кое-что скажу. Но помните: если что, я вам этот клинок не продавал и не видел его никогда. Он у меня уже много лет. Перекупил его у одного купца, что торопился убежать из Айсы. Есть у меня помощники, что диковинное оружие присматривают. Вот в те давние годы чуть ли не первый из таких и сказал, что принял один из купцов посетителя со свертком. Мальчишку какого-то, что ли – в сумерках дело было, – а отпустил без свертка, да сразу же собираться стал. Хотя кто ж в ночь из Айсы уходит? Я его только у заставы догнал. Догнал и… поговорил с ним по душам. Он мне этот меч и уступил. За хорошие деньги уступил, хотя ему самому он не слишком дорого достался, даже вовсе наоборот, но уж больно от страха купец трясся. Я его, кстати, с тех пор и не видел больше, перестал он в наши края наведываться. Многого он мне не рассказал, и я не слишком понял его, но вам без имен передам все, что услышал. Кто ему принес клинок, он вспомнить так и не смог, как ни пытался. Помнил только, что перепугался, как никогда, хотя незнакомец вроде бы даже голоса ни разу на него не повысил. Только дал понять, что если кое до кого дойдет слух об этом клинке, купцу тому не жить. Убедительно сказал, так, что купец поверил. И добавил, чтобы тот держал клинок в серебряной фольге, потому как без нее он словно факел для того неизвестного, что клинок этот ищет. И потребовал, чтобы купец, не разворачивая фольгу, отвез клинок к мысу Ветров, залил там его свинцом и в таком виде на глубоком месте в море выбросил. И заплатил ему за то десять золотых!

– Клинок отдал, да еще и приплатил при этом? – вытаращил глаза Орлик.

– Может быть, и не десять, но теперь уж и не вызнаешь, – пожал плечами Ханк. – Хотя на тот момент мне и в голову сомневаться не пришло. Тот, кто принес клинок, сказал, что хозяина его Погань забрала. Забрала и сожгла без остатка, только клинок и остался. И то сказать: ни рукояти, ни ножен не было, да и с лезвия я копоть не сразу смыл. Из чего он сделан, не скажу. Кайма темная по краю, если приглядеться, то ли наварена, то ли еще как нанесена. А может быть и вытравлена. Похож клинок на костяной, и вот даже зарубка одна имеется, – Ханк показал на едва заметную засечку у гарды, – только засечка эта уже была, а больше нет ни одной, хотя я этим самым клинком железный брусок пополам разрубил!

И по весу он хоть и легче стального, а все же тяжелее обычной кости. Так что, если это и кость, следует молить Единого, чтобы зверь с таким костяком до наших краев не добрался. Думаю, что он пострашнее Погани оказался бы. Я по тем временам на всякую тайну, как рыбец в Иске на сладкую наживку, бросался. Заплатил я купцу еще десять золотых, да предложил ему пустить слух, что ограбили его. Ну да он умнее оказался, вовсе в город не вернулся. А я несколько лет к клинку подойти боялся. А потом, как ножны подобрал да серебром обложил, все одно понял, что избавляться от него надо. Вы, кстати, первые, кто его видит. Даже мои домашние о нем не знают!

– Кем же напугал тот мальчишка, или кто он там, купца? – удивился Рин. – А теперь-то уж, если хозяина Погань забрала, да много лет прошло, вроде бы и страхов не должно было остаться?

– Фейром Гальдом он купца пугал! – отрезал тарс. – Купец хоть и не сказал, но я поименно всех горожан за многие годы перебрал, некем было больше его пугать! Не Поганью же. Поганью мы все пуганые. Фейр Гальд и теперь в добряки не записывается, а раньше его за глаза только и звали – Бешеный!

– Но он ведь его неминуемо увидит! – вскричал Рин.

– Ну и что? – пожал плечами Ханк. – Ты, парень, раньше времени им только не размахивай, а уж после мне не о чем печалиться будет. Если Фейр тебя посечет, ты уже ему ничего не расскажешь. А если ты его прикончишь, меня твое любопытство не затруднит. Я и сам ничего не знаю, кроме того, что сказал уже. Только мне кажется, что, кроме этой костяшки, ничто клинок Гальда не остановит. Другое дело, что ее еще подставить под его удар надо, вот тут я в твоей ловкости, парень, сильно сомневаюсь!

Глава 9
ДЖЕЙСА И ХАКЛИК

До самого дома Джейса шла молча. Арчик плелся сзади, привычно жалуясь на бедность, больную руку, холодный ветер на верхнем ярусе Водяной башни, куда приходится подниматься по узкой лестнице. Нет бы, ночевать прямо там, но окоченеешь на продуве, а спускаться-подниматься – ноги собьешь. А магистр Жам требует бить секунду в секунду, а песочные часы отсырели, по звездам удар не сверишь, небо затянуто тучами…

В другое время Джейса обязательно пожалела бы звонаря, тем более что была правда в его словах. Позвала бы Арчика в их с отцом каморку, угостила бы калеку дешевым вином и даже позволила бы любоваться собственным станом, пока суетилась у очага, разогревая нехитрое угощение. Но теперь что-то шло не так.

Нытье Арчика раздражало. Прогулялся бы по Медной улице и посмотрел, как сразу два медника ловко управляются каждый с одной рукой. У одного рука отсечена по локоть, а другой вовсе по плечо в Погани руку выжег. И ведь ни слова жалобы! Зажимают коленями заготовку, и знай себе выстукивают диковинные узоры, а то и насечки берутся на оружии делать.

К тому же, несмотря на солнечный день, осень брала свое, и Джейса озябла, даже попыталась на ходу прикинуть, что могла бы надеть поверх холодного платья, да вот куски соли в ладони с мыслей сбивали. Девчонка даже испугалась, что слишком сильно сжимает их, и взопревшая ладонь растопит магическое снадобье, но блеснувшие неровными гранями осколки были холодны и сухи, словно куски горного стекла.

Джейса по привычке улыбкой отвечала на приветливые оклики горожан, раскланивалась со степенными отцами и матерями зажиточных семейств, но мыслями оставалась внутри себя, там, где перемешивались в мутный вихрь ее сомнения: может ли она воспользоваться средством Храма или нет? В какой-то момент она утомилась от неясности и странной головной боли, в очередной раз поморщилась в сторону Арчика и отложила сомнения. Ничего не загадывая, просто так, для разнообразия решила подумать, а как бы она выполнила приворот, если бы все-таки решилась его использовать? И на ком следует испытать средство? Уж не на одноруком ли?

Джейса улыбнулась пришедшей в голову мысли, снова оглянулась на Арчика, но тут же отказалась от пробной ворожбы: звонарь и так не давал ей проходу, еще, чего доброго, последнюю руку на себя наложит. Отец тоже не годился, не нужно было Джейсе от отца привороженной любви, и обычной хватало. В любом случае требовался такой человек, чтобы и проверить наговор получилось, и неудобства в ее жизни не добавилось. Джейса еще некоторое время перебирала в голове знакомых горожан и незаметно для самой себя приняла решение следовать указаниям Хельда, хотя еще не призналась в этом даже самой себе.

На углу Серебряной и Магистерской улиц Джейса оставила Арчика и, даже не кивнув провожатому, побежала по узкой лестнице в каморку под крышей, которую двадцать лет назад выделил тогда еще молодой семье Шарба магистр Гардик. На лестнице воняло дымом – знать, хозяйка стражника Райлика сподобилась наконец растопить камин в двух комнатах на втором этаже. Джейса на мгновение представила, как подбросит осколок соли в питье соседу, но тут же вспомнила его тоскливые глаза, щипки, которыми он награждал ее, подкарауливая на лестнице, гнилостный запах изо рта и в ужасе зажмурилась. Да, осторожнее нужно быть с заговоренной солью. Кроме Райлика глотнуть питья может и его жена. На кого ее-то наговор развернет? А если еще три прыщавых сына Райлика к снадобью присосутся? Нет, все продумать и рассчитать следует, непременно все продумать и рассчитать!

В чердачной комнатке Шарба и Джейсы было не только не холодно, но даже уютно. Угли в очаге уже поседели, но не остыли, и в нависающий над жаровней дымоход все еще поднималось тепло. Джейса пошевелила крышку котла, уверилась, что сваренной с вечера каши хватит еще на день, проверила, полон ли воды кувшин с выщербленным горлом, встряхнула бутыль с вином, но хлеба в укрытой тканью корзине не нашла. Вздохнув, она завернула соляные осколки в тряпицу, спрятала их на груди, подвязала к поясу суконный кошелечек, в котором позвякивали медяки, и подошла к низкому окну. Продрогший и обескураженный Арчик видно только-только сообразил, что не угадал в этот раз с чашей теплого вина, и теперь понуро удалялся в сторону Водяной башни.

«Дура! – неожиданно подумала о самой себе Джейса. – Завтра надо выпросить тележку у Хаклика и отправляться на торжище за дровами. Однорукий, конечно, намучается с ней, но раньше никогда не отказывался помочь. Отнести, что ли, теплую лепешку ему на башню?»

На секунду Джейса замерла, прислушиваясь к себе, потому что мысли, которые возникали в голове, не пугали ее, но оставляли вкус удивления. Раньше она никогда не думала именно так, все ее прежние мысли и поступки были пропитаны необъяснимой радостью и музыкой, которая звучала вокруг нее сама по себе. Мелодия складывалась из ее дыхания, из стука стоптанных башмаков, из звуков города, шума ветра, дождя. Теперь же музыка исчезла, сменилась едва ощутимым шелестом убегающего песка. Радость осталась, но и она изменилась, стала другой.

Джейса посмотрела на клеймо, охватывающее запястье, и подумала, что серебряный браслет, который обещал ей за возможную благосклонность трактирщик с Водовозной улицы, неплохо бы смотрелся на темном фоне. Развеселившись от этой мысли, девушка вытянула из сундука теплый платок, который Шарб хранил в память о матери Джейсы, накинула его на голову, закутала плечи, подхватила на плечо торбочку из мешковины и побежала вниз по лестнице. В конце концов, она всегда успеет подумать о чем-то неприятном. Не лучше ли представить теперь, как через год Рин Олфейн очнется от наведенного любовного томления, увидит возле себя прекрасную богатую горожанку Джейсу Олфейн с очаровательным ребенком на руках и тут же влюбится в нее по-настоящему, потому что иначе просто не может быть.

Хаклик никогда не сетовал на судьбу. Разве что слегка обижался на нее, и то не из-за себя, а из-за хозяина. Тот несколько лет назад неожиданно получил удар, слег с отказавшими ногами и языком, а потом и вовсе превратился в медленно умирающее бессловесное существо, в котором почти ничего не осталось от старшего магистра вольного города Айсы. И это самое «почти ничего» постепенно и неотвратимо превращалось в ничто.

Еще Хаклик обижался на судьбу из-за Рина, своенравного мальчишки, из-за которого вечно стоял вверх дном древний дом Олфейнов. Но не по причине заносчивого характера и неугомонности парня (кто как не Хаклик видел, что под маской высокомерия и горячности бьется доброе сердце), а из-за пены на его губах, капель крови, выступающих из глаз, рта, носа, остекленевшего взгляда и ввалившихся щек.

Сколько раз Рин останавливал смертные судороги отца, удерживал его на краю жизни, вливал и вливал в него силы, пока силы не оставалось в нем самом. На краю жизни уже оказывался он сам, и запыхавшийся старик Камрет или травник Ласах оттаскивали его от страшного края с помощью снадобий и изощренных ругательств!

Сколько продолжалось сумасшествие, за время которого древнейший дом Айсы докатился до нищеты? Пять лет или шесть?.. Хаклик уже сбился со счета. Сначала были выкуплены снимавшими их купцами принадлежавшие Олфейнам четыре дома на соседней улице. Затем залы и коридоры родового особняка лишились древних айгских ковров. За ними пришел черед изысканной мебели. Были сняты со стен щиты, мечи, бронзовые блюда и шкуры редких зверей, кроме шкуры волка в комнате Рина, и то из-за того, что она оказалась подпорчена молью.

В конце концов, пришлось расстаться с медной утварью, почти всей одеждой и даже доспехами магистра. Остались только церемониальный меч, кинжал Рина, бронзовый ключ от ворот в проезде Водяной башни, тяжелая кровать, на которой обратился в пепел наконец-то отмучившийся Род Олфейн, и принесенные из сданной внаем большей части дома тяжелые лавки да пара топчанов.

На тризну по смерти старшего магистра Рода Олфейна, отделавшись поминальными подарками, никто, кроме Камрета, не пришел. И последние дни дом Олфейнов существовал только на эти подачки. Хаклик не говорил Рину, но в предыдущие месяцы тянул весь дом на остатки собственных сбережений. Долги Олфейнов достигли серьезной суммы, и даже продажа родового особняка не покрыла бы их. Большую часть долга составляли растущие день ото дня проценты, но Хаклик даже не пытался разобраться в хитросплетениях расчетов и мечтал только об одном, что Рин рано или поздно встанет на ноги и все поправит.

Хаклик не был рабом. Рабство в Айсе оставалось под запретом с момента основания города, но порядки сопредельных стран, пусть даже их воинства и пытались неоднократно штурмовать бастион некогда беглых рабов, постепенно проникали и в Айсу. Хаклик, как и тысячи подобных ему, считался наемным слугой, но не мог покинуть службу по собственной воле. И даже если бы хозяин распустил печать на его ярлыке, это значило бы только то, что он готов внести за слугу немалую подать в магистрат Айсы. После чего освобожденный должен будет немедленно покинуть вольный город, чтобы, скорее всего, сгинуть на чужбине от старости и нищеты или в Диком поселке либо Поганке от дубины ночного грабителя.

Хаклику не грозила даже подобная участь. Рин Олфейн не только не мог занять место старшего магистра, принадлежащее его роду, но и вступить во владение собственным домом. И все из-за того, что при попустительстве разжиревшего магистрата и с благословения Храма, собирающего немалую мзду с паломников, рвущихся увидеть клейменый огонь, это стало невозможным для изгоев, которые отказались проходить, как говорили храмовники, «освящение пламенем», и тем более для тех, кто не смог его пройти.

Одного не мог понять Хаклик: зачем новый порядок был нужен Фейру Гальду, которого не привечали в доме Олфейнов еще с трагической гибели его сестры – матери Олфейна, Амиллы Гальд. А в том, что закон об обязательном клеймении был принят под его давлением, Хаклик, как и большинство горожан, не сомневался. Разве не Фейр Гальд во всеуслышание объявил несколько лет назад, что, если уж Погань защищает Айсу, значит, каждый горожанин должен преклониться перед Поганью. Или не она источник процветания города? Более того, никогда данный закон не прошел бы через магистрат, будь в силе и здравии Род Олфейн. Пусть старший магистр и сам носил на запястье клеймо поганого огня, но отец Рина заболел, а потом и вовсе отправился в посмертное путешествие. Многое не мог понять старый Хаклик, который служил еще деду Рина Олфейна, но две вещи радовали его.

Первая радость заключалась в том, что Род Олфейн хоть и умирал тяжело и долго, но не приходил в сознание и не видел, что творил в его доме рассвирепевший Фейр Гальд. Не видел, как брат его жены, сопровождаемый десятком охранников, роется в ларях и сундуках и с криками о каких-то долгах приказывает вынести все, что Хаклик не успел продать, не гнушаясь ни глиняной посудой, не ношеной одеждой. Не видел, как Гальдовы служки заступами срубали в штольнях под домом едва зарождающиеся магические кристаллы и мазали своды вареной копотью, лишая дом Олфейнов даже надежды на воскрешение. Не видел, как перевернувший все в доме и даже простучавший его стены Фейр Гальд орал, брызгая слюной, и калечил магистерский меч, рубя каменные своды и неказистую мебель. Не видел, как он убил ударом сапога слепого старого кошака…

Второй радостью был Рин Олфейн. Как-то незаметно мальчишка превратился в мужчину, пропустив годы сладкого юношества. Рин несколько лет не отходил от отца. А когда в доме буйствовал Фейр Гальд, стоял, стиснув зубы у постели больного, и не вздрагивал ни от криков, ни от угрожающих жестов негодяя. Хотя уж те удары, что доставались бедному Хаклику, переносил так, словно Фейр Гальд избивал собственного племянника. А его дядя подходил к постели, видел на иссохшем пальце магистерский перстень и громогласно желал Роду Олфейну скорейшего освобождения от тягот земной жизни.

Зачем он снова и снова обыскивал жилище Олфейнов? Хаклик слышал, что и проданные дома, и сданная внаем часть дома не избежали той же участи. Что он искал? Неужели и вправду поверил в древнее предание, что старший магистр Айсы хранит некий ключ от ее колдовской неуязвимости? Неужели сам Хаклик за столько лет не прознал бы об этом ключе? В сердце он у него хранится, в сердце! А когда сердце перестало биться, верно уж перебрался ключ в сердце Рина Олфейна, куда же еще ему было перебираться? Разве может таинственный ключ, если и вправду существует на белом свете, найти лучшее вместилище? Разве недостоин быть продолжателем древнейшего рода Айсы молодой парень, который начал служить своему дому задолго до совершеннолетия? Который отдавал все силы на избавление отца от недуга, а оставшиеся тратил на долгие тренировки с мечом. Спасибо Грейну, неизменно притаскивающему свои старые, но еще крепкие кости в почти уже обреченный дом Олфейнов! Спасибо и Камрету, пусть Хаклик и недолюбливал старика, который тоже когда-то служил роду Олфейнов. Все-таки обучил старый болтун Рина многому, да и не раз тайком от парня подбрасывал Хаклику монету-другую. И уж явно его стараниями вернулся герб дома на дверь, который исчез оттуда, едва Род Олфейн обратился в пепел.

Хаклик с ужасом вспоминал тот день. Никогда он до этого не видел плачущего Рина. Но, когда слезы парня высохли, он неожиданно успокоился, отправил Хаклика объявить траур по отцу, назначить тризну и позвать Камрета. Двери дома Олфейнов украсили гирлянды желтой травы, собранной на окраинах Гнили, но так как тризна получилась бедной и малолюдной, то и траур вышел коротким. Сразу после тризны Фейр выставил на ступенях дома Олфейнов стражу и объявил во всеуслышание, что по окончании траура наведет порядок в запущенном и разоренном доме. А в последнюю ночь траура Рин Олфейн отправился на поиски опекуна.

Когда на следующий день Фейр ворвался в дом, Рин уже лежал в беспамятстве на привычном топчане, а Хаклик знал лишь о том, что опекун все-таки найден, и не смог сдержать довольной ухмылки, за что и поплатился, получив удар хлыстом по спине. На следующее утро Рин пришел в себя и отправился к спасителю Камрету, которому Хаклик уже был готов простить всю прошлую неприязнь. Фейр же, по слухам, безуспешно разыскивал надежно укрытого опекуна. К тому же и магистерский герб вернулся на дверь. Все понемногу начинало становиться на положенные места. Поэтому Хаклик запер дверь, за которой не смог бы поживиться даже нищий воришка, и отправился в пекарню к старому знакомцу Пурсу, где и встретил красавицу Джейсу.

Девчонка всегда вызывала у старика улыбку. Да и трудно было не улыбнуться самому, глядя на вечно улыбающееся существо, которое не могли расстроить ни нищета, ни жизнь впроголодь, ни пренебрежение Рина Олфейна.

В парня, Хаклик знал наверняка, Джейса была влюблена с детства. Еще малышкой она постоянно крутилась под ногами у Хаклика, а уж за мелкую монету или медовый леденец, а чаще всего бесплатно, готова была помогать ему с утра до вечера – мести пол, смахивать паутину, мыть стекла в окнах, чистить котлы и сковородки. Так что когда девчонка, уплетающая за обе румяные щечки столь же румяную булочку, предложила Хаклику помочь прибраться на кухне, старик с радостью согласился.

Всю дорогу красавица щебетала разные глупости. Показала клеймо на руке, пообещала, что Рин Олфейн обязательно в нее влюбится и она родит ему ребенка, который-то уж точно станет магистром. Сообщила, что сам настоятель Храма Хельд обещал помочь дому Олфейнов выпутаться из бед. Хаклик только качал головой и любовался очаровательной спутницей, не особенно прислушиваясь к тому, что она говорит.

Уже в доме он выложил свежий хлеб на полку и с поклоном принял поднесенный Джейсой кубок, как она сказала, с напитком любви и молодости. В кубке оказалась вода с едва различимым привкусом. Будь это вино, Хаклик и вовсе его не заметил бы, а тут поморщился, но Джейса радостно закричала «пей до дна!», и старик выпил. Неожиданно дыхание его перехватило, и с минуту он стоял, закрыв глаза и прислушиваясь к заторопившемуся куда-то сердцу, а потом открыл глаза и увидел Джейсу.

Она стояла напротив и смотрела на него с интересом. И Хаклику вдруг показалось, что ее волосы светятся. И ее глаза светятся. И ее щеки светятся. И нос. И губы… Светятся и зовут! Он почувствовал волшебный запах юности и совершенства и подумал, что так и не прикоснулся за всю долгую жизнь к собственному счастью. Так и не дотянулся до собственного цветка, все откладывал и откладывал, пока не отложил до предела жизни. И вот этот цветок, это его потерянное счастье стоит в двух шагах и кружит, и кружит, и кружит ему голову. Как же он мог жить без этих глаз, без которых невозможно прожить ни секунды? Как он мог оставить без прикосновений чудный стан и высокую грудь? Как он мог быть слепым и бесчувственным столько долгих лет?

На мгновение старик Хаклик перестал быть стариком. Его сердце забилось так сильно, как не билось с тех самых пор, когда крепкий молодой скам пробрался на дне торговой телеги к торжищу Айсы, потому что решил, что не станет рабом, даже несмотря на разорение его собственного отца. Его плечи расправились так же, как они были расправлены, когда Хаклик стоял с пикой в руке на стене Айсы во время последней войны с тарсами. Его плоть ожила, словно он вновь стал юным подростком, который подползал к тростниковой купальне, чтобы, рискуя нарваться на жестокую порку, разглядеть округлые тела жены местного скамского вельможи и его дочерей. И Хаклик протянул руки к удивительной и внезапно найденной им Джейсе, дочери звонаря Шарба, и попытался объяснить ей хоть что-то из нахлынувших на него чувств.

Но она отскочила назад. Отскочила с гримасою отвращения и ненависти. И сердце Хаклика разорвалось.