Текст книги "Пощёчина генерал-полковнику Готу"
Автор книги: Сергей Трифонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
8
В конце марта после военно-врачебной комиссии Гордеева выписали из госпиталя. Нога побаливала, но ходить он уже мог свободно и подумывал о начале тренировок в спортзале. Накануне выписки в канцелярии госпиталя он получил приказ о присвоении ему звания старшего лейтенанта и предписание явиться в автобронетанковое управление Ленинградского военного округа.
Алексей был удивлён и, чего говорить, просто обрадован, когда вместо старого обмундирования госпитальный каптёрщик выдал ему с иголочки новое, в том числе отличного покроя командирскую шинель. На петлицах алело уже по три кубика. А вот с хромовыми сапогами вышла загвоздка. Никак не удавалось натянуть узкое голенище на левую, туго беребинтованную ногу. Как ни старался, до боли, до слёз, никак не выходило. Алексей в отчаянии попросил каптёрщика позвать Олю. Увидев измученного красавца командира, она звонко расхохоталась. Оля смеялась так откровенно и искренно, что до слёз рассмешила каптёрщика с Алексеем.
– Ну, вот что, товарищ старший лейтенант, – приняла она строгий тон, – сейчас мы сделаем вам новую повязку.
Она открыла принесённую с собой санитарную сумку, достала ножницы, разрезала бинты на его ноге, удалила ватный тампон, компресс, быстро наложила новый и вместо бинта всё заклеила большим пластырем. Полюбовавшись содеянным, она достала из той же сумки пару грубовязаных шерстяных носков и натянула их на ноги Алексея.
– Вот так! – строго сказала она. – И не смей их снимать.
Прижимаясь к красавцу-командиру, она проводила Гордеева до ворот госпиталя, лукавой улыбкой отвечая на завистливые взгляды снующих по двору медсестёр и санитарок.
– Лёшенька, как только узнаешь о своём назначении, немедленно позвони.
– Слушаюсь, товарищ командир! – Алексей театрально вскинул руку к козырьку, потом схватил Олю за талию, поднял и поцеловал.
В штабе автобронетанкового управления округа немолодой подполковник с двумя орденами Красной Звезды вручил Гордееву медаль «За отвагу».
– Поздравляю, товарищ старший лейтенант. Идите в отдел кадров, там решат, куда вас направить.
Майор-кадровик, оторвался от документов, взглянул на Гордеева усталыми глазами, пригласил присесть. Полистав личное дело танкиста, сказал:
– Вы признаны ВВК условно-годным к строевой службе на период до полугода. Потом новое освидетельствование, и после него – окончательное решение. Могу направить вас временно в школу младших командиров автобронетанковых войск на преподавательскую работу.
Майор заметил, как скривились губы Гордеева, усмехнулся и продолжил с лукавинкой:
– Есть другой вариант.
Гордеев напрягся, весь подобрался, вытянулся в сторону кадровика.
– Приказом наркома обороны воссоздаются мехкорпуса, структурно состоящих из двух моторизованных и танковой дивизий. Главным образом в Особом Киевском и создаваемом Особом Западном округах. Дивизии начнут формироваться в июле – августе. Киевское направление нам неподвластно. А вот в Минск, в штаб окружного управления автобронетанковых войск, можем вас порекомендовать. Думаю, боевого офицера они с руками и с ногами сцапают. Тем более, сейчас вы отправитесь в двухмесячный отпуск по ранению. Как раз время и подойдёт. Ну, Гордеев, что выберем?
Гордеев встал, одёрнул китель, вытер платком вспотевший лоб.
– Спасибо, товарищ майор. Конечно, Минск.
Кадровик улыбнулся.
– Садись, сынок. В ногах, особенно раненых, правды нет. Ты вот что, сходи пока в столовую, на тебе талоны, а я тем временем подготовлю документы и сопроводительное письмо. Зайдешь через час. Давай, дуй в столовую.
Алексей спускался по широкой лестнице в столовую, непрестанно отдавая честь старшим командирам. На его лице играла улыбка, и, глядя на него, проходившие мимо и отдававшие ему честь командиры, тоже невольно улыбались.
Столовая была полупуста. Он отдал на кассе талоны, поставил на поднос тарелки с хлебом, борщом, макаронами с котлетой, налил из большого алюминиевого чайника остывший чай. Столик выбрал по старой курсантской привычке в дальнем углу большого зала столовой так, чтобы на виду были все, а он от всех вдалеке. Ел не спеша, но вкуса пищи не чувствовал, отвлекали бурей нахлынувшие мысли. «Спасибо майору. Классный мужик. Было бы здорово, если в новую дивизию начнут поступать новые тяжёлые КВ и средние Т-34. Силища! Не чета нашим старушкам Т-26, БТ-5 и БТ-7. Интересно, куда пошлют служить? Здорово, если на границу. Интересно, дадут роту или опять взводным буду?»
Алексей маленькими глотками пил чай и думал: «А как быть с Олей? Непременно в отпуске сделаю ей предложение. Потом уеду, обустроюсь, вызову её и поженимся. А как же быть с её учёбой? Ей ведь ещё три курса. Но ведь в Минске, или ещё каком областном центре Белоруссии, наверняка есть мединституты. Вот туда и переведётся. Но жить обязательно будем вместе. Это решено». Почесав затылок, он засомневался. «Кем решено-то? Только мною. А если Оля не захочет переводиться из родного института? Вот, Гордеев, то-то и оно. Не всё так просто».
Он остро почувствовал на себе чей-то взгляд. Неподалёку в одиночестве обедал высокий молодой человек в форме НКВД, внимательно поглядывавший в сторону Гордеева. Человек встал, убрал со стола поднос с грязной посудой и, подойдя, скрипучим низким голосом спросил:
– Гордеев? Алексей Гордеев?
Алексей сразу узнал его. Конечно, это был тот самый чекист, с которым три года назад Надя пришла к Дворцу культуры имени Кирова. Тот же прокуренный голос, те же холодные, стеклянные глаза и огромные кулачища. Только лицо постарело: кожа стала какой-то задубелой, под глазами образовались синеватые мешки, а на лбу и у висков – морщины. Только количество алых кубарей на краповых петлицах не прибавилось. Так и осталось по три.
Настроение сразу испортилось. Алексей встал, одёрнул новенький китель. С трудом сдерживая неприязнь, спросил:
– По какому поводу имею честь общаться с товарищем младшим лейтенантом госбезопасности?
– Да не по какому, – криво усмехнулся чекист, – так, думаю, узнаю, Гордеев ли это. Служу я здесь, в особом отделе управления. А ты, я гляжу, уже старший лейтенант. И вся грудь в наградах.
Он с трудом скрываемой завистью рассматривал гордеевские медали.
– За финскую?
– За неё. Ранен был. После госпиталя пришёл за назначением. – Алексей направился к выходу.
– Понятно. А Надьку-то арестовали в тридцать восьмом. Вместе с отцом и целой кучей её дружков.
Тон Ламзина был мерзкий. Будто речь шла о какой-то гопнице с Лиговки, а не о девушке, которой когда-то нравился этот ублюдок. Алексей отвернулся и, не прощаясь, стал подниматься по лестнице. Чекист бросил ему в спину:
– А Надька на допросах не выдала, что валандалась с тобой. И что твою мать знала. Берегла, видать, вас.
Алексей не обернулся, злой, со сжатыми кулаками, быстро поднимался по лестнице. «Сволочь, поддонок, – думал он. – Ведь сам, наверное, и пытал её, гад».
Получив в отделе кадров документы, а в кассе около четырёх тысяч рублей денежного содержания за четыре месяца (по тем временам огромные деньги), Алексей заехал на Садовую заказать столик в «Метрополе» на вечер. Увидев огромную очередь от центрального входа и завернувшую за угол, в переулок Крылова, он растерялся, но очередь занял. Дело было в том, что все заведения общепита кроме столовых, открывались в полдень. Если заранее не побеспокоиться, вечером на входной двери тебя ждала табличка «Мест нет». Тогда, кому было невтерпёж поужинать и потанцевать, приходилось приложить к ладони купюру – рубль, трёшку, а то и пятерку – и припечатать на стекло, показывая швейцару доказательство твоей потенциальной благодарности. Поэтому место «стража дверей» считалось «тёплым», «хлебным» и занимали её люди проверенные, в основном отставные милиционеры и чекисты.
Алексею повезло. Из центральных дверей вышел один из таких стражей, немолодой, высокий, крепкий, прошёлся вдоль очереди, решив, видимо, оценить свой возможный вечерний куш. Заметив командира с государственными наградами под расстегнутой шинелью, он подошёл и за руку вывел его из очереди.
– Пойдёмте, товарищ старший лейтенант, нечего вам тут делать, – пробасил швейцар.
Он провёл Гордеева в фойе ресторана, мягко подтолкнул к администратору, бросив, словно приказал:
– Героев обслуживаем без очереди.
Это был прекрасный вечер. Возможно, самый лучший вечер в пока ещё короткой жизни Гордеева. И не потому, что расторопный и весёлый официант резво метал на стол разнообразные закуски, мастерски наливал в бокалы шампанское, торжественно раскладывал по тарелкам горячее, отчего глаза Анастасии Петровны и Ольги выражали удивление, растерянность и даже некоторый испуг. И не от общего антуража огромного зала самого престижного в Ленинграде ресторана с позолоченной лепниной, дорогими велюровыми шторами, с белоснежными, накрахмаленными до хруста скатертями и салфетками, с блестящими тяжёлыми приборами хромо-никелевой стали… Конечно, всё это, а также хорошая живая музыка, тот особый, приглушённый, нераздражающий гул множества голосов, лёгкий звон посуды, создавали атмосферу праздника, причастности к иной, неповседневной жизни простых советских граждан.
Но для Алексея главное было в другом: он находился в компании двух очаровательных женщин – матери и Ольги. Он видел и чувствовал их радостное настроение, любовался их разрумянившимися лицами. Он был счастлив.
В тот вечер много танцевали. Анастасия Петровна, выглядевшая на десять лет моложе, была нарасхват. Мужчины то и дело подходили к их столику и просили у Алексея разрешения на танец с нею. С Ольгой танцевал только он. И во время одного из танцев сказал то, что стеснялся вымолвить за столом, при матери:
– Оленька, я люблю тебя. Выходи за меня замуж.
Ольга снизу вверх поглядела на него испытывающе, серьёзно и также серьёзно ответила:
– Обсудим это, товарищ старший лейтенант.
Вернувшись за стол, Оля объявила:
– Анастасия Петровна, товарищ старший лейтенант только что сделал мне предложение.
Гордеева улыбнулась, окинула лукавым взглядом молодых.
– И что же ты ответила товарищу старшему лейтенанту? – спросила она.
Оля положила свою руку на руку Алексея.
– Я согласна.
Мать положила на их руки свою.
– Я вас благословляю. Будьте счастливы.
9
Спустя три дня Оля познакомила Алексея со своими родителями. Молодой человек им понравился, и его вместе с Анастасией Петровной пригласили в ближайшую субботу на дачу в Комарово.
Апрельский день выдался солнечным, но было ещё прохладно. По ночам морозец сковывал лужи, на ветвях голых деревьев густо высыпал иней. В саду синицы доедали прошлогодние ягоды черноплодной рябины, а стайки воробьёв, радуясь ясному погожему дню, весело чирикали и копошились в неубранных осенью кучках сухих листьев.
В хорошо натопленном дачном доме военврача 1-го ранга Кузнецова собрался семейный совет. Родители Ольги тоже благословили молодых на совместную счастливую жизнь, но Иван Фёдорович так сформулировал родительское решение, хотя и назвал его всего лишь советом:
– Вы ещё очень молоды. Ольге необходимо завершить учёбу здесь, в Ленинграде. В вузах Белоруссии пока нет сильной медицинской школы. Алексей отправится к новому, пока ещё неизвестному месту службы. Ему потребуется какое-то время для вхождения в новые условия, для обустройства. Будем надеяться, что войны долго не будет, руководство партии и правительства работают над этим неустанно. Алексей будет приезжать в отпуск к нам, а Оля на каникулах к нему. Время быстро пролетит. Такой вот вам наш родительский совет.
Анастасии Петровне ничего не оставалось, как только поддержать эту позицию, отчего молодёжь сделала кислые мины. Людмила Аркадьевна, мать Оли, увидев набухшие глаза дочери, произвела тактический манёвр.
– Будем считать, что сегодня состоялась помолвка наших молодых, – заявила она с оптимизмом и подняла бокал. – Выпьем же за молодых!
На том и решили. Оля оставалась в Ленинграде, Алексей уезжал к месту службы.
Оставшуюся часть отпуска Гордеев провёл в спортзале, в массажном кабинете госпиталя, в Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина, на концертах симфонической музыки в Филармонии. Они с Олей часто ходили в кино, гуляли в зоопарке, ездили в Пушкин, Петергоф, Гатчину, Ломоносов. На время он освободил мать от хозяйственных обязанностей: ходил за продуктами в магазины и на рынок, готовил еду, мыл посуду, прибирал квартиру, стирал бельё. Трудился, как говорится, не покладая рук, а про себя бурчал: «Такому мужу цены нет. И швец, и жнец, и на дуде игрец. А ему всё бубнят: “Молод ещё. Рановато жениться”. Так до старости в холостяках и прокукарекаешь».
В конце июня с Варшавского вокзала поезд унёс Гордеева в Минск. В вагонах ехал в основном военный люд. Все друг с другом знакомились, старшие командиры отправлялись в вагон-ресторан, младшие доставали нехитрую снедь, наливали в стаканы коньяк, водку, вино (что у кого было), пили, закусывали, пели под гитару, много говорили, но никогда о войне. Запрет на эту тему, наложенный политорганами и особыми отделами, старались соблюдать. Понимали, всегда найдётся «доброжелатель», и тогда в лучшем случае грозит разжалование, в худшем – трибунал и лагеря.
Кадровики управления автобронетанковых войск Западного особого военного округа встретили Гордеева приветливо. Принимавший его подполковник весело и бесхитростно заявил:
– Давай, Гордеев, я тебя оставлю в штабе управления. Нам боевые офицеры нужны. Годик послужишь, мы тебя в академию отправим. А там, глядишь, скоро майором станешь, батальон получишь. Ну, как, по рукам?
Перспектива была, безусловно, заманчивая. Алексей заколебался, призадумался. В этот момент с шумом отворилась дверь, в кабинет, громыхая сапогами, ввалился крепко сбитый подполковник-танкист в новом мундире с двумя орденами Красной Звезды, медалями «За отвагу» и «ХХ лет РККА». Не здороваясь, он громовым голосом спросил кадровика:
– Документы для нас есть?
– Есть, товарищ подполковник, для вас всегда есть, – с усмешкой ответил кадровик, передавая танкисту толстый пакет.
Танкист расписался в журнале и, засовывая пакет в большой кожаный портфель, искоса взглянул на Гордеева.
– Кто такой? – непонятно кому адресовал он свой вопрос.
С минуту все молчали. Танкист на градус повысил тон:
– Я ясно спросил: чьих будет?
Было видно, кадровик не хотел раскрывать карты. Но грубоватый и настойчивый подполковник-танкист, видимо, здесь имел авторитет, и кадровик сдался.
– Старший лейтенант Гордеев, прибыл в наше распоряжение из Ленинградского военного округа.
Подполковник-танкист безапелляционно ткнул Алексея пальцем в грудь и словно прорычал:
– За что награды?
– За финскую, товарищ подполковник, – бодрым командным голосом ответил Гордеев.
Танкист повернулся к кадровику, коротко бросил:
– Беру. Давай документы.
Кадровик собрал документы Гордеева в один пакет и, пока танкист расписывался за них в журнале, спросил:
– Товарищ подполковник, а вы мнение молодого командира не желаете услышать? Возможно, он захочет служить в другом месте.
– Не желаю. Будь здоров.
Он взял портфель с документами и, подтолкнув Гордеева к двери, буркнул:
– Пошли.
Опешивший Гордеев, словно бычок на поводу, безмолвно вышел за подполковником на улицу. Яркое солнце ударило в глаза, осветило подполковника, и Алексей увидел, что перед ним вовсе не дремучий грубиян-солдафон, а вполне интеллигентный человек с умными, чуть ироничными глазами, большим чистым лбом, какие бывают у университетских профессоров.
– Честь имею представиться, – мягким баритоном произнёс танкист и вскинул руку к козырьку фуражки, – подполковник Зайцев Иван Иванович, начальник штаба 29-й танковой бригады. Вам представляться не надо, я успел заглянуть краем глаза в ваше личное дело.
Подполковник закурил и предложил немного пройтись.
– Вы, Гордеев, на меня не обижайтесь. Нечего вам, боевому офицеру, смолоду торчать в высоких штабах. Уму-разуму там не научат, командного опыта не приобретёте, новой техники руками не пощупаете. Вы уже знаете, идёт формирование новых механизированных корпусов. Наша бригада – основа для формирования танковой дивизии. Вот и поучаствуйте в новом, интересном деле. Дадим вам роту для начала. Обучите её, а там, глядишь, и батальон не за горами. По рукам?
Алексей оттаял, улыбнулся, крепко пожал протянутую руку.
– Вы один, без жены?
– Пока да.
– Ну и ладно. Тогда пошли, перекусим – и в дорогу. До Бреста путь неблизкий, триста пятьдесят вёрст без малого.
Они подошли к припаркованной у здания управления чёрной ГАЗ М-1, любовно именуемой «эмкой», забрали с собой водителя, спортивного вида сержанта-сверхсрочника, и направились в ведомственную столовую.
10
Погода стояла жаркая. Солнце трудилось вовсю, сжигало оставшуюся нескошенную траву, заворачивало трубочкой листву на деревьях и кустарниках, превращало почти что в порох мхи на лесных прогалинах. Чуть голубоватое небо было высоким и прозрачным. В его высях нередко появлялись ястребы и огромные коршуны, нарезавшие большие круги, высматривая на полях и лугах свою жертву. Грациозные аисты, захватившие придорожные вётлы, столбы, кровли водонапорных башен и все мало-мальски одиноко торчавшие возвышенности, сторожили свой молодняк в гнёздах, по-хозяйски оглядывая округу.
Когда миновали Неман и пересекли старую государственную границу СССР с Польшей, шоссе Минск – Брест стало получше. Началась Западная Белоруссия, в сентябре прошлого, тридцать девятого года, присоединённая к СССР. Подполковник Зайцев, устроившись на заднем сиденье, сразу за Минском уснул и сейчас сладко похрапывал, вызывая улыбки Алексея и водителя. Гордеев с жадным интересом рассматривал бывшие польские земли, примечал многое ему незнакомое. Бесконечно тянулись сосновые боры, изредка перемежавшиеся берёзовыми рощами, зарослями орешника, шиповника и ежевики, узкими участками золотистых ржаных и жёлтых рапсовых полей, лугами сеяных трав. В лесу нигде не увидишь сухостоя и валежника, хворост повсеместно убран.
Стали попадаться скрытые садами хутора. Крыши изб и хозяйственных построек повсеместно были крыты соломой, реже дранкой, и уж совсем редко крашеным металлом. В глаза бросались бедность и одновременно какая-то незнакомая советскому взгляду ухоженность, чистота дорожек, прибранность подъездных путей и пешеходных тропинок. На всех хуторах из труб поднимались узкие столбы дыма. «Странно, – подумал Алексей, – неужели в такую жару печи топят?» Как будто услышав его мысли, водитель, сержант Батрак, сказал ухмыляясь:
– Бимбер гонят, да хлеб пекут.
– А что такое бимбер? – спросил Алексей.
Водитель с удивлением взглянул на Гордеева.
– Так это ж ихний самогон такой, товарищ старший лейтенант, крепкий до чёрта. Кто из свеклы гонит, кто из картошки, из зерна, а кто побогаче – из сахара. Неужели не пробовали?
Алексей, смутившись, промолчал.
Нельзя сказать, что шоссе жило активной жизнью. В оба направления двигался в основном армейский транспорт: гружёные или с людьми ЗИСы и ГАЗы, мастерские, цистерны. Встречались шедшие в сторону запада дивизионы 122– и 152-мм гаубиц, сапёрные и понтонно-мостовые батальоны, фургоны медслужбы с большими красными крестами на брезентовых боках. Мелькали, сверкая чёрным лаком и требовательно сигналя, легковые автомашины армейского командного состава, НКВД, партийных, советских и хозяйственных работников. Изредка проходили переполненные, с настежь открытыми окнами рейсовые автобусы отечественной и польской марок. Основой же шоссейной жизни были многочисленные и разнообразные телеги, повозки, возы, груженные сеном, прошлогодней соломой, пиломатериалами, дровами, хворостом, армейские фуры и полевые кухни. Вся эта гужевая братия двигалась неспешно, занимала правую сторону шоссе, жалась к обочине, а зачастую и шла по обочине, поднимая огромные облака густой пыли.
Часам к семи вечера, когда злое июльское солнце легло отдыхать в западных просторах сосновых боров, въехали в Барановичи. Двадцатисемитысячный городок, половину населения которого составляли евреи, утопал в садах, густых зарослях сирени, боярышника, шиповника и чубушника, был окутан запахами цветов, жареного мяса, печёного хлеба и кофе. Повсюду попадались шинки, таверны, кабачки, трактиры, кофейни, кондитерские, чайные… По мощёным улочкам сновали торговцы пирогами, пивом, табачными изделиями.
У приезжего могло создаться впечатление, что в городке только и занимались тем, что пили и ели. Собственно говоря, так оно и было на самом деле. Владельцы и работники магазинчиков и лавок, мастерских по пошиву и ремонту обуви и одежды, мастерских и магазинов ювелирных и скобяных изделий, адвокаты, стряпчие большую часть времени проводили в шинках и других, как говорили в СССР, пунктах общепита. Там, за чашкой кофе или чая, стаканом бимбера или дешёвого вина, кружкой местного пива решались дела, проворачивались сделки, шёл обмен новостями, собирались и распространялись сплетни.
В одном из таких злачных мест, в шинке старого города, решил сделать привал проснувшийся подполковник. По всему, он тут бывал неоднократно, так как хозяин, пожилой еврей, одетый не по погоде в тёмного цвета шерстяную тройку, завидев вошедшего, поднял руки и эмоционально воскликнул:
– Господь праведный! Ты таки послал мне наконец пана полковника!
Шинкарь стряхнул грязным полотенцем со столика на пол крошки.
– Панам офицерам для начала бимбера или только покушать?
Зайцев, секунду подумав, ответил:
– Мне бимбера, ему, – он указал на водителя, – холодного лимонада, а ты, Гордеев, что пить будешь?
Не дождавшись ответа, продолжил:
– А ему пива.
Шинок был неопрятный. Пол устилал толстый слой опилок, стены обшарпанные, засиженные мухами старые литографии, давно немытые стёкла окон. Зато в шинке было прохладно и безлюдно.
Пиво оказалось холодным и приятным на вкус, а поданное жаркое – телятина и картофель, тушённые в сливках, – просто отменным. Пообедав, сержант Батрак, оставил командиров, пошёл охранять машину. Мало ли чего случится. Зайцев, допив остаток бимбера, удовлетворённый откинулся на спинку стула, закурил венгерскую контрабандную сигарету, пачку которых с загадочной улыбкой принёс шинкарь.
– Вы, Алексей Михайлович, не обижаетесь, что я на «ты» перешёл? Вы всё же в сыновья мне годитесь.
– Что вы, товарищ подполковник, мне так приятнее. Непривычно как-то, когда «выкают».
– Ну и ладно. Старайся, Гордеев, всё замечать, делать зарубки в мозгу. Проявляй бдительность, местным никому не доверяй, никому ничего не обещай, не выпивай с ними, остерегайся женской навязчивости.
– Как же так? Мы же их вроде как освободили, и теперь они такие же советские, как и мы! – с горячностью воскликнул Гордеев.
– Не горячись и не шуми так. Освободить-то освободили, но советская власть здесь ещё не окрепла, даже не укоренилась окончательно. Население мысленно живёт там, в несуществующей уже Польше, мыслит прежними категориями, побаивается нас, советских, особенно чекистов и военных, с опаской ожидает репрессий, всеобщей коллективизации, отмены частной собственности и экспроприации имущества. Западная Белоруссия буквально напичкана германскими шпионами и диверсантами, которые ждут своего часа.
– Вы считаете, что война с Германией неизбежна? А как же прошлогодний Пакт о ненападении, расширение взаимной торговли, постоянные заявления наших высших руководителей о дружбе с Германией?
Подполковник пристально поглядел на молодого командира, видимо, оценивая, пойдёт ли тот в особый отдел или нет.
– Знаешь, Гордеев, мне почему-то кажется, ты умный и порядочный человек. Да и награды твои говорят, немало хлебнул там, на финской. Мне не пришлось. После Испании послали учиться в Академию бронетанковых войск, а через полгода отозвали и направили в бригаду, с которой во время освободительного похода дошёл до Бреста. Там нас и расквартировали. А война, дорогой мой, обязательно будет. Не верь нашей трескучей пропаганде. Сталин ведь войны не хочет. Он отлично понимает, не готовы мы к войне. Испания, финская война, да и освободительный поход показали: Красная армия в техническом отношении слаба, танки наши устарели, ты и сам это знаешь. Мизерная часть артиллерии на мехтяге, не хватает автомашин, ещё много чего… Главное же – народ приходит в армию безграмотный, с техникой не дружит. И с командирами большая проблема. Причина, думаю, тебе известна. Будет война. – Зайцев тяжело вздохнул. – И очень скоро будет. Но, гляди, Гордеев, помалкивай, язык за зубами держи. Службу неси исправно, уши держи навостре, головой крути на триста шестьдесят градусов. Устанешь, захочешь пообщаться, заходи ко мне домой. Я один живу.
– Что так? – удивился Гордеев.
– Пока в Испании был, моя дорогая супруга к интенданту ушла. Сытой и спокойной жизни захотела. Да и бог с ней. Детей ведь всё равно нет. Так что заходи, не стесняйся.
