Текст книги "1937. Заговор был"

Автор книги: Сергей Минаков

Сергей Минаков
1937. Заговор был!

 
Дробь барабанную, сгущая с лязгом стали,
Ревел моторов гул над всей страной,
С плакатов и с трибун смотрел товарищ Сталин
И Ворошилов – «первый маршал» твой.
А из колонн, щетинящих штыками,
Кричали Тухачевскому «ура!»
И шли за рядом ряд железными полками
По Красной площади, чеканя шаг, вчера.
И барабаны били не смолкая,
Что «первый маршал в бой нас поведет»,
Что «мудрый вождь», наш вождь, товарищ Сталин
Всегда укажет верный путь вперед.
Сегодня враг не дремлет, нет покоя.
«Шпионами» заполнилась страна.
И тенью недоверия, конвоем
И страхом крепко скована она.
Мы высоко держали наше знамя
В тридцать седьмой, тревожный, страшный год.
Жестокая война была не за горами —
И «маршала-врага» «отправили в расход».
 

Глава 1
ПЛОДЫ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ И «ВОЖДИЗМ»

Несмотря на большое число более или менее научно-основательных исследований и публикаций, посвященных волне массовых репрессий, прокатившихся по СССР в 1936–1938 гг., появившихся в последние два десятилетия, проблема, по существу, так и осталась нерешенной. Особенно те ее аспекты, которые касаются «большой чистки», охватившей комсостав Красной Армии, особенно высший, накануне «большой войны». И в этом деле не оказала существенной помощи исследователям гораздо большая, нежели прежде, доступность следственных материалов и показаний обвиняемых на известных «московских процессах» 1936–1938 гг. В обилии этих материалов, похоже, некоторые исследователи, особенно публицисты, начинают захлебываться.

В контексте сказанного я не намерен анализировать книгу Ю.Н. Жукова «Иной Сталин», поскольку тема так называемого дела Тухачевского не является для автора центральной. Да и Жуков фактически не признает версии о наличии такого заговора и полагает его сконструированным по инициативе руководителя НКВД Н.И. Ежова. Таким образом, ответственность за уничтожение советской военной элиты возлагается не на Сталина, а на Ежова. Это, в общем-то, довольно старая версия, призванная все списать исключительно на НКВД. Но в таком случае Сталин предстает как совершеннейшее политическое ничтожество, которое простодушно доверилось новоиспеченному «железному наркому» Ежову, а тому удалось, образно выражаясь, обвести «вождя народов» вокруг пальца. Откуда же такое легковерие у чрезвычайно недоверчивого и умного Сталина, которого Ежов сумел превратить в свою марионетку? Но дело не только в этом.

И в исследуемом деле о «кремлевском заговоре», закодированном как «Клубок», Жуков почему-то полностью доверяется исключительно личным признательным показаниям Г.Г. Ягоды и его ближайшего окружения. Я отвлекусь от подробностей, в которых Ягода в своих показаниях описывал подготовку заговора, затем разработку плана «кремлевского переворота», называл персонально лиц, которые должны были его осуществить, включая и военные чины. С точки зрения механизма переворота все достаточно банально и, в общем-то, правдоподобно. Однако остаются без ответа главные вопросы. Каковы были основные и, что особенно важно, подлинные мотивы заговорщической деятельности Ягоды (если таковая и в самом деле имела место)? Что ни говори, но показания подследственного в тогдашних условиях ведения следствия не внушают уверенности в добровольности и 100-процентной достоверности признательных показаний подследственного, а объективность следствия и следователей если даже не во всех, то во многих случаях вызывает сомнения. Но, даже допуская полную достоверность показаний Ягоды, наивно было бы утверждать, что захват верховной власти в стране являлся для него самоцелью. Да и политическое положение «претендента» на власть, даже в результате успеха, задуманного заговорщиками переворота, оказывалось весьма зыбким.

Во-первых, Ягода по роду своей деятельности человек не публичный, так сказать, он не «вождь», а сугубо номенклатурная фигура.

Во-вторых, вряд ли популярность Ягоды, в основном с «отрицательным балансом», была столь велика, что могла соперничать с популярностью Сталина или Ворошилова. Публичная репутация у «вождя» НКВД, как и у самого ведомства, как внутри страны, так и в особенности за ее пределами была одиозная. А новая власть нуждалась, особенно на первых порах, в признании как со стороны собственного населения, принудить к которой его было очень трудно, так и за пределами СССР, а это было практически невозможно, если учесть, что аббревиатуры ВЧК, ОГПУ, НКВД были самыми неприемлемыми символами для западного общественного мнения и европейских политических и военных кругов.

Следовательно, в качестве альтернативного Сталину «вождя» СССР нужен был кто-то иной, но не Ягода. А.С. Енукидзе также никак на эту роль не подходил. Его давние функции, пользуясь дореволюционной государственной номенклатурой, – это должность «министра двора». Для управления страной нужны были общепризнанные лидеры, «имена», но также, чтобы эти лидеры обладали способностями, практикой и навыками управления государством, государственным хозяйством. Все сказанное выше не направлено на категорическое опровержение действительного наличия «кремлевского заговора», к которому были причастны Ягода, Енукидзе, «кремлевские курсанты» и т. д. Просто этот вопрос, пока не имеющий убедительного и достаточно обоснованного ответа, еще нуждается в более тщательном исследовании, что возможно при всестороннем анализе не только имеющихся следственных материалов.

Если бы действительно Ягода, так или иначе, захватил власть, то кто бы захотел с ним иметь дело за пределами СССР и сомнительно, чтобы его поддержала армия. В любом случае нужно было бы искать подходящую фигуру «вождя», приемлемого и для Красной Армии, и для зарубежья. Если искать такого «вождя» в партийной среде, то заявлять претензии на альтернативу Сталину могли Троцкий, находившийся в изгнании, или Пятаков. Если искать такого «вождя» в Красной Армии, то это могли быть Гамарник, Якир и Тухачевский. В любом случае это был не Ягода. Тогда зачем же было ему рисковать, организовывать переворот, чтобы уступить власть кому-то из названных выше, а затем нести ответственность за репрессивные действия, которых было достаточно много на его имени за конец 20-х – 30-е гг.

В материалах по «Клубку» фигурами, которые имели возможность организовать и провести «дворцовый переворот», были Енукидзе и Ягода. В их руках находились охрана Кремля и силы НКВД, способные почти без лишнего шума осуществить «тихий переворот» в Кремле. Однако еще раз повторюсь, им нужен был «вождь», популярная, влиятельная личность, которую бы приняли страна, армия и зарубежье. Вряд ли Троцкий для зарубежья был бы более приемлем, чем Сталин. Пятакова за рубежом не знали, а знавшие помнили его как троцкиста. Пятаков не был публичным «вождем», хотя и являлся хорошим хозяйственником. Он подходил к должности председателя правительства, но не главы государства. Бухарин был идеологом, но никак не главой государства, да и в глазах зарубежья он оставался большевиком. Единственной приемлемой личностью для зарубежья был Тухачевский. Он импонировал как раз тем, что фактически большевиком не был, и в этом все за рубежом были убеждены. Легенда о «красном Наполеоне» слишком глубоко засела в сознании не только русского зарубежья.

Впрочем, Ягода никогда не утверждал наличие связи с Тухачевским, как и не говорил о вхождении Тухачевского и других «генералов» в состав заговорщиков, готовивших «дворцовый переворот» ни в 1937-м, ни в 1938-м.

«Лично я связи с военными не имел, – показывал он на следствии. – Моя осведомленность о них шла от Енукидзе. В конце 1933 года Енукидзе в одной из бесед говорил мне о Тухачевском. Говорил как о человеке, на которого они ориентируются и который будет с правыми в случае переворота». На вопрос Ягоды, «завербован ли Тухачевский, Енукидзе ответил, что это не так просто, но вся военная группа ориентируется на Тухачевского как на будущего руководителя в армии, а может быть, и выше». Первый заместитель Ягоды, Г.Е. Прокофьев, на допросе 25 апреля 1937 г. также не дал показаний об участии в «кремлевском заговоре» Тухачевского. «Лицом, на которого больше всего обращал внимание Ягода и делал попытки сблизиться с ним, был Тухачевский». Однако дальше попыток сближения дело не пошло.

Во всяком случае, если «Клубок» и имел какую– либо перспективу, то лишь до начала 1935 г., пока Енукидзе контролировал Кремль. После его смещения, вывода из Кремля Школы ВЦИК шансы Ягоды на осуществление «тихого переворота» собственными силами значительно снизились, если вообще не стали призрачными.

В показаниях того же Ягоды и др. утверждается, что заговорщики рассчитывали на поддержку войск Московского военного округа, который возглавлял А.И. Корк. «В наших же руках и московский гарнизон Корк, командующий в то время Московским военным округом, целиком с нами».

Ю.Н. Жуков мотивирует свое доверие к сведениям о реальности «кремлевского заговора», «дело» о котором было закодировано в оперативной разработке под названием «Клубок» и о котором знал Сталин, тем, что подтверждение этой реальности «легко можно найти в нескольких документах». Далее он ссылается на показания Енукидзе, Ягоды, бывшего коменданта Кремля Петерсона, которые я анализировать специально не буду. Сколь бы ни был велик соблазн воспользоваться их содержанием, какие бы оговорки на предмет их абсолютной достоверности ни делались, они давались все-таки, так сказать, «из-под палки», в весьма специфических следственных условиях. Все-таки лучше обратиться к сведениям, которые могли сообщить те или иные лица в, так сказать, «свободном режиме». Ю.Н. Жуков ссылается и на такого рода документы. И это замечание заслуживает большего внимания.

В частности, упомянутый автор пишет, что «объяснение» «кремлевскому заговору» содержится «прежде всего в доносе, полученном Сталиным в первых числах января 1935 г. от одного из близких родственников – брата его первой жены А.С. Сванидзе, тогда председателя правления Внешторгбанка, сообщившего о существовании заговора с целью отстранения от власти узкого руководства, к которому якобы были причастны Енукидзе и Петерсон». Автор дает и солидную ссылку (правда, «глухую», без указания номера дела, листов его) на архив ФСБ.

Однако, как известно, реакция последовала незамедлительно: в скором времени, в том же январе и последующие месяцы, последовали оргвыводы и кадровые перемещения, в частности Енукидзе и Петерсона и др. Поэтому с так называемым «кремлевским заговором» было покончено. Убедительных и абсолютно достоверных оснований же считать к нему причастными тех ответственных, в том числе военных, лиц, которые были позднее репрессированы по обвинению в «заговоре», «измене», «предательстве», «вредительстве», со ссылкой на следственные показания Енукидзе и Петерсона, нет.

Смещение с должности командующего МВО Корка было обусловлено вовсе не его причастностью к этому заговору. Тому было несколько причин иного рода.

Одной из причин был случай, имевший место 5 августа 1934 г., когда начальник артиллерийского дивизиона Осоавиахима А.С. Нахаев ввел отряд курсантов, проходивших военную подготовку в лагерях, в расположение казарм 2-го стрелкового полка Московской Пролетарской стрелковой дивизии, дислоцированной почти в центре Москвы, и обратился к ним с речью. Ее содержание в пересказе свидетелей было приблизительно таковым:

«Мы воевали в 14-м и 17-м годах. Мы завоевали фабрики, заводы и земли рабочим и крестьянам, но они ничего не получили. Все находится в руках государства, и кучка людей управляет этим государством. Государство порабощает рабочих и крестьян. Нет свободы слова, страной правят семиты. Товарищи рабочие, где ваши фабрики, которые вам обещали в 1917 году; товарищи крестьяне, где ваши земли, которые вам обещали? Долой старое руководство, да здравствует новая революция, да здравствует новое правительство».

Поскольку курсанты были без оружия, после своей речи Нахаев отдал приказ занять караульное помещение полка и захватить находившееся там оружие. Правда, никто этот приказ выполнять не стал. Нахаева тут же арестовали. Его признали психически неуравновешенным человеком, что, в общем, соответствовало действительности. Его выступление выглядело бессмысленным, что, пожалуй, он и сам понимал, поскольку намерен был тут же покончить самоубийством, запасшись для этого ядом. Однако не успел исполнить свое намерение из-за стремительного ареста. Выступление Нахаева было, скорее всего, актом индивидуального протеста. В сущности, именно к такому выводу пришло руководство ОГПУ.

«Сегодня, – писал Каганович 5 августа 1934 г. в своем письме к Сталину, – произошел очень неприятный случай с артиллерийским дивизионом Осоавиахима. Не буду подробно излагать. Записка об этом случае короткая, и я ее Вам посылаю. Мы поручили Ягоде и Агранову лично руководить следствием. Утром были сведения, что Нахаев, начальник штаба дивизиона, невменяем, такие сведения были у т. Ворошилова. Сейчас я говорил с т. Аграновым, он говорит, что из первого допроса у него сложилось впечатление, что он человек нормальный, но с некоторым надрывом. Показания он дает туго. Ночью будет протокол допроса, и я его Вам пошлю. Тут необходимо выяснить, один ли он, нет ли сообщников? Ясно одно, что Осоавиахим прошляпил».

Однако с указанными выводами сотрудников НКВД (что Нахаев психически неуравновешенный человек) не согласился Сталин. В письме к Л.M. Кагановичу от 8 августа 1934 г. он писал по «делу Нахаева» следующее:

«Дело Нахаева – сволочное дело. Он, конечно (конечно!), не одинок. Надо его прижать к стенке, заставить сказать – сообщить всю правду и потом наказать по всей строгости. Он, должно быть, агент польско-немецкий (или японский)». В том же письме Сталин выразил недовольство действиями сотрудников ОГПУ. «Чекисты становятся смешными, – раздраженно комментировал он их поведение в отношении к арестованному Нахаеву, – когда дискуссируют с ним об его «политических взглядах» (это называется допрос!). У продажной шкуры не бывает политвзглядов. Он призывал вооруженных людей к действию против правительства, – значит, его надо уничтожить». Последней фразой, можно сказать, был уже вынесен приговор Нахаеву. Однако следует обратить внимание на заключительную фразу в этом сталинском письме: «Видимо, в Осоавиахиме не все обстоит благополучно». Это – уже подозрения в адрес Р.П. Эйдемана, с 1932 г. стоявшего во главе Осоавиахима, а в июне 1937 г. оказавшегося в составе восьмерки обвиняемых по так называемому «делу Тухачевского».

В ответном письме Сталину 12 августа 1935 г. Каганович всецело с ним согласился, сообщая также о проверке состояния казарм Осоавиахима, проведенной Н.В. Куйбышевым. В них было обнаружено много беспорядков, что лишь усиливало нарекания в адрес Р.П. Эйдемана.

Еще не получив указанное письмо Кагановича, Сталин в тот же день отправил своему корреспонденту (Кагановичу) еще одно письмо, в котором в связи с «делом Нахаева» уже выражает недовольство командующим МВО А.И. Корком. «Вызовите Корка и его помполита и дайте им нагоняй за ротозейство и разгильдяйство в казармах, – пишет он Кагановичу. – Наркомат обороны должен дать приказ по всем округам в связи с обнаруженным разгильдяйством. Контроль пусть энергичнее проверяет казармы, склады оружия и т. д.». 22 августа 1934 г. Политбюро ЦК приняло постановление «О работе Осоавиахима» с критикой этой организации и ее руководителей, которые получили взыскания за случившееся. Ворошилов решил наказать и командующего Московским военным округом Корка, с чем выразил несогласие Каганович, апеллируя к Сталину в своем письме от 28 августа 1934 г.

«При обсуждении вопроса об охране казарм т. Ворошилов поставил вопрос о снятии Корка, – писал он. – Сейчас т. Корк прислал мне лично письмо с просьбой поддержать его освобождение от поста командующего МВО. Я лично думаю, что вряд ли следует его освобождать». Следует обратить внимание на то, что в ответном письме от 30 августа 1934 г. Сталин согласился с мнением Кагановича. «Корка не следует снимать, – писал он и мотивировал свое мнение: – Дело не только в Корке, а прежде всего в благодушии и ротозействе, царящих во всех округах. Здесь округа подражают центру. Надо вздуть органы политуправления армии и особотдел, которые не подтягивают, а размагничивают людей».

Таким образом, «дело Нахаева» не предопределило дальнейший ход карьеры Корка. Он остался на прежней должности, и Сталин не усмотрел непосредственной ответственности командующего МВО за случившееся. Корк был снят с должности и переведен на руководство Военной академией им М.В. Фрунзе лишь 5 сентября 1935 г. Однако убедительных доказательств того, что его освобождение от должности командующего столичным военным округом было связано с «кремлевским заговором», нет. Пожалуй, более веским основанием послужило общее состояние боевой и профессиональной подготовки в округе.

Выступая на итоговом заседании Военного совета при наркоме обороны СССР 9 декабря 1935 г., 2-й заместитель наркома обороны М.Н. Тухачевский, оппонируя 1-му заместителю наркома начальнику Политуправления РККА Я.Б. Гамарнику, утверждал: «Я хотел бы в одном случае с ним не согласиться, в том, когда он сказал, что Московский округ вытягивается на одно из хороших мест. То, что я видел на маневрах, об этом не говорит». Гамарник попытался слабо возразить, уточняя свою оценку, что «Московский округ медленно выходит в люди». Однако Тухачевский продолжал, и довольно жестко: «Из всех округов, которые я видел, – утверждал он, – Московский округ самый худший, это совершенно бесспорно и безоговорочно. Московский округ несравненно хуже Украинского округа и Ленинградского округа. Так как Август Иванович Корк и т. Кулик находятся здесь, то при них можно говорить и неприятные вещи». Далее Тухачевский стал детально и аргументированно анализировать плохое состояние боевой подготовки в соединениях и частях МВО. Завершая часть своего выступления, посвященную МВО, Тухачевский еще раз подчеркнул: «Московский округ – резко отстающий округ. Я должен это сказать, будет ли на меня сердиться А.И. Корк или не будет, не в этом дело».

Таким образом, для снятия Корка с командования МВО были веские основания и военно-профессионального характера. Для этого совсем не обязательна была компрометация его какими-либо политическими «конспирациями». Эти факторы, видимо, были уже «притянуты» постфактум, когда уже развернулось «генеральское дело», а сам Корк оказался в числе первых по нему арестованных высших командиров. Следует добавить, что, несмотря на смещение с должности командующего МВО в сентябре 1935 г., Сталин все-таки согласился с присвоением Корку одного из высших персональных званий «командарма 2 ранга» в ноябре 1935 г. Это был несомненный признак его личного благоволения Корку.

Итак, все-таки не с «Клубка» стало «раскручиваться» дело о «военном заговоре». Я не стал задерживать внимание на загадочных самоубийствах и внезапных смертях не только М. Томского – он объяснил свой поступок в оставленном им предсмертном письме, из текста и контекста которого вовсе не следовала его связь с «Клубком». Остаются, на мой взгляд, загадочными внезапные смерти высокопоставленных офицеров Красной Армии в апреле – августе 1936 г. – высших авиационных командиров, известного летчика И.У. Павлова, заместителя командующего ВВС РККА А.К. Наумова, а также бывшего начальника штаба МВО ВА. Степанова, странным образом попавшего под трамвай как раз после ареста В.К. Путны, его бывшего начальника по 27-й стрелковой дивизии, и ряда других, менее известных и менее заметных военных. Возможно, эти события как-то связаны с «Клубком», но пока эта связь держится лишь на догадках и предположениях. Вопрос этот нуждается в тщательном прояснении. Быть может, мне удастся вернуться к этим вопросам в другой моей книге. Однако на сегодняшний день ясно одно: именно «большая чистка» в Красной Армии и являлась важнейшим фактором в полосе «массовых репрессий» второй половины 30-х гг. Вопрос, меня интересующий, заключается в том, что же вызвало это дело о «военном заговоре».

Если отвлечься от конъюнктурных политических, идеологических, персональных симпатий и антипатий, что сделать в полной мере чрезвычайно трудно и вряд ли возможно, и взглянуть на судьбу России (как бы она ни называлась, располагаясь на политической карте) в XX в., то перед нами обозначится грандиозная драма, переходящая в несравнимую ни с чем трагедию страны, народа и цивилизации.

Огромная евразийская империя, засомневавшаяся в своей непоколебимости в ходе Крымской войны 1853–1856 гг., стала явственно ощущать первые тревожные потрясения в начале XX в. и рухнула в 1917 г. Возможное ее крушение не исключалось задолго до катастрофы. Ни одна из элит России тогда не мыслила иного вектора ее будущего, кроме «имперского».

Перед натиском разного рода цивилизационных проблем – социально-экономических, политических, культурных и социокультурных, – надвинувшихся на Россию на рубеже XIX–XX вв., со всей очевидностью проявились ее уязвимые, слабые стороны: огромнейшая территория, малочисленное население, в большинстве своем элементарно неграмотное, неосвоенные три четверти ее имперского пространства и претензии на эти пространства соседей со всех сторон, кроме, может быть, и пока со стороны «студеного моря» – Ледовитого океана. Нужно было разрешить острейшую и противоречивую национально-государственную проблему – провести всероссийскую модернизацию и сохранить Россию и не только как пространство. Именно на этом направлении будущего России мыслилось обретение, наконец, давно ожидаемой социальной гармонии, материального достатка и духовной полноты всей страны, всего населения и каждого ее жителя в отдельности. Потом Н.А. Бердяев назовет это «русским коммунизмом». Быть может, именно в этом словосочетании выразилась так называемая «национальная идея», веками зревшая в недрах России, в сознании и подсознании ее народа и, наконец, реализовавшаяся в своих грандиозных и чудовищных масштабах, конечно же, претендовавших на «всемирность». Быть может, у каждого великого, так называемого «исторического народа» в разные времена зарождается подобная же грандиозная «всемирная идея», казалось бы, сулящая «всемирное спасение» в создании подобия «царства Божия на земле», в котором наконец-то и свершится таинство справедливости для всех и каждого. «Свобода, Равенство и Братство», начертанное на скрижалях Просвещения, размноженное на знаменах Великой Французской революции, обернулось равенством обезглавленных на гильотине, их братством в могиле и свободой героической и негероической гибели на полях кровопролитных сражений нескончаемых наполеоновских войн.

Но вернемся в Россию. Обновление ее в индустриально модернизированной «империи счастья», при любых подходах к решению этой проблемы, рано или поздно, так или иначе, должно было свестись прежде всего к неизбежной зависимости России от международной конъюнктуры, главным образом к радикальной модернизации ее оборонной системы. Именно этот фундаментальный фактор был заложен в основание Российской империи, под каким бы названием она ни существовала в прошлом и в будущем. Это – судьба России, если мыслить Россию традиционно-исторически. Эта историческая аксиома заложена и в основу материала и размышлений настоящей книги.

Проблема модернизации России со всей остротой обозначилась еще на рубеже XIX–XX вв. От ее решения зависели место и роль России в распределении и присвоении необходимой для ее населения доли мировых ценностей, создаваемых в условиях «индустриального общества».

Основополагающая ее предпосылка вырастала из исторически сложившейся диспропорции между огромной территорией и малой численностью населения, неравномерным его распределением. Это обстоятельство обуславливало опережающие темпы политической интеграции России и запаздывающий характер экономического освоения ее территории. Поэтому вопросы обороны государственного пространства России, имея первостепенную значимость, всегда диктовали создание политической системы, наиболее целесообразной в обслуживании обороны.

Оборонные проблемы России, обозначившиеся еще итогами Крымской войны, обострились во второй половине XIX в. Реализуя свои геополитические интересы в Иране и Средней Азии, Россия натолкнулась на экспансию Великобритании. Геополитическая напряженность между ними в этих регионах, «приглушенная» накануне и в ходе Первой мировой войны, возросла после 1917 г. Русско-японская война выявила угрозу российским территориям на Дальнем Востоке и в Тихоокеанском регионе. Брестский и Рижский мирные договоры (с Германией и Польшей) свидетельствовали о претензиях Центральной Европы (Германии и Польши) на ее западные и южные территории. Таким образом, поражение России в Русско-японской, Первой мировой войнах обнаружило несостоятельность ее вооруженных сил и обслуживающего их государственного механизма. Неудача «революционной наступательной» советско-польской войны 1920 г. показала необоснованность надежд на перераспределение мировых ценностей посредством «мировой социалистической революции» и снятия, таким образом, проблемы «национальной обороны». Оборонные проблемы и необходимость для их решения эффективного политического и социально-экономического механизма, в силу отмеченных выше обстоятельств, значительно осложнились. Они оказались в зависимости от темпов демографического и социально-экономического освоения азиатской части России-СССР и требовали создания там новой индустриально-промышленной базы.

С 1921 г., т. е. с окончания основных боевых действий на европейской части Советской России, проблему индустриализации приходилось решать:

– при меньшей численности населения;

– в ухудшенной геополитической ситуации;

– при сокращении достаточного числа квалифицированных специалистов;

– в условиях финансово-экономической бедности;

– при отсутствии боеспособной, технически оснащенной армии.

Для модернизации, таким образом, необходимо было:

– обеспечить демографический рост;

– создать собственную индустриальную базу машиностроения (в том числе транспортного и сельскохозяйственного);

– развить транспортную сеть и систему связи;

– повысить эффективность сельского хозяйства и, освобождая от избыточного населения, повысить его товарность за счет механизации и укрупнения хозяйств;

– демографически и социально-экономически освоить азиатскую Россию, создав индустриально-промышленную базу в Сибири и на Дальнем Востоке;

– организовать новую, технически оснащенную оборонную систему.

Для решения указанных задач необходимо было изыскать огромные финансовые средства.

До 1917 г. модернизация осуществлялась преимущественно на основе привлечения иностранного и вообще частного капитала благодаря проведенной С.Ю. Витте финансовой реформы и относительной стабильности самодержавной власти русского царя. Хотя государство влияло на распределение капиталовложений, однако контролировало их использование лишь отчасти, главным образом в оборонной сфере (преимущественно в строительстве флота) и в железнодорожном строительстве. В этот период индустриализация и модернизация сельского хозяйства (реформа П.А. Столыпина) проходили в относительно «мягких» эволюционных формах, рассчитанных на длительное время, но достигли заметных успехов. Однако в таком подходе к решению проблемы модернизации крылась и определенная опасность, в ходе Первой мировой войны ставшая решающей предпосылкой крушения Российской империи. Оказавшаяся в финансовой зависимости от стран Антанты, в значительной мере благодаря этому обстоятельству втянутая в войну, не будучи в полной мере к ней готовой, к 1917 г. Россия исчерпала свои политические и социально-экономические возможности.

Вспыхнувшая в 1917 г. Русская революция решала проблему индустриального отставания России от стран Запада и США посредством «революционного перераспределения» мировых ценностей в ходе «мировой социальной революции». Залогом ее успеха представлялась победа «социалистической революции» в Германии и «социалистический альянс индустриальной Германии и аграрно-сырьевой России».

Крушение «мировой революции», совпавшее со смертью Ленина, предрешившее падение ее наиболее видных «вождей» Троцкого и Тухачевского, вывело на политическую авансцену внутри Советской России Сталина, выдвинуло на первый план проблему выживания «одинокого социалистического государства» в СССР за счет внутренних социально-экономических ресурсов. Эти обстоятельства вновь обострили проблему модернизации России-СССР.

Первый план социалистической индустриализации ГОЭЛРО был разработан под руководством М.М. Кржижановского и принят в 1920 г. Он предусматривал в условиях аграрной России с разрушенной промышленностью мобилизацию ее наиболее дешевых природных источников энергии, прежде всего речной. Планировалось строительство каскадов больших и малых гидроэлектростанций (ГЭС) на больших и малых реках России.

Предложенный в 1921 г. Лениным и разработанный Н.И. Бухариным вариант индустриализации, не отменяя ГОЭЛРО, предполагал внедрение ее на рыночных основах НЭПа и в интересах прежде всего той части сельского населения, которая обнаружила способность организовать экономически наиболее эффективное сельскохозяйственное производство.

Бухарин отдавал предпочтение развитию прежде всего легкой промышленности и ее индустриальной базы, обеспечивающей потребительские запросы мелкого товаропроизводителя (крестьян, мелких торговцев и пр.). Он утверждал необходимость проведения индустриализации на основе НЭПа и сравнительно медленными темпами, находя причины экономических трудностей СССР не в НЭПе как таковом, а в политических ошибках, допущенных Сталиным и его сторонниками, прежде всего в политике цен.

К концу 20-х гг. НЭП не справился с проблемой. В 1925 г., на XIV съезде РКП (б), были приняты принципиальные установки на «форсированную социалистическую индустриализацию». Превращение СССР в индустриальную державу, самостоятельно определяющую свою долю в производстве и присвоении мирового продукта при отсутствии финансовых средств и рыночного механизма их накопления, предполагалось на принципах внеэкономического принуждения внутри страны и государственной монополии внешней торговли. Для этого требовалось поставить под контроль государства всю экономику, все сферы управления, идеологии и пропаганды, используя жесткие карательные меры.