Текст книги "Белый враг"
Автор книги: Сергей Григорьев
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
– Ты что это? – сердито встретил он Репья – я инда охрип, кричавши.
– Беда, брат, чуть не заплутался.
– Домой-то как теперь? Гляди, уж вечер…
Репеёк осмотрелся и только тут увидал что смеркается. Даль просеки алела.
Когда мальчишки пригнали лошадей к вагону взвода, отец Линька Бехтеев, стоя в двери, сбил с головы сынка шапчонку, потом ухватил крепко за волосы и втащил в вагон. Линёк зашипел от боли гусем. Злобно глядя на Репья, Бехтеев закричал:
– Бить тебя некому, заводило проклятый! Безотцовщина дырявая!
– Как некому бить? – весело подхватил один из мужиков, черный в вязаном, жилете, – бить это есть кому всегда!
Он дал Репью крепкою ладонью под затылок. Репеёк ткнулся и поцеловал своего коня меж ушей, в глазах его зарябило… из носа хлынула кровь.
Второй раз мужик промахнулся. Репей юркнул в вагон меж его ног. Мальчишки оба, Репеёк и Линь, забрались скоренько подальше от гнева, на верхние нары, повалились там в углу и, проливая слёзы, молча тыкали друг друга в бока кулаками…
– Идите, хлопцы, кашу с маслом есть, – крикнул им Старик.
VII. Голый лед
Всю ночь по крыше вагона стучал мелкий дождь, а к утру ударил крепкий морозец с сильным ветром.
Репеёк проснулся и пощупал нос; Линь ему подмигнул:
– Что, брат, клюнул, – прошептал он. – Нос-то у тебя картошкой. Как он тебя двинул!
– А у тебя никак на маковке плешина стала? Ка-ак он тебя!
– Ладно, сочтемся. Слыхал, что говорил вчера Старик? Сто верст итти нам лесом да степью, разоренным местом. Линию попортило, а по ней Харьков с Киевом говорит…
– Кто попортил?
– Старик говорит, белый враг всю линию может повалить. Исправлено-то было кой-как. Вот мы и пойдем на белого врага.
– Полно врать-то. На то есть Красна Армия.
Кто-то дернул снизу за ногу Репейка.
– Что вы там шепчетесь, как раки в решете. Вставать! Пора в поход на белого врага, – смеясь мальчишкам, говорил Старик, – берите ведра за водой.
Мальчишки вскочили, выглянули из вагона и враз ахнули.
– Чего это, сон что ли? – спросил Линёк Репья, отводя глаза в сторону.
– Вот он белый враг-то! – закричал Репей, поглядывая кругом, – не сон, а сказка…
Вчера перед вагоном вечером торчали вверх прутьями кусты акации под серебристым инеем. Теперь каждый прутик стал стекловато-белым бревном толщиною в руку.
Одни прутья, сломанные тяжестью, висели вниз, другие склонились дугами к земле.
Вчера был около путей сквозной решетчатый железный семафорный сток с крылом. Теперь на его месте стоял в три раза толще сплошной, словно из сахара вылепленный, корявый ствол. Вершину семафора с крылом так облепило беловатым льдом, что нельзя было разобрать ни фонаря, ни блоков, ни цветных стекол, ни крыла, – все превратилось в безобразную белую шишку.
Телеграфные столбы, вчера чуть опушенные инеем, теперь были совсем белы и тоже вдвое толще, чем вчера. А провода провисли меж столбами белыми канатами толщиною в руку взрослого человека…
Колеса вагонов сплошными белыми кругами. Земля покрыта льдом.
– Гляди, Репей, как стрелочник идет:..
От станции к водяной колонке шел стрелочник, не подымая ног; он размахивал на каждом шаге небольшой охапкой дров, покачнулся и упал навзничь, обняв дрова. Попробовал встать, ноги разъехались, – он снова повалился. Дрова рассыпались. Мальчишки захохотали. Стрелочник бранился.
– Годите, хлопцы, зубы скалить. Берите по ведру – марш по воду к колонке, – сказал Старик…
Репеёк и Линь схватили по ведру и спрыгнули с вагона. Сначала им показалось весело скользить и падать, гремя ведрами, и шуткой добежать по ледяной коре до колонки за водой.
Но гололедица не то, что разом застывший за ночь зеркально пруд. Уж стрелочник добрался до облепленной снегом колонки, растопил под колонкой печурку, а мальчишкам было до колонки далеко, Легко катились сами ноги с горки вниз в канаву, но потом приходилось взбираться на обледенелую бровку, и, гремя ведрами, Репей с Линьком не раз упали и скатились вниз, прежде чем одолели, ползя на четвереньках, горку. Пока мальчишки добрались до колонки, она на их глазах похудела, – из сахарно-белой стала чугунно-черной.
Добравшись до колонки, мальчишки взмокли и тяжело дышали. Линёк нацедил воды. Репеёк медлил и думал:
– Ну-ка, посмотрю, как ты пойдешь.
Линёк ступил с ведром воды на гололедь и сделал несколько шагов.
– Ни в жизнь не дойти. – Не успел промолвить стрелочник этих слов, как Линёк взмахнул левой рукой и повалился на бок; уронив, пролил ведро. Стрелочник хохочет. Линёк встал, вернулся и снова нацедил ведро из крана.
– Ты этак, хлопчик, всю воду у меня выцедишь, – посмеивался стрелочник. – А ты что же, ну? – спросил он Репейка…
Вот что, дядя, мне воды не надо: ну-ка выдвини зольник…
– Эге же! Ты не дурень…
Стрелочник выдвинул из поддувала колонки коробку, полную горячею золой. Репеёк подставил ведро:
– Сыпь!
С ведром золы Репеёк ступил на лед, посыпав перед собой узенькой полоской.
За Репейком на зольную дорожку вступил с ведром воды Линёк. Так они и добрались до вагона, не упав ни разу.
Когда мальчишки вскипятили чайник, мужик в вязаном жилете достал из сумки большую темную кокурку, разломил ее пополам и дал Линьку, и Репью, примолвив:
– Снедайте на доброе здоровье. Я ж вижу, що ума у вас прибыло. У тебя батька дурь вечор вытряс, да из тебя добрый человек повыбил. Снедайте, дай вам, боже, що гоже, а що не гоже, того не дай, боже.
Стоило большого труда скатить с платформы фуры и двуколки, обмерзшие и примерзшие к платформе, погрузить в них инструменты, вещи и припасы… Репей с Линьком выгребли из вагонной печки золу и посыпали ее вокруг вагонов – стало легче ходить. Мужики привели лошадей из станционного сарая, где они стояли ночью, и запрягли. На прощанье наскоро надергали сена из стога и, провожаемые руганью начальника полустанка, тронулись в путь по обледенелой просеке. Лошади скользили некованными копытами и то и дело падали на колени, – их приходилось поднимать, вытягивать двуколки из рытвин заросших колей. Репья и Линька посадили было на двуколку, – но скоро они спрыгнули на землю и пошли, как все товарищи их, пешком – не потому, чтобы им стало стыдно, а застыли: ветер тянул пронзительный, а оба были одеты не тепло.
VIII. Неподъемный столб
Глубже в лес – дорога лучше. На третьей версте от полустанка строители увидели на повороте просеки первый упавший столб. Под тяжестью гололеда оборвались провода по одну сторону столба, – пятивершковое[4]
его бревно надломилось в корне и свалилось в другую сторону. Канаты обмороженных проводов висели с соседних столбов белыми змеями.
Около упавшего столба строители раскинули палатку. Начались работы. Распоряжение перешло к Бехтееву, отцу Линька, а Старик работал наравне с другими. Бехтеев разделил рабочих на артели. Две артели по шли по линии в разных направлениях от упавшего столба с длинными шестами, околачивать с проводов наледь, чтобы облегчить их тягу на столбы. При этом некоторые провода рвались – но это-то и было нужно: так открывали ослабленный провод, который все равно упал бы потом от ветра, или при новом, даже не столь опасном натиске белого врага.
Другая артель должна была поставить новый столб. Вырыли яму, Выбрали сосну; спилили, повалили, отняли верхушку и лошадьми волоком подтащили к яме. Бехтеев со Стариком вывертывали из старого столба крючья с изоляторами, зачищали и скручивали концы оборванных проволок и оловом, растопленным в котелке на жаровне, лудили скрутки, чтобы место спая лучше проводило ток. Мальчишек отрядили в лес с мешками собирать сосновые шишки, – уголья все сожгли, а шишки горели в жаровне не хуже углей.
Репеёк и Линь с Балканом возвратились с полными мешками на спинах; они увидали, что новый столб обтесан, крючья с изоляторами ввернуты до отказа, – готовились к подъему. Мальчишкам велели варить кашицу на всех.
Мужики – все пятеро – разложили в сторонке от палатки большой костер и в него поставили, каждый для себя: три чайника и два котелка. Сами сидели вокруг на корточках, подправляли угольки каждый под свой чайник и тихонько ругали весь свет.
Столб сырой матерой сосны был неподъемно тяжел. Бехтеева считать не приходилось – он командовал. Старика все берегли. Поднимать столб приходилось Сверчку, Чорту Рыжему, Семену Бритому, да Семену с бородой. Пятеро и ничего бы – да ослаб народ. Репей и Линь варили кашицу.
– Вот лодыри, – сказал Сверчок, поглядывая сердито на мужиков, – поди, Старик, чтоб подсобили.
– Сам ты лодырь, Сверчок, – не упустил случая повздорить Рыжий чорт, – еще не крякнул, а уж за штаны держишься. Берись, ребята!
Он схватил вагу и подвел ее под столб.
– Давай, товарищи!
– Давай, а те сидят да бражничают.
Старик подошел к мужикам и сказал:
– Чаевничать собрались?
– Чаевничать, – за всех ответил черный в вязаном жилете.
– Чтобы вам один чайник на пятерых: и скипит скорее, да и смотрел бы один.
– А нам чего тогда делать?
– Да вот нам бы подсобили.
– Мы при лошадях, – угрюмо глядя в огонь и подправляя угольки под своим чайником.
– Ладно. – Старик отошел.
– Чего ладно? Чем ты нам угрозишь?
Старик молча вернулся к столбу и на ходу бросил Бехтееву: поднимай.
– Что, лодырь, не любишь, – закричал весело Рыжий Чорт Сверчку – поднапрись, Ваня.
Сам он вдруг он вдруг озверел, лицо покраснело, глаза засветились, и он запел:
– Что, ребята, припотели?
Самогонки захотели?
Эй, дубинушка, ухнем!
Ссунуты и в яму комлем столб стал подыматься. – С одной стороны его тянули веревкой, с другой подпирали баграми. Столб подымаешь, – кажется всего тяжелее, когда он уж на половину встал. В ту самую минуту, как Рыжий Чорт упёрся вагой в столб, видя, что он подается назад, Сверчок выругался, выдернул багор и закричал:
– Один работай, а пятеро сидят, – баста!
Бехтеев подхватил багор Сверчка, вонзил в столб и уперся.
– Не сдавай, товарищи. Старик, докажь молодым! Эх, кто б нам малость подсобил, – крикнул Рыжий Чорт в сторону мужиков, – товарищи, самую малость!
Мужики подгребали угольки к своим чайникам.
– Эх! Кто б нам подсобил, – кричал, весь багровый от натуги, Рыжий Чорт, – самую малость!!..
Не сговариваясь, Линь с Репейком вскочили от котла, подхватили багор и вдвоем уперлись им в столб, готовый рухнуть.
– Ай, молодчики! Ай, ребятишки! – вопил в неточный голос Рыжий Чорт, – встает, встает, встает, стоит, стоит…
Столб, подпертый баграми с трех сторон, стоял легко и прямо в яме.
Сверчок, как ни в чем не бывало, поплевал на руки, схватил заступ и стал зарывать яму.
– Чаевничают, серые дьяволы, – кивал он на мужиков.
Вечером, когда артель пошабашила и собирались спать, к палатке подошли и мужики. Около палатки стоял Старик; он процедил сквозь зубы:
– Вы бы засветло дров запасли, а то замерзнуть можно, – ночь идет крепкая.
– Как это замерзнуть? А палатка-то?
– В палатку я вас не пушу.
– Во-он что! А ты, бедова твоя голова, сурьезный.
– Ты уж и на мою долю вели сучьев набрать. Я с вами у костра ночевать буду.
– Это еще зачем?
– Да кто тебя знает: не вздумал бы ты коней угнать.
– Ах, ты, бедова твоя голова. А если я сяду на конь, да погоню.
– Вот, – показал револьвер Старик.
Черный мужик усмехнулся:
– Пойти сказать ребятам, чтоб сушнику набрали поболе: боюсь, как бы ты не простудился.
IX. Около взводного котла
Ноябрьской ночи нет конца. Еще свету не было, мужики дожгли последние сучки. Четверо дремали, а двое, Старик и Черный мужик в вязаном жилете, ни на минуту не сомкнули глаз. Сидели рядом и говорили. Обо всем переговорили, а ночь еще черна кругом завороженного морозом бора. Когда костер угас, мужик сказал:
– Дал бы топора, дров нарубить.
– Не дам.
– Ах ты, какой кремнистый! Вели мужикам-то в палатку ползти – застынут. А я уж с тобой один до света подежурю.
– Ладно.
– Хлопцы, ползи в палатку, хозяин дозволяет.
Мужики молча поднялись и ушли в палатку.
Черный весело говорил:
– Твоя сила. Звать меня, зови Михайлой, хлопцы ж у меня в руке.
Он протянул руку Старику. Тот дал ему свою.
– Утресь дивлюсь я на вас: маялись, маялись со столбом, а запрячь бы коней, да веревку через сук, одним гопом столб поставить.
– Таки сделаем, – ответил просто Старик.
Со светом разбудили артель, мужики пили чай из артельного чайника. Без слов двое взяли по шесту и пошли вместе с рабочими обивать от гололеда провода; впереди нашли еще упавший столб и поставили новый шутя, припрягши лошадей, как посоветовал Михайла.
Так взвод тельстроты двигался на запад, склоняясь вместе с телеграфной линией по просеке немного к югу, верста за верстой[5]
.
В день проходили не больше восьми и не меньше пяти верст. Лошади не могли добывать корму из-под ледяной корки. Овес быстро убывал, пшено тоже. Мужики съели весь свой запас и питались от взводного котла. На пятый день из бора вышли в чернолесье, а за ним открылась бурая в пятнах снега, три года не паханная степь. Сейчас за лесом, на степном бугре на линии под-ряд повалено гололедом семнадцать столбов; почти все провода оборваны иль сорваны с изоляторов, а у иных столбов, где вязка крепче, изоляторы с крючьями выдраны вон. На этой версте взвод простоял пять дней, подвесив провода на старых укороченных столбах. Впереди у взвода было еще полсотни километров голой степью. По ночам лошади храпели и бились на коновязи, чуя зверя. Ночью Линёк проснулся: ворчал Балкан. Линёк погладил: шерсть на загривке пса стояла дыбом.
Линёк прислушился и разбудил Репья:
– Волки воют.
Лагерь всполошился. Мужики вылезли из палатки к коням. Рабочие взяли винтовки.
Волчий вой затих.
– Волки тут лютые, – говорил Михайло, – человечьей падалью питаются три года. Нынче фронта нет, так им лафа прошла.
Последним даром леса были два воза сырых дубовых дров. Взвод расставался с лесом без охоты. Неприметный в бору ветер в степи ледянил. Опять выпала изморозь, хватила оттепель. Провода оттаяли, работы меньше, не обивать их, но за оттепелью опять ударил мороз при ветре и пурге. Особенно трудно было работать на столбах: регулировать, натягивать и привязывать провода. По очереди надевали когти и взлезали на столбы; проработав полчаса, слезали и грели обмороженные руки у костра. Паёк пришлось убавить. Масло вышло все, фураж тоже приходил к концу.
Еще на краю неба синел покинутый взводом лес, а уж заговорило уныние.
– Не дойти нам до Ворожбы, – говорил Бехтеев вечером за кашей.
Все ждали, что ответит Старик. Он помолчал, потом ответил:
– Нам и не придется до Ворожбы итти. Навстречу нам оттуда тоже идет взвод. Мне говорили еще в штабе.
– Да верно ли ты знаешь?
– Знаю. С той стороны продуктов больше.
– Жди!
– Сдохнем в степи с голоду, тут подметено начисто, самые разоренные места пойдут, – говорил Сверчок.
– Не от голоду, так померзнем, – подтвердил Бехтеев, – нам дали работу не по силам.
– Кто ж мог знать! Думали, что только кой-где обрывы, дальше легче будет.
– А ты почем знаешь?
Старик нахмурился:
– Я завтра на двуколке съезжу, посмотрю вперед.
Ранним утром еще до свету Старик разбудил Репейка. У столба уже стояла запряженная в двуколку лошадь. Старик захватил коню овса, с собой винтовку, котелок и немного пшена, Репеёк сидел в двуколке рядом со Стариком за кучера. Балкан сначала увязался с ними, потом должно быть понял, что они едут не надолго, и вернулся к стану. Лошадь трусила рысцой, едва вытягивая двуколку на косогорах. Старик пристально всматривался в линию, есть ли обрывы. Проехали примерно десять верст, рассветало. Не встретили ни одного поваленного столба. Старик повеселел. Спустились в глубокий лог, поросший кудрявым лесом, за логом линия довольно круто подымалась в гору, а дорога ушла вправо: там виднелись черные трубы и развалины мазанок, – разоренный хутор. Старик велел Репью править прямо в гору целиком, сам соскочил, чтобы лошади легче было итти. Он обогнал. Когда Репеёк поднялся на бугор, Старик стоял там смотрел вперед. По голому склону, на сколько хватал глаз, линия была разрушена гололедом: то стояли столбы с оборванными, то лежали сломанные со спутанными проводами. За скатом на краю неба – опять бугор степного увала.
Старик подошел к двуколке и спросил Репейка:
– Видишь?
– Вижу.
– Когда вернемся, что скажешь им?
– Что видел, то и скажу.
– Надо говорить правду.
– А я что говорю? Скажу: столбы повалены, а коли стоят, так с оборванной проволокой…
– Слушай, что я тебе скажу. Правда не то, что разделяет людей, а то что их соединяет. Мы что делаем?
– Что? Линию связываем. Так и говорится: служба связи. Это я знаю.
– Так. Если мы пойдем вперед, может быть, и погибнем, но линию свяжем. Если вернемся назад, быть может, спасемся, но из-за нас погибнут тысячи людей и все, за что мы боремся.
– Бывает, что так, – согласился Репеёк.
– Вот и подумай, что сказать, когда вернемся.
– Видать, придется мне соврать. Только ты меня не подведи, смотри. Сам-то тоже врать будешь?
– Буду.
– Поворачивать назад что, ли?.
– Поворачивай. Смотри только ври, да не завирайся.
X. Лес на горизонте
На полпути Старик с Репьем сварили кашицу, – поели, накормили лошадь. К стану вернулись под вечер. Стан был на прежнем месте, хотя там было делать нечего: полдня взвод лодырничал. Бехтеев спросил Старика:
– Ну, как?
– Да ничего… Обрывов впереди нас мало.
За кашицей все посматривали на Репья. Он взглянул на Старика и начал:
– Доехали мы до бугра, хоть бы один столб валёный. Все стоят.
– А дальше?
– А дальше с бугра опять лес видать.
– Где ж это ты лес видел? – спросил Старик усмехаясь.
– Как где? На горизонте. На самом то-есть горизонте.
– Ну, видно, у тебя глаза вострей, чем у меня.
Спать взвод, ложился с прибаутками, повеселели. Ночью Репеёк разбудил Линька; взял его голову в ладони и зашептал, прижавши губы к уху товарища:
– Беда, брат. Это я политику валял за кашей…
– А что?
– Сам увидишь.
Утром с прибаутками взвод снялся с места. В день легко прошли пятнадцать вёрст, кой-где подвязывая оборванные провода, подтягивая те, что провисли и касались других. Было уж совсем темно, когда перебрались за лог, взобрались на бугор и там остановились.
На завтра Репеёк проснулся от пинка.
– Где ты, собачий сын, лес видел?
Сверчок поставил его на ноги и, встряхнув, вторым пинком вышиб из палатки. Репеёк встал. Вся артель стояла и смотрела с бугра на разрушенную линию.
Вон он лесто! – сказал Репей, почесывая бок.
– Где?!
– На горизонте.
Михайло схватил Репья за шиворот:
– Та ж я тебе покажу, де горизонт.
Репеёк вдруг увидел, что горизонт закружился и перевернулся.
Мальчишка молча встал и погрозил кулаком Старику. Тот обнял его и шепнул:
– Говорил тебе, ври да не завирайся…
– Ну, товарищи, поддержись, наверное, это уж последняя падь такая.
– У тебя все последняя.
За работу принялись вяло. Пошабашили засветло. И на второй день и на третий взвод лениво двигался вперед, поднимая и связывая провода. Но все же участок кончился. Харчи и фураж были на исходе, когда через неделю в морозный вечер взвод устраивался на ночлег за перевалом. За кашицей Старик пытался пошутить:
– Теперь, Репей, твой лес начнется.
– В гаю нарежем прутьев, поставим хлопцев на березовую кашу, – поддержал Михайло Старика.
Взвод молчал.
– Вот что, Старик, – молвил Бехтеев, – есть нам и коням нечего, а вперед с ремонтом итти еще столько, да полстолько, да четверть столько, а еще что там дальше – неизвестно. Надо вертаться.
– До Ворожбы осталось меньше.
– Рассказывай!
– Вертаться!.
– Голосовать!
– Гляди: на дворе опять мороз и снег. Кто: «вертаться», подыми руку.
– Пойдем вперед, – сказал Старик.
С тем и спать легли. А на рассвете морозной ночи Репейка расталкивал Линёк и плача говорил:
– Прощай, Репей. Прощай, Балкан.
– Чего это – прощай?
– Прощай! Весь взвод с отцом уходит.
– Куда?
– Назад.
– А Старик?
– Поди ты сам к старому чорту.
Вокруг палатки гомон. Фуры и двуколки слоены. Старик перед палаткой с револьвером.
– Палатку не отдам. Все равно, померзнете и с ней. Кто со мной остается?
К Старику подошли с винтовками, и встали рядом с ним Рыжий Чорт, Инвалид, Семен с бородой. Мужики сидели на козлах.
– Трогай с богом! – закричал Михайло.
Он был на последней фуре.
Одноколки тронулись. Рабочие вскакивали и садились в них на ходу. Репеёк свистнул.
– Линёк!
– Я с отцом, – ответил Линёк с передней.
– Не с отцом тебе жить.
Прощай!
– А еще товарищ! – сказал Михайло, останавливая свою лошадь и, смеясь, обратился к Старику, – я рассудил за благо с тобой остаться, бедова голова.
Обоз тельстроты перевалил за бугор и скрылся. С последней двуколки мужик оборотился и закричал:
– Михайло, что же ты?
– А я сейчас, – заорал. Михайло, скатываясь с козел, – дай-ка мне рушницу!
Он внезапно выхватил, у Рыжего Чорта из рук винтовку, подбежал к залег и стал палить вслед беглецам. Старик вырвал у него оружие:
– Ты спятил, друг.
– Нехай! Ишь поскакали, дурни.
С той стороны стукнул выстрел, и над бугром пропела пуля. Все спрятались за гребень.
Балкан с лаем побежал вслед беглецам. Вернулся, полаял перед Репейком и убежал опять… Через полчаса снова вернулся, посмотрел, как укладывают на фуру палатку и инструмент, визжа упал к ногам Репья и поднял кверху лапы. Репей сердито ткнул его ногой в живот:
– Пошел ты, изменщик!
Пес с визгом убежал.
– Трогай! – приказал Старик, – ты что, Репей?
– Я догоню. Никак, Балкан залаял.
– Не слыхать.
Фура тронулась. Репеёк вернулся к гребню и взглянул назад. Обоз дезертиров тянулся уж далеко внизу, а от него в полугоре к бугру бежали рядом Линь с Балканом.
Репей их подождал. Линёк подбежал и задыхаясь лепетал:
– Я забыл тебе, Репей, сказать… Балкан-то скачет, лает. Ну, я спрыгнул, да в бежку. Отец стрелить хотел… Я хотел тебе сказать…
– Ладно. Потом скажешь. Идем.
Они втроем пустились догонять фуру.
XI. Верный друг
Первым «сдал» Старик, – когда поставили палатку на опушке леса, Старик свалился в жару. Михайло пробовал шутить:
– От тебе и лес, Репей. Через горизонт увидал. Добрый хлопец!.. Теперь я у вас за инженера; что, хозяин, велишь – то и робить будем. Так ли, хлопцы?
– Так!..
В лесу, где просекой опять тянулся, повернув на полдень, телеграф, повреждений почти не было. Работы продолжались. Изредка попадались упавшие столбы, но ставить новые на их место для маленькой артели было непосильно. Вместо восьми проводов на этих местах оставили по совету два провода; связав их, вешали между теми столбами, что стояли; такой большой пролет непрочен, но Старик надеялся, что таким образом удастся восстановить хоть два провода. Мальчишкам приходилось работать на столбах. Старик научил Репейка включать клопфер[6]
между проводом и землей, чтобы узнать, нет ли в проводе току. Он все надеялся, что навстречу идет другая рабочая колонка. Репеёк включался во все провода, чуть не на каждом из пройденных столбов, – но клопфер молчал. Репеек тогда, постучав пальцем по якорю клопфера, говорил: – Что ж ты молчишь? Вот ты как должен стучать…
Клопфер молчал. Индуктор увез с собой Бехтеев. Батареи не было – да она и замерзла бы на морозе. Сами рабочие не могли послать в линию ток и дать о себе знать:
– Погибаем!
Коню вытряхнули из мешка в торбу последнюю дачу овса. Стан снялся. Старика уложили в фуру. Линёк в когтях, вися на поясе, подвязывал провода на столбе. Вечерело.
– Езжайте, я догоню… Сейчас!..
Было морозно. Пальцы у Линька коченели, но он, работая щипцами, упрямо прикручивал вязкой на изоляторе провод. Вязка оборвалась, и провод соскочил с изолятора, колеблясь, как струна гитары, и звеня о другие провода. Линёк нагнулся его зацепить крюком и увидал, что к столбу бежит собака.
– Балкан! Я сейчас!
Собака подбежала к столбу. Села и поднявши кверху морду не то пролаяла, не то завыла. Руки у Линька задрожали:
– Волк!..
На волчий вой прибежала волчиха. Она уселась рядом с волком и тоже завыла… Линёк стал кричать:
– Репей! Балкан!..
Волки отбежали, скрылись в лесу. Линёк собрался отстегнуть пояс с крюка и спуститься вниз. Из лесу опять стал слышен вой, – и к столбу сбежалось трое волков – они то присаживались к столбу и смотрели вверх, то отбегали и скрывались меж деревьев…
Линёк, слабея, кричал:
– Балкан! Балкан!
Послышался дальний лай. Ближе. Ясней. Волки насторожились. На просеке Линёк увидел Балкана, – он широко скакал и лаял с каждом взмахом.
С разбега Балкан ударил грудью волка, свились клубком и покатились. Балкан вскочил и, повернув назад, с лаем пустился легкими скачками туда, откуда прибежал. Волки погнались за ним гуськом… Лай Балкана стих. Линёк услышал выстрел и другой… Пальцы у Линька окоченели; он, засунув в рукава, грел руки…
Когда к столбу с винтовками подбежали Михайло и Рыжий, а за ними Репей, – Линёк висел меж проводами без движения, обняв столб и засунув руки в рукава…
– Линёк, слезай!
Он слышал, но не мог пошевельнуться; прижавши щеку к столбу, он слышал, будто столб гудит, и сердце мальчика сладко замерло и остановилось…
Михайло бранил Репья:
– Что ж ты не захватил когти? Беги, собачий сын, бегом – а то я «горы зонт».
Репейку не надо было прибавлять прыти. Он побежал и через полчаса вернулся с когтями – не добежал, споткнулся и упав лежал ничком. Рыжий Чорт надел когти, взобрался на столб и снял оттуда Линька. Михайло снял с себя чапан и завернул в него Линька. Рыжий Чорт поднял с земли Репья и встряхнул: – Иди что ль, рвань!..
Линька несли вдвоем Михайло с Рыжим.
Репей плелся за ними. Скоро они увидали палатку. Линька внесли в нее, раздели и стали растирать сухим снегом руки и ноги… Линёк застонал… Репеёк кипятил на жаровне маленький чайник. Старик бредил в тяжкой дремоте и жалобно тихонько стонал и просил:
– Товарищ, дайте хоть восьмушечку китайского чайку!
– Ну, теперь это не тельстрота, а походный лазарет, – сказал Инвалид, укутывая Линька…
– Балкан! – тихо позвал Линёк…
– Ау, брат! Балкана волки сгрызли…
Чайник вскипел, но Линёк был в забытьи и отталкивал кружку, Старик стонал во сне.
Сели пить голый чай. Прихлебывая из кружки, Рыжий Чорт сказал:
– Все говорили про советский кофий, что горький, – а ничего.
– Охо-хо! Хоть я и не татарин, а доведётся мне Буланого зарезать, – нерешительно сказал Михайло, ожидая, что товарищи ответят:
– Не надо. Погодим.
Все промолчали. Репеёк заикаясь прошептал:
– Буланого-то? Резать?!
– Ты, горы зонт, молчи!..
Попивши чаю, завалились спать. Репеёк лег рядом с Линьком, слушал, как во сне все говорили, охали и стонали, и дал волю слезам.
– Балкана волки! Буланого мы! Линь, – слыхал?..
Линь что-то бормотал во сне. Приникая к нему, Репеек услыхал:
– Столб, столб… Репей! Столб-то!..
– Да сняли тебя со столба давно. Спи себе. Ишь ты руки-то у тебя распухли…
– Столб! – повторял Линёк…
– Что столб?
– Гудит…
– Полно врать-то.
– Гудит!.. Я слышал.
Репеёк встрепенулся, выполз потихоньку из палатки. У фуры понуро дремал Буланый, покрытый веретьем. Падал мокрыми хлопьями крупный снег. Репеёк подбежал к столбу и прижался к нему ухом. Столб гудел.
По проводам шел ток.
XII. Столбы гудят
Репеёк скинул с Буланого веретье и стряхнул снег, потом заполз в палатку, из-под бока у Рыжего вытянул тихонько винтовку. Выполз наружу, закинул винтовку на погоне за плечи; с фуры сел на Буланого, отвязал его и тихонько тронул:
– Но, Буланка! Но, милый!
Буланый пошел сперва шажками, потом усталой тропотою… Репей поехал вдоль линии просекой по тому же направлению, как шли с ремонтом.
Снег слепил глаза. Просека разбежалась в стороны перелеском, деревья отступили, и по сторонам – ничего не видно, кроме белого мельканья снега. Или лес кончился, или поляна была большая. Репеек ехал от столба к столбу. За, снегом даже не видно было проводов.
Репей считал столбы:
– Двадцать три, двадцать четыре… Чего же долго нету – двадцать пятого?.
Буланый потянул повод и свернул было в сторону, но Репей его повернул прямо. Буланый пошел тихо, наклоняясь к земле и всхрапывая. Столба не было видно. Пройдя несколько шагов, Буланый встал и, несмотря на понуканья Репейка, не двигался с места. Репеёк соскочил с коня, шагнул вперед и едва не оборвался: Буланый остановился на краю оврага, – из-под ноги Репья скатился и зашуршал по обрыву ком глины.
Вглядываясь в темноту, Репеёк повел Буланого краем оврага – стена обрыва рисовалась в сетке снега слева мутной темной полосой. Начался подъем; должно быть, Репеёк шел к вершине оврага: прошел не меньше часу, но оврагу не было конца – начались кусты, сплетаясь в чащу. На горе выл ветер. Репеёк, схватясь за гриву, взгромоздился на коня с трудом и сказал:
– Ну, Буланый, вывози! Пропали мы с тобой.
Буланый постоял, попрял ушами и повернул в кусты. Откинувшись назад, Репеёк понял, что конь круто спускается куда-то зарослью вниз… За кустами зачернелись деревья. Буланый остановился и тихонько заржал, уставив вперед уши…
У Репейка перехватило дух: он думал, что Буланый чует волка. Глубоко вздохнув, Репей в свежем ветре почувствовал дух смоляного дыма. Сердце екнуло. Должно быть, Буланый везет назад.
– Вывози, милый!..
Буланый повернул и двинулся уверенно вперед. Репей увидел вдруг перед собой и телеграфный столб и яркий свет: он подымался из-за кустов к небу веселым золотым снопом… Буланый рысцой побежал к огню и свету.
Репеёк услышал:
– Стой! Кто идет?
– Свой!
– Стой! Кто идет?
Щелкнул затвор. Репеёк крикнул:
– Третий взвод семнадцатой тельстроты.
– Пожди, товарищ!..
Репеёк остановил коня. От костра послышались голоса… К Репью навстречу вышел дозорный с винтовкой на изготовку. Оглядев всадника, часовой сказал:
– Ну, ехай ближе, хлопец…
На полянке пылал огромный костер. Репеёк увидал пять небольших палаток, фуры и тачанки, привязанных к ним коней. У костра стояло несколько человек. Репеёк – прочь с коня и подвел Буланого на повод к огню.
– Откуда, хлопчик? – спросил Репейка высокий бритый человек в коротком, полушубке, туго стянутом ремешком, и в нагольных сапогах.
Репеёк рассказал, кто он и откуда.
– Так это вы по проводу просили помощи? Я к утру собирался посылать.
– Нет, не мы. У нас нет току.
– Странно. Подавали: «Спасите. Замерзаем».
– Должно, это Бехтеев, – догадался Репеёк. – Он от нас с ребятами убег. Старик им говорил: померзнете.
– А кто это старик?
– Наш взводный. Он больной лежит в палатке.
– Сколько вас?
– Да с Буланым семеро, кроме меня. А Балкана волки съели.
– Кого?
– Пса нашего взводного. Звать его Балканом.
– Жалко пса?
– А то нет!
– Ну, бери кружку, пей чай.
Человек в тулупчике вынул из кармана и протянул Репью кусок сахару. Около костра стоял чайник и кружка. Репеёк налил чаю и отхлебнул:
– Никак, китайский! Толсто вы живете. Ты бы Старику со мной на заварочку послал…
– Можно. Алтынов, запрягай в тачанку парой.
– Есть «запрягай»!
– Фельдшеру скажи, чтоб собирался с хлопцем и с тобой.
– Есть «фершалу скажи».
