Текст книги "Призраки истории"

Автор книги: Сергей Баймухаметов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 37 страниц)

Цитата:

«Власть есть такая же профессия, как и всякая другая. Если кучер запьет и не исполняет своих обязанностей, его прогоняют… Мы слишком много пили и пели. Нас прогнали.»

(В. В. Шульгин. «Три столицы»)

Закон и кулак

И вот теперь у меня появились ответы даже не на вопросы, а на факты, изложенные в начале прошлого века Буниным и в конце века Крыловым и Алексеевым.

Бунин пишет о прирожденных, о склонности русских людей к бунту, об удалых разбойничках и прочих асоциальных элементах, о любви русского народа к ним, о том, что любимый герой русского народа Стенька Разин и пр.

Крылов и Алексеев – о том, что доминантная черта в русском национальном характере – жажда справедливости.

Они не ставят вопрос – они ставят нас перед фактом. Но откуда они взялись – и жажда справедливости как доминантная черта национального характера, и любовь к удалым разбойничкам, героизация разбойников?

Оттуда же, из рабства. К справедливости взывают тогда, когда нет закона. Или когда в стране такие законы, такое правосудие, которые направлены против большинства населения. Не случаен же крик души русского простолюдина: «Суди нас не по закону, а по справедливости!»

В таких исторических условиях любой человек, не признающий власти, становится героем.

И не только у нас. Сразу же приходит на память Робин Гуд. Вот он-то, Робин Гуд, и является самым убедительным доказательством моей теории о рабстве и его последствиях в русской жизни. Вспомним, Робин Гуд водил разбойников по Шервудскому лесу во времена Ричарда Львиное Сердце. В XII веке. Когда закона практически не было, когда было право сильного. Когда любой феодал мог убить и ограбить йомена. Хоть сам, хоть при помощи шерифа. Понятно, что Робин стал в таких условиях народным героем и народным защитником.

Но Робин – если не единственный, то последний такой герой в английском сознании. У нас же до сих пор прославляются илейки, кудеяры, стеньки, емельки, ермаки и прочие. А в Англии после XII века – ни одного разбойничка, которого воспевал бы народ!

Почему?

А потому, что 1215 году в Англии был положен конец как беспределу отдельных феодалов, так и всевластию самой королевской власти.

В 1215 году была принята Великая хартия вольностей, которая четко определила права, обязанности и меру судебной ответственности всех сословий и всех подданных.

И с тех пор любой удалой разбойничек в Англии уже не герой, а нарушитель закона. Бандюган. Только и всего…

Емеля на печи

Правда и ложь русской сказки на фоне современной российской действительности

Правда в том, что сказка не врет. Она не складывается на пустом месте. Неправда, потому что претендует на полную характеристику русского человека: бездельник, иждивенец, сидит на печи и ждет чуда…

Сказка не объясняет, почему Емеля стал таким. И никто из толкователей даже не касался этого, быть может, краеугольного вопроса о характере русского человека. Все вокруг да около. А полуправда страшнее прямой лжи.

На мой же взгляд, только крепостное право и сформировало такого героя и такие сказки. Который уже раз пишу: вдумаемся, Русь была крепостной чуть ли не с основания государства, практически тысячу лет. И что в таких условиях должен был делать Емеля? Пахать до изнеможения на барщине? Надрываться, умножая мощь рабовладельца? Нет, он сидел, по возможности, на печи и ничего не делал. И правильно делал. И мечтал. А о чем может мечтать раб? Да конечно же о чуде. Как все изменится по щучьему велению…

Так веками формировался характер русского человека: ничего не делать и ждать манны небесной, чуда, избавления…

Зато уж когда появлялась возможность проявить себя, реализовать свои возможности, русский человек был ничем не хуже других. А может, и получше. Во всяком случае, взрывней, потому как веками задавленная жажда к работе вырывалась наружу разом. Так было в XIX веке, когда бывшие крепостные хлынули в города, став первыми промышленниками, предпринимателями, купцами.

Затем пришел Семнадцатый год, с кровью, военным коммунизмом, продразверсткой. Однако в 1922 году Ленин ввел нэп, свободу предпринимательства. И в разрушенной, голодной и холодной стране появилось все. Почитайте хотя бы «Мужики и бабы» Бориса Можаева, роман-хронику рязанской деревни. Рязанские Емели мгновенно, из ничего, создали свои хозяйства. Не только единоличные – в каждой деревне было несколько артелей. Но капитализм жесток. Слабый разорялся. Ленивый – тем более. Вот из них-то власть и создала комитеты бедноты. Они-то с восторгом и начали раскулачивание. На смену добровольным артелям пришел государственный единый колхоз, на смену малым предприятиям – единый государственный завод.

Новый шанс был дан емелям в годы перестройки. Тысячи людей ринулись в кооперативное движение. И что от них осталось? Не могу назвать ни одного крупного предпринимателя, который вышел из тех кооперативов. Кое-где работают фермеры, ну и в городах по мелочи: в так называемой местной промышленности, в сфере услуг. Пришел государственно-олигархический капитализм, которому не нужны емели, слезшие с печек и начавшие работать на себя. Ему, государственно-олигархическому капитализму, нужна, как и прежде, рабсила.

Под официальные беспредметные разговоры о создании среднего класса в России уже заканчивается удушение так и не вышедшего из пеленок малого и среднего предпринимательства. Емелю снова загоняют на печь. Мол, сиди там и не рыпайся. Тут без тебя все решится и сделается.

А ведь речь идет о будущем страны. Что хорошо видно на примере США. Это нам со стороны кажется, что США сплошь состоят из гигантов типа «Дженерал электрик» и прочих. На самом же деле 70 процентов валового внутреннего продукта дает малый и средний бизнес. А тут экономика и политика неразделимы. Эти 70 процентов есть хребет и нерушимый социальный, политический фундамент страны. Они – держат Америку. При таком количестве людей, имеющих свое дело и свой достаток, то есть свободных, самостоятельных людей, невозможен какой-нибудь переворот или ползучий захват власти военными, люмпенами, дураками или суперконцернами. То есть Америка как гигантский колосс стоит на миллионах опор. А мы? Мы стоим на том, кто сегодня у власти. И на нескольких сырьевых концернах. Это система, которая может рухнуть в любой момент, от любого социального катаклизма.

Аля-улю, гони гусей…

Могу с уверенностью утверждать, что Февральскую революцию у нас забыли.

Причем она ведь у нас – единственная. Строго говоря, 25 октября 1917 года – переворот. А революция была в феврале. И ее – забыли? Если судить по прессе – то да. В 2002 году, например, было 85 лет со дня… Круглая дата, хороший информационный повод. Однако пресса и внимающие ей широкие массы прошли мимо этой даты, как матрос Железняк мимо Одессы. Ничего не было. Или – почти…

Не доверяю памяти своей, просматриваю телевизионную программу на начало марта 2002 года. Слов «К 85-й годовщине Февральской революции» там нет. Быть может, и шел о ней разговор 7 марта в программе «Свобода слова» на НТВ? Может, на канале «Культура» 8 марта и зашифрован фильм о той революции под словами «Док. фильм» в 16.45? А больше нечего даже и подозревать.

Листаю газеты. «Известия», «Независимая», «МК», «Правда», «Советская Россия» – полное молчание. В «Общей газете» есть заметка «Октябрь начинался в феврале», но поскольку под ней стоит моя подпись, то и не знаю теперь, считать ли ее… Может, газеты постеснялись вскользь, мимоходом, на малых площадях говорить о таком глобальном событии?

Перехожу к толстым литературным журналам за февраль-март 2002 года. Вот где можно писать и печатать не спеша, обстоятельно анализировать, осмыслять. Как всегда было. Просматриваю «Дружбу народов», «Звезду», «Знамя», «Неву», Новый мир», «Октябрь»…

Ни строчки. Ни в одном журнале.

Не верю глазам своим.

А с другой стороны, что уж не верить-то. Это как раз по-нашему. Прокричали на первых порах, первые пласты сняли да и потеряли интерес. Ни в чем еще толком не разобрались, не осмыслили, уроков не извлекли, но уже забыли. Проехали… Даже «к дате» не посчитали нужным «отметиться». В общем, аля-улю, гони гусей…

Предчувствие Гражданской войны

Тот, кто не осмысливает прошлое, не извлекает из него уроков, обречен на повторение.

Вдумайтесь: сегодня мы имеем все, что имели к 1917 году.

Мы имеем второе десятилетие разрухи без ясных перспектив.

Мы имеем десять лет войны в Чечне – бессмысленной и беспощадной, плодящей молодых людей, которые умеют стрелять, а больше не умеют ничего. Потому как нигде не могут научиться и пристроиться к делу.

Мы имеем миллионы гулящих людей, по-русски говоря. А по формулировке Герберта Маркузе, не вовлеченных в капиталистическое производство. Только это ведь не американские безработные и негры, живущие на вэлфере. Наши – взрывоопасней в сотни раз. Потому что они обездоленные. То есть люди, которые когда-то имели свою долю (пусть ее называют пайкой в социалистическом лагере) в общем богатстве. А ее отняли, ограбили…

Мы имеем полный разброд и шатание в интеллигенции, которая сама люмпенизируется: одни напрямую, от потери работы и смысла, а другие ожесточаются (ожесточение – характерная примета люмпена) оттого, что власть их не слышит и не слушает.

Мы имеем власть, которая считает, что у нас все хорошо. Если врет, значит, подла или бессильна. А если искренне в том уверена, то самоубийственно слепа, глуха и глупа.

Мы имеем богачей и сверхбогачей, которые предаются такому разгулу, какой и не снился никому в 1917 году. Причем, как будто нарочно, свои рауты и приемы со жратвой и бриллиантами транслируют по ТВ в глухие города и поселки, где нет тепла, света, работы, денег, будущего! А на французской Ривьере, скажем, идут нескончаемые русские сезоны, где не известные никому тридцатилетние предприниматели просаживают миллион долларов только на день рождения, где известные всей стране люди, влияющие на политику и экономику, отдыхают в гостиницах, месяц проживания в которых больше бюджета российского городка. И так далее.

Нет только винтовок в руках миллионов, как было в 1917 году.

И здесь особый, пусть и частный, смысл приобретает дискуссия о продаже населению оружия, которая идет на страницах прессы. Уверен, что власть будет категорически против. То, что бандиты вооружены, – ее особо не тревожит. Потому что бандиты нынче – класс богачей. Они никогда не пойдут против существующих порядков. И потом, бандитов всегда можно бросить на подавление народа.

Вот какая взрывная смесь нынче кипит в нашем котле, господа!

Да, народ молчит. Но, может, это молчание до поры до времени? Если слово и понятие справедливость одно из определяющих в характере и в поведении русского человека, то чего нам ждать от будущего?..

Вот почему я и пишу. Чтобы предостеречь. И не потому, что хочу оберечь и сохранить нынешние порядки. А потому, что у меня есть вполне конкретное ощущение, что такое гражданская война.

Война с внешним врагом – одно дело. Но чтобы расстрелять брата, соседа, вчерашнего одноклассника – надо уничтожить, выжечь в себе все, что есть в тебе человеческого. Один раз такое произошло. И это так надломило нравственный хребет нации, что до сих пор опомниться не можем. Второй гражданской войны мы не выдержим. Мы превратимся в миллионы вооруженных зверей, истребляющих друг друга. До полного уничтожения всех и всего.

Мы перестанем существовать как народ.

И страны у нас не будет.

Ничего не будет.

Цитата:

«Самая краткая характеристика современной России: все как было, только хуже… Мы обязаны готовить преемника советской власти! Она падет, но если не подхватить из рук коммунистической партии власть, то мы снова очутимся перед всероссийским кабаком… После падения большевиков – поменьше ломки. Надо сохранить все, что можно сохранить.»

(В. В. Шульгин. «Три столицы»)

Вот о чем мы беседовали с молодыми офицерами, когда наш поезд подошел к станции Петровский Завод.

Декабристы

Петровский Завод – железнодорожная станция возле Читы. Названа так по старинному, с XVIII века, железоделательному заводу. В глубине перрона – стела с нишами. В нишах бюсты. Гордые лица, бакенбарды, эполеты. Декабристы, сосланные сюда, осужденные на вечную каторгу. Знакомые всем имена: братья Бестужевы, Муравьев, Лунин… И еще одна, очень известная фамилия, не то Анненский, не то Волконский… забыл. А рядом – малоизвестные. Горбачевский, Вольф, Мозалевский. Кто они?

Фердинанд Богданович Вольф – штаб-лекарь, умер в 1854 году, кажется, в Тобольске.

Иван Иванович Горбачевский – подпоручик, умер в 1869 году, оставил после себя «Записки».

Александр Евтихиевич Мозалевский – прапорщик, участник восстания Черниговского полка, умер в 1851 году.

Стела поставлена очень удачно, в углу перрона. На виду и в то же время не на проходном месте. Вокруг нее не толкутся очереди за пирожками и пивом, не кричат торговки. Пристанционная жизнь кипит чуть в стороне, где продубленные ветрами и холодным солнцем женщины торгуют и солеными огурцами, и семечками, а главным образом – горячими варениками с картошкой. Именно здесь я впервые увидел эти вареники с картошкой. И потом они сопровождали меня всю дорогу до Тихого океана. На всем пути в три с половиной тысячи километров от Петровского Завода до Владивостока на каждой станции торговали горячими варениками с картошкой! Какой-то фатальный продукт.

Обыденная жизнь шелестит мятыми газетами и подсолнечной шелухой на перроне станции Петровский Завод. И со стороны, из глубины, смотрят на нее неподвижными глазами братья Бестужевы, и Муравьев, и Лунин…

Европа без городов

А поезд идет дальше. Что впереди? Тысячи километров, долины, увалы, сосны, манчжурский орех, сопки. И редкие-редкие, угрюмые с виду поселки, названия которых мало что говорят россиянину. Зубарево, Зилово, Раздольное, Амазар, Уруша, Сковородино, Магдагачи, Ушуман, Шимановская, Серышево, Архара… Каждый из них – центр огромного района, светоч и центр местной промышленности и культуры.

А городов здесь – нет. Городов в полном смысле слова как крупных центров цивилизации – нет. Пусть на меня не обижаются жители дальневосточных поселков – я имею в виду города уровня Калуги или Смоленска.

Но ведь от Читы до Биробиджана – две с половиной тысячи километров! И на всем пути – ни одного города. Представьте, что вы едете от Москвы до Омска, как проехал я, и на вашем пути НЕТ Владимира, Рязани, Ярославля, Нижнего Новгорода, Кирова, Перми, Екатеринбурга, Челябинска, Кургана, Тюмени…

А еще нагляднее – по европейским меркам.

Это значит проехать от Москвы до Парижа через Белоруссию, Польшу, Чехословакию, Германию – и не увидеть ни одного города. Только вообразите, что на вашем пути НЕТ Смоленска, Минска, Бреста, Варшавы, Кракова, Праги, Берлина, Мюнхена, Дрездена…

Европа без городов – вот что такое путь от Читы до Биробиджана!

Боже мой, Россия, какая тоска, какая грусть, какая даль…

Глава 31
Ленин и Троцкий – ослепившие себя поводыри слепых

Ленин хотел отомстить соратникам?

Полвека назад многие умы в стране всколыхнуло вышедшее из небытия, из-под запрета, «Письмо к съезду», написанное Лениным в декабре 1922 года. И все годы советской власти после XX съезда оно так или иначе, чаще всего в кухонных дискуссиях, занимало досужих людей: ведь сам Ленин был против Сталина! Как же так случилось, что не послушались самого Ленина?!

Но однажды я задал себе странный вопрос: а почему и зачем Ленин написал это письмо?

Привычный школьный ответ: потому что обеспокоен был целостностью партийных рядов, «устойчивостью» ЦК. Мол, две такие крупные фигуры, как Сталин и Троцкий, могут расколоть партию. И потому, мол, надо ввести в ЦК 50–100 рабочих, чтобы они амортизировали.

Все так, все так…

Но который уже год мне мерещится, что СОЗНАТЕЛЬНО или ПОДСОЗНАТЕЛЬНО этим письмом Ленин ПРОВОЦИРОВАЛ раскол.

Всего два года назад закончилась Гражданская война. А уже – новый поворот и новая смута, потому что он сам же, практически единоличной волей настоял на введении нэпа.

Что должен сделать вождь перед смертью, чтобы сохранилось то, чему он отдал жизнь? Тем более в такое критическое время, каким безусловно был 1922 год. Правильно – назначить преемника. Ибо раскол и борьба за власть чреваты гибелью его революционного дела. А что Ленин делает вместо этого? Вчитаемся. Вот он дает характеристики четырем основным партийным деятелям того времени. Своим преемникам.

Троцкий – «чрезмерно хватающий самоуверенностью». Соратники прекрасно поняли, что так Ленин намекает на вождизм Троцкого, на то, что он открыто и откровенно ставил всех ниже себя. Не считая только Ленина. Но сейчас Ленин неизлечимо болен. Так что вождь – один.

Сталин – «слишком груб… сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью».

Бухарин – его «теоретические воззрения очень с большими сомнениями могут быть отнесены к вполне марксистским».

Ничего себе обвиненьице – не марксист!

Пятаков – «слишком увлекающийся администрированием… чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе».

Мало того, Ленин предложил сместить Сталина с поста генсека и «назначить на это место другого человека». Можно представить, какая бы началась свара, какая борьба. Естественно, на пост генсека претендовали бы только оставшиеся трое. Но ведь Ленин каждому из них дал такую характеристику, что любо-дорого! Никакого компромата не надо, современным языком говоря…

Если вы это называете «предотвращением раскола», то я тогда не знаю, что назвать провокацией раскола…

Но почему? Брался ли он диктовать письмо, действительно озабоченный угрозой раскола? Действительно хотел предупредить? А вышло то, что вышло… Почему?

Очевидно, что Ленин чувствовал себя оскорбленным. Он привел этих людей к власти в самой большой стране мира, а они его отстранили, заперли в Горках. Да, болезнь, да, тяжелое состояние. Но ведь все дело – в отношении. А отношение такое, как будто он для них уже не существует! Они уже не считаются с ним. Сталин уже хамит его жене! Куда дальше, куда гнуснее?

И невольно, из подсознания, выходит письмо, способное только разжечь страсти и стравить вчерашних соратников друг с другом.

А может, не из подсознания, а вполне сознательно, рассчитанно? Сознательная месть соратникам?

Но свары не получилось. Соратники к тому времени сильно изменились. Вокруг Сталина сплотилась серая партийная масса, которая с тяжкой ненавистью смотрела на умствования Троцкого и Бухарина. А Зиновьев и Каменев всегда были готовы отдать Троцкого на съедение, они были одним озабочены: сохранить нынешние барские условия своей жизни.

Также вполне возможно, что соратники прочитали и просчитали подсознательную или сознательную провокационную суть письма, с которым обратился к ним смертельно больной вожак. И решили это письмо на съезде не оглашать. И вообще – спрятали его от народа почти на тридцать пять лет. Вышло оно из небытия только после XX съезда КПСС, в 1956 году…

В общем, месть не состоялась. Но для нас, для миллионов советских людей, это уже не имело никакого значения.

А если опять победим?!

Вождь революции умирает сразу после того, как революция побеждает. Больше он революции не нужен. Не нужен соратникам, у которых свои цели и задачи, не нужен партийцам среднего и низшего звена, которые устали от лишений, непрерывных дискуссий и т. д., которые хотят наконец хорошо пожить. «За что боролись!?»

И уж тем более никому он не нужен в позднейшие советские времена. Да, вождя возводят на постаменты, учат детей, заклинают и клянутся его именем. Но всякое серьезное изучение, распространение его наследия, напоминание о нем современных правителей раздражает.

Все это прекрасно знали мы с Сашей Егоруниным в 1980 году. Саша, ныне заместитель главного редактора «Московской правды», работал тогда в «Литературной России» редактором отдела публицистики, а я был его заместителем. И задумали мы с ним к 110-летнему юбилею вождя опубликовать неизвестные воспоминания о нем, взятые из газет, вышедших буквально на следующий день после смерти Ленина. Так сказать, живые, горячие слова. И рядом с ними – коротенькие записки самого Ленина, в которых он просил тех или иных начальников позаботиться о здоровье стенографистки, пайке уборщицы, больном ребенке дворничихи и тому подобное.

С этих страниц Ленин представал не просто как «самый человечный человек» – по терминологии тех лет, – но и обыкновенным мужиком, таким демократическим, свойским без сюсюканья и панибратства. А самое главное – воочию возникала атмосфера того времени! Например, посланцы Южного фронта, приехавшие в Москву за деньгами и патронами, почему-то знали в Москве только один телефон – Ленина. Созвонились, встретились, поговорили. Ленин отправил их к Петровскому, в банк. А там матрос не пускает: мол, звони вначале Петровскому, а если телефона не знаешь, то, значит, и нечего тут делать. Мужики совсем отчаялись. И тут одного из них, кажется, Осипьяна, осенило. «А позвони-ка ты к Ленину! – предложил он своему напарнику. – У Ленина-то должен быть телефон Петровского». Сказано – сделано. И вот уже Ленин кричит им из Кремля: «Сейчас, сейчас, товарищи, вот уже бумажку нашел!»

Тогда, на фоне анекдотического культа личности Брежнева, но совсем не анекдотического партийно-чиновного хамства, высокомерия, полной недоступности любого мелкого царька для народа, – это был прямой вызов власти. Прямое обвинение.

Ничего удивительного, что напечатать это нам не позволили.

Вдумайтесь: в юбилейный номер газеты о Ленине не «пропускаются» записки, написанные самим Лениным!

Вроде бы – полный абсурд. Но я хорошо помню, что мы с Сашей не хохотали, не впадали в сарказм. А приняли запрет как нечто естественное, как норму. И больше бы удивились, если б записки Ленина разрешили напечатать.

Кстати, Саша был тогда не просто редактором отдела, но еще и секретарем партийной организации.

В шестидесятые-семидесятые годы интеллигенция и народ не просто сотворили из Ленина идеал честности, скромности, подлинной демократичности вождя – в пику тогдашним «партийным боровам», – но и пребывали в убеждении, что есть праведный, ленинский(!), настоящий(!) коммунизм, искаженный Сталиным и нынешними гадами-начальниками. В те годы в массах очень популярен был анекдот о том, как Ленин на один день появляется в Москве и, увидев все, кричит Дзержинскому: «Батенька, уходим в подполье и все начинаем сначала!»

Однако о росте самосознания общества, о возникновении с годами критического взгляда уже на сами идеи вождя свидетельствует более поздний и вроде бы абсолютно схожий по сюжету анекдот… но совсем с другим финалом! Итак, члены Политбюро, ища выход из кризиса в стране (уже тогда все понимали, что экономика социализма идет в тупик!), тоже решили все начать заново: распределили роли, назначили сроки захвата Зимнего, почты, телеграфа… Но самый старый из них, вроде бы действительный участник штурма Зимнего, латышский стрелок Арвид Янович Пельше вдруг спрашивает: «Товарищи члены Политбюро! А что будем делать, если опять победим?»

История запрета, подобная нашей, конечно, не исключение. Но немало историй, как через цензуру проходило такое, что потом у понимающих волосы на голове шевелились… Десятки мифов-легенд бродят по коридорам редакций, отделов к внукам переходя, а как было на самом деле – неизвестно.

Скажем, нескольким поколениям был известен очерк в «Комсомолке» о трудной судьбе негра-безработного в США, о его убогой… двухкомнатной квартире и пустом… холодильнике! Это печаталось в те времена, когда слова «отдельная квартира» и «холодильник» для советского человека звучали примерно так же, как нынче «мерседес».

Или – рассказы об арестантской жизни Анджелы Дэвис. Я сам читал в наших газетах, что ей по ночам не дает спать писк мышей в соседней камере, а по утрам подают остывший кофе. Ужас! Такого издевательства над заключенными советская действительность и представить не могла!

Памятны многим и репортажи Валентина Зорина из Америки, в которых показывались тысячные демонстрации, подходящие к Белому дому с требованием отставки президента Никсона и немедленного прекращения войны во Вьетнаме. Все правильно, я тоже в своем Петропавловске могу свободно выйти на площадь перед обкомом и сказать: «Долой Никсона!» И мне за такой поступок ничего не будет… Это не я придумал, такой остроумный, это анекдот…

Что это было? Дуболомность и усталость цензуры, наше полное идеологическое затмение в мозгах, искренняя медвежья услуга власти, тщательно рассчитанный кукиш в кармане и беспросветный цинизм? Или и то, и другое, и третье – вместе?

В общем-то, все нам ясно и понятно.

Но правда – лишь в каждом конкретном случае. И только тогда она интересна и живописна.

А наш неудавшийся в Москве кукиш получил неожиданный реванш в N – областном центре на Северо-Западе страны. (Своими глазами не видел, поэтому город и газету называть не буду.) В день 110-летия со дня рождения Ленина N-ская областная газета вышла, естественно, с громадным портретом вождя на первой странице. Слева от портрета в узкую колонку было напечатано сообщение о присуждении Л. И. Брежневу Ленинской премии за заслуги в области литературы. А справа от портрета, тоже в узкую колонку – стихотворение «Ленин». И над ним фамилия автора – «Наум Коржавин»! Сколько таких стихотворений с таким названием?! Тысячи, наверно. И надо же было в N выбрать не кого-нибудь, а именно запрещенного ко всякому упоминанию в советской печати эмигранта Коржавина!

Тут уж, конечно, чистый ляп и чистая случайность. Хотя кто знает, кто знает…