Текст книги "Анти-Горбачев 6 (СИ)"

Автор книги: Сергей Тамбовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 10

Колонный зал Дома Союзов

Бейкер за ночь так и не сумел ничего согласовать с администрацией президента, поэтому утром он улетел на своем Боинге из того же Внукова. Предупредив, конечно, советскую сторону – следующий раунд переговоров ориентировочно назначили через три дня в Вашингтоне. Предложение относительноприсутствия на суде он оставил за скобками.

А публичный суд над главарями майского переворота открылся ровно в обозначенные сроки, в десять утра 30 июня 1989 года. Дом Союзов, большое красивое здание на углу проспекта Маркса и Пушкинской, имел длинную и богатую на события историю – первоначально это была усадьба князя Долгорукова, купленное в конце 18 века московским Благородным собранием. Соответственно после перестройки и модернизации здесь открылось московское дворянское собрание с огромным залом в центре на 2000 мест, прототипом будущего Колонного зала. В 1812 году во время знаменитых наполеоновских пожаров дом сильно пострадал, но был восстановлен в кратчайшие сроки.

Далее все это сооружение вообще и большой колонный зал в частности часто использовали для концертов, благотворительных вечеров и тому подобное, здесь, например, не раз выступали такие известные личности, как Чайковский, Рахманинов и Лист. Во время Первой мировой войны здесь был оборудован лазарет для раненых бойцов.

С приходом к власти большевиков судьба дома сделала крутой вираж – сначала здесь разместили Центральный совет профсоюзов, затем приспособили для выступлений лидеров партии и государства, здесь проходил знаменитый 1 съезд Союза писателей, и наконец, одним из главных назначений дома стали церемонии прощания с умершими государственными деятелями. Началось все с похорон Дзержинского, продолжилось похоронами Сталина, а далее уже прошли чередой Ворошилов, Буденный, Суслов, Брежнев, Андропов, Черненко.

Ну и самые известные мероприятия, которые организовывала здесь власть, это были, естественно, публичные судебные процессы над оппозиционными лицами. Шахтинское дело, процесс Промпартии и три самых знаменитых московских процесса 36–38 года (первый, где судили Зиновьева с Каменевым, второй Параллельного троцкистского центра – Радек, Пятаков, и третий самый знаменитый, над право-троцкистским блоком, здесь хедлайнерами были Бухарин и Ягода). Проходили они, как ни странно, не в большом Колонном зале, а в маленьком Октябрьском.

А теперь вот подоспел и совсем новый процесс, окрещенный в западных СМИ «Forth Moscow trial», в советской же прессе он назывался просто и незатейливо «Суд на участниками незаконных вооруженных действий в мае 1989 года». Председательствовал на нем Генеральный прокурор СССР Рекунков Александр Михайлович, известный в основном тем, что лично выслал академика Сахарова в город Горький в 1980 году. На скамье подсудимых находились шестеро главных заговорщиков – Кунаев, Алиев, Щербицкий как идейные вдохновители, и Босов, Локтионов и Лебедь, как непосредственные исполнители. Трансляцию процесса в прямом эфире вело Центральное телевидение… не прямо вот нон-стоп, но по два включения в день осуществлялись, утром после десяти и вечером в шесть тридцать.

– Товарищи, – так начал свое вступительное слово прокурор, – сегодня мы начинаем открытый и гласный процесс над группой заговорщиков, попытавшихся свергнуть руководство Союза и направить затем развитие по пути, который им представлялся правильным. Перечислю всех обвиняемых в алфавитном порядке.

И далее он монотонно зачитал список тех, кто сидел на скамье подсудимых, они при упоминании своего имени вставали и снова садились. Исключение составил генерал Лебедь – он встать не пожелал, остался сидеть с каменным выражением лица.

– Вам предъявляется обвинение, – продолжил Рекунков, – по следующим статьям уголовного кодекса РСФСР:

– статья 64 пункт а – Измена Родине

– статья 66 – Террористический акт

– статья 70 – Призывы к насильственному изменению конституционного строя.

Прокурор обвел глазами обвиняемых и прочих граждан, потом продолжил.

– Всем обвиняемым предоставлены государственные адвокаты, они зарегистрировались и готовы исполнять свои обязанности. Обвинение готово зачитать заключение, если возражений не последует…

Возражений не последовало, тогда Рекунков кивнул своему заместителю, и тот начал монотонное зачтение обвинительного заключения из талмуда толщиной в добрых пять сантиметров. Собравшиеся похолодели, прикидывая, сколько времени это займет…

Но вопреки ожиданиям публики, заместитель уложился всего-то в двадцать минут, после чего он захлопнул обвинительный талмуд и предложил сторонам процесса приступить к прениям.

А в это время где-то возле Сребреницы

Сребреница это город на границе Сербии и Боснии, где живут в основном мусульмане. Название произошло от серебряных рудников, откуда добывали этот ценный металл чуть ли не со времен Римской империи. Численность города в конце 80х годов составляла 6,5 тысяч, а с прилегающими территориями 15 тысяч.

301 батальон, в ряды которого срочно были мобилизованы Мирослав и Гойко, в саму Сребреницу входить не стал, а занял позиции примерно в километре, близ границы с Сербией. Краткую политинформацию перед этим провел заместитель командира по этой части.

– Бойцы, – начал он свою короткую речь, – вы все хорошо знаете, что происходит в нашей стране – республики одна за другой объявляют свою независимость и пытаются пересмотреть признанные границы. Страна у нас многонациональная и многоконфессиональная, живут здесь очень разные люди, поэтому нет сомнений, что кое-кто попытается половить рыбку в мутной водичке. Наша миссия заключается в том, чтобы дать по рукам этим любителям ловли рыбок и не допустить произвола и беззаконий на нашей земле. Так что занимаем позиции согласно приказам командования и следим за установленным порядком. Стрельба боевыми патронами только по личному приказании. Командира части. На провокации не поддаемся, бдительно охраняем вверенный нам плацдарм от посягательств посторонних сил.

– А что со Сребреницей? – задал вопросик Гойко.

– Ничего пока со Сребреницей, – быстро ответил политрук, – относительно нее приказа не поступало. Рядом с нами село Подраванье, на сто процентов сербское, с его жителями можете общаться, но опять-таки с разрешения командира.

– Окопы надо копать? – дополнил список вопросов Мирослав.

– Пока будете жить в палатках, насчет окопов вопрос открытый… – задумчиво пояснил политрук, – вот ты и ты (он показал на Мирослава и Гойко) как самые разговорчивые, идете со мной, остальные занимаются палатками и приготовлением пищи.

– Товарищ капитан, – обратился к политруку Гойко, – а вы сами-то откуда будете? Из Черногории?

– Смелый ты, боец, – похвалил его капитан, – молодец, в бою так же себя веди. А что до твоего вопроса, то я родился в Сербии, в Златиборе – это недалеко отсюда.

– Знаю-знаю, – подтянулся к диалогу Мирослав, – на лыжах катался пару раз, спуски с гор там отличные.

– Верно, – кивнул политрук, – к нам каждую зиму тысяч по десять любителей горнолыжного спорта приезжает, на этом в основном и зарабатывают златиборцы.

– А как в черногорскую армию попали, если не секрет? – продолжил Гойко.

– Армия у нас югославская, – строго посмотрел тот на Гойко, – меня не спрашивали, где я служить хочу, просто послали в этот батальон и точка. А мы, кажется, дошли до места…

Из-за очередного поворота лесной дороги им открылась деревушка, состоящая из нескольких десятков домиков с одинаковыми черепичными крышами. Справа на лужайке мирно паслись несколько коров без малейшего признака пастуха.

– Нам надо в управу зайти, – сказал политрук, – поговорить о взаимодействии.

– Управа обычно в центре села находится, – ответил ему Мирослав, – и здание должно быть размерами побольше, чем остальные.

В деревне стояла между тем звенящая тишина, даже собаки не брехали, как обычно.

– Что-то не нравится мне, что тут так тихо, – сообщил политрук, – давайте огородами пройдем к этой управе… во избежание.

Они так и сделали, резко свернув с главной деревенской дороги направо. Здесь между плетнями соседних домов нашлась узенькая тропинка, так что даже и грядок с картошкой и луком не пришлось топтать. Через полкилометра примерно тропинка кончилась, уперевшись уже в капитальный забор из кирпича. За ним виднелся задний фасад управы с черным ходом…

– И ни одна печка не дымит, – добавил градуса в обсуждение Мирослав, – обычно же протапливают их с утра, чтоб еду к обеду приготовить.

– И мух слишком много, – продолжил тему Гойко, – откуда они взялись?

Почему тихо, отчего не топятся печки и откуда взялись мухи, наша троица узнала буквально через минуту. Обогнув капитальный кирпичный забор с левой стороны, они оказались на главной площади села и увидели с полсотни тел, валяющихся возле главного крыльца управы. Все они не подавали никаких признаков жизни…

– Пуци ми курац (пиз…ц на матерном сербском)! – вырвалось из политрука.

– Бре (бля, значит)! – добавил Гойко.

– Курвы (ну это и так понятно), – закончил обсуждение Мирослав, – надо проверить, может кто еще живой…

Глава 11

Тогда политрук приказал Гойко бежать в часть и уведомить командиров о случившемся, а сам вмесите с Мирославом начал искать живых в этой горе трупов… живых не нашлось ни одного, но когда они уже сидели на крыльце управы, все перепачканные в крови, и со стороны околицы показалась группа солдат из батальона, откуда-то из-за соседнего плетня вышла девочка лет десяти, вся зареванная и перепуганная.

– Ты местная? – тут же спросил у нее капитан.

Она согласно кивнула головой, вытирая остатки слез на лице.

– Пойдем-ка отсюда подальше, – взял ее за локоть политрук, – расскажешь, что тут случилось.

А Мирослав четко доложил командующему батальоном о всех последних событиях.

– Стало быть, это муслимы из Сребреницы сделали, – подумав, ответил командир, – больше некому…

Но тут вернулся после беседы с девочкой политрук.

– На рассвете подошла группа вооруженных лиц, половина в армейской форме, остальные некомбатанты, они и устроили тут резню, старшим у них был Орич какой-то… так Йованка говорит… надо бы устроить розыски этих гадов.

– Надо доложить в дивизию, – отрезал командир, – пусть они решают, что дальше делать… живых-то тут не осталось?

– Никак нет, командир, – четко доложил политрук, – все мертвые, кроме Йованки.

– Я слышал про одного Орича, – подал голос Гойко, – у Милошевича такой телохранитель был… сейчас, наверно, уже нет – но два года назад точно был, Насер Орич его звали. Мусульманин, это точно.

– Проверим, – меланхолично отвечал командир, – девчонку берегите, как зеницу ока, она у нас единственная свидетельница. До приезда комиссии из центра ничего здесь не трогать, только охранять место происшествия.

– А если они сутки ехать будут, тогда что?

– Значит, подождем сутки – с мертвыми уже ничего не случится, – а после этого командира прорвало, – смутные времена наступают, ой смутные…

– За что они их? – поинтересовался Мирослав у политрука, когда командир убыл, – не понимаю…

– Вторую мировую войну помнишь? Оттуда все идет, боец, – устало отвечал тот Мирославу. – Что такое сербосек, знаешь?

– Что-то слышал, но неточно – расскажите…

– Это такой нож специальной формы, рукоятка в виде перчатки, надевается на руку, из нее торчит клинок в 5–7 сантиметров длиной, так-то он предназначался для резки снопов на поле, но хорватские усташи перепрофилировали его для убийства заключенных в концлагере Ясиновац.

– Про Ясиновац нам в школе рассказывали, – вспомнил Мирослав.

– Так вот, про сербосек… надзиратели в лагере как-то устроили соревнование, кто зарежет этими ножами больше заключенных-сербов…

– И что дальше?

– Дальше победил какой-то Петар Брзица, на его счету 1300 зарезанных за одну ночь сербов.

– Жуть какая-то, – присел на завалинку Мирослав, – но тогда мы должны бы были мстить им, а не они нам.

– С нашей стороны тоже много чего бывало, – вздохнул политрук, – сербские четники не сильно толерантнее хорватских усташей были. Вот и прорвался этот нарыв через тридцать пять лет. А сейчас давай вставай в охранение – никого в это село не впускать и никого не выпускать.

И снова Москва, Колонный зал Дома Союзов

Государственный обвинитель, он же Генеральный Прокурор страны Рекунков перешел к опросу обвиняемых и начал с Кунаева.

– Динмухаммед Ахмедович, вы до 1988 года являлись Первым секретарем ЦК Компартии Кахахстана, так? А потом стали почетным пенсионером республиканского значения, верно?

Тот подтвердил все это, тогда прокурор продолжил.

– Расскажите каким образом и с какой целью вы организовали заговор против законной власти? Мы все вас внимательно слушаем.

Кунаев обвел мутным глазом набитый до предела зрительный зал и начал отвечать, на что попросили.

– Нынешний руководитель страны с самого начала своего правления начал сворачивать со столбовой дороги, указанной нам основоположниками СССР. В частности ленинская национальная политика, которую завещал нам Владимир Ильич, начала попираться и извращаться еще с 86 года. Как мог я, руководитель крупнейшей советской республики смотреть на это сквозь пальцы?

– Расскажите поподробнее, – попросил Рекунков, – в чем, по вашему мнению, заключалось извращение ленинской национальной политики.

– Легко, Александр Михайлович, – Кунаев открыл книжечку с профилем вождя на обложке и начал зачитывать оттуда избранные места, – «Не может быть свободен народ, который угнетает чужие народы», так говорили величайшие представители последовательной демократии XIX века, Маркс и Энгельс, ставшие учителями революционного пролетариата. И мы, великорусские рабочие, полные чувства национальной гордости, хотим во что бы то ни стало свободной и независимой, самостоятельной, демократической, республиканской, гордой Великороссии, строящей свои отношения к соседям на человеческом принципе равенства, а не на унижающем великую нацию крепостническом принципе привилегий.

Кунаев оглядел зал и счел нужным добавить название источника:

– «О национальной гордости великороссов», 1914 год, газета «Социал-демократ». И еще, если позволите, одна маленькая цитата, уже из журнала Коммунист, 1922 год «К вопросу об автономизации». Владимир Ильич сказал в этой статье буквально следующее «интернационализм со стороны угнетающей или так называемой „великой“ нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически».

В зале наступило тяжелое молчание, а Кунаев завершил свое выступление уже без цитат.

– Мне кажется, что руководство нашей страны отступает от заветов великого вождя, проводя ту самую политику великодержавного «держиморды», с которой всеми силами и боролся Ленин… поэтому я и принял участие в так называемом заговоре с целью вернуть СССР с кривой и окольной дорожки великодержавного шовинизма на правильный путь развития.

– У вас все, Динмухаммед Ахмедович? – спросил Рекунков.

– Не совсем, Александр Михайлович, – Кунаев отложил труды классика в сторонку и продолжил уже от себя, – все последние шаги центральной власти вообще и Генерального секретаря Романова в корне противоречат заветам Ленина, изложенным лично им в указанных книгах. Я, как и мои товарищи по партии, до поры до времени наблюдал за этими процессами с глубокой скорбью, пока, наконец, моя совесть и глубокие внутренние убеждения не заставили перейти от размышлений к действиям. Я ни в чем не раскаиваюсь, а только лишь сожалею, что наше выступление закончилось так печально. На этом у меня все.

– Отлично, – прокурор что-то черкнул в своем блокноте, потом встал и прогулялся вдоль скамьи подсудимых. – Итак, Динмухаммед Ахмедович, вы утверждаете, что в советских республиках сейчас попирается ленинская национальная политика, так?

– Именно так, – угрюмо ответил Кунаев.

– И в чем это выражается, можете конкретизировать?

– Сокращение выпуска книг и фильмов на казахском языке, – начал конкретизировать тот, – подбор и расстановка кадров на руководящие должности теперь осуществляется без учета титульной национальности, и что самое печальное – из Конституции собираются убрать статью, гарантирующую республикам самоопределение. Могу с большой доле уверенности заявить, что великодержавный русский шовинизм, с которым так настойчиво боролся Владимир Ильич на заре советской власти, поднимает свою голову.

– Тааак, – задумчиво посмотрел не него прокурор, – ваша позиция мне ясна, однако, прения сторон мы пока что отложим на потом, а сейчас перейдем к следующему обвиняемому.

Он вернулся на свое место, посмотрел в распорядок ведения заседания и объявил:

– Лебедь Александр Иванович, генерал-майор, командир 106-й воздушно-десантной дивизии.

Лебедь встал, молча поклонился присутствующим и сел обратно.

– Александр Иванович, в материалах по делу установлено, что вы являлись главным исполнителем планов заговорщиков. Расскажите, когда и при каких обстоятельствах вы с ними познакомились и каким образом заговор, так сказать, созрел и вступил в фазу выполнения…

Генерал поправил микрофон на штативе и начал отвечать сидя.

– В декабре прошлого года моему подразделению была поставлена задача организовать помощь пострадавшим в результате Армянского землетрясения. В процессе выполнения этой задачи я много раз встречался с прибывшими на место трагедии Гейдаром Алиевым и Динмухаммедом Кунаевым, а также близко познакомился с генералами Локтионовым и Босовым. Тогда в ходе этих личных встреч у нас и созрел план политического переустройства страны.

– Что именно вы собирались переустроить в нашей стране? – продолжил задавать вопросы из своей методички Рекунков.

– Нам, офицерам Советской армии, – начал тяжелым басом генерал, – больно смотреть, куда катится наша страна. Извините за аналогию, но мне происходящее напоминает период между февралем и октябрем 1917 года…

– И с чего у вас такие выводы, Александр Иванович? – заинтересовался прокурор, – насчет 1917 года? Кто у нас, например, сейчас Керенский?

– Генеральный секретарь Романов у нас в роли Керенского, – бухнул с размаха Лебедь, – такой же говорливый и такой же ни к чему неспособный, кроме разговоров, политик.

– А роль генерала Корнилова вы, очевидно, примерили на себя, верно?

– Генерал Корнилов был настоящим патриотом России, – с вызовом ответил генерал, – он просто хотел поставить какие-то рамки тогдашней вакханалии насилия и злоупотреблений… и мне искренне жаль, что у него ничего не получилось.

– Вот в этом вы похожи, – улыбнулся Рекунков, – у вас тоже ничего не получилось…

– Да, мы просчитались в своих планах, – угрюмо ответил Лебедь, – и теперь заплатим сполна за свои ошибки…

– Возвращаясь к вашим планам, Александр Иванович, – прокурор перелистнул блокнот и перешел к следующей теме, – что именно и как вы собирались переустроить в стране – расскажите, это очень интересно.

– Пожалуйста, – пожал тот плечами, – могу рассказать, раз это интересно. Мы собирались ввести в стране чрезвычайное положение сроком… ну допустим на месяц, может быть на полтора. За это время необходимо было очистить госаппарат от приспособленцев и взяточников, полностью заменить верхушку власти, исправить перегибы в национальной политике, в этом вопросе я абсолютно согласен с товарище Кунаевым. А также скорректировать внешнюю политику страны – в последнее время мы наблюдаем совершенно недопустимое на мой взгляд братание с нашими идеологическими противниками.

– Зачем вы стреляли в Генерального секретаря? – задал неожиданный вопрос Рекунков.

– Это вышло случайно… – притормозил с идеологией генерал, – я не хотел его убивать, только припугнуть хотел…

– Врачи из 4-го управления говорят, что товарищ Романов выжил каким-то чудом – две пули были направлены очень точно в цель.

– Приношу свои извинения и готов искупить свою вину кровью – пошлите меня в штрафной батальон в горячую точку, – предложил Лебедь.

Глава 12

И снова Сребреница

Гойко стоял в охранении села рядом с Мирославом и решил побеседовать с ним, пока они дожидались приезда комиссии из центра.

– Я даже помню этого Насера Орича, – сказал он,– он тоже в спецслужбе числился, только я в морской, а он в сухопутной, в Риеке у нас казармы рядом были.

– И чего этот Насер? – поинтересовался Мирослав.

– Ну здоровенный такой и накачанный, морда красивая, почти как у этого… у моего тезки из кино… про него говорили, что ходок, постоянно к бабам бегал в самоволку…

– А потом его не видел?

– Нет, потом не видел, читал только, что его в телохранители Милошевича взяли.

– Надо бы разобраться с этим Насером… а что за имя такое дурацкое? В Египте президент был Насер, других Насеров не знаю.

– Наверно мусульманин он, вот и назвали так, – предположил Мирослав, – а разобраться, конечно, надо, только как это сделаешь-то? Он наверняка в Сребренице сидит, и охраны у него не меньше взвода.

– Дааа, проблема, – согласился Гойко, – дай-ка лучше закурить, брат…

И они оба задымили сигаретами местной марки Ядран с табаком Вирджиния-Ориентал… в СССР они, кстати, тоже продавались, не сказать, чтобы массово, но продавались иногда, стоили 60–70 копеек за пачку.

Но курить им пришлось недолго, потому что в лесу заревели моторы и к околице села подкатили три зеленых джипа с кучей народа внутри. Старшим оказался целый генерал по фамилии Младенович, он тут же начал распоряжаться, грозно махая руками. А из последней машины вылез удивительно знакомый нашим двум героям товарищ…

– Это ж Игнат, – удивленно сказал Гойко, – он ко мне в яхт-клуб заезжал.

– И я его знаю, – не меньше удивился Мирослав, – он у меня ночевал позавчера, а потом его военные забрали.

Игнат Дорохов, а это именно он был, тоже увидел знакомые лица и подошел к ним.

– Здраво, приетели, – пожал он им обоим руки, – ево се поново сречемо (вот и свиделись снова).

– Ты как, нашел свою подругу-то? – спросил Гойко.

– Да, все в порядке, нашел и отправил назад в Москву. А у вас тут что? – и он счел нужным пояснить свое появление, – меня зачем-то в чрезвычайную комиссию включили, как иностранного наблюдателя.

– Понятно, – кивнул Мирослав, – а что у нас тут, сам сейчас увидишь – когда зайдешь на площадь…

Игнат быстрым шагом удалился в указанном направлении, а назад вернулся минут через пятнадцать.

– Звери какие-то, – так кратко он выразил свое отношение к произошедшему, – за что их так и кто их так?

– За что, выясняют, вас вот и вызвали по этому поводу, – коротко отвечал Гойко, – а кто, в общих чертах понятно – некий Насер Орич, командир самообороны из Сребреницы.

– Знал я одного Орича, – ответил Дорохов, – в Белграде встречал, он там охранником служил у какого-то босса.

– Да, тот самый и есть.

– Тут неподалеку еще две сербские деревни есть, – продолжил Игнат, – было бы неплохо их под охрану взять, а то мало ли что…

– Это ты своему генералу скажи, – ответил ему Мирослав, – кстати, кто он такой, не расскажешь?

– Какой-то большой чин в Минобороны Белграда… заместитель главного министра по чему-то… по политической части вроде.

Но тут их разговор прервал порученец генерала, он подбежал ко всем троим, даже запыхавшись по дороге, и сказал, что их всех зовет его начальник. Все трое немедленно и подтянулись на место происшествия… не совсем на место, генерал расположился в соседней с площадью хате.

– Значит, ты у нас Гойко Гладич из Петроваца, – ткнул генерал ему в грудь, пока вся троица стояла навытяжку, – а ты Мирослав Перешич из Будвы, верно?

– Так точно, товарищ генерал, – хором грянули оба.

– А ты Игнат Дорохов из советского посольства, – перевел он свой взгляд налево.

– Абсолютно верно, товарищ генерал, – не стал отрицать очевидного тот.

– Для вас троих у меня будет особое задание… – и далее генерал достаточно подробно объяснил суть и детали отдельного задания командования.

Через полчаса все трое уже переоделись в типовые костюмы боснийских крестьян, а именно – штаны типа шаровары синего цвета, рубашка-кошулья с вышивкой на воротнике и на манжетах, куртка-безрукавка под названием елек, темно-серого цвета. На ноги они надели так называемые опанки, кожаные сапоги, предназначенные для скалолазания, а на голову по шайкаче, шапке V-образного типа из бараньей шерсти.

– На ряженых мы стали похожи, – огласил результат рассматривания своего отражения в зеркале Гойко, – у нас в деревнях так только на праздники одеваются.

– Ну будем считать наше задание праздником, – ответил ему Мирослав, а Игнат только и смог сказать, что ему в принципе все нравится, удобная одежда.

И опять Колонный зал

Рекунков внимательно посмотрел на Лебедя и объявил перерыв на час. Народ в зале зашумел и потихоньку начал рассасываться в сторону двух буфетов, они тут были большие и удобные. А прокурор сказал охране, чтобы в его кабинет доставили еще не выступивших Алиева и Локтионова.

– Ну что, коллеги, побеседуем? – он предложил обоим по сигарете, генерал взял, а Гейдар отказался.

– О чем будем беседовать, Александр Михайлович? – вместо этого спросил он.

– О сделке со следствием, – Рекунков тоже закурил, потом продолжил, – что-то мне не нравится, куда выруливает наше мероприятие, поэтому предлагаю вам следующее… после перерыва я допрошу сначала вас, Гейдар Алиевич, потом вас, Александр Дмитриевич. И я хочу, чтобы от вас не исходило никакой идеологии, скажете, что все дело было в деньгах и точка.

– И что мы взамен будем иметь? – спросил Локтионов.

– Пойдете подельниками, как говорят наши следователи из МВД, и получите наказание по низшей планке из всех этих статей… а Кунаев с Лебедем соответственно будут паровозами и получат на всю катушку… да, наказание будет в колонии общего режима, даже не строгого.

– Низшая планка это сколько? – задал деловой вопрос Алиев.

– Два года… предварительное заключение учтется, плюс возможное УДО, так что выйдете на свободу в конце 90-го… как вам такое соглашение?

– А если мы откажемся? – спросил опять же азербайджанский первый секретарь.

– Тогда не обессудьте, – вздохнул Рекунков, туша сигарету в пепельнице, – а ля гер ком а ля гер, как говорил Михаил Боярский в одном фильме – на войне всякое случается… досидите в тюрьме до следующего века, причем в очень стесненных условиях, в Белом Лебеде например… это город Соликамск в Пермской области, если не знаете – там и летом-то прохладно, что уж говорить о зиме.

– Можно нам подумать? – спросил Локтионов.

– Думайте, конечно, кто ж вам запретит, – отвечал прокурор, – но только до окончания перерыва. Если после этого срока ответа не будет, буду считать, что вы отказались…

– Я согласен, – устало махнул рукой Алиев, – даже без обдумываний.

– А я нет, – жестко поставил вопрос ребром генерал, – мне не все равно, что обо мне народ говорить будет.

– Отлично, – сделал хорошую мину Рекунков, – значит, поговорим еще с вашим коллегой, с Босовым. Охрана, – крикнул он в дверь, – увести подсудимых.

А сразу вслед за этим в дверь вошел Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Романов – запросто и без никакой охраны. Он поздоровался с прокурором и сходу поинтересовался, как идут дела на процессе.

– Алиев согласился на сделку, – сообщил Рекунков, – остальные пока упорствуют…

– А вызовите сюда Щербицкого, – попросил Романов, – давайте побеседуем с ним вместе.

Отказать высокому начальству прокурор никак не мог, поэтому через пять минут бывший первый украинский секретарь сидел на стуле для гостей и размешивал сахар в стакане с чаем.

– Владимир Васильевич, – нарушил, наконец, молчание Романов, – расскажите уже, как вы дошли до такой жизни… чего вам не хватало?

– Вы и сами все знаете, Григорий Васильевич, – мрачно отвечал Щербицкий, отхлебнув горячего чая из стакана, – чего зря воду в ступе толочь.

– Одно дело, что я знаю от посторонних лиц, – с небольшой усмешкой ответил ему генсек, – и совсем другое услышать это из первоисточника, так сказать.

– Ну хорошо, – тяжело вздохнул Щербицкий, отставляя стакан в сторону, – слушайте, если так уж интересно… меня убрали из политической жизни совершенно без оснований, это меня и задело больше всего. А на мое место поставили этого старца Кириленко… у него же деменция, как он может рулить второй по значимости советской республикой, не понимаю.

– Зря вы так, – сокрушенно покачал головой Романов, – Андрей Павлович, конечно, немолод и болезней у него много, однако со своими обязанностями он справляется, я лично проверял… еще что-то скажете или на этом все?

– Нет, не все, – мрачно сказал Щербицкий, – но об этом достаточно подробно уже рассказал Кунаев.

– Ага, вас тоже волнует межнациональная ленинская политика, так? – на всякий случай уточнил генсек.

– Совершенно верно… а если точно, то отступление от ленинских норм этой политики.

– Дорогой Владимир Васильевич, – генсек встал со своего стула и начал прогуливаться вдоль ряда окон справа, – со времен публикации этих ленинских работ, на которые ссылался Кунаев, прошло шестьдесят лет, даже и семьдесят пять, если брать «О национальной гордости великороссов». За это время многое произошло и многое изменилось… и могу вас уверить, что русский народ многократно искупил свою вину перед нацменьшинствами. Нельзя жить исключительно прошлым, верно? Маркс с Энгельсом тоже ведь много чего написали, в том числе и про Россию, помните, надеюсь?

– Россия – тюрьма народов… – ответил Щербицкий.

– Не только, например Маркс говорил и такое «По признанию ее официального историка Карамзина, неизменной остается политика России. Ее методы, ее тактика, ее приемы могут изменяться, но путеводная звезда этой политики – мировое господство, остается неизменной. Только изворотливое правительство, господствующее над массами варваров, может в настоящее время замышлять подобные планы».

Щербицкий откинулся на спинку стула и промолчал, тогда Романов добавил градуса в тему.

– А вот что говорил Энгельс – «Что же касается России, то ее можно упомянуть лишь как владелицу громадного количества украденной собственности, которую ей придется отдать назад в день расплаты». И что, вы вот эти вдоль и поперек русофобские высказывания классиков тоже призовете себе на помощь?