355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Светуньков » Красное, белое и серо-буро-малиновое » Текст книги (страница 4)
Красное, белое и серо-буро-малиновое
  • Текст добавлен: 21 апреля 2021, 15:01

Текст книги "Красное, белое и серо-буро-малиновое"


Автор книги: Сергей Светуньков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Живоглоцкий

Родители Исаака Бернштейна были крещёными евреями. Крещение они приняли отнюдь не по религиозным соображениям, а исключительно по соображениям коммерции. Жили они в Маркушах, что в районе Бердичева, и не могли пересекать черту оседлости, будучи традиционными евреями. Бизнес у Мойши Бернштейна – отца Исаака – пошёл в гору. Он очень удачно торговал выделанной свинячьей кожей. Однако рост объёмов продаж уткнулся в черту оседлости, и, чтобы бизнес продолжил дальнейший рост, Бернштейнам надо было преодолеть препятствие в виде иудейской религии.

– Ничего личного, – сказал Мойша своему еврейскому богу сразу после крещения, – только бизнес.

В крещении он получил имя Михаил, потому Исаак стал не Мойшевич, а Михайлович. Вслед за отцом крестилась и вся семья. Случился этот переход из иудаизма в христианство в то время, когда Исаак переживал переходный возраст, – и внезапная смена жизненных ценностей оказала самое отчаянное влияние на Исаака, превратив его в ярого атеиста. Плевать после этого он хотел и на Яхве, и на Христа. Родители в Исааке души не чаяли – он был единственным сыном среди пяти дочерей, а потому прощали ему наплевательское отношение ко всем богам. Они устроили его в коммерческое училище, которое он кое-как окончил. Поскольку Исаак Михайлович был хоть и крещёный, но всё же еврей, а в царской России существовало ограничение на приём евреев в университеты, родители поджали животы, подтянули свои пояса и начали экономить во всём. Накопив некоторую сумму, они отправили Исаака учиться в Прагу.

Набравшись в пражских пивных свободных мыслей, Исаак стал общаться с австрийскими социал-демократами, прочитал «Капитал» Карла Маркса, назвал своего отца «капиталистом» и порвал с ним как с эксплуататором почти все связи… ну разве что позволял отцу регулярно перечислять из России в Прагу деньги на своё содержание в Европе. А больше никаких связей: ни-ни!

Вращаясь в Европах среди социал-демократов, Исаак принял решение примкнуть к Бунду и стал правоверным социал-демократом. Поскольку товарищи по партии удивлялись его умению быстро есть во время общих застолий, он и получил партийную кличку Живоглоцкий.

В 1904 году его отец внезапно умер от апоплексического удара, и Исаак Михайлович Живоглоцкий был вынужден вернуться в Россию, для того чтобы разобраться с делами отца, о чём его слёзно умоляла не только мать, но и сёстры.

Поскольку Живоглоцкий окончил коммерческое училище и считал себя после прочтения Маркса знатоком капитала, то он настолько удачно разобрался с делами отца, что через три месяца после принятия дел бизнес отца был разрушен так, что для уплаты возникших долгов семье пришлось продать дом, в котором она жила. После этого горького опыта капиталистической деятельности Живоглоцкий окончательно поверил в марксистское учение о том, что капитализм загнивает, а потому бросил семью на произвол судьбы, а сам отправился куда глаза глядят – в пределах оставшейся в его распоряжении небольшой суммы денег. На поездку в Европу к пивным и социал-демократам денег не хватило, но их хватило на то, чтобы добраться до Глупова.

Здесь он устроился в казначейство Головотяпии, снял угол и начал «обрастать жирком», не забывая о загнивающем капитализме. Но тут внезапно возникла революция 1905 года, которая разбудила в Живоглоцком спящего бундовца. Крестьяне Головотяпии то в одном месте, то в другом жгли помещиков, а рабочие железнодорожных и каретных мастерских время от времени устраивали стачки и забастовки. Делали это даже глуповские артели пенькодралов и лыковязов. Живоглоцкий, разбуженный массами, ринулся на баррикады. Баррикад не было, но митинги и сходки были. Живоглоцкий, как оказалось, не только быстро ел, но и изрядно быстро и витиевато говорил. Поэтому он вскоре завоевал популярность среди забастовщиков и бузотёров, живописно описывая, как лопаются от жира помещики и капиталисты и как тают на глазах от голода пролетарии, поскольку им нечем питаться, кроме цепей.

Для организации революционных масс Живоглоцкий согласился с его избранием председателем Глуповского Совета рабочих депутатов, но ничего особенного сделать не успел – революция в Головотяпии закончилась так же быстро, как и началась, а Живоглоцкий и ещё парочка таких же, как и он, социал-демократов была поймана жандармерией и предстала перед судом. Как Живоглоцкий ни изворачивался на суде и ни отрекался от социал-демократии, его всё же осудили и отправили в ссылку в Сибирь.

Как и все революционеры, Живоглоцкий боялся Сибири и всю дорогу от Глупова до Енисейска непрерывно рыдал, прощаясь с загубленной навсегда жизнью.

Но, получив от кровавого царского режима деньги на содержание, которые выделялись ссыльным царским правительством, он с удивлением заметил, что их значительно больше, чем раньше он зарабатывал, будучи чиновником, что он может жить в своё удовольствие и даже лучше, чем прежде. Да и как тут не зажить, если выделяемых ему, как ссыльному, денег хватало не только на то, чтобы снимать половину просторного дома у одной зажиточной вдовы, но и оплачивать вкусный и обильный стол у хозяйки дома! Да ещё он мог покупать себе на это содержание одежду и обувь, и даже тратить деньги на всякие невинные шалости типа охоты и рыбалки.

Любил Живоглоцкий утречком пораньше проснуться, поздороваться с солнцем, умыться и позавтракать кашей с молоком или блинчиками со сметаной, которые поутру запекала хозяйка, взять узелок с хлебом, отварной телятиной и какими-нибудь соленьями, и отправиться с приобретённым на выделяемые царским кровавым режимом деньги ружьём вдоль реки пострелять уток, вальдшнепов или гусей. Вечером, уставший, но довольный, приходил он в дом с добычей и передавал её хозяйке, которая тут же свежевала добычу, а потому на ужин вкушал Живоглоцкий дичь, запечённую то в яблоках, то в грушах, а то и в можжевеловых ягодах.

Само собой разумеется, что и самогон всегда был в его распоряжении.

Ах, как хорошо, вернувшись с охоты продрогшим и усталым, сразу же, переступив порог дома, выпить рюмку холодной водки и закусить её солёным груздем из бочки! А потом снять грязные сапоги, переодеться в сухие и чистые одежды (которые тоже стирала и гладила хозяйка), умыть тёплой водой лицо и руки и, вытирая их свежим полотенцем, вдруг подумать: «А хорошо бы выпить рюмку смородиновой настойки!» И тут же, не дожидаясь, пока хозяйка накроет на стол, выпить эту рюмку…

В деревне, где в таких нечеловеческих условиях прозябал Живоглоцкий, наличествовал и женский пол из вдовствующих особ, которые при необходимости без всяких колебаний удовлетворяли и иные нематериальные потребности ссыльных, не деля их по национальности или принадлежности к политическим партиям, а проявляя истинно русское женское милосердие к падшим и гонимым.

В ссылке Живоглоцкий совсем забыл про Бунд и про социал-революционеров. На сходки ссыльных он ходил только от скуки и в политических дебатах участия не принимал. Там же он научился играть на гитаре и стал недурно петь, так что даже планировал после окончания ссылки зарабатывать себе на жизнь выступлениями в ресторанах, прикинувшись цыганом.

Но когда десятилетний срок ссылки Живоглоцкого закончился, то уже шла Первая мировая война, и он тут же был мобилизован в действующую армию на должность полкового счетовода, поскольку, как следовало из документов, у него было коммерческое образование. На фронте в писарском блиндаже он часто вспоминал свою ссылку с умилением и очень хотел вернуться туда, для чего строил планы какого-нибудь невинного проступка: поджечь склад с боеприпасами или, вызвав на дуэль командира, тут же стрельнуть в него из ружья. Но он боялся, что из-за законов военного времени его могут не в ссылку послать, а просто расстрелять. Поэтому ему только и оставалось, что мечтать о ссылке.

На должности полкового счетовода он проявил такой же талант, как и в деле сохранения и развития капитала своего отца, в результате чего его полковник был осуждён за растрату полковых средств и застрелился, не дожидаясь суда. Но перед тем, как застрелиться, с искажённым от ярости лицом и с пистолетом в руке бегал по казармам своего полка с криками:

– Где этот Бернштейн? Убью!

Убить Живоглоцкого не удалось, поскольку тот спрятался от полковника на кухне среди котлов, где варилась еда для солдат. Здесь Живоглоцкий получил сильный ожог и был после этого комиссован «по ранению». Спасибо полковому писарю: Живоглоцкий за этот ожог получил Георгиевский крест, поскольку по бумагам выходило, что он совершил некий подвиг в бою, отчего и получил такое ранение. Писарь этот подвиг совершил вместе с Живоглоцким и также получил медаль.

Пока Живоглоцкий выздоравливал в госпитале от полученной раны в виде ожога, произошла Февральская революция. Живоглоцкий по старой памяти решил ехать в Глупов, где намеревался вплотную заняться революцией. Железнодорожное сообщение в России было в те времена сильно расстроено, и поэтому Живоглоцкий смог добраться до Глупова только летом и именно в тот момент, когда Зойка Три Стакана спешно бежала из Глупова в Отлив. Они даже столкнулись в дверях вокзала лицом к лицу.

При этом Живоглоцкий подумал:

«Ну и страшная же баба!»

Зойка Три Стакана подумала другое:

«Опять еврей!»

А Камень ничего не подумал, только отодвинул Живоглоцкого с пути своей рукой-манипулятором, и они с Зойкой прошли в здание вокзала, а Живоглоцкий вышел оттуда.

Никто его не встречал. Оглянувшись кругом, Живоглоцкий заметил рядом с вокзалом почту и направился прямиком туда.

«Встречайте прибывшего сегодня из ссылки знаменитого революционера Исаака Михайловича Живоглоцкого, первого председателя Совета рабочих депутатов Глупова. Группа товарищей» – телеграмму такого содержания отправил Живоглоцкий в адрес Глуповского Совета рабочих депутатов. Выпив у вокзального буфета три стакана чая и заев их бубликом, Живоглоцкий отправился в Совет.

После бегства Зойки Три Стакана с сотоварищами от Временного комитета и от Митрофана в Глуповском Совете царил полный хаос. Буйные в Совете, конечно, были – как без этого? А потому речи возникали, но действий не было. Избрали временным председателем Совета И.П. Ситцева-Вражека, меньшевика. Он был человеком с образованием, окончил полный курс права в Харьковском университете и работал в глуповской гимназии, где преподавал историю. Особенно он увлекался историей Нерона и в мирное время даже побывал в Риме.

Его, как человека уважаемого (а в Глупове тогда очень уважали учителей гимназий) и выбрали председателем Совета, а заодно, чтобы два раза не голосовать, избрали и председателем исполкома. Надо сказать прямо: проводя свою меньшевистскую линию, Иннокентий Порфирьевич со своими обязанностями не справлялся. Утихомирить депутатов он мог – навыки гимназического учителя это помогали сделать, – а вот наладить работу комитетов и исполкома у него не получалось. На совещаниях он больше говорил о Нероне и его любимой женщине Актэ, чем о канализации и снабжении Глупова дровами на зиму.

Поэтому телеграмма пришла вовремя. Старые глуповцы вспомнили про Живоглоцкого и про то, как он мелькал на митингах в 1905 году. Всё-таки первый председатель первого Совета! Все обрадовались, закричали «ура!» и стали подбрасывать вверх свои шапки. Сильнее всех кричал Ситцев-Вражек, хотя и был огорчён закрывающимися перед ним перспективами. Когда шапки кончились, осиротевшие после бегства Зойки Три Стакана депутаты высыпали наружу и стали встречать Живоглоцкого.

«Как он выглядит-то? Не ошибиться бы!» – волновались они, переминаясь с ноги на ногу и с тревогой вглядываясь в даль.

«А где хлеб да соль? Тут? Не потерять бы!» – продолжали волноваться депутаты.

«Как встретят? И встретят ли?» – переживал Живоглоцкий, подходя по Большой Дворянской улице к зданию бывшего Дворянского собрания.

Дойдя до гостиницы «Аврора», он нацепил для солидности на грудь Георгиевскую медаль. Пройдя гостиницу, он подумал и снял медаль.

Впереди, у здания Дворянского собрания, в волнении столпились депутаты, чьи лохматые головы то выглядывали из-за колонн, то скрывались за ними.

«Встречают!» – обрадовался Живоглоцкий, выпятил грудь колесом, нацепил медаль и вышел на проезжую часть Большой Дворянской улицы, приветственно размахивая депутатам рукой.

– Он! – дружно закричали депутаты, понимая, что никакой дурак, за исключением Живоглоцкого, им махать рукой не будет, и бросились обнимать его и качать.

На руках же депутаты занесли Живоглоцкого в зал заседаний совета депутатов и поставили на трибуну.

Удивительно, но оказавшись на трибуне, Живоглоцкий тут же преобразился – из простого местечкового еврея он стал грозным львом. Время, проведённое им на фронте, научило его громко кричать, перекрикивая разрывы снарядов.

– Товарищи! – зычно рявкнул Живоглоцкий.

Товарищи от испуга зажмурили глаза, но, опомнившись, устроили Живоглоцкому бурную овацию. Тут же раздались призывы устроить обед в честь героя-революционера. Героя с трибуны забрали и посадили за стол в столовой бывшего Дворянского собрания, а теперь – в столовой Совета рабочих депутатов.

Так первая речь Живоглоцкого как революционера после возвращения его в Глупов принесла ему первые дивиденды в виде борща, жареной куры с гречневой кашей и компота из свежих яблок.

Поскольку Живоглоцкий изрядно проголодался в дороге, то быстро умял свою порцию, чем вызвал некоторое замешательство среди депутатов. Большинство из них решили, что герою не дали еду, и начали бурно возмущаться. Для того чтобы дело не дошло до революционной ситуации, работники столовой подали Живоглоцкому вторую порцию комплексного обеда. Её наш герой «сметал» не так быстро, как первую, но всё равно в довольно ускоренном темпе.

«Вот – настоящий революционер! – заключили глуповские депутаты. – Ест так быстро для того, чтобы время на революцию оставалось. А давайте выберем его нашим председателем исполкома!»

Председатель Совета Ситцев-Вражек не возражал, а даже, как показалось некоторым недоброжелателям, подобрел в лице, поскольку работа в исполкоме его тяготила. Ему и Совета вполне было достаточно.

Так и порешили. Не вставая из-за стола, депутаты единогласно проголосовали за то, чтобы Живоглоцкий стал председателем исполнительного комитета Головотяпского Совета рабочих и солдатских депутатов. После обеда Живоглоцкого вновь подхватили за руки, перенесли в зал заседаний и поставили на трибуну, чтобы он произнёс речь уже как председатель исполкома совета.

– Товарищи! – вновь рявкнул Живоглоцкий, и депутаты опять зажмурились от испуга, после чего разразились бурными продолжительными аплодисментами, так и не дав Живоглоцкому сказать хотя бы ещё одно слово.

Возникло коллективное мнение, что Живоглоцкому нужно умыться и отдохнуть с дороги. Это желание тут же реализовали в жизнь, подхватив Живоглоцкого с трибуны и вынеся из здания Совета.

Живоглоцкого всю остальную часть дня восторженные депутаты сначала парили в бане, затем стригли у лучшего цирюльника, после чего разместили в гостинице «Аврора» в лучшем номере (княжеском, как его называли в гостинице), раздели и уложили спать. Надо отметить, что при этом Живоглоцкий ни разу не передвигался на своих ногах, – депутаты всё время носили его на руках. И только когда он попросился в нужник, ему удалось встать на ноги, и то только в самом нужнике, а до нужника и обратно его опять несли на руках.

На следующий день все глуповские и головотяпские газеты пестрили заголовками о возвращении в Глупов великого революционера и борца за свободу народа Льва Живоглоцкого. Имя Исаак было заменено газетчиками на имя Лев не потому, что они ошиблись, а потому, что глуповские депутаты, рассказывая журналистам о встрече легендарного революционера, каждый раз говорили «наш лев Живоглоцкий». Вот газетчики и решили, что имя Живоглоцкого – Лев.

Утром, когда Живоглоцкий ещё нежился в постели, ему в номер принесли кофе со сливками, круассан с яблочным повидлом, сливочное масло и свежие газеты. Живоголоцкий понял, что возглавлять революцию куда как выгоднее, чем быть её простым исполнителем. А ещё он со всей очевидностью понял, что не зря пострадал от царского режима и не зря мучился в нечеловеческих условиях в далёкой сибирской ссылке десять лет. Теперь он осознал, что все его «страдания» воздались ему сторицей. И против имени Лев он тоже не возражал – мало ли что будет с революцией дальше? А так и имя чужое, и фамилия не по паспорту.

После завтрака Живоглоцкий решил прогуляться по городу, но, выйдя из номера, он вдруг увидел у своих дверей двух солдат с винтовками и с красными бантами на груди. Он испугался, что его арестовали:

– А что… это вы тут… делаете? – промяукал, а не прорычал Лев.

– По решению Головотяпского совета рабочих депутатов… – начали отвечать солдаты, и душа у Живоглоцкого ушла даже не в пятки, а выползла за их пределы, – к вам, товарищ Живоглоцкий, приставлена персональная охрана из солдат революционного Загрязнушкинского полка! Для того чтобы защитить вас от контрреволюции.

Из всей большевистской ячейки, которая пыталась совершить июльский переворот, Алик Железин был менее всего причастен к этому событию. Поэтому, когда Зойка Три Стакана и Камень скрывались в шалаше в Отливе, Алик продолжал свою скромную работу в Совете и в исполкоме Глуповского Совета. Поскольку Алик координировал организацию работы Совета, то в его подчинении оказались все секретарши и помощники депутатов. Железин, кроме того, контролировал кухню и уборщиц, словом – взял на себя всю черновую работу по функционированию Совета и его исполнительного комитета. Кроме того, он руководил спаренным выпуском газеты «Известия народных депутатов – Глуповская правда». Важных решений он не принимал, но всё контролировал. И надо сказать, что это у него получилось очень хорошо. Железин лично себе и другим руководителям обеспечил вполне комфортные условия жизни, но, как ни странно, ни копейки себе не припрятал. В этом смысле он был кристально честен.

В ситуации, когда Живоглоцкий вдруг оказался председателем Совета, Железин не растерялся, а тут же велел секретаршам распечатать несколько проектов постановлений исполкома по этому поводу, а сам исполком, в очередной раз удивившись своевременности проектов, без возражений утвердил их.

Сами постановления определяли, что:

1) товарищу Живоглоцкому как председателю исполкома из фондов гостиницы «Аврора» выделяется лучший номер для проживания. Расходы отнести на счёт средств Совета;

2) для обеспечения безопасности жизни и здоровья товарища Живоглоцкого обязать Загрязнушкинский запасной полк организовать из числа военнослужащих этого полка круглосуточную охрану товарища Живоглоцкого. Расходы по охране отнести на счёт средств полка;

3) поставить товарища Живоглоцкого на круглосуточное довольствие по усиленному пайку как пострадавшего при царском режиме и установить ежемесячную оплату его непосильного труда в размере, соответствующем оплате труда председателя Совета рабочих депутатов. Расходы отнести на счёт средств Совета;

4) установить товарищу Живоглоцкому ненормативный режим труда. Расходы труда отнести на счёт самого товарища Живоглоцкого.

Примерно неделю товарищи депутаты носили Живоглоцкого на руках, поскольку стоило ему только крикнуть «Товарищи!», как у депутатов срабатывал условный рефлекс и они тут же хватали его на руки и выносили вон. А у него в голове давно уже сложилась программная речь, которую он никак не мог изложить депутатам. Постепенно Живоглоцкий понял, в чём дело, и как-то утром, оказавшись на трибуне Совета, не гаркнул, как обычно, а спокойным голосом произнёс:

– Товарищи!

Зал затих, а не оброс бурными овациями, как обычно. Живоглоцкий радостно продолжал:

– Товарищи депутаты! Революция дала нам свободу. Революция дала нам относительное равенство. Но абсолютного равенства мы не достигли. Когда наступит абсолютное равенство и царство свободы?

Он бросил долгий ожидающий взгляд в зал. Никто на этот вопрос ему не ответил. Тогда Живоглоцкий, не дождавшись ответа и укоризненно покачав головой, продолжил, подняв вверх указательный палец правой руки:

– Когда, товарищи, наступит коммунизм!

Зал ахнул: и как это депутатам в голову раньше такая простая мысль не пришла?

– Точно! Правильно! Верно! – раздались выкрики с мест.

– А можем ли мы, товарищи, уже завтра объявить у нас в Головотяпии и вообще в России и во всём мире коммунизм?

Зал вновь замер от неожиданности и наморщил лоб в поисках ответа на этот вопрос. Живоглоцкий выдержал паузу и продолжил:

– Не можем. Потому что перед коммунизмом стоит вначале социализм.

– Верно! Точно! Правильно! – отвечал зал с облегчением.

– А можем ли мы завтра объявить у нас в Глупове, в Головотяпии и во всей России социализм?

Тут вдруг проснулись меньшевики и закричали:

– Нет, не можем! У нас и капитализма нет! Нам сначала, как учил Маркс, надо войти в капитализм и пройти его, а уж потом и социализм наступит.

Зал согласился с меньшевиками – что тут попишешь? Раз какой-то Маркс сказал – значит, так тому и быть. Интеллигенции виднее.

Но Живоглоцкий криво усмехнулся и укоризненно покачал головой:

– Некоторые товарищи тут считают, что нельзя, что нам надо вначале объявить капитализм, а уж потом приступить к социализму. И это на первый взгляд полностью соответствует доктрине Маркса с его дружбаном Энгельсом. Но это, товарищи, схоластический взгляд на марксизм!

В зале никто не знал, что такое «схоластический взгляд», кроме некоторых меньшевиков и двух эсеров. И вновь все депутаты прониклись к Живоглоцкому особым уважением, переглядываясь, в восхищении качая головами и причмокивая языками.

Живоглоцкий продолжил:

– А настоящий революционный взгляд на марксизм показывает нам, что мы, революционеры, можем всё. Вот тут некоторые меньшевики заявили, что мы не можем перешагнуть сразу из сего дня в социализм, потому что нет у нас капитализма. (Выкрики из зала: «Не можем!»)

Живоглоцкий скривил рожу и, передразнивая меньшевиков, повторил:

– Не можем, не можем, не можем! Можем! А мы и не будем перешагивать! Мы подойдём к делу творчески. Итак, товарищи, прошу внимания.

Депутаты затаили дыхание, понимая, что сейчас произойдёт что-то историческое. Живоглоцкий услышал, что все перестали дышать, а потому стоял на трибуне и делал вид, что что-то ищет в своих бумажках, – как великий артист, он держал паузу. На самом деле у него в руках были многочисленные восторженные письма глуповских гимназисток и женщин в возрасте, которые после опубликования портретов Живоглоцкого в местных газетах были в него отчаянно и поголовно влюблены и предлагали Живоглоцкому в письменном виде свою любовь до гроба. Одна даже предлагала любовь и за гробом.

Во время этой паузы, которую так эффектно держал Лев, от недостатка кислорода скончались один меньшевик и два беспартийных депутата.

Живоглоцкий полистал письма от дамочек, полюбовался на нарисованные на полях, закапанных слезами писем, сердечки, ромашки и амуры, после чего обратился в зал, наклонившись вперёд и протянув правую руку к депутатам:

– Властью, данной мне Глуповским Советом рабочих депутатов, объявляю КАПИТАЛИЗМ в отдельно взятой Головотяпии! – И, торжествующе посмотрев в сторону фракции меньшевиков, сказал им: – Ну что? Съели?! – И показал им язык.

Зал с облегчением вздохнул воздух – всего-то и делов, капитализм какой-то!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю