Текст книги "Иван Мошкин, атаман Каторжной. Вода, огонь и Медные трубы"

Автор книги: Сергей Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Дело на засеке

Так что послал его голова, Тихон Ильич Трубчев, на засеку, в малый острожек.

– Не надолго Иван, не думай. Успокоится немного, наш Фёдор Романович, сменит гнев на милость, как узнает, что ты подальше от его дочери будешь. Дело там простое– с десятком Алексея Челобанова службу нести. Он воин справный, да умелый, многому тебя научит. Ты там ещё и пищали поправишь, да и две пушки осмотришь, что б было всё ладно, если вдруг крымские татары нападут. Корить и упрекать не буду – в самом деле, мы всё же не обельные холопы, а люди служилые, не хуже других. Но ведь Канюшкин аж до дьяка дошёл, что мол, ты хотел девку увозом увести со двора.

– Неправда то, – говорил, не поднимая головы, Мошкин, – сговорились честь по чести, и около церкви всё случилось. Шли на венчание, все видели. И поп нас ожидал.

– Что же сплоховал, стрелец, – и голова поправил усы, – не сдюжил?

– Да как я мог, Тихон Ильич? Ведь отец же любимый Елены свет Фёдоровны, а я его кулаком? Вот и не перемог.

– Ладно уж, – произнёс голова изменившимся голосом, – глядишь, всё и образуется. Вечером с обозом поедешь на заставу, и грамотка тебе для Зиновия Дмитриевича, – и положил на столь перед стрельцом свёрнутую трубкой послание, скрепленное веревкой и простенькой печатью.

Иван спрятал бумагу в сумку, поклонился, и вышел. Пищаль держал за приклад, и оружие привычно давило на плечо, ладанка так и горела в бронзовом футляре на груди. Стрельцу с фитильной пищалью просто нельзя без огня, а то враги нападут, а он:

«Ребята, я сейчас огнивом пламя добуду, вы подождите тут, не уходите. Без огня-то я вас из пищали не застрелю»

Это было бы весело… Он повесил мешок с провизией на левое плечо, и, вздохнув, вышел из покоев начальника. Неспешно спустился по лестнице, и присел на лавку. Караван подвод принимал важный груз. Мужики – возчики клали по пять – шесть тяжеленных мешков на ломовые телеги, но все равно, повозки просто трещали под грузом. Подъехали и шесть казаков, на юрких, небольших конях. Одеты, вопреки разговорам, вполне по-русски, в серые кафтаны и широкие штаны. Сапоги, правда, были на каблуках, привычные для конных воинов. Каждый был при пищали, сабле, и на ремне за правым плечом болталась пика. Иван увидел, что на конце древка пики был ремень, в котором торчал носок сапога правой ноги лихого наездника

– А, Тихон Ильич, готово ли всё? – крикнул старший из них, но тоже казак без бороды, и с непременными вислыми усами, и соломенным чубом, свисавшим из под шапки. То есть их старшина был тоже настоящим казаком. На вид бывалому воину не больше тридцати лет.

– Да. Только Степан Иванович, захватите ещё и этого удальца на заставу. Пешком добираться долго, да и одному не дело через эти места идти.

– Так мы без него с татарами и не сдюжим, голова! – засмеялся всадник, – даже не знаю, что и делали бы! Спасибо, конечно, за подмогу.

– Он не только стрелец, но и умелец знатный. Оружейник, работает по замкам. Голова его сильно расхваливал.

– Удружил, Тихон Ильич, – уже без смеха благодарил казак, – Родион, моего второго заводного коня стрельцу!

– Так Мурзу привести?

– Веди Мурзу. Стрелец, ездишь на коне?

– Езжу, – просто ответил Иван.

– Родион, помоги закрепить его оружие у седла. И, в путь!

Молодой казак помог увязать оружие, и Иван довольно ловко сел в седло. Юноша продел ноги в стремена, уперся каблуками, и уверенно взялся за повод. Конь отлично слушался седока.

– Добрый казак! – похвалил Степан, – пошли!

Караван двинулся в путь, возчики хлопали ремнями, подгоняя коней. Дорога змеилась между деревьями, но хорошо, что пыли было немного после недавнего дождя. Так что шли быстро, желая дойти до темноты. Места здесь были неспокойные, и татарские разъезды появлялись на Засечной черте часто.

Иван держался в седле вполне прилично, да и чего? На коне что ли не ездил? И у отца была лошадь, да и не одна. Так что юноша ездить умел как надо. Дело другое, что действовать в конном строю, тем более казачьем, он не умел. Поэтому не спеша трясся на дороге, и удаль показывать посчитал глупой затеей … Ехали уже долго, роздыха давать Степан Трофимович не собирался, объезжал строй телег, подбадривал возчиков. Люди успевали только попить воды из своих фляг, да положить в рот пару сухарей.

Но вот, встретили казачий разъезд, с десяток станичников с пиками и саблями подъехали поближе, проверяя, кто же идет по глухой дороге.

– А, Степан! Давно тебя ждём! Проводим! – сказал один из казаков, узнав старшего из каравана.

– И тебе привет, Демьян Зиновьевич! Как обещал воевода, с зерном и мукой идём!

– А крупа есть?

– И крупа имеется! И соль везём! Всё теперь есть.

– Ну и слава богу! А то на рыбе уж только сидим!

Вскоре, будто с неба упал острожек, защищённый высоченным валом и глубоким и широким рвом. Иван с любопытством смотрел на место своей новой службы. Вал был основательный, в три человеческих роста, хотя и поросшей короткой часто скашиваемой травой, правда, только выбивавшейся из земли. Над плотно сбитой землей стояли невысокие деревянные стены, срубы, сложенные из громадных бревен. Над стеной был и сделан приличный навес от дождя. Стояла и наблюдательная высокая башенка, что бы дозорные всё издалека видели.

Мост на цепях через ров был опущен, и здесь стояли четверо стрельцов с пищалями. Увидев телеги и казаков, более осанистый из них окликнул Степана.

– Здрав будь. Хорошо вовремя пришли, а то крымцы озоруют. Опять перестрелка была. Заезжайте, не мешкайте, – и он выразительно помахал рукой.

Скрипящие телеги потянулись по мосту. Но то ли возчик был неопытный, то ли лошадь испугалась, но колесо последней повозки попало на самый край крепко сбитых досок, и ударилось деревянной осью. Повозка стала свалится вбок, опасно накренясь ко рву. Лошадь дико ржала, присев на задние ноги, Мошкин не задумываясь, спрыгнул с седла, схватил лежавшую рядом оглоблю, и как рычагом поддел телегу. Он закричал, мышцы рук и спины словно рвались наружу, но телега стала выпрямляется. К стрельцу подбежали два казака, и втроём смогли спасти телегу и драгоценный груз. Колесо опять встало на мост, телега осела, но теперь было всё хорошо. Иван выдохнул, убирая руки с ваги, казаки похлопали нового товарища по плечу.

– Здоров ты, брат, – удивился Степан Трофимович, – и сам цел. Ты осторожней, а то надорвёшься, дело такое. Пошли, мешки с телеги снимем.

Уже на руках перенесли с телеги зерно и муку прямо в лабаз. Груз принял старшой. Кто ж воеводой назовёт главного в малом острожке? И не крепость ведь. Тем временем возчики заносили мешки с телег. Склад был добрый, с поддонами на деревянном полу, чтобы хлеб не отсырел. А так хорошо было всё сделано– и сухо, и накрепко.

– Зиновий Дмитриевич? – спросил Мошкин старшого в стрелецкой одежде.

– Точно. Зиновий Дмитриевич Хворостов, старшина. А ты, верно, Мошкин Иван? Знаю я твоего батюшку, Семёна Петровича.

– Для вас и грамотка от Тихона Ильича Трубчева, головы нашего приказа, – и юноша протянул послание.

Зиновий почесал бороду, сломал печать и быстро прочёл написанное, посматривая иногда для порядка на молодого стрельца, и, наконец, спрятал бумагу за пояс.

– Понятно, Иван. Силы, я смотрю, ты большой, как сумел гружёной телеге не дал упасть! И умелец ты у нас, значит. Ну дел тебе здесь хватит, не заскучаешь, кузня наша теперь твоя. А то, может быть, и часы нам сладишь? – пошутил старшина.

– Если бы смог… Подучиться не у кого. Такие мастера, известно, в Москве живут. Сложная ведь механика, – разговорился Ваня, и начал показывать на пальцах, – на одной оси две шестерни– одна для часовой стрелки, другая– для минутной. И минутная должна в шестьдесят раз быстрее вращаться, чем часовая. Ну а на главную ось привод– часовщик должен каждый день цепь поднимать, а груз той цепи и даёт вращение оси часов, и притом, равномерное. И…

– Понял. Всё понял, что ты работу знаешь. Отдохни с дороги. Ты, как умелец, станешь в острожке ночевать. Место хорошее, почти святое, рядом с часовенкой. Поп у нас отец Кирилл…

– Я бы хотел в Тулу съездить… – вдруг вырвалось у Мошкина, – я на день… Обернусь быстро. Поклянусь на святых иконах.

– Нельзя брат, служба. Все мы здесь нужны. Я, вот, воеводе писал, наизусть помню:

" Желаю снять с себя грехи, посетить святые места мне надобно. Убиённые меня совсем замучили, спать не дают, особо по воскресеньям. Отпустите на богомолье"

И знаешь, что мне князь Пожарский повелел ответить?

– Нееет, – пробормотал стрелец, и просто не верил своим ушам. Пожарский! Сам!

« Твоя служба она свята для государства Российского, и , значит, нет на тебе грехов. Ну а попу вашему я отписал, что бы наложил на тебя епитимью по твоим силам, что бы не искал грехи там, где не надобно»

– Так что посадили меня на хлеб и воду, – рассказывал старшина.

– В темницу? – испугался Ваня за пожилого стрельца.

– Размечтался. В весеннюю пору здесь самая служба, и спать никому не приходится. То секреты, то погони, то на стенах глаз не сомкнёшь, всё пялишься – где там дымы татарских костров. Засечная черта. Так что отоспаться в темнице мне не удалось. Поел я щей только через неделю. Но, скажу тебе, помогло! – рассмеялся он, погладив свою бороду, – мертвяков, что своих, что врагов мёртвых, во сне больше не вижу. Так что, стрелец, епитимья– дело большое, правда, помогает, – и вздохнул уже спокойнее. – Бери свои брони, да пошли, покажу твоё место для сна, кузню да всё потребное для твоего художества.

Иван поправил свой кафтан, застегнул две , поднял своё оружие и мешок да пошёл за старшиной. Зиновий Дмитриевич шёл быстро, хотя и чуть прихрамывал, но на свой посох не опирался, а таскал его скорее для красоты, для чести, и что бы стрельцы больше уважали.

– Нога? – увидел он косые взгляды Вани, – так дело наше воинское. Давно уж татарин сулицей в ногу попал. Хорошо хоть из пистоли промазал. Так бы…

Они прошли мимо часовни. Двери деревянного немудрящего храма были открыты, и слышалась молитва, которую отец Кирилл читал зычным голосом, и даже не смотрел в богослужебную книгу. Толковый был батюшка. Недалеко стояла и баня. Так что имелось здесь всё для очищения душ и тел православных воинов.

– Песни поёшь? – спросил старшина.

– Бывает, конечно, – не стал отказываться Иван, – там праздник, или Паска. Церковь у нас каменная, её Роман Прохорович Канюшкин, отец Фёдора Романовича, своим радением возвёл. Так что бывало, пел на клиросе.

– Вот видишь! Хорошо у нас, всё есть для правильной службы. Ну, мы пришли.

Дом, терем не терем, но дом деревянный рубленый, большой. Одни окна с богатыми наличниками, другие сильно беднее. Были вообще без резьбы, такие сиротки при богатых родственниках. Но смотрелось, конечно, презабавно.

– Это Патрикей, всё художество никак не доделает, – объяснял старшина, – Взялся, а никак дело не закончит. Одни наличники изукрасил, другие – никак не сделает. И, что интересно, каждый раз причину находит, да такую, что не подкопаешься.

– Работа неплохая, – похвалил Мошкин такую красоту работы по дереву, – умелец Патрикей.

– Ну, пойдём, – и он открыл дверь в комнату, – вот, располагайся. Сундук для вещей, кровать, стол и две скамеечки. Есть здесь и семейные, так что не удивляйся.

Иван смотрел на свою горницу. Места не много, но даже в маленькое оконце закатное солнце светит, кажется и здесь не так плохо…

– Ну, отдыхай, завтра будет новый день, – сказал старшина, закрывая дверь за собой.

Иван осмотрелся– лавка есть, матрас, набитый сеном, тоже имеется, и подушка лежит в изголовье. Стрелец службу помнил, всегда надо о своём оружии заботится. Поставил пищаль в угол, сабля заняла своё место на крюке в стене, патронную сумку повесил на деревянный гвоздь, заботливо вбитый рядом с крюком. Суконное одеяло лежало рядом, он провёл по нему рукой. Юноша только вздохнул, вспоминая о родном доме, всё же ему было непривычно здесь. Кафтан он расправил, отряхнул от грязи на рукаве, и сложил на скамейке. В углу горела лампада под иконой, Иван помолился на ночь, вспоминая семью, и Елену… С отцом Варсонофием глупо получилось, а с Еленой… И как Елена рыдала, кричала, прямо тряслась, когда её отец за руки домой тащил. А он ничего сделать не мог, ведь батюшка же. И Иван схватил себя за голову, и только закачался из стороны в сторону, закрыл в изнеможении лицо руками. Всё это так и стояло перед глазами. Когда на службе, вроде бы его отпускало, а как спать ложиться– так всё опять. Ладно, спать всё же надо…

***

Подняли всех, чуть только солнце встало, на немецкий манер, звуком трубы. Но, так, с русским уклоном. Гудели не очень громко и сильно. Стрельцы выходили довольно быстро, не ленились, и споро встали в две шеренги. Казаков пока не было, видно все были в разъездах да в секретах.

Старшина обошёл строй четырёх десятков своих удальцов. Но, каждый из воинов был при оружии, этим здесь не баловали, опасность была всё время рядом. Иван видел часовых у ворот, и на башне прохаживался стрелец при пищали.

– Все что ли на месте? – крикнул Зиновий Дмитриевич Хворостов, – ну что там?

– Все, точно, Зиновий Дмитриевич! На месте, никто не отлучался!

– Ладно, занимайтесь делами. Иван, пойдём к пушкам!

Мошкин уж размечтался увидеть громадные пушки, про которые слышал от отца. Что бы прямо с хитрым литьем по всему хоботу, надписи там, резьба по бронзе. Но мечты не часто совпадают с реальностью, и пара орудий не слишком впечатлила юного умельца. Калибром от силы в полтора фунта, правда, с хитрым замком. Такого не видывал раньше – у винграда был замок, запирающий канал ствола , и рычаг, закрывавший затвор. Пушка была нарезная, и, видно могла стрелять только «хитрыми ядрами». Надо будет узнать, есть ли такие в погребе у Хворостова. И видел, что цапфа выскочила из замка.

– Вот это да! – восхитился Иван, – нарезная пищаль! Затвор непростой, Зиновий Дмитриевич . И вопрос такой. А у вас ядра для этой пушки имеются?

– А она дробом стреляет?

– Так она не для этого. Должны быть ядра свинцовые в остроге, для пушки калибром в полтора фунта. И не круглые, а такие, – и он сделал загадочный жест в воздухе, – Попробуем тогда и выстрелить.

– Надо смотреть… А чугунными?

– Можно, но точность и дальность пальбы будет меньше. В нарезы чугунное ядро не войдёт, а войдёт– так разорвёт ствол. Значит, надо брать меньшего размера. Свинцовое – прям по нарезам пойдёт, и точность стрельбы в два раза больше будет и дальность больше.

– Ну работай, мастер. Кузня твоя. И инструмент твой. Порох у нас в погребе хранится, в подземном, От него ключи только у меня.

Мошкин, кивнул, что мол, понял. Он взял лекало, промерил канал ствола орудия , и , сложив инструмент в корзину, отправился в оружейную избу. Да собственно, это не изба была, а большая землянка с двухскатной земляной крышей. Дверь тоже была на замке, и Иван подошёл к караульщикам.

– День добрый. Откройте замок оружейной избы.

– Сейчас, у Зиновия Дмитрича спрошу, – ответил стрелец, и пошёл в покои старшины.

Умелец поставил на землю корзинку с лекалами и линейкой. Надо было ждать возвращения караульного. Но наконец, гремя ключами, стали снимать замки с обитой железом двери. Иван зашёл внутрь с зажжённым фонарём. Около стен стояли двадцать пищалей, лежали сабли, завернутые в мешковину, десятки копий и протазанов дополняли картину. Рядом стояли корзины с картечью, ядрами. Сверху лежали чугунные, двухфунтовые. Умелец принялся выкладывать ядра, измеряя каждое, перекладывая уже по калибрам.

– Вот, – обрадовался юноша, – наконец и нашлись…

Он выложил серые свинцовые ядра, выделяющиеся своей тяжестью. Нашлись целых двадцать штук! И точно… Снарядцы эти продолговатые были, как слива– ягода, но побольше. Можно было порадовать Зиновия Дмитриевича! Пока надо было заняться затворами пушек. Стрельцы привезли две пушки к кузне, и Иван принялся за работу.

Скучать не приходилось, сложная работа заняла почти две недели, но, всё было готово. Затворы теперь работали отлично, при усилии рычага клин, запирающий канал ствола открывал камору для заряда. Всё работало.

Собрались все воины острожка, и слышался шёпот, все смотрели на Мошкина, стоявшего рядом с пушечными умельцами Евграфом Исаковым и Андреем Зотовым. Те уже приготовили свои банники и прочистки, надели фартуки и варежки, стояли и вёдра с водой для охлаждения орудий.

– Ну чего, умелец, показывай, – громко говорил довольный собой Зиновий Дмитриевич.

Иван проделал на счёт все приёмы с затвором пушек. За ним повторяли старые пушечные мастера Евграф Исаков и Андрей Зотов. Воины были просто в восторге, и приветствовали своего старшину и Ивана Мошкина.

– Да надо бы попробовать хоть одну, – прошептал десятник Алексей Челобанов, – а то бой случится, а мы без пушек? Смотри старшина, – он старался говорить убедительно, – да и пушкарям надо попривыкнуть из чинёных выстрелить. А то у них ведь только одна гауфница осталась.

– Ладно, – неохотно согласился Хворостов, и подозвал к себе Ивана:

– Вот что, надо бы выстрелить разок. Ну, лучше три раза из каждой. Не здесь, конечно. Отвезёшь пушку, да выпалишь. Только ядра свинцовые найдите, мы их перельём. Станет старое новым… А то каждый выстрел золотым станет.

– Сделаем, – просто ответил Мошкин, – и два щита нам надо, из тех, по которым стрельцы из пищалей палят.

– Точно! Надо только вал земляной за щитами поболе насыпать. Алексей Ермолаевич! – позвал Хворостов десятника, – хватит тут смотреть, на стрельбище за щитами вал поболе насыпьте, да утопчите. Крепко делайте, на совесть. А перед валом два старых бревна положите, чтоб я ядра и пули не терялись. Свинец дорог, ох дорог…

– Да и пороху мало привозят. Только на десять раз в год выстрелить.

– Поговори ещё… Привезут. Обещались..Вот, и мастера рукастого привезли…

– Слыхали мы про Ивановы подвиги…– заулыбался Челобанов, – да, огонь -парень. Хорошо, что мои дочери все замуж выданы, – пошутил он, – Часа за два управимся, не раньше, – закончил уже серьёзно.

Зиновий Дмитриевич кивнул, и пошёл к пушкарям. Молодой умелец показывал пожилым, как работает затвор, как прочищать ствол после выстрела. Хоть и пушкам было уже по пятьдесят лет, а всё ведь как новые, только лафеты пять лет назад меняли.

– После двадцати выстрелов надо будет прочистить нарезы в стволе, – и Мошкин пальцем показал нарезы в пушке. – на них свинец останется.

– А чугунным ядром если выпалить?

– Ствол лопнет. Давление какое…

– А если ядро прямо с нарезами отлить? – предложил Андрей Зотов, как более толковый.

– Хорошо придумал, Андрей Прокопьевич. Толково, – заулыбался Иван.

– И ядро надо, не круглое, а овальное – изрек Евграф Исаков , – и нарисовал палочкой на земле, нареза то три, чтоб вошло во все нарезы ствола. Да я так думаю, Иван Семёнович, – уважительно, со значением произнёс пушкарь, – с неё и не палил никто. А ядра так, на авось сделали. В ствол входит – и слава Богу. Там и заряжать наоборот надо– сначала снаряд, затем пыж, а затем картуз с порохом. Дай-ка снаряд. Семёныч…

Он попробовал– но свинцовый снаряд было отлит толково– по размеру каморы, а не ствола, и должно было войти в нарезы и лететь после выстрела, как надо. Но, надо сказать, не ядро это было, а снаряд был больше похож на большущую сливу. Не шаровидной, а овальной формы, продолговатое такое.

– Видишь, Евграф Фомич, всё неплохо, – облегчённо вздохнул Иван, уже испугавшийся, что не досмотрел за ядрами, – Точно войдёт в четыре нареза.

Так прошло и два часа. Трое пушкарей уже запрягли коней в упряжки и поставили пушки на передки.

– Готово всё. Можно начинать! – крикнул Хворостову посыльный от Челобанова.

– Поехали! – приказал старшина.

Зиновий Дмитриевич взобрался на передок одной из пушек, на другой залез стрелец. Пушечные мастера тоже заняли свои места, и Евграф Фомич, сидевший на передке переднего орудия, взмахнул вожжами, и кони двинулись шагом.

Иван сидел, уцепившись пальцами за крышку передка, а внутри были ядра и порох. Сидеть было жестковато, да и трясло немилосердно, однако, всё не пешком идти.

– Что, Вань? Тяжеловато? – посмеивался над ним Зотов. – у нас, пушкарей, вот так. А то, и тебя к нам поверстают, из стрельцов-то.

Мошкин молчал. Кто его знает, что будет… Как там Елена? Мать с отцом, братья?

Сватья Фёдор Романович да Семён Петрович

– Привет тебе, Фёдор Романович! – и Семён низко поклонился, сняв шапку.

– Рад тебе, садись давай. Вот, вина выпей. Венгерское, – и налил в стеклянный бокал.

Тут скрипнула дверь, и показалось старческое лицо бабки Лукерьи. В дверь проскочила и кошка, тут же высоко поднявшая хвост, и принялась тереться об ногу хозяина дома, и отчаянно мурлыкать.

– Лукерья! Чего там?

– Да я подумала, Федорушка, вдруг надо чего? Или покушать хочешь? Совсем исхудал ведь.

– Рыбы солёной. Сёмги хочу.

– Нельзя рыбу-то с вином, – ответила неугомонная, – неприлично. И вино то ведь красное, а не белое.

– Мяса копченого тогда принеси.

– Сейчас принесу, – довольным тоном ответила Лукерья.

Фёдор вскочил, прислушивался, пока смог дождаться, что стихнут шаркающие шаги приживалки.

– Ушла…Быстрее надо. Ну, дело такое Семён, тянуть не буду. Все это сватовство, да то, что Иван да Елена пытались сами обвенчаться, не дело это.

– Не дело, – согласился Мошкин – старший.

– Да дочь у меня одна, и счастья я ей желаю.

– Правильно это.

– Вот, бумагу я составил, у дьячка затем в книгу впишем наш договор, – и протянул лист Семёну.

Тот неторопливо читал, повторяя про себя мудрёные слова. и все поглядывал на купца.

– Так???

– Ну да, летом молодых и обвенчаем. Честь по чести, когда этот разговор с отцом Варсонофием уляжется… Крики, вопли, боже мой!

– Это конечно, – и отец Ивана вспомнил то, что рядом с церковью случилось, и опять схватился за голову.

– Ну, вообще – то, твой Иван смелости немалой… И Емелю – приказчика не испугался, и моих псов…

– Елена Фёдоровна умница да красавица, – выразился как можно более пристрастно Мошкин, – не мог перед Иван ней в грязь лицом ударить .

– Норовистая очень, да характер в меня, – с неприкрытой гордостью говорил отец, – Ну, сын твой не испугался, значит, счастливо жить будут. Но надо что б до лета не виделись, а то срам такой, на весь город…

– В острожек начальник стрелецкого приказа может его отправить. Там ума и наберётся. А летом и возвратится Иван в Тулу. Можно будет их и оженить.

– Дай то бог, что бы всё сладилось… А то ведь Елена в тереме всё ревёт без конца, не ест да не пьёт, – и он вдруг заговорил нарочито громко, и скосил глаза на щель между дверью и косяком.

Семен тоже заметил, что Лукерья опять подслушивает, да так ведь ловко пристроилась!

– Да летом и поженим Ивана и Елену! – продолжил речь Фёдор Романович, говоря ещё громче.

– Так ведь и к свадьбе подготовимся как должно. Новую избу поставлю, место есть, – согласился, и говорил так же громко Семён Петрович.

Фёдор пальцем коснулся губ, попросил собеседника помолчать. и прислушался. И, точно, услышал легкие удаляющиеся шаги, а затем и чуть в доме заскрипела лестница.

– Спорим, на твой замок, что сейчас моя дочь сюда заявится?

– Хорошо, если девушка успокоится наконец, – не стал встревать в семейные споры гость.

– Вино ещё будешь? – спросил купчина, доставая очередной стеклянный итальянский графин тоже с красным вином.

Семён лишь оценил величину емкости, но и не думал отказываться, а хозяин поставил на стол два чистых бокала.

– Так, чего-нибудь пожевать? – призадумался Фёдор.

Он стал открывать ящички и полочки письменного стола, который и столом назвать было нельзя. Настоящее произведение искусства, с выдвижной столешницей, вычурной резьбой. Хозяин не унывал, и опять наполнил бокалы. Они выпили ещё вина, правда, из еды нашёлся только один пряник в столь красивом купеческом столе. Фёдор грустно вздохнул, и рядом с лампадами у икон в красном углу зажёг три свечки, долго крестился и кланялся.

– Еще вина? – спросил он после молитвы будущего родственника.

Они успели выпить лишь по две чарки, тут в дверь постучали, и вошла Елена с подносом, на котором были две тарелки, серебряные двузубые вилки, блюдо с мелко порезанным мясом и хлеб. Семён быстро глянул на лицо девушки, но та была умна и совсем непроста– на набелёном лице было мало что заметно, только глаза были красные.

– Поешьте, чего вино пить без мясных закусок, – ощутимо в нос прогудела девушка, поставила всё на стол и важно удалилась.

Мужчины только переглянулись, Фёдор сделал выразительный жест, прислонив к своему уху ладонь в виде трубки. Семён кивнул, соглашаясь с очевидным.

– Точно. Бабушка Лукерья всё слышит да везде успевает.