355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Соловьев » Эхо в темноте (Журнальный вариант) » Текст книги (страница 4)
Эхо в темноте (Журнальный вариант)
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 20:07

Текст книги "Эхо в темноте (Журнальный вариант)"


Автор книги: Сергей Соловьев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Никодим. Из туалета хорошо был слышен разговор на кухне. «Кто у них Никодим-то в мастерских? Сейчас не знаю, а раньше, говорят, был Семенов. – Гоша, что ли? – Не может быть. Он же с И. А. дружил. – Верно, до определенного момента, а потом И. А. с ним дружить перестал. – И. А. со всеми дружить перестал, когда изыскания вступили в завершающую фазу. – Не верю, Семенов ему детали заказывал. Если б это он был, то Константин Григорьич про дела И. А. все бы знал. А знал бы – остановил. Как там теперь переполошились, ищут. После того как исчез. – Кстати, И. А. не со всеми дружить перестал. После того как с Семеновым поссорился, как раз секретаря завел. – Молодого? – Ну да, этого, как его, Гошу. – Который пропал с И. А.? – Его самого. – Тише. – А что? – Отец его здесь, зачем зря человека тревожить. Все ведь слухи пустые…»

В. Ф. достаточно хорошо владел диссидентским жаргоном, чтобы понимать, что Никодим обозначает стукача, а Константин Григорьевич – КГБ. Все остальное было и так понятно. Вернувшись в гостиную, он налил себе еще вина. Место на паркете рядом с сидящей в позе лотоса девушкой было свободно, и он пристроился к ней.

* * *

М. К. подошел к Т. В., помог ей поправить шлем на голове.

– Можем заодно попробовать засечь недотыкомку, о которой ты говорила. На вот, выпей, это увеличивает чувствительность…

Это все неправильно, неправильно, думала Т. В. Она плыла по течению и не находила в себе сил сопротивляться. Этой ночью они перебрались из лаборатории в квартиру М. К. – просторную однокомнатную на проспекте Мориса Тореза. Раньше таких просторных однокомнатных она не видела. Перебрались, якобы, для того, чтобы «просветить критический район поисков под другим углом». Она, конечно, чувствовала, к чему в стремится М. К., но он честно разыгрывал спектакль. На столе у окна стояла какая-то электроника. Непонятно, что – какие-то экраны, верньеры, небольшая вертящаяся антенна. Приборы были включены, антенна вертелась, по экранам бегали зеленоватые кривые. С тех пор, как она надела на голову шлем, перед глазами иногда вспыхивали цветные искры. Настраивая аппаратуру, М. К. одновременно рассказывал ей о своих заграничных впечатлениях… Она слегка отпила через соломинку. Алкоголь, мята, какие-то травы…

– Что тебя больше всего поразило на Западе?

– Трудный вопрос. Западные страны очень разные, в каждой что-то свое.

Напиток, который ей предложил М. К., быстро ударял в голову, однако его действие было легким, веселым. В голове слегка шумело, как будто там лопались пузырьки шампанского. Она вдруг призналась себе, зачем принимает ухаживания М. К., зачем пьет его странные напитки. В глубине души она надеется, что это позволит хоть ненадолго освободиться, забыть о своем долге – во что бы то ни стало искать Гошу. Тем более, что она будто бы ради поисков Гоши это все и делает.

– Когда я первый раз оказался в Штатах, меня там поразила чистота. Удивительная чистота. Сейчас уже не так. Хиппи много. Всюду негры, японцы, мусор. Порнография, – он посмотрел на нее с улыбкой. – Но есть свобода, да. Никто никого не строит. Этого у них не отнимешь.

Ее кожа горела. Возможно, от странного напитка. Она отпила еще.

– Мы живем в страшном мире, – продолжал М. К. – Детские игры кончаются, и выясняется, что все смертны. В конце концов, дело именно в этом. Именно поэтому людьми можно манипулировать как угодно.

– И какие же из этого выводы? Что надо пользоваться моментом?

– Да.

Именно в этот миг она и услышала знакомое жужжание.

Она повернула голову к окну. М. К., видимо, тоже заметил что-то необычное. Он отодвинул свой стакан и повернулся к экранам. Ей был виден угол двора, и там что-то двигалось. Позже она говорила себе, что это был тот самый случай, когда страх и воображение усиливают друг друга. Не могло же такое произойти на самом деле. Нечто во дворе двигалось по направлению к дому и должно было скрыться из глаз, заслоненное краем подоконника. Однако подоконник, стены, а может, и ее собственное зрение приобрели какое-то новое качество, и она продолжала видеть это довольно-таки неопределенное, расплывчатое нечто, отчего ей стало очень страшно. Слово «недотыкомка», вызванное из небытия М. К., усиливало ее страх. Несвоевременная, как в кошмаре, ренгеновская острота зрения от этого также усиливалась.

М. К. поднялся во весь рост и направился к ней. В руках он держал второй шлем, от которого шел пучок проводов с присосками, как у осьминога. Жужжавшая долгими зимними ночами в пустоте улиц «недотыкомка» прошла сквозь прозрачную стену и материализовалась в комнате. Даже вблизи было трудно понять, что это такое. Больше всего это нечто, оставаясь трудноуловимым для привыкшего к четкости и определенности зрения, напоминало изображенный художником-кубистом мотоцикл. На ее лице, наверное, рисовался такой ужас, что М. К. оглянулся. Судя по его поведению, он тоже увидел мотоцикл, но не испугался, а, наоборот, улыбнулся. Подойдя к ней, он стал расстегивать на ней блузку. Она слабо сопротивлялась.

– Да не бойся ты, это же электроды, – сказал М. К. и прилепил ей присоску пониже ключицы. Прилепив их все, сам он тоже снял рубашку и майку, а затем надел шлем. Кубистический мотоцикл подрагивал в углу.

Он осторожно, придерживая за талию, подвел ее к мотоциклу.

– Садись. Теперь я сам, осторожно, чтобы электроды не отцепились. Обними меня. Едем!

Несмотря на всю невозможность происходящего, в нем была пугающая, материальная наглядность. Мотоцикл сорвался с места и вместе с М. К. и Т. В., пройдя сквозь прозрачную стену, оказался во дворе. Объехав детскую площадку, они вылетели на обледенелую улицу. Гололед был, похоже, странному мотоциклу нипочем. Холода она не чувствовала. С фантастической быстротой они оказались возле того квартала, куда приезжали накануне на «пежо» с М. К. в поисках ускользающего героя ее сна. М. К. остановился перед одним из подъездов. Из подъезда вышел мужчина с пуделем. Смерил их диким взглядом и поспешно отвернулся. Собака залаяла, но мужчина грубо рванул поводок и уволок лающую и упирающуюся собаку за угол. М. К. что-то переключил на руле, крутанул рукоятку, и мотоцикл снова сорвался с места, влетел в подъезд и стал быстро подниматься по лестнице, плавно поворачивая на каждой площадке, как на виражах гоночного трека. Замедлил ход, остановился на одном из этажей перед дверью. Она отчетливо разглядела белые цифры в овале: 55. Затем ее зрение вновь стало «рентгеновским», и она заглянула внутрь квартиры.

– Там никого нет, – сказала она.

М. К. чертыхнулся, развернул мотоцикл. Так же быстро машина спустилась обратно во двор. Они вновь промчались мимо мужчины с собакой. Теперь они ехали назад. Улицы, по которым бешено мчался кубисгический мотоцикл, казалось, превращались в нагромождение осколков. Остальное запомнилось смутно. Они вернулись в квартиру, М. К. уложил ее в постель, и, отлепляя от кожи присоски электродов, целовал в грудь и плечи, бормоча что-то о любви. «Таня, Танечка, милая, ненаглядная, прости…» Он продолжал бормотать, но при этом руки его не переставая мяли и гладили ее застывшее на морозе тело. Потом было утро, ужасная головная боль и ощущение предательства.

* * *

– Смотри – «на пути перепуганной мчащейся наугад встает бездорожная грозная…»… По-моему, гениально. Это про верблюдицу и пустыню, из древнеарабской поэзии…

Утром В. Ф. тоже было стыдно. Он покинул интеллигентское сборище вместе с Ларой (молодой женщиной, вокруг которой все вращалось, пока она сидела на паркете). Ларой, как в «Докторе Живаго» Пастернака. К его удивлению, она оказалась кандидатом физ. – мат. наук. Жила одна в однокомнатной квартире… Она читала стихи, потом они целовались… С утра он хотел уйти незаметно, но Лара проснулась. Сварила кофе, пожарила яичницу. Достала откуда-то бумажный прямоугольник с напечатанными под копирку номерами телефонов. «На вот, все мои телефоны, может пригодиться». На пороге, когда прощались, ему казалось, что она вот-вот заплачет. Он коротко обнял ее за плечи, поцеловал в сухие губы и поспешно ушел.

* * *

– Здравствуйте, Федор Игнатьевич… Да нет, ничего, Федор Игнатьевич, ищем… Почему, есть кое-какой прогресс, определенно… Ну что вы, Федор Игнатьевич, как вы могли подумать. Никогда! Я вот о чем хотел посоветоваться, Федор Игнатьевич. Возможно, есть третий человек. В смысле, который пропал вместе с первыми двумя. Да, это догадка… Из бесед с Татьяной Владимировной… Адрес известен, но там никого… Я вот о чем, Федор Игнатьевич, – может, обратиться за помощью к наружникам, у нас же были всегда в их отделе контакты. Неофициально… Встретиться? Да, конечно, Федор Игнатьевич. В любой момент… – М. К. посмотрел на Т. В., покачал головой и поднял глаза к потолку. – В двенадцать тридцать? Где? Как всегда? Конечно успею…

* * *

Тоска и досада… Т. В. и В. Ф. смотрели друг на друга и молчали. Он сидел около кухонного стола с сигаретой. В сознании, как жилка на виске, бились строчки, которые ночью ему читала Лара.

 
О гроза, гроза ночная, ты душе – блаженство рая,
Дашь ли вспыхнуть, умирая, догорающей свечой…
 

…Захлопнув входную дверь, Т. В. сразу прошла на кухню. Запах сигаретного дыма чувствовался даже в коридоре, поэтому она решила, что В. Ф. там. Всю дорогу, пока М. К. вез ее в теплом «пежо», – да нет, раньше, с того момента, как проснулась, – она думала, что и как сказать В. Ф. Она воображала себе В. Ф. ночью, как он мается в пустой квартире. Со справедливыми подозрениями В. Ф. ничего поделать будет невозможно, но можно по крайней мере не давать его мыслям внешнего, материального подверждения. В прошлом, уже после рождения Гоши, у нее иногда бывали небольшие романы. Как и у самого В. Ф. К сожалению, то, что произошло этой ночью, было гораздо хуже – в этом предательстве наличествовал новый оттенок… Ей было жаль В. Ф. Ей хотелось сказать что-нибудь такое, чтобы он понял: в самой глубине, в сердцевине, ничего не изменилось, и она по-прежнему его любит. А он сможет ее убедить, что она ни в чем не предала Гошу.

В. Ф. испытывал примерно то же самое. Пока было время, он пытался ликвидировать все материальные следы своего ночного предательства. К сожалению, утром он обнаружил, что умудрился где-то порвать полушубок. Куря, он обдумывал, что сказать Т. В., и никак не мог забыть, несмотря на горький запах табачного дыма, легкий запах духов Лары. Проходя по коридору, где горел свет, Т. В. заметила рваный локоть полушубка В. Ф. Это было неожиданно. Она удивилась. В. Ф. с сигаретой на кухне выглядел несчастным и в то же время виноватым. Они посмотрели друг на друга. Подготовленные слова не могли сорваться с губ – губы парализовало. Они не в силах были пошевелить языком – парализовало язык. Наверное, для такого нервного паралича существует другое название, но дело не в этом. Затянувшееся молчание было красноречивее слов, и оба они ясно понимали это.

* * *

М. К. и Ф. И. сидели за столиком в кафе и вежливо беседовали. Разумеется, сам М. К. никогда не думал о себе как об «М. К.», хотя знал об этом прозвище. Любя порассуждать наедине с собой, иногда вслух, иногда мысленно, особенно планируя какие-нибудь действия, он чаще всего называл себя «мы». Не без иронии, но и не без удовольствия – «нас» много, «мы» разные и «мы» на многое способны… Разговоров с Федором Игнатьевичем он, однако, боялся. Восхищаясь собой (без стеснения даже о себе судить справедливо – признак сильного интеллекта), отдавал должное и генералу. Он по-крестьянски проницателен, может догадаться (увы, есть, о чем) по малейшим намекам, впасть в гнев – открытый (что не так страшно) или тайный (что опаснее), умеет бывать безжалостным… Конечно, вынужденный выход на пенсию пообломал ему зубы, но кто знает, какие еще рычаги остаются у него под контролем…

«Вежливый предатель», – думал о своем собеседнике Федор Игнатьевич. Себя он не называл мысленно никак. Человек действия всегда должен быть чуть впереди рассуждений и наименований. Какие основания были у него думать об М. К. как о предателе? Такие же, как и у контрольных и проверяющих инстанций – недостаточные, чтобы полностью отстранить от работы и подвергнуть суровому наказанию, достаточные, чтобы держать подальше от наиболее ответственных участков, например, не выпускать за границу. Что произошло в Канаде? Насколько знал Ф. И. (в это время М. К. уже не был его подчиненным), замечен был не связанный напрямую с интересами дела интерес к некоторым наркотическим и психотропным субстанциям. Объяснения – достаточные – М. К. вроде бы дал. Передал своему куратору все контакты – насколько удалось проверить. С тех пир, конечно, его личное дело не могло больше считаться чистым… Но сейчас невежливый разговор оказался бы малопродуктивным. Какой смысл быть невежливым, если они уже поняли, что согласны в главном – в интересах обоих, чтобы дело с исчезновением Краснопольского успешно разрешилось. Счастливый конец не обязателен, но ответ должен быть ясным и недвусмысленным.

– Ты думаешь, что из этих ее видений можно что-то извлечь?

– Не знаю. Но это не просто истерические видения. Она видела факты, которым я сам был свидетелем и о которых ей никто не мог сообщить. Например, в начале шестидесятых я был прикреплен к профессору. Я говорил об этом. Мы ездили в Крым. С нами был еще один человек, Семенов Георгий Валентинович. Простой лаборант, но… вроде приближенного у И. А. Помогал ему в работе. Значительно нас старше. Своеобразный тип. Личное дело, правда, в порядке. Воевал шофером, в плену не был.

– И что же увидела Т. В.?

– Она точно описала нас троих. В Ялте, около гостиницы «Ореанда».

– Может, она тоже была тогда в Ялте? Поглядела на тебя и вспомнила…

– Я проверял, первый раз она была в Ялте с мужем позже. Главное не в этом. Она привлекла мое внимание к Семенову. Возможно, он связан с этим делом. Я нашел его адрес. Но телефон не отвечает. Возможно, он тоже пропал.

– Ты навел справки?

– Проверкой должен заниматься отдел, который занимается исчезновением. Они ищут. Другие видения связаны с конкретными кварталами – настолько точно, что я надеюсь локализовать дом и даже квартиру.

– Надеешься совершить революцию в науке?

– Ну, как вам сказать, Федор Игнатьевич, – М. К. облизнулся.

– Не забывай только, что Т. В. – жена Краснопольского. Он мне нужен. Ладно, давай думать конкретно. Кто сейчас занимается делом об исчезновении?

– Подчиненные Малыша, ну, нашего «Алеши Поповича».

Онегин мысленно усмехнулся, думая об иронии положения. М. К., похоже, искренне верит в открытие на экстрасенсорном фронте, но тогда он должен бояться, что Татьяна увидит еще какие-нибудь факты из его прошлого. Например, что произошло в Канаде. Придется в ближайшее время не выпускать его из виду. Придумает еще что с перепугу… А вот «Алеша Попович», в отличие от М. К., как будто сохраняет полную лояльность. Что ж… Основное дело (афганский меморандум) все равно застопорилось. Ключевое свидание не может состояться до завершения партсъезда. То есть впереди еще полтора месяца… Как он ненавидел всякую мистику, особенно если от нее попахивало психотропными субстанциями…

* * *

– Ты еще на что-то надеешься?

– Я – да.

Никакой внутренней уверенности он не чувствовал, но говорить старался как можно более уверенно. Слово «надежда» по-прежнему означало надежду, что Гоша найдется, как и во всех их разговорах начиная с 16 декабря. Обмениваясь обрывками фраз, они просидели на кухне, наверное, часа три – выкурили за это время пачку сигарет, выпили чаю и кофе – пока, наконец, не перешли к делу: обмену сведениями, которые каждому удалось собрать на извилистых путях поисков Гоши. Единственным лицом, которое хоть как-то проступало сквозь путаницу никуда не ведущих линий, оказывалось лицо второго Гоши – этого Георгия Семенова, незначительного и в то же время таинственного лаборанта из института механики. К вечеру внутренне они почти примирились друг с другом. Стыд и боль было без слов решено отложить на неопределенное будущее. Ни о чем больше не хотелось думать. Т. В., впервые за долгие недели, приготовила приличный ужин. В. Ф. настолько успокоился, что напечатал перед сном несколько требовавших деликатной работы и давно дожидавшихся своей очереди пленок.

Спать, однако, они легли раздельно. Уже засыпая, Т. В. обратила внимание, что не слышит никакого жужжания за окном.

Глава 3.1976. Февраль-март

Проявляя фотографии, В. Ф. теперь часто слушал магнитофон, тот самый, который Т. В. в начале января принесла из лаборатории М. К. Магнитофон был кассетный. Вскоре В. Ф. обнаружил, что у его новых знакомых из окружения Гоши можно легко позаимствовать кассеты. Их давали охотнее, чем самиздат, возможно, потому, что их происхождение было установить сложнее. Самиздат, оставшийся от Гоши, В. Ф. выбрасывать так и не стал. Сам себе удивляясь и стыдясь своего – не по возрасту искреннего – энтузиазма, В. Ф. погружался в почти незнакомые ему доселе слои культуры. Ему не хотелось думать, жив Гоша или нет. Пока тайна исчезновения оставалась тайной, могла существовать надежда. В оправдание своего легкомыслия он говорил себе, что пытается жить жизнью Гоши – чтобы лучше понять его, чтобы почувствовать, что же все-таки могло произойти… Он вообще теперь жил по-другому. Пил – иногда – заграничные напитки, пусть даже купленные в советских магазинах, ел – иногда – заграничные консервы, казавшиеся с непривычки удивительно вкусными. Иногда ночевал у новых друзей… Перестал считать деньги. Увы, время летело, а результаты «вживания в образ» были ничтожны. Он со стыдом чувствовал, что ему больше и больше нравится сам процесс.

* * *

Т. В. теперь снова ходила на свою обычную работу и редко появлялась в лаборатории у М. К. В этот день, однако, она взяла бюллетень, чтобы – в кои-то веки – посидеть с матерью. Отец, дожидавшийся ее прихода, встретил на пороге, сухо поздоровался, надел пальто и ушел. Судя по старому портфелю, старым ботинкам и потертому «пирожку» на голове – в клуб филателистов. Он жил на хорошую военную пенсию, у него была большая коллекция марок, однако, идя в клуб, он всегда старался выглядеть скромно, опасаясь, что его примут за богатого.

Она выбросила из головы мысли об отце. Простить его реакцию на исчезновение Гоши было трудно. Другое дело – мама, мама, которая ничего не помнит, не понимает, точнее, помнит и понимает только сердцем, с тех пор как несколько лет назад безнадежно начала терять память. Она, несомненно, будет расспрашивать о Гоше, не запоминая ответов. Для нее времени не существует. И что ей говорить? Т. В. сняла пальто, сапоги, нашла тапки. На кухне гремели кастрюли. Она прошла на кухню.

– Таня… – мама повернулась, вытерла руки о передник. – Таня, ты куда запропастилась? Гоша уже два раза заходил. Что с тобой?

В первое мгновение Т. В. и правда поверила, что Гоша мог заходить к ее родителям. Ну да, зашел, а они никому не сказали… Она глядела на растерянное лицо мамы. Мама подошла, и они обнялись.

– Ну, садись, садись, сейчас обедать будем, видишь, я готовлю…

– Извини, мама, что я так долго у вас не была, столько работы навалилось, – Татьяна села. – А когда Гоша заходил?

– Не помню… Недели две назад… Тортик принес… После школы…

Вот все и становится на свои места, подумала Т. В. Заходил-то он несколько лет назад, когда еще учился в школе. Было время, когда он очень любил заглядывать к ним. Предпочитал даже готовить у них уроки. Все – поиски самостоятельности и свободы. А теперь это воспоминание внезапно всплыло. Мать снова отвернулась и хлопотала у плиты. Т. В. казалось, что она все-таки что-то чувствует – чует, что что-то тут не так, несмотря на потерю или, может быть, полную запутанность ближней памяти.

– А все-таки нехорошо, что ты совсем не заходишь. И Валя твой (В. Ф., – мысленно перевела Т. В.), нас совсем забыл.

– У него сейчас тоже очень много ответственной работы.

– А когда мы с тобой в Ташкенте были, в эвакуации, когда он на соседней улице жил, у него время было. Дрова носил из подвала.

Это что-то новое, подумала Т. В. Она вообще не помнила, чтобы ей доводилось встречать своего будущего мужа в Ташкенте. Дрова? Ну да, печка там была, но в хаосе жизни ей больше запомнилась другая квартира с дровяным отоплением, здесь, в Питере. Когда они с В. Ф. поженились и родился Гоша, они после этого еще несколько лет жили с родителями – то с ее собственными, то со свекровью. Свою квартиру они получили только в середине шестидесятых. Квартира, где жила свекровь, была с печным отоплением. Именно там, в дровяном подвале, забавляясь с пластилиновым факелом, Гоша ужасным образом обжег правую руку… Татьяна как сейчас помнила эту историю. В субботу она отвезла Гошу к бабушке. Предполагалось, что он останется на воскресенье. Свекровь собралась в подвал за дровами, Гоша, конечно, пошел с ней, он не мог упустить такую возможность. Он как раз обнаружил, что пластилин может гореть и, поощряемый В. Ф., вовсю экспериментировал с новым открытием. Карманных фонариков ни у кого не было, с лампочками в подвале бывали проблемы. Свекровь запаслась свечкой, а Гоша сделал себе факел, намазав пластилин на конец длинной лучины. В подвале горящий пластилин стек на руку. По словам свекрови, если бы не толстые стены, вопли Гоши было бы слышно на улице, но когда они поднялись обратно, он уже только всхлипывал. Потом она вызывала такси, ехала с Гошей в травмпункт. Рану очистили (он снова плакал), засыпали стрептоцидом и забинтовали. Рана заживала медленно… В общем-то, все обошлось, но на руке остался шрам, напоминающий небольшую страну (вроде Болгарии) на географической карте. Мать снова заговорила, что Т. В. слишком редко к ней заходит…

* * *

К последним числам февраля все было готово. Встреча с Леонидом Ильичем должна была состояться сразу после окончания съезда партии, первого или второго марта, в подмосковном Завидове. Верные люди все подготовили. План продуман до мелочей. В ночь на двадцать девятое «Красной стрелой» он едет в Москву… Но здесь, в Питере, у него на контроле тоже оставались кое-какие дела. Прежде всего дело Краснопольских, в котором появились некоторые конкретные элементы.

Он узнал данные криминологического обследования квартиры профессора Гордеева. Повсюду – множество отпечатков пальцев самого Гордеева и Гоши. Идентификация трудностей не представляла, отпечатки Гордеева имелись в архиве, отпечатки Гоши можно было установить, сравнивая с отпечатками на его авторучке и тетрадях… На кухне и в кабинете – несколько отпечатков Литвина, «декабриста», писавшего курсовик под руководством профессора, но в кладовке, где явно что-то произошло, в этой «секретной комнате», как ее окрестили, были только отпечатки профессора и его молодого секретаря.

Сотрудники, непосредственно занимавшиеся исчезновением И. А. и Гоши, выследили, наконец, «третьего человека», неуловимого Семенова. Новые данные принесла и разработка Литвина. С Семеновым как будто все оказалось просто. Как говорится, седина в голову – бес в ребро. Полюбил старик сорокалетнюю буфетчицу из кафе на Петроградской. Переселился в квартиру своей любовницы, к метро «Лесная». Спрашивается, правда, что в нем нашла эта дама… Что касается недавних показаний Литвина… На взгляд Онегина – чушь собачья. Пример того, что выдумывают трусы, основываясь на слухах и позаимствованных фантазиях. Иногда Онегину казалось, что на всей так называемой научной фантастике не мешало бы поставить гриф «для служебного пользования», чтобы защитить от нее слабые души. М. К., с его репутацией (любитель наркотиков и мистических учений), разумеется, предпочитал относиться к этому бреду иначе. Машина времени! Якобы, Иван Александрович над ней работал! Смех, да и только… Но при тщательном обыске в стене его квартиры найден был тайник, а в тайнике бумаги с формулами, чертежами и маловразумительными комментариями… Бумагами теперь занимались эксперты, и просто так отмахнуться от россказней перепуганного Литвина было, к сожалению, нельзя… Онегин нашел время, чтобы посетить таинственную квартиру в сопровождении «Алеши Поповича» и одного из экспертов-криминалистов. Квартира была просторная, не хуже, чем у самого Онегина. Выглядела сильно запущенной.

– Гордеев больше года как отказался от приходящей уборщицы, – заметил «Алеша Попович».

– Кроме отпечатков, что-нибудь нашли? – поинтересовался Онегин.

– Следы крови, судя по всему, самого Гордеева. Его группа. Но немного – возможно, палец порезал. Платок, салфетки… Волосы – в этой пылище их тысячи. В кладовке еще какие-то приборы были – что-то громоздкое – след на полу остался. Контуры на стене – тоже что-то висело, потом исчезло. Что интересно – провода никто не обрезал – такое впечатление, что, начиная с некоторого места, они вроде как испарились.

– А когда это могло произойти? Пятнадцатого декабря?

– Криминалистическими методами это установить трудно. Незадолго до исчезновения, иначе пыль успела бы снова собраться. Вся надежда на показания.

Кладовка, с несколькими уцелевшими приборами, произвела на Онегина довольно жалкое впечатление. Как, кстати, и любительский тайник в стене, где были найдены документы. У входа в кладовку сиротливо торчал большой рубильник.

– Чьи отпечатки на рубильнике? – спросил Онегин.

– Все тех же – Гордеева и Гоши.

– Центр управления полетами, – Онегин иронически улыбнулся. Вся эта дешевая фантастика и мистика несказанно раздражала… Короче, что можно успеть сделать сейчас, до отъезда в Москву, – усилить нажим на Литвина? Провести допрос Семенова? Организовать очную ставку между Краснопольскими и Семеновым? Ф. И., прижавшись лбом к оконному стеклу, глядел сквозь голые ветви сада на башню планетария за окном. Над черным куполом – лунный серп и звезда в фиолетовых сумерках. Он с трудом представлял себе, что будет делать, когда станет настоящим стариком, когда у него не останется совсем возможностей для воздействия на ход событий. В конце концов, в СССР, где от денег зависит немногое, все всегда делается по принципу – ты помог мне, я помогу тебе. Если ты помогаешь первым – это делается в расчете на будущую помощь. Инвестиции в человеческий капитал. Капитал постепенно растрачивается, когда больше нечем платить в ответ. Хорошо, что «Алеша Попович», многим ему обязанный, прислушивается к каждому его слову. А ведь вполне могло быть иначе. Скурвился же М. К., давно уже играющий в свою собственную игру. Его мысли вернулись к поездке в Москву. Там он остановится у шурина, повидает других родственников. Надо будет встретиться с сыном, который учится в МГИМО…

* * *

– Итак, Семенов… Где вы находились 16 декабря в районе 15 часов дня?

– На Петроградской. В кафе у Лены – у Поповой Елены Михайловны.

– Это кто-нибудь может подтвердить?

– Лена может. Ну и, наверно, кто-нибудь из завсегдатаев.

– Вы говорили, что были знакомы с Гордеевым. А квартира его вам знакома?

– Я давно там не был. С Иваном Александровичем что-нибудь случилось?

– Это тайна следствия. Насколько давно вы там были?

– Видите ли, в семьдесят четвертом году мы с ним довольно сильно поссорились. После этого я у него практически не бывал. Заходил раз или два отдать кое-какие книги.

– А что явилось причиной ссоры?

– Да как вам сказать… Ему показалось, что я работаю на вашу организацию.

– Гордеев занимался антисоветской деятельностью?

– Об этом мне ничего не известно. Можно понять его подозрительность – при Сталине он много лет провел в заключении. Позже он был реабилитирован.

– Вы знаете что-нибудь о секретной комнате в квартире Гордеева?

– Ни о какой секретной комнате мне ничего не известно. Что там было? Три жилые комнаты, кухня, ванная, туалет… Еще кладовка.

– Кладовка могла использоваться как секретная комната?

– Что вы этим хотите сказать? Я, помнится, заглядывал, ничего особенного там не было. Может, конечно, потом Гордеев ее и засекретил…

– Правда, что через вас Гордеев заказывал в механических мастерских детали?

– Существует порядок, бумаги. Все можно проверить.

– Это же какое-то дикое упорство, Семенов… Вам отлично известно, что я имею в виду. В мастерских все налево работают без всякого оформления.

– По мелочи, для быстроты, конечно, случалось.

– И что вы об этих деталях можете сказать?

– А что я могу сказать? Трубочка там или втулка – чертежей полных или схем Иван Александрович мне не доверял. А экспериментатор он был от Бога. Но не доверял никому. Так в протоколе и отметьте, гражданин следователь.

– Кстати, Семенов, в последнее время вы большей частью не живете по адресу прописки. Где вы проводите время?

– У Лены, где же еще. Мы, возможно, скоро поженимся.

– В кафе на Большом проспекте П.С.?

– Еще на ее квартире. Улица Грибалевой, 35, вы, наверное, сами знаете.

– Сами понимаете, Семенов, все, что вы говорили, мы проверим…

– А сейчас я могу идти?

– Пока – можете. Распишитесь вот здесь. Вот ручка.

«Алеша Попович» подвинул Семенову письменный прибор с установленной в нем толстой перьевой ручкой. После того как Семенов расписался и вышел, он осторожно взял ручку платком и положил в заранее подготовленную коробочку. Ту же роль – носителя отпечатков – должен был сыграть и гладкий стакан, из которого «Алеша» любезно предоставил возможность Семенову выпить воды несколько ранее. Он не был обязан лично вести допрос Семенова, но положение дел настоятельно этого требовало. Не последнее место играл интерес, проявленный генералом… В чем он был солидарен с Онегиным – так это в презрении ко всей и всяческой мистике, В этом смысле он был верным учеником. Мистика – хорошее прикрытие для предательства. Но эмоции в сторону, его собственные служебные – или, скорее, лично-служебные – интересы также требовали более чем пристального внимания.

«Алеша» снял очки, протер глаза. Помассировал лицо. Не так уж часто он оставался один. Наедине с собой не обязательно быть логичным и последовательным. Он очень устал. Хотелось бы так держать в руках ситуацию, как он держал сейчас в руках свое лицо. Война отделов, оргвыводы, критическая точка карьеры. М. К. успел дослужиться до полковника, прежде чем попал в опалу. Потерял Канаду, однако приземлился заведующим спецлабораторией. «Алеша» был подполковником и всего лишь замом в своем отделе. В этом чине и на этой должности – очевидная перспектива скорой отправки на пенсию. (Чертов М. К. – стакан водки, третья звездочка на дне…) Мучительный вопрос – кто выиграет при том или ином обороте дела. Исчезновение! Похищение? Бегство? И вдобавок – фантастические показания Литвина.

* * *

В. Ф. позвонил вечером. Татьяны, как всегда в последнее время, дома не было.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю