Текст книги "Эхо в темноте (Журнальный вариант)"

Автор книги: Сергей Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Он понимал, насколько трудно будет убедить кого бы то ни было из тех, кто принимает важные решения. Принимающих важные решения в СССР очень мало. Его особое мнение, которое он не хотел держать при себе, ускорило судя по всему его недавний уход на пенсию, однако это, персонально обидное, решение, несомненно, принималось на более низком уровне. Не все пути еще перекрыты. Записку он собирался передать на самый верх, через голову нынешнего комитетского начальства. Каналы для этого имелись. Действовать в обход иерархии всегда – серьезный риск, но он был готов принять на себя последствия. Любую возможность предотвратить ошибку (он не любил громких слов) необходимо было использовать.

«В столице Афганистана Кабуле, в том числе – в столичном гарнизоне, значительное влияние имеют прогрессивные политические силы, группирующиеся вокруг НДПА – Народно-Демократической Партии Афганистана. Ряд постов принадлежит им в настоящее время и в правительстве М. Дауда. В целом по стране, однако, их поддерживает, по надежным оценкам, не более одного процента населения.

Лишь незначительный процент населения Афганистана проживает в городах. В сельской местности, в особенности в труднодоступных горных районах, занимающих большую часть территории страны, очень сильно влияние феодального уклада и исламской религии, что подтверждается недавним мятежом в Панширской долине, осуществлявшимся под исламскими лозунгами.

Восстание, охватившее незначительную, но труднодоступную территорию, потребовало для своего подавления крупных сил афганской армии. Только личный авторитет руководителя страны, сардара Мухаммеда Дауда, обеспечил своевременную мобилизацию сил для подавления выступлений, направляемых наиболее реакционными, консервативными силами».

Он точно знал цель – любой ценой защитить старика. Вообще-то, не такой уж Дауд старик – всего шестьдесят шесть (а мне пятьдесят пять), думал Онегин. Хитрый, умный, широко образованный, искренне любящий свою страну. Если его свергнут, наступит катастрофа. Если бы только в Москве могли видеть ситуацию его глазами!

Онегин работал над докладной запиской несколько часов. Из-за двери кабинета доносились звуки пианино. Онегин вычеркивал, переписывал набело. Большинство листов в конце концов выбрасывал в проволочную корзину. Погружался в воспоминания. Часто вспоминалась долина, в которой находился Кабул. Сухой шум тополей на ветру (летом Онегин нередко просыпался от этого шума с мыслью, что будет дождь, но дожди летом здесь бывали крайне редко).

Сардар (нечто вроде князя или принца) Дауд – крепкий старик в темных очках, лысый, как колено. Но он помнил его и более молодым, еще в качестве премьер-министра, в пятидесятые годы, с остатками волос на голове, а на фотографиях тридцатых годов это был просто красавец. Помнил в домашней обстановке. «Cigarettes americaines, allumettes russes…» Зажигать американские сигареты русскими спичками. Хороший лозунг для маленькой страны. Человек действия в обстановке, когда действовать независимо очень трудно. В этом смысле мы одной крови. В его стране и в моей было не слишком много возможностей стать человеком действия… Я выбрал один из возможных путей. В моей жизни были отрезки, и довольно длинные, когда я мог действовать без особого присмотра, на свой страх и риск. Теперь… О чем говорить, когда возможности сводятся к написанию докладной записки… Почти…

Естественно, писанина не имела бы смысла, если бы не оставалось доступа к другим рычагам. Слова – лишь объяснение и оправдание. Лишь предлог. Истинная плата за возможность действовать – как всегда, страх и риск. Но и тут есть свои коэффициенты, зависящие от твоего положения и обстановки… Исписав и выбросив в корзину еще несколько листков, Онегин наконец послушался жены и вышел к чаю.

Лицо Софы, Софьи Антоновны, и в пятьдесят лет сохранявшее нежную, как у девушки, кожу, выглядело озабоченным. Верхняя губа чуть закушена, к углам рта протянулись еле заметные складки. На лице, чаще всего красиво-неподвижном, как у статуи, все это – очень много говорящие знаки. Зная ее характер, Онегин молчал и ждал, что она скажет, и все же вопрос ее оказался для него неожиданным.

– Послушай, Федя, я давно хотела спросить. Удалось тебе чем-нибудь помочь Краснопольским?

– Почему ты спрашиваешь?

– Мне симпатична Таня. И потом, история такая странная… Звонил этот, который лабораторией заведует. В бархатном пиджаке. М. К. Он мне не нравился никогда.

– И что? Он про Краснопольских говорил что-нибудь?

– Ты помог им связаться с лабораторией. Он говорил со мной очень развязно. Упомянул, что Татьяна участвует в опытах. Не совсем понятно, как эти опыты могут помочь кому-то разыскать сына. Тебе что-нибудь удалось выяснить?

– Что конкретно тебе говорил М. К.?

– Он говорил, что у Тани большие способности к ясновидению. Предлагал мне принять участие в опытах. Я, естественно, отказалась. По-моему, он очень обнаглел, а ей просто морочит голову. Подумай, ее ребенок действительно пропал. Неизвестно, чем это может кончиться. Мне кажется, мы не должны пускать это дело на самотек.

С собой Онегин всегда старался быть откровенным. Среди задач, которые он перед собой ставил, помощь Краснопольским была далеко не на первом месте. По логике его профессии ничего не следовало делать в ущерб первоочередным вопросам… Месяц назад, на следующий день после встречи с В. Ф., он навел справки. Получалось, что сын их действительно пропал вместе с профессором. Маловероятным казалось вмешательство какой-нибудь «третьей силы». Американцы, что ли, похитили?

Софья, конечно, права, что не доверяет М. К. Взять хотя бы историю во время командировки в Канаду, после которой его перестали выпускать за границу. А нынешнее провокационное поведение? Тем не менее, в том, чтобы направить к М. К. Краснопольских, были свои резоны. М. К. с давних пор специализировался по разработке ученых. В шестидесятые одно время даже курировал исчезнувшего профессора. Мог ли профессор удрать, прихватив с собой мальчишку? Но – как? Во всяком случае, эта версия выглядела наиболее вероятной. Участие М. К. в расследовании – логично. Глядишь, что-нибудь и накопает. И все же… В необходимости принимать во внимание подобные мелочи, когда на нитке висит судьба целой страны, и проявлялась для него мучительность ситуации. Он знал, что с каждым днем его возможности стремительно сокращались. Ленинград, с точки зрения человека действия, – глухая провинция. Его «мотивированное мнение» еще могло на что-то повлиять, если дойдет до адресата, однако все могло рухнуть от идиотского флангового скандальчика. Если не вмешиваться – что-нибудь произойдет само собой. А чтобы предотвратить нежелательное развитие, необходимо отвлекать силы от главного. И где гарантия, что все обойдется? Объективно, сама встреча с Краснопольскими, согласие помочь были ошибкой. Однако уклониться казалось ему ниже своего достоинства.

Он не смог бы объяснить в двух словах все оттенки своего отношения к Краснопольскому. Но все же, говоря откровенно, кое-что объяснить было можно. В нем жило еще нечто от молодого офицера, читателя Киплинга. Киплинг писал о «большой игре». В действительности, игр было множество – и больших, и малых. Они цеплялись друг за друга, как зубчатые колеса. В них были свои правила, которые иногда нарушались. Порой правила действовали только до тех пор, пока о них не говорилось вслух. Правила в той игре, которая была главной в его жизни, можно назвать жестокими, чуждыми обычной морали. Они действовали между участниками. Еще существовало быдло, человеческое стадо. И наконец – персонал, техническая обслуга, в общем-то, остававшаяся вне игры, делая саму игру возможной и современной, иногда даже не подозревая об ее истинных правилах. В. Ф. принадлежал к этой категории… Защищать технарей было делом чести. Подобно тому, как принято спасать женщин и детей. А может быть, ему просто был нужен тайный моральный стержень, и скрытая симпатия к технарям хорошо подходила на эту роль? Впрочем, В. Ф., умевший творить чудеса на всех стадиях работы с фотографией, иногда действительно бывал крайне полезен. Эдакий тайный ресурс. Он посмотрел на жену.

– Ты права, я посмотрю, что можно сделать. Кстати, позвони Татьяне. Пригласи ее к нам, поговори по-женски, узнай, что нового.

* * *

– Вы ведь даже и Новый год, наверное, не праздновали?

– Нет, не праздновала. Ни Новый, ни Старый.

– Ну так еще не поздно. У меня есть немного французского шампанского.

– Я думаю, за успех пить рано. Давайте просто за удачу.

Она глядела на М. К. поверх кромки бокала. Что-то в нем было жалкое… Что? Пожалуй, взгляд. Все остальное соответствовало образу, которого он старался держаться, – образу светского льва. Она сидела на тонком одеяле. М. К. постелил простыню прямо на кожаное сиденье дивана, принес одеяло, подушку. Очевидно, спать будет неудобно… Она заснула неожиданно быстро, почти сразу после того, как М. К. погасил свет и ушел в приемную. Опьянение казалось легким, едва заметным. Это напомнило ей одну из давних поездок в Крым с В. Ф. и маленьким Гошей. Они выпивали тогда немного каждый вечер. На нее будто повеяло запахом крымских роз и магнолий. Влажным, ночным, – ей захотелось уйти в крымскую ночь, захлопнув за собой дверь. Эти несколько недель в Крыму были, возможно, самым счастливым временем в ее жизни. Теперь внезапно нахлынувший сон на диване у чужого человека позволил ей туда вернуться. Ощущение счастья было мучительно-сладким, как запах южной ночи. Ей не приходило в голову, что М. К. мог что-нибудь подмешать в шампанское.

Сон, принявший ее в себя так внезапно, обладал неожиданной прочностью. Она сознавала, что спит, и в то же время (во всяком случае, так ей казалось) могла в нем свободно действовать по желанию. Такое с ней было впервые… Она огляделась. По-видимому она находилась в номере гостиницы. Однако номер был ей знаком – тот самый, где она когда-то останавливалась с В. Ф. и Гошей. Теплый ветер шевелил занавеску. Длинный узкий балкон, дуга ялтинской набережной. Должно быть, не так поздно – внизу под пальмами много гуляющих. Не зажигая света, она быстро собралась наощупь. Надела юбку, туфли, нашла сумочку, ключ от номера, кошелек, вышла. Какой это год? Она шла по набережной вместе с гуляющими. Если судить по одежде, похоже на начало шестидесятых. Те годы, когда она действительно отдыхала в Крыму. Она подумала, что может в любой момент встретить В. Ф. и Гошу. А может, и саму себя?

Под фонарем она остановилась, поднесла к лицу свои руки. Кожа на тыльной стороне ладоней была бледной и старой. Она пошла дальше. Она помнила, что главной ее задачей, во сне или наяву, оставались поиски Гоши в зимнем заснеженном Питере, но почему-то эта экскурсия в прошлое не казалась ей бегством. Она подумала о ключе. Может здесь, в Ялте шестидесятых, быть спрятан ключ к настоящему? В ларьке продавался бульон в граненых стаканах и пирожки с мясом. Она взяла стакан бульона, огляделась. Недалеко была открытая терраса ресторана. Звон стекла, бутылки, тарелки, судки. Сливающиеся в однородный шум застольные разговоры. За крайним столиком сидело трое мужчин, двое показались знакомыми. Она присмотрелась внимательнее. Да, точно. Одним, несомненно, был М. К. В другом можно было узнать помолодевшего профессора. Третий был старше – седой, сутулый. Он сидел в профиль, но и в нем угадывалось нечто знакомое. Она вернула стакан с недопитым бульоном ларечнику и постаралась подойти поближе. В этот момент ее взяли за руку. Она обернулась и, вероятно, от резкого движения проснулась. Она смотрела в лицо М. К. Он вернулся в кабинет и сидел на стуле рядом с диваном, держа ее руку… Она высвободила руку, погасила вспыхнувший было гнев. У нее имелось несколько вопросов.

– Скажите, Михаил Константинович, вы давно знаете И. А.? Ну, профессора? Только, пожалуйста, правду.

М. К. отвел глаза, сжал губы, взялся левой рукой за галстук-бабочку.

– Довольно давно…

– Так просто или по работе? Ладно, уточню вопрос. Я только что видела вас в Крыму с И. А. и еще одним человеком. В ресторане. По-моему, это было лет десять назад. Теперь рассказывайте.

М. К. закрыл лицо руками, затряс головой.

– Татьяна, вы… вы… Вы сами не знаете, что вы такое. Вы – чудо.

Он снова открыл лицо. Через приоткрытую дверь падал свет. Ей показалось, что на глазах М. К. блестят слезы. Он внезапно встал и тут же опустился на колени.

– Татьяна, я люблю вас. Татьяна, понимаете… Мне трудно молчать и лучше сказать так, чем если бы это просто само как-нибудь всплыло. Вы – такая прямая. Вы разрезаете всю эту лживую суету и путаницу, как нож.

– Какое это имеет отношение к делу?

– Я расскажу вам все, я ничего от вас не скрою. Я не знаю, где Гоша, но, может быть, вместе мы сможем разобраться.

– Вы догадываетесь, что с ним могло произойти?

– Профессор был изобретателем. Его не могли похитить, за квартирой наблюдали, вы сами знаете. Возможно, это его изобретения. Какой-то способ уйти незаметно.

– Что это за третий человек, пожилой, был с вами в Крыму?

– Я о нем мало знаю. Друг И. А. Скромный, всю жизнь работал лаборантом. С довоенных лет. Иван был блестящий, смелый. А этот… Смешно – почти как слуга. Мы его проверяли, но не нашли ничего особенного. Он уже лет десять как на пенсии, почти не общался с И. А., мы его потеряли из виду. Но можно навести справки. Его звали Георгием, как вашего сына…

– Встаньте. Не надо меня трогать – я хочу попробовать заснуть снова.

М. К. послушно встал, на цыпочках вышел и закрыл за собой дверь.

* * *

Шел третий час ночи, но В. Ф. еще не ложился. Проявил и отпечатал несколько пленок. Развесил готовые снимки на просушку в ванной, перебрался на кухню… Давно ставший привычкой ритуал: зажечь газ, поставить чайник, открыть форточку, закурить сигарету. Но отсутствие Тани, вдобавок к отстутствию Гоши, создавало внутри какую-то особую, сосущую пустоту. Он прислушался и впервые уловил еле слышное жужжание, о котором неоднократно говорила Таня. Отдернул занавеску, посмотрел. Ледяные заснеженные улицы, никого, ничего… И тем не менее жужжание было – тихое, упорное. В соседнем дворе или за ближайшим углом. Если Таня права в этом, может быть, она права и в другом. Если не доверять ей, то что останется? Он решил, что завтра же – нет, уже сегодня – позвонит Саше Первому, пусть тот не откладывая выполнит свое обещание, отведет его в мастерские. А сейчас надо выпить чаю и попытаться заснуть, иначе день будет загублен.

* * *

Второй сон Т. В. был, что называется, в яблочко. Правда, она слишком быстро проснулась. Вскочила, вышла в приемную, застегивая на ходу юбку. М. К. спал в кресле. Часы на столе показывали пять. Она взяла М. К. за плечо и стала трясти.

– Пора. Я видела сон. Уже пять часов.

Импортная машина завелась сразу, немотря на холод. Через несколько минут они уже выезжали на Кировский. Мотор работал тихо, но скорость была – как во сне. Мост, остров, еще один мост… После того как М. К. признался в любви, в ее отношении к нему многое изменилось. Не то чтобы она сама приняла это объяснение слишком всерьез, ей было не до романов. Появилось, однако, какое-то ощущение товарищества, сообщничества в поисках, где успех может прийти как награда за усилия и самоотдачу.

– Теперь куда?

– Направо. Свернешь – лучше едь помедленнее.

Дома вокруг были как в ее сне. Они доехали до площади, окаймленной сталинскими домами. Перекресток. Дышащая паром станция метро.

– Ты уверена, что мы правильно едем?

– Притормози. Что это за станция?

– Новенькая, «Лесная». Две недели как открыли. Ты здесь бывала?

Она вышла из машины, огляделалсь. Два высоких дома, как часовые у перекрестка, их она видела. Вернулась в тепло машины.

– Еще немного проедем. Вперед и направо. Теперь во двор. Останови.

Она вышла из машины. В своем сне она видела человека в окне пятиэтажной хрущевки. За спиной голая лампочка. Единственное освещенное окно. Лица не разглядеть. Сейчас, в полшестого утра, светилось довольно много окон. Невозможно понять, есть ли среди них то самое. В каком месте? Борясь с холодом, она обошла двор по периметру. М. К. медленно ехал следом, чуть слышно шелестел мотор. Во сне она не чувствовала холода. Но сейчас уличный холод был страшен. Он заполз под юбку, оледенил щеки. Если верить программе «Время», обещали понижение температуры до минус 25. Ей показалось, что за ней следят, из глубины одного из напоминающих проруби неосвещенных окон. Она вернулась в машину. Снова неудача?

– Надо записать адрес. Кстати, мне бы хотелось знать как можно больше про того Георгия, с которым вы были в Крыму. Где он сейчас, что с ним…

– Запрошу хоть завтра. Не думаю, что с этим будут проблемы.

– Он мог исчезнуть тоже.

* * *

В. Ф. несмотря на все старания удалось заснуть только под утро. Возможно, поэтому сон, который ему приснился, оказался таким ярким и запомнился так хорошо, не сон, а ожившее воспоминание… Он за дощатым самодельным столом, на котором разложены детали фотоаппарата. Слева – зеленый «москвич»-«Росинант». В нескольких метрах – узкая лесная дорога, за ней начинается спуск к озеру, вода блестит между деревьями. Если прислушаться, снизу доносятся голоса Гоши и Татьяны. Пахнет теплой смолой. Слышится звук велосипедного моторчика. Из-за деревьев появляется мопед. На мопеде – пожилой небритый мужик в ватнике. Быстрый взгляд из-под насупленных бровей. Проснувшись, В. Ф. без труда вспомнил, когда все это происходило. В самом конце шестидесятых. Он даже смутно помнил, когда мимо их лагеря проехал мопед. В тот день как раз заело шторку фотоаппарата. Через некоторое время мопед проехал обратно. Обычно по лесной дороге вообще никто не ездил. Единственное, чем сон отличался от воспоминания, – взгляд небритого мужика занимал в нем особое место. Наяву В. Ф. никакого особенного взгляда не помнил. Во сне мопед тоже проехал мимо лагеря дважды. В. Ф. знал, что он должен появиться снова. Мопед появился, и он снова встретился с небритым мужиком взглядом. В этом взгляде не было никакой угрозы, ничего агрессивного. Глаза скорее умоляли, как будто мужик пытался сказать своим взглядом нечто важное. Может быть, звал за собой…

Рабочего, на вид лет пятидесяти, звали Юрием Ивановичем. Это был аккуратный человек в синем комбинезоне, с неожиданно большими, сильными руками. Въевшееся в кожу масло, траурные ногти, очки в роговой оправе. Чуть замедленные движения, серьезные, умные глаза. Юрий Иванович вызывал у В. Ф. куда больше доверия, чем его суетливый тезка Юра Литвин. Еще В. Ф. удивило, что он относился к дико смотревшемуся среди замасленных станков Саше 1-му с подчеркнутым уважением. На Саше сегодня было все заграничное – джинсы, джинсовая куртка. Если верить прессе, пролетариат не должен испытывать к подобной внешности ничего, кроме презрения. Саша 1-й коротко объяснил ситуацию: у Валентина Федоровича пропал сын, по всей вероятности вместе с И. А.

– Что И. А. пропал, народ у нас месяц как говорит, – прокомментировал Юрий Иванович. – А про вашего сына – нет. Ни слова.

– Официально ни с кем вообще ничего не происходило, – заметил Саша.

– Гоша у нас студент, – пояснил В. Ф. – Нас заставили сообщить в деканат, что он серьезно заболел. Даже справку медицинскую выдали. Заочно оформили академотпуск.

– А в милицию вы не жаловались? – Юрий Иванович потер переносицу.

– Там Большой дом сразу вмешался, – поторопился ответить за В. Ф. Саша.

Юрий Иванович продолжал оценивающе разглядывать В. Ф. Достал из кармана комбинезона пачку папирос.

– Будете?

Они вышли на лестницу.

– Если бы ГБ имел к исчезновению отношение, они бы так не суетились, – Саша 1-й тоже вышел с ними на лестницу, но не курил. – Юрий Иванович! Валентин Федорович хотел что-нибудь узнать о Георгии, о другом, о том, который у вас работал. Он ведь был ближе всех к И. А.

– Гоша-то Семенов? Пожалуй. Но он, как на пенсию вышел, у нас не появлялся.

– Мне только что пришло в голову, – сказал В. Ф. – Может, он тоже исчез?

– Почему нет, вполне могло случиться, – согласился Юрий Иванович.

Саша 1-й, наконец, ушел, оставив В. Ф. наедине с Юрием Ивановичем. Тот не спешил возвращаться к станку.

– Хотите – покажу вам альбом. Семенова вы когда-нибудь видели?

– Нет, конечно.

– У нас тут думают, что И. А. сбежал, – сказал Юрий Иванович, возвращаясь с фотоальбомом. – Он ведь изобретатель был. Изобрел чего-нибудь такое и – деру. Он тут все время у ребят разные детали по-тихому заказывал. И сына вашего, я думаю, прихватил, чтобы не болтал. Альбом к сорокалетию мастерских.

– Куда сбежал?

– Ну, этого никто не знает. Но, я думаю, когда они на новом месте устроятся, ваш сын сам вам о себе знать даст. И. А. был человек порядочный, он сына вашего обижать не стал бы. Вот здесь, видите, И. А. с рабочими.

– А где Семенов? Вы думаете, он тоже сбежал?

– Этого я не знаю. Да вы сами его найти попробуйте. Сходите в адресный стол, запросите. Фамилия-имя-отчесгво – Семенов Георгий Валентинович. Год рождения… точно не скажу, но, наверное, девятьсот четвертый или пятый… Семенов фотографироваться не любил, так что вот, видите – групповая фотография. Это когда по случаю Госпремии нас собрали.

Лицо на фотографии было узнаваемым, взгляд исподлобья, несомненно, был знаком В. Ф. Взгляд человека на мопеде… Еще одна деталь – человек на мопеде явно был высокого роста. Семенов на фотографии тоже выглядел выше остальных.

* * *

М. К. позвонил ей домой, а потом заехал.

– Адрес Семенова нашли. Живет у черта на куличках, в Купчино.

– Ну, адрес нашли, а что теперь? Надо бы задать ему какие-то вопросы?

– Не все так просто. Дело об исчезновении ведет другой отдел. К границам своей компетенции у нас относятся чрезвычайно ревниво.

– Тогда вообще какой толк от адреса?

– Адрес пригодится, просто надо действовать осторожно. Есть телефон, я звонил, никто не берет трубку.

– А если бы взял?

– Я бы не стал с ним разговаривать, просто хотелось проверить, дома ли он…. Не беспокойся, слежку мы установим. Я попрошу ребят, только не стану объяснять зачем. Скажу, что связано с утечкой научной информации по линии нашего отдела.

Когда они приехали в лабораторию, он сразу провел ее в свой кабинет.

– Сейчас я тебе кое-что покажу, – он открыл сейф и достал оттуда шлем, похожий на мотоциклетный. – Попробуешь сегодня спать в нем. Он реагирует на биополя, попытаемся запеленговать направление.

– Но ты все-таки позвони, пусть следят за квартирой.

Она осталась одна. Повертела в руках тяжелый шлем. Покачала головой. В какой лес тебя завели, Таня… Слежка, грызня между отделами. Еще недавно все это однозначно вызывало у нее брезгливость и нежелание связываться. Сплошные волки вокруг… Хотелось верить, что М. К. окажется человеком.

* * *

Генерал Онегин улыбался своему собеседнику, ну внутри чувствовал душевную изжогу. Положение выглядело унизительно. Зависеть от таких посредников для организации ключевой встречи… Среди возможных подходов к Леониду Ильичу называли писателя Юлиана Семенова. Он с уважением относился к хобби младшего коллеги – сочинять шпионские романы. Были у них и общие пунктики – интерес к Афганистану, знание пуштунского языка. Цепочка, однако, получалась длинной, а кроме того, Семенов бьи человеком Андропова.

Андропов не будет защищать сардара Дауда – с его точки зрения, представителя средневековья. Еще вариант – выйти на целительницу Джуну через М. К. Но – доверяться М. К? В конце концов удалось выйти на этого советника Л. И. – толстого, не слишком опрятного, со слегка заплывшими, но очень внимательными глазками. Встретились с ним в ресторане Дома ученых. Столик у окна, вид на замороженную Неву. Советник слыл одним из идеологов «разрядки напряженности». К соображениям Онегина он отнесся с сочувствием.

– Конечно же, Леонид Ильич считает, что авантюры нам не нужны, а тем более, авантюры, которые могли бы привести к войне. Я постараюсь… Только не сейчас, не перед съездом. После – в первых числах марта. Необходимо привлечь внимание Л. И к этой проблеме… Должен вас предупредить – привлечь его внимание – далеко не все. Главный вопрос – как его удержать.

Советник с удовольствием выпивал и закусывал. Подсвеченные солнцем морозные узоры на стекле напоминали вышивку маршальского мундира. Онегин, конечно, понимал, что отныне он, скорее всего, «под колпаком». Но, как говорится, кто не рискует, тот не пьет шампанского.

* * *

– Посмотри-ка альбом. Я из дому специально принес. Мой крымский архив…

Потертая бархатная обложка… На первой фотографии, большого формата, занимавшей весь первый лист, был сам М. К. На второй – профессор, тоже улыбающийся, рядом с круглолобым «москвичом». В углу – карандашом – год: 1959.

– Это Иван Александрович?

– Да, конечно, рядом со своим «Росинантом».

– Почему «Росинантом»?

– Просто И. А. так свой старый «москвич» называл.

Ее удивило прозвище: точно как у «москвича» В. Ф.

За первыми, крупными, фотографиями – россыпь мелких карточек. Она достала из сумочки очки… Девушки в легких платьях, девушки в купальниках, лысый мужчина возле клетки с белочками, старичок на поляне с резными деревянными скульптурами, много снимков с М. К. и И. А., и все не то, не то. Наконец… М. К. сфотографировал неуловимого «третьего» из ее сна. Угадывался гостиничный номер. Диван. Солнечный луч на щербатом паркетном полу. Мужчина лежал на спине, натянув одеяло до подбородка. Даже во сне он умудрился прикрыть глаза левой рукой. Просто защищая их от света – или заботясь о том, чтобы не показать беззащитного лица на фотографии? Она всмотрелась внимательнее. Впалый висок, волосы с сединой. На снимке были видны кустистые брови, глубокие складки у рта, презрительно сжатые губы. Кончик носа почти касался верхней губы. В косом утреннем свете виднелись даже отдельные волоски на неаккуратно выбритом подбородке. Не видя глаз спящего, она знала, как они выглядят. Была уверена, что знает. Она снова задумалась. В этом не было ясновидения. Она уже видела это лицо – не в профиль, а в фас. Месяц назад, когда исчез Гоша. Старик, выходящий из парадной. Еще – третий человек за столиком ресторана вместе с И. А. и М. К. Она чувствовала, что М. К. наблюдает за ней.

– Это – Семенов?

– Как ты догадалась…

– Сам знаешь… Это человек, которого я видела с вами в ресторане.

Про то, что она видела Семенова также у дома И. А. она решила промолчать и принялась листать альбом дальше. И. А. и Семенов у «москвича». Лица Георгия не видно, но слегка сутулый силуэт снова напоминает ей о старике с авоськой в декабрьском дворе. Точно, об этом лучше молчать. М. К. ни о чем не догадается. Информация – один из немногих козырей, которыми можно располагать в этой дурацкой игре. Она снова взяла в руки шлем.

* * *

Часов в восемь вечера В. Ф. неожиданно позвонил Саша 1-й.

– Складывается интересная диспозиция, приезжайте. У метро «Петроградская», дом с двумя башнями. Первая парадная, последний этаж.

– А квартира?

– Там всего один звонок, единственная не коммуналка на этаже.

В. Ф. написал записку Т. В., прихватил бутылку армянского коньяка – и поехал. Звонок на двери был не просто единственный – антикварный, с надписью «Прошу звонить». От гостя требовалось повернуть эдакий металлический бантик. Как это бывает часто в старых петербургских домах, в двери зияла замочная скважина, рассчитанная на ключ былинных размеров. Соблазн воспользоваться ею для подглядывания или подслушивания был труднопреодолимым. Голоса, женский профиль в конце коридора… Приближающиеся шаги… В. Ф. поспешно выпрямился. Открыл молодой человек не менее примечательной внешности, чем Саша 1-й. Его волосы были более светлыми, цвета спелой пшеницы, но не менее пышными.

Серые насмешливые глаза, пышные усы – он напоминал портрет Марка Твена. Из-за его спины выглядывал Саша 1-й.

– Заходите, – светловолосый посторонился. – Я – Александр.

В. Ф. понял, что это, должно быть, Саша 2-й.

«Диспозиция» внутри мало напоминала обычное застолье. Стол с напитками и закусками у окна, люди, в основном, у стен (комната – большая, метров тридцать), на стульях и по диванам… Избыток мужчин. Джинсы, свитера, бороды. Никакой музыки, только шум разговоров. «Свобода слова», – подумал В. Ф. Ему хотелось напиться. Время от времени кто-нибудь приближался к столу – наполнить бокал или взять бутерброд. В. Ф. подошел тоже. Поставил свой коньяк, взял бокал, налил вина, осмотрелся. Худая девушка в джинсовом комбинезоне сидела в позе лотоса прямо на паркете. Рядом с ней, как дары на языческом алтаре, – наполовину пустая бутылка венгерского вермута, тарелка с бутербродами. К столу подошел Саша 2-й.

– Я слышал, вы фотограф? Я недавно из экспедиции – Камчатка, Курилы – раздолье для фотографа. Жаль – сплошные погранзоны.

– Я бывал на Дальнем Востоке. Действительно, красиво, – согласился В. Ф… Подумал, не упомянуть ли спутниковые снимки, с которыми приходилось работать по заданию Онегина, но отказался от этой мысли – провокация показалась ему слишком грубой. Саша 2-й, по-видимому, решил, что долг вежливости успешно выполнен, и после того, как они обменялись еще несколькими замечаниями по поводу дальневосточной природы, вежливо отдрейфовал в сторону.

Девушка на паркете казалась центром, осью, вокруг которой медленно кружились, перемещаясь по комнате, присутствующие. То и дело к ней кто-нибудь подсаживался на паркет, выпивал рюмку, съедал бутерброд. Иногда подсаживались двое. Оба Саши куда-то ушли, без них с В. Ф. никто пока не завязывал разговора. Он попытался представить себе в подобной компании Гошу. Затем – себя самого на месте Гоши. Что могло бы его заинтересовать, привлечь его внимание? Девушка на паркете? Или разговоры? Выпил еще вина. Более крепких напитков, с их оглушающе-быстрым действием, пить не хотелось. Пытаясь представить себя на месте Гоши, стал внимательнее прислушиваться к разговорам. Шум как источник смысла…

О трудностях перевода. «Я сейчас в основном перевожу с французского. – Трудный язык? – Да уж потруднее английского…»

Гибель Николая Степановича. «Очевидно, дело было сфабриковано. – Ну да, какой-нибудь лейтенант нуждался в повышении».

Рождение Вселенной. «Космологическая константа… космологическая константа… – Да что вы в самом деле, мы просто проецируем собственные фантазии. – Ну да, небо – черный экран Вселенной…»

В поисках туалета В. Ф. вышел в коридор. Удивительно, что такая большая квартира не была коммунальной. В коридор выходило несколько дверей. Из-за одной доносился магнитофонный голос Галича, за другой мучали коротковолновое радио. В одной из комнат он заметил рыжего Юру Литвина, который в свою очередь заметил В. Ф. и отвернулся. Ближайшая к кухне дверь оказалась дверью туалета.