Текст книги "Самая мерзкая часть тела"

Автор книги: Сергей Солоух

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

А случай представлялся, и неоднократно. Однажды не кто-нибудь, а сам Андрей Андреич Речко, любимый тренер и наставник, не смог с природой совладать. И ведь никаких дурных мыслей не было, просто шел с полотенцем на шее и с мыльницей в руке. Спускался по лестнице ночного общежития, насвистывая что-то футбольное. Нормальное дело. Физрук шествует в душ, который, давно уже известно, в дни школьных спартакиад в Новокузнецком доме пионеров работает только под утро, когда все спят.

Как шел, так с бравым маршем на устах и нырнул в сырую полутьму. А в этой мерцающей полутьме, под шумными струями девичье тело. Опередили, в общем, мужика. Ему бы чертыхнуться, да выйти. А он, зачарованно глядя на чудо, медленно начинает расстегивать молнию своей фасонной олимпийки. Но тут, слава Богу, блестящая русалка сама спешит на помощь одуревшему шкрабу. Глядя ему прямо в глаза, синеокая рыбка Валерка говорит тихо, но очень внятно:

– Я так сейчас орать начну, Андреич, так заблажаю, что слышно будет даже в Южке.

Решительная. Да. Очень решительная, не теряется ни на суше, ни на море. Молодец. Ну, а закрывать глаза и смеяться, забавно, но удивительно некстати фыркать, как будто мячик с дырочкой в боку, ее заставил совершенно неспортивный книголюб, первый математик третьей школы:

– Ты чего, что-то не так?

– Нет, все замечательно, ты молодец, Алешенька.

Через неделю пришло время забирать Стасю. Сосед гнал от души. Словно предчувствуя, как будет еле-еле на первой скорости телепаться с порезанной девчонкой в люльке. Всю дорогу до Судженска газульку заворачивал. Хотел, наверное, Алешку в седле проверить. Не вышиб. А до больницы студент не доехал, лишь потому, что у лесоруба никаких проблем со зрением. Мог быть бы птицей.

– Эй, слышишь, – лихач крикнул, притормозив у станционной водокачки, – никак электричка стоит.

И не ошибся. Смешал чистые слезы прощанья с мелким потом ненужной суеты.

Алексей спрыгнул с жесткого седла, глянул на Леру, глянул на поезд и снова взобрался на высокий насест.

– Уеду следующей.

– Ты чё, – гаркнул грубиян-мотоциклист. Мужик от удивления даже повернул свой рыжий чуб к дурачку студенту, – следующая уже завтра. Теперь до Томска только проходящий полвторого ночи.

– Беги, – сказала Лерка, ладошкой тронув запястье милого, погладив, – все правильно, беги.

Леша сполз с сиденья, смешно попятился, остановился.

– Я напишу тебе… я напишу тебе, – пробормотал.

А Лера, что сделала она? Да по своему обыкновению в самый трогательный момент взяла и по-хулигански подмигнула. Обоими глазами сразу.

И ничего не рассказала Стасе. Ага, такая вот она непредсказуемая, то не остановишь, то слова клещами не вытащишь. Обиделась сестра. Надулась. И вся эта история, в которой ниточка с иголочкой никак не сходятся, стала ее просто раздражать. Как, собственно, сам по себе городской стиль жизни с его непредсказуемостью, необъяснимостью, изломанностью и вечным нездоровьем. Фу.

А еще злобой, да, именно, злобой. И в этом Стася убедилась окончательно через год, когда поступила. Легко одолев экзамены, прошла на библиотечный факультет Южносибирского института культуры. Стала студенткой и обрела возможность лицезреть не сына, а маму. Доцента Ермакову Галину Александровну. Лично. Иногда три, а иногда четыре раза в неделю.

Ну, а электропоезд уехал. И с его гудком окончилось лето. И все должно было закончиться, если следовать логике той жизни, которую Стася не хотела и не могла принять.

Действительно, двадцать шестого августа Валерка вернулась в большой город у реки. К себе. В привычную среду обитания, где представление о ней давно сложилось. Любительница приключений. Опасных и недозволенных игр. Бестия. Лиса. Только попалась. В капкан залезла и стала теперь общенародным достоянием.

Конечно, разве не этим объясняется настойчивость, с которой два брата Ивановых путались. Жлобы. Девчонку не туда заманивали. Валеру, чуть захмелевшую на дне рождения подруги Иры. Уже третьего сентября, как бы благородно провожая, пытались увести то за обкомовские гаражи, то в темные дворы у бани.

Но не вышло. Вообще не получилось. У старшего не выгорело, еще месяца два, наверное, с настойчивостью милиционера донимавшего Валеру ночными телефонными звонками. Да и младшему карта не легла. Ловкачу, сумевшему однажды подловить ее, подкараулить в том месте на Ленина, где часовая мастерская соседствует с женской консультацией. Зря только зубы, съеденные камнем, скалил. Эка, а ведь, между прочим, оба первые, пожалуй, в нашем городе обладатели настоящих ботинок «Саламандер» на каучуковом ходу.

Да, очень многих осенне-зимнею порой котичка длинноногая в сапожках красных "кинула и обломила". А ведь какие люди в финских курточках подкатывали, красавцы со складными зонтиками "Три слона". Но даже Гога Шитерович в настоящей непайковой синьке «Джордаш» остался с носом. И каждый неудачник горечь невезенья компенсировал бесстыдностью вранья. Глупого и наглого. Так что репутация Валерки хорошела день ото дня. Трепетала флагом, алела лозунгом. Пугала и манила одновременно.

Ну, да и фиг с ней, со славой и молвой. Не вечно же ходить в медалях местного значения. Вокруг огромный мир, и все пути открыты – выбирай любой. Эта простая окрыляющая мысль являлась Валерии Николаевне каждый раз, когда из трехглазого жестяного ящика с надписью "для писем и газет" она доставала конвертик. Прямоугольник, измазанный дегтем томского почтового штемпеля.

Мальчик Леша оказался верен данному слову. Он действительно ей писал.

Выходил из университетских ворот. По горбатой улице Ленина шел до книжного магазина. Там у стойки с художественными открытками стоял минут пять. Губы покусывал и улыбался. Ловил миг счастливого вдохновения и покупал. Нечто совершенно невообразимое, матовое или глянцевое.

"Влюбленные. Песчаник. Индия. VII–X вв." из коллекции Государственного Эрмитажа, "Питер Клас. Завтрак с ветчиной. 1647 г." из того же собрания.

Уже с карточкой в руке заворачивал на почту. И там настроение минуты фиксировал. Присев к низкому столику, словно стихи выводил на белом прямоугольничке карманного формата.

"Почему-то мне все время кажется, что ты можешь появиться совершенно внезапно, как только ты умеешь это делать, просто возникнешь вдруг прямо из снега на улице, или нет, в столовской очереди будешь долго стоять за спиной, улыбаться и строить рожицы, а потом возьмешь да и спросишь "молодой человек, вы последний?"

Конечно, подобное предчувствие не может не сбыться. Обязано. Особенно если рассказать о нем, довериться обратной стороне парадного портрета героя-космонавта номер три Андриана Николаева.

Валера подлетела откуда-то сбоку, обняла примерзшего к перрону Алексея и поцеловала. Без всякого озорства, просто и горячо в губы. Надо же, южносибирский автобус сломался, не доехав до автовокзала метров двести.

Таким образом, тысяча девятьсот семьдесят восьмой год закончился прекрасно, а семьдесят девятый начался и вовсе феерически. За одну Валеркину каникулярную неделю дети справились поистине с олимпийской программой в парном разряде. Сами от себя, по правде говоря, не ожидали. Должно быть, вдохновил красномордый массовик-затейник. Организатор народного досуга, развесивший между резными фасадами домов веселые полотнища с задорными призывами "Лыжня здоровья зовет", "На старты, томичи". Поразительно и то, что беззаветная самоотдача не помешала Алексею начать на ять. Первую длинную сессию открыть, как и положено ему, парой пятерок.

Увезенное Валерой в Южносибирск, как результат всех этих зимних чудес, ощущение простоты и очевидности перевернуло мир. Повлияло не только на скорость таяния снегов и сроки появления грачей и листьев. Замечательная вера в благорасположение светил и сфер день за днем превращала уверенность писателя в решимость читателя.

"Ты должна просто приехать летом и поступить в универ."

А кто сказал, что нет? Команда Центрального спортивного клуба армии – чемпион СССР по хоккею с шайбой, издательство «Планета»? Молчат, плечистые ребята. Ну, значит, одобряют.

В июне Леша снова встречал любимую у немытых оранжерейных стекол томского автовокзала. На сей раз обошлось без неожиданностей. Дверь «Икаруса» открылась, и птичка выпорхнула в назначенном месте, в назначенный час.

– Ну, что?

– Как видишь.

Ах, разве после такого кроткого взгляда может остаться хоть малейшее сомнение? Милый берет милую за руку и ведет в высшее учебное заведение. Восхищенная буйством растительности университетского сада веселая абитуриентка, склонная к баловству, пробует, конечно, затянуть студента в глухую чащу, где травка-муравка по пояс, но он не поддается. Твердой, решительной рукой направляет подругу к старорежимным колоннам высокого портика. Не ведая об ироническом настрое другой шалуньи – Судьбы, ведет прямо в приемную комиссию биологического факультета и там, присев на стол, с завидной легкостью диктует заявление на имя ректора. В уме, наверное, сочинял. Полгода.

Далее, следуя ехиднейшей логике взаимосвязи предметов и явлений, можно было бы предположить вопрос. Первый в билете на устном экзамене. "Тип круглые черви. Общая характеристика. Внешнее строение. Мускулатура, питание, дыхание, регенерация и размножение".

Отнюдь нет. В жизни, оказывается, есть место не только комедии положений и балагану. Перевернув полоску серенькую тонкой бумаги, Валера прочла "Ч.Дарвин о происхождении человека от животных. Ф.Энгельс о роли труда в превращении древних обезьян в человека".

Ответила. И даже на четыре. Но, увы, за все остальные предметы ей выкатили троечки, круглые, как медные монетки для автомата с газировкой. То есть не срезалась, не завалила, даже сочинение сама написала. По сути дела, отличный результат для бывшей спортсменки с несмытой аморалкой, но сумма баллов оказалась непроходной. Увы.

Слез, впрочем, не было. Нежные соприкосновения различных частей тела имели место. Горячим шепотом разрешались длинные периоды сопения в два носа. Бывают в жизни неудачи, но если все живы, здоровы и из-за пары лишних поцелуев способны пропустить обед, все в норме. О трагедии речь не идет. В конце концов, не зря же выдуманы девятимесячные очные подготовительные курсы. Заплатим деньги в кассу, и нас всему научат.

Так ведь?

– Лешка, а хочешь нос тебе откушу?

Здорово, да?

Плохо лишь то, что учить стали не только Леру, но и Лешу, и не университетские преподаватели, а его собственная крепко спаянная семья. Скоро, очень скоро.

На самом деле совершенно непонятно, почему он, жировавший в однокомнатной квартире на углу Усова и Косырева, в хрущевке двоюродной сестры Марины, считал себя выпавшим из поля зрения. Вне сферы обоняния и зоны осязания потомства полковника невидимого фронта, Александра Васильевича Воронихина.

Первым следствием подобной утраты ощущения реальности стала попытка выколоть глаз. Острым железным предметом вспороть лупало вертлявой, но родной тете Наде. К несчастью неудачная.

В один из теплых дней начала октября Лешка Ермаков прямо с середины первой пары отправился домой за забытым докладом о препарировании земноводных. Валерку, в это время уже секретаря-машинистку, кто-то из кафедральных, будто специально, услал в редакцию за гранками. Кроме самого растяпы просто некому было притаранить забытую папочку ко второй ленте. С мыслями об особенностях репродуктивных циклов мелких насекомых в голове, Леша легко преодолевает пару лестничных пролетов. Выхватывает ключ и сходу пытается его вонзить в замочную скважину, которую второй муж сестры Маринки, офицер-связист Кобзев наверняка не без умысла расположил на уровне тещиной переносицы. Размахивается энергично, но вместо узкой щелки лишь чудом не попадает в теткин, от неожиданности ставший идеально круглым глаз.

Экая невиданная синхронность действий, тетушка как раз решили выйти, а он, надо же, именно в эту самую минуту хотел войти. Ага.

– Как ты меня напугал, Лешенька, – охает бледнолицая жаба, и тут же ее гнусная рожа трескается. Улыбка три на четыре:

– А я, видишь ли, за Маринкиным дипломом заскочила, у них там школа для гарнизонных детей в Лейпциге, ну, она поработать решила, Марина, немного, а диплом нужен срочно, потому что как раз человек из училища едет в Германию, сегодня вечером, то есть днем даже…

Иными словами, попутал, застукал на месте преступления, поймал за руку. Тут бы с естественной для случая непосредственностью и выпалить:

– Да ты никак пасти меня решила, стукачка старая…

Конечно! Но гестаповская суть причинно-следственных связей парализуют Лешкину волю. Так что тетка, с рылом багровым от причудливого фотосинтеза перецветшей улыбки, ныряет ему под руку. Без особых помех, хотя и бочком пролезает на площадку. Походя, она по-родственному ерошит потный чуб племянника. Впрочем, вольный воздух подъезда освобождает ее улыбку от деланности и ненатуральности.

– Леша, слушай, а что там за юбки сохнут на балконе? Надеюсь, не твои?

– Юбки?

– Да, там и бельецо, по-моему, имеется.

– А на балконе… это землячка из общаги приходила, там знаете, как плохо с водой.

– Ну-ну. Маме-то звонишь? – доносится уже из лестничного проема. – Привет передавай.

Не позвонил, и так понятно было, что привет будет доставлен лично, немедленно и без посредника.

– Слушай, Валерка, мы сегодня переезжаем.

– Как, прямо сегодня?

– Прямо сейчас.

– И куда же?

– К тебе на кафедру.

То есть, все хорошо, память у парня отменная. Запомнил Валеркин рассказ о том, что в стенных шкафах под полками с программами, отчетами, горой разнообразных бланков, кипами чистой, стандартными листами нарезанной оберточной бумаги отдыхают рюкзаки. Многоведерные абалаковы. Непромокаемое полотно, наполненное спальными мешками, бухтами нейлоновых веревок и отриконенными ботинками. Впрочем, расстелить на сдвинутых столах двуспальный мешок не трудно. А затем и влезть в него можно. Легко. Вовсе не применяя, без помощи альпинистского снаряжения.

В чем убеждались целых три ночи. Оставалось перекантоваться день. Один-единственный. Светлую часть суток. В пятницу вечером должен был вернуться из долгого двухнедельного путешествия к отрогам живописных алтайских гор приятель Ермакова, бывший одногруппник, а ныне студент художественного училища Сережа Востряков. Мама этого рисовальщика, профессор Вострякова, как раз летом решила сменить климат. Наш хвойный сибирский на морской украинский степей. Забрала старшего сына – талантливого биолога, младшую дочь – упрямую школьницу и уехала в Запорожье. Укатила, оставив богемному среднему половину старинного купеческого особняка. Столетней крепости сооружение. На каменном метровом подклетье. Два этажа, пять комнат. Так что не где-нибудь, а за резными ставнями, под крышей с петушком надеялся укрыться от жизненных невзгод Лешка Ермаков. С любимой.

Мечтал, мечтал да и уснул. Конечно, ничего удивительного, всю ночь ворочались под портретами бородатых первооткрывателей, а утром рано вскакивали, чтобы не попасться на глаза живым. В общем, голова сама собой опустилась на карандашный разворот журнала "Химия и жизнь", и глаза закрылись, не успев пересчитать красных баранов "Большой советской энциклопедии". Много хороших книг на полках общего доступа.

Тихо в библиотеке, все ходят на цыпочках и разговаривают шепотом, от боли же не кричат, а просто перестают дышать. Да, дорогая мама, Галина Александровна подошла сзади. Клешней цепкой и шершавой схватила сына за длинные волосы и резким кистевым движением повернула к себе глаз родного. Око, непроизвольно открывшееся в полном соответствии с законом сжатия и растяжения Гука.

– Та же самая? – спросили губы-ниточки, после того как белесые бельмы насладились. Упились зрелищем полного бессилия ослушника.

– Та, – прошипело горло, и ведьме стало ясно, расчет верен. Здесь, в прекрасном храме знаний, где несколько десятков глаз могут мгновенно вскинуться от вороха бессмысленных бумаг, сейчас с ним можно делать все. Он будет нем, не пошевелиться, даже не пикнет.

– Ну, так вот, – удовлетворенно зашевелись бескровные, покуда рука, вцепившись в волосы, работала. Очень энергично помогала голове понимать язык глухонемых, – если самое позднее завтра вечером ты не приползешь на коленях домой, весь Томск, весь университет будет знать и говорить о твоей мерзкой потаскухе. Она всю жизнь будет отмываться и не отмоется. Запомнил?

– Омнил.

– Так и передай. А теперь, – милостиво разрешила, родившая Лешу женщина, – можешь продолжить занятия, – и с наслаждением напоследок расписалась красивым носом потомка. Крестик поставила на сортирной мазне художника Басырова.

И все равно он собирался выстоять. Нет, он не будет, не станет, как отец в своем чистеньком закуточке с каталогами и кляссерами, тихонько радоваться, умиляться только тому, что все уголки в порядке и зубчики на месте. Он вырвется, он справится, он только… он только должен это сделать без свидетелей и жертв. Да, сам, один. Конечно, ведь тому, кто свободен, раба и пленника не понять. Да и не надо. Зачем? Просто скоро, очень скоро они действительно станут равными, и тогда… тогда…

– Знаешь, – в тот вечер Леша сказал своей единственной, когда в мастерской-мансарде Вострякова среди холстов и гипсовых слепцов они сидели. Молчали, румяные от скудости еды и тяжести напитков, – тебе, наверное, придется уехать на какое-то время. Месяца на два, может быть, до января, февраля.

– Ты ее боишься?

– Я ее ненавижу! Я устал партизанить, я просто пойду и возьму свое.

– Но разве, разве ты уже не взял?

– Валерка, – хрусталики его синих глаз стали мутнеть и таять, терять форму, ох… – иногда… иногда мне кажется, что ты марсианка.

– Я просто из леса, дикая, дура. Ну, хочешь, милый, хороший, хочешь ударь меня да и все.

Не захотел, ткнулся носом в леркино плечо, и она долго гладила его голову, отогревала уши и детскую нежную шею.

Ну, а потом начались письма. Только теперь вместо художественного картона использовалась обыкновенная бумага в клетку. Став потрошителем конспектов, он писал много и обо всем. "Здравствуй, Лерочка, сегодня пятница, вечером опять прикатит крыса и будет стращать армией". Кстати, вознаграждение за примерное поведение и послушание предлагалось ничем не лучше – перевод. Отправка по окончании года в закрытое учебное заведение при вездесущем комитете. "Дядя Коля ей сказал, что все устроит, главное, чтобы у меня было чистое лицо и биография, представляешь?"

Понятно, собак резать можно, а хлебать из корыта ни-ни.

"Верно только одно, – повторял он, потерявшись. Запутавшись в нежных обращениях заинька, лапонька и солнышко, – надо закончить этот курс, обмануть весенний призыв, получить документы, и тогда можно действительно рвать когти. А место, место я уже знаю, только ты не смейся…"

Да Валера и не думала. Хотя со стороны, на первый взгляд, казалось, только этим и занималась. Понятное дело. Плутовка, бестия, такая-сякая, бессовестные губки бантиком.

"Конечно," – верила она, входя в подъезд. "Обязательно," – говорила сама себе и вылавливала письмо прямо из щелки жестяного ящика своей прекрасной, тонкой и красивой дланью. Как птичка клювом. Ну, а если день, другой, неделю, две оставалась без добычи, тогда, случалось, выпивала немного отцовского рубина и набирала номер подруги Ирки:

– Алло, это зоопарк?

Да, кстати, девушки снова были вместе. После подзатянувшегося, почти годового периода тщательно маскируемой, но, все равно, всеми замеченной взаимной неприязни сошлись. Ходили парой. А это значит, в минуты вдохновения посещали заведение. Пользующееся нехорошей славой, но очень веселое и шумное кафе «Льдинка». Три этажа. Нормальный бар поставлен боком, на попа. Втиснут между домами и оснащен дивными лестницами. Такими крутыми и ажурными, что стоит только голову задрать, и ты готов. Парашютист. И купол над тобой, и кипяток в коленках. Ух!

Именно там, на третьем этаже и накрыли вчера наших красавиц три исключительных мерзавца в импортных ботинках – скотина Симка Швец-Царев и братья Ивановы, Павлуха и Юрец.

– А-га-га!

– Ы-гы-гы!

– Попались, курочки! Держитесь, телочки!

– Всем по полтинничку для разгона!

И что же? После разгона, взлета и набора высоты посадка, елы-палы, опять не состоялась. Валерия Николаевна Додд продинамила, по своему обыкновению красиво и непринужденно, кинула всю гоп-компанию. Попросту исчезла.

То есть в подъезд дома на Притомской набережной вошла, а вот в квартире Ирки Малюты не оказалась. Не появилась в фатере, словно специально созданной для бурных, пьяных дебошей. Но если братишки не заметили потери одного бойца, то Симка штыки считал. Прямо под носом сидела на полу живая и теплая хозяйка, ругалась страшными словами, сучила ножками. Просилась на ручки, но Сима не протягивал. Не торопился предъявить права сожителя и жениха.

– Как так, – икал он, мокрыми шарами обозревая до тошноты знакомые чертоги. Немытую переднюю своей зазнобы, – она ж, того, она же с вами вроде поднималась?

– С нами, – согласно кивали братья, не отрывая взглядов. Любуясь бухим существом женского пола. Малютой. Упитая коза пыталась разоблачиться. В чулках и волосах потешно путаясь, сопела. Елозила. Не знала, как стянуть, отстегнуть прикипевшие к ее копытцам французские замшевые туфельки. Грязь вытирала задом. Круговыми движениями по линолеуму пола.

– Ну, е-мое, – был безутешен Сима.

Смылась. Пока он возился с дверцей своих чумных «Жигулей», открывал, закрывал, замочком клацал, девица дала деру. Хитрая шишига, чума, Валерка Додд непостижимым образом сумела сделать ноги.

Ну, извини, на то и дар, чтоб поражать воображение.

А впрочем, тоже мне проблема, объегорить двух с половиной идиотов. Все просто, даже элементарно. Не задумываясь. В момент, когда братаны тушку подруги сгружали на пол в неприбранной прихожей, Валера поднялась этажом выше. С неподражаемым хладнокровием застыла. Гномик. Дождалась шумного явления Симки-Командора. Прошмыгнула мимо прикрытой буквально на мгновение двери. Сбежала вниз, нырнула во тьму неосвещенного двора, просочилась сквозь прутья ограды, проехала по травке детского садика и… И раз, два, три, четыре, пять, через десять минут уже стояла босыми пятками на кафеле собственной ванной. Выполняла гигиенические процедуры. Пыталась зубной щеткой попасть не в нос, а в рот.

– Ща я ее привезу, ща я ее доставлю, – между тем, горячился придурок Сима. Мотал башкой и в ажитации хлестал себя по ляжке связкой ключей. Но, лишенный собачьего нюха, по свежему следу не побежал. Запрыгнул в свою тележку, дернулся в темноте, ткнулся бампером в какой-то столбик, ругнулся. Понесся под кирпич, неизвестно что надеясь выгадать. Едва передним колесом не угодил в открытый колодец, проскочил нужный поворот, пять минут искал въезд в Валеркин двор. Много пыли поднял, но в результате всех своих молодецких подвигов оказался не там. Не в том подъезде, и не у той двери.

Полчаса жал кнопку звонка, но в пустой квартире не откликалось даже радио. Сны на природе. Дачная пора. Впрочем, мысль о возможной ошибке в голову дупелю не пришла. Самоуверенный баран в конце концов вообразил, что обогнал, обставил на вираже голубку нашу, сделал, сейчас она появится, а он, герой, уже тут как тут.

Удовлетворенный этой блестящей победой, Сима присаживается на ступеньку, прислоняется к дверному косяку и натурально задремывает.

В полседьмого вскакивает. Снова пробует ломиться в необитаемое помещение. Слегка полаявшись с соседкой, которая с рассветом осмелела, взбодрился. И даже попытался намотать цепочку, повесить крысе на нос. В конце концов просто прищемил землистый. Уел. Дернул на себя дверь. Выкатился из подъезда. Завел свою жестянку, металлолом и покатил на правый берег. Туда, где в маленькой стекляшке у речного вокзала желтенькое жиденькое пиво отпускают поутру. С восьми ноль-ноль.

Поправившись и освежившись, полетел в полк на утреннюю поверку. Такой. Несмотря на свой разгильдяйский, вполне гражданский вид, сугубо мирные волнения, еще и служит. Как раз в это же самое время кантуется в рядах Советской армии. Все успевает. Из части, верный долгу и присяге, летит с передачкой в Кедровскую больницу к жене комбата, ну, и наконец, свернув такую гору дел, ближе к полудню поворачивает в сторону родительского дома. Пилит себе, позевывая и почесывая репу, по людному проспекту, и вдруг, вставай, страна огромная, видит возле автобусной остановки, мы смело в бой пойдем, беглянку, лису, девицу длинноногую, красавицу Валерку Додд.

– Ааааааа!

Вот откуда волнение, потоотделение и глаз нечеловеческое сияние.

– Ну что, попалась?

– Попалась, попалась, – охотно соглашается Валера и, не дожидаясь приглашения, плюхается на переднее сиденье.

– Куда прикажете? – ломает из себя ухаря-таксиста Симка.

– Куда, куда? На студию. У меня через полчаса эфир.

– А, ну-ну, ты же у нас кинозвезда, Гундарева-Пундарева.

– На взлет, – зарыготал, запузырился, рукоятку дернул-двинул, газульку притопил, пугнул гудком мирно трусившего по зебре пешехода и дунул вдоль по широкой улице. Пять минут, и вот уже паркуется у приземистой проходной телецентра.

– Во сколько освободишься?

– В четыре, – не задумываясь, отвечает Лера.

– Ну, смотри, без пятнадцати я буду здесь на этом самом месте, обманешь, съем без соли.

Каков, можно подумать, не рядовой срочной службы, а старшина или даже товарищ лейтенант. И ведь, что интересно, не приедет. Вообще обо всем на свете забудет. Почему? А потому, что рано утром, еще Лерка не пробовала даже глаза разлепить и Сима не успел студеной жидкостью разбавить застоявшуюся кровь, а на столе дежурного Центрального РОВД г. Южносибирска уже лежала серая бумажка. Листочек с дохлыми мушками буковок. Заявление потерпевшей Ирины Афанасьевны Малюты. Из которого следовало, что девушка не только фамилию выродка-насильника запомнила – Швец-Царев, но также год рождения – шестидесятый – и адрес – проспект Советский, дом 57, квартира 28.