355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Соломин » Ошибка биолога (Избранные сочинения. Т. II) » Текст книги (страница 9)
Ошибка биолога (Избранные сочинения. Т. II)
  • Текст добавлен: 12 апреля 2021, 19:20

Текст книги "Ошибка биолога (Избранные сочинения. Т. II)"


Автор книги: Сергей Соломин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

К звездам

I

Поль Лефевр тщетно пытался выбиться из посредственности.

Всегда повторялась одна и та же история. Он задумывал новую картину и весь горел огнем вдохновения. Думал и говорил только о своем будущем произведении. И задолго перед тем, как взять кисть в руки, мечтал целыми часами о будущем.

Вот картина его на выставке. Он вмешался в толпу и слышит восторженные отзывы.

– Какой талант! За последнюю четверть века не появлялось ничего подобного! Это совсем новая школа!

Так говорят кругом, но чуткое ухо художника ловит тихий, нежный лепет розовых девичьих губ:

– Я хотела бы видеть Лефевра. Он, наверное, красивый, высокий и у него глубокие-глубокие серые глаза, которые видят душу насквозь.

Наутро читает газеты. Всюду восторженные рецензии.

«Лефевр! С этого дня живопись должна начать новую эру. Художник разрешил великую проблему нового искусства. Искания духа последнего времени соединились с красотой формы. После серых сумерек, темной ночи, взошла заря и блеснули первые лучи солнца. И солнце это, скажем смело, – картина Лефевра!»

О, газетные рецензенты умеют писать, когда захотят! Пусть они преувеличивают, льстят, но их лесть так приятна, так ободряет! Чувствуешь себя приподнятым, гордым в собственных глазах своих; удача – вот секрет жизни, вот тайна искусства!

И, конечно, к Лефевру является богач, быть может, американский миллионер и покупает модную картину за бешеные деньги.

Исполняется давнишняя мечта. Лефевр едет на Восток. Видит пирамиды, сфинкса. Дальше, в Азию. Восточная роскошь, баядерки, таинственный полумрак индийских храмов. Китай, Тибет. Всюду побывает он и сюда, на родину, принесет великую, разгаданную им первым, тайну Востока…

Имя его гремит, имя его на устах каждого.

– Лефевр, Лефевр!

И даже живые мертвецы, заседающие в академии, избирают его в «бессмертные», подчиняясь голосу всего народа…

Когда на полотне еще не было ни мазка, Лефевр уже переживал жадно все ощущения славы, и пил отравленную чашу лести и поклонения, и гордо поднимал голову, смотря на всех свысока и едва отвечая на вопросы.

– Лефевр задумал новую картину, которая на этот раз его не обманет! – посмеивались в кабачке, где собирались художники.

Лефевр входил мрачный и гордый, садился в углу за отдельный столик и пил вино, смотря куда-то вдаль, через головы присутствующих.

Его не оставляли в покое и, переглянувшись, шли к нему целой процессией со стаканами в руках и чокались.

– За величайшее произведение искусства в XX веке!

Лефевр злился. Отвечал резко, грубо. Ссорился, оскорблял. Уходил, наговорив всем колких неприятностей. И оставшиеся художники говорили:

– Какой невыносимый человек! Он ведь действительно убежден, что первый художник в мире, а каждая его картина проваливается с треском.

– А что Сюзетта?

– По обыкновению, позирует ему даром. Влюблена. А он обращается с ней хуже, чем с горничной. Жаль, такая милая, хорошенькая девушка и возится с таким негодяем.

– Ну, уж ты слишком: почему негодяй?

– Ах, милый, не все же рассказывать. Если говорю, значит, что-нибудь знаю.

И вокруг Лефевра, нелюдимого, плохого товарища, самовлюбленного безумца, шипела злобная, безымянная сплетня, сотканная из полунамеков и недоговоренных слов. Казалось, кружку художников доставляло особое удовольствие травить, злословить, даже просто клеветать. А наряду с этим, все отлично знали, что Маре живет на содержании у старухи, что Кальмон прогнал жену с тремя детьми на улицу, а сам поселился с распутной Полиной, прозванной Рикошетной, и едва ли не торгует своей любовницей, что многие блюдолизничают у богатых, пишут по заказу порнографические картины, а относительно Люкаса достоверно известно, что он германский шпион и живет продажей своей родины.

И весь этот сброд, с грязным прошлым и еще более грязным настоящим, ненавидел и травил Лефевра и шумно радовался каждому его неуспеху.

А ему, действительно, не везло. Цель, которой он задавался, всегда превышала его талант, и он мучился в потугах творчества, пытаясь создать великое и давая жалкую попытку на величие.

Будь он проще, скромнее в замысле, его имя не гремело бы по всему миру, но говорили бы: «Наш уважаемый, наш талантливый, наш плодовитый».

Но Лефевру была ненавистна сама мысль о золотой середине, об умеренности в порывах. Все или ничего! И он мучил бедную Сюзетту, преданную девушку, часами заставлял ее позировать голой в холодной мастерской. И злился, когда ничего не выходило, во всем обвиняя неповинную натурщицу. Доходил до неистовства, бил ее по щекам и потом, в порыве раскаяния, падал перед ней на колени, целовал ноги.

II

Последнюю картину Лефевра опять высмеяли, и злее прежнего.

В газете читал он рецензию и ядовитые строки отравляли сознание, мозг туманился не от злости, нет, было не до того, но звучало в ушах похоронное пение над погибшей мечтой и сам художник чувствовал себя таким маленьким, униженным, затоптанным.

Сюзетта знала это настроение, смело подошла к нему и гладила его длинные, курчавые волосы.

Девушке было искренне жаль художника и она ненавидела людей. Если бы они знали, сколько оба выстрадали над этой картиной!

Лефевр тихо и нежно отстранил руку девушки, поцеловал ее в лоб и собрался уходить.

– Надолго? – тревожно спросила Сюзетта. – Мне без тебя будет так скучно.

Лефевр задумался.

– Знаешь что, я не пойду в наш кабачок. Черт с ним! Они опять разозлят меня до неистовства. Пойдем вместе или лучше поедем по подземной. Остановимся где вздумается и зайдем в первый попавшийся ресторан, где нас никто не знает.

Сюзетта не чувствовала под собой ног от радости. Ведь так редко брал он ее с собою. Быстро оделась. Под огромной модной шляпкой розовело ее взволнованное личико и глаза, совсем кукольные, сверкали и отражали весело огонь уличных фонарей.

Ехали по подземной, пока не надоело. И оба радовались, что заброшены в огромный город, вдали от дома они одни, никто их не знает, не раздражает неловким вопросом.

В ресторане Лефевр, выпив вина, оживился, был нежен с Сюзеттой, ухаживал за ней, как влюбленный. Так было каждый раз. Пережив горечь неудачи, художник начинал обличать самого себя и оказывался кругом виноватым, и только одна эта девушка любила и поддерживала его, а ей он давал одни лишь муки.

Лефевру в эти минуты казалось, что вся его погоня за славой – вздор и страдания, которые он переживал, не стоят одного горячего поцелуя Сюзетты.

Так сидели они счастливой, влюбленной парочкой, испытывая то, что чувствуют только что пережившие кораблекрушение и сидящие у теплого камина после ледяного холода морских волн и ужаса смотрящей в лицо смерти.

Вбежали газетчики с вечерними экстренными приложениями:

– Полет Блерио через Ламанш! Телеграммы о прибытии Блерио в Англию на аэроплане!

Лефевр, никогда раньше не интересовавшийся воздухоплаванием, купил листок и прочел его невнимательно.

– Что такое? – спросила Сюзетта.

– Да какой-то Блерио перелетел через Ламанш и об этом, конечно, будут кричать целую неделю. Всякий шарлатан у нас легко делается знаменитостью. Старая история о глупой толпе…

– Постой! – перебила его Сюзетта, сделав большие, удивленные глаза. – Ты говоришь – перелетел. На чем? Это шар, который мы видели, помнишь, в загородном саду?

– Нет, аэроплан. Это такая штука, вроде естественной птицы, с крыльями и хвостом. На нем стоит мотор, как на автомобиле. Тяф-тяф! Вертится колесо, или винт, и птица летит. Вернейший способ сломать себе шею.

Сюзетта задумалась и долго в ее кукольных глазах светилось что-то изнутри и, казалось, эта маленькая головка занята новой, необычной для нее работой.

Когда же они вернулись домой и легли вместе, и долго сжимали друг друга в объятиях, Сюзетта вдруг вспомнила и усталым голосом, проговорила:

– Крылья! Человек летит! Как это хорошо! Я была маленькой и во сне видела, что летаю. Знаешь, милый, я и сейчас вижу иногда этот чудный сон. Так легко, чудно. Поднимаюсь на воздух – и всегда с колокольни, которая стоит у нас в деревне. Распущу крылья и несусь, несусь, несусь над землей!

А наутро Лефевр читал в газете восторженные статьи о полете Блерио. Да, это настоящая слава, бессмертное имя! И как просто, надо только решиться.

Лефевр стал внимательно читать статьи по воздухоплаванию. «При упорном желании человек может в полтора месяца выучиться летать на аэроплане».

Отчего бы ему не попробовать? Завоевание воздуха, слава, телеграммы по всему свету…

III

– Этот летающий художник, черт его знает, когда сидит в нашей компании, мне все кажется, что он над нами смеется.

– Смелый авиатор! Взял уже три приза!

– Все это прекрасно! Но не льнет к нему душа. Иной раз хочешь протянуть стакан и чокнуться с ним, а поглядишь на эту надутую физиономию и рука опустится.

– Дружит только с Виньолем.

– Вот человек! Кажется, уж ему-то есть, чем гордиться. Сделал невозможное. Помните этот полет над Парижем? Ведь измени машина, – опуститься негде. Верная гибель. А смотрите, какой товарищ! Знает каждого по имени, помнит все, что ему говорили. И чуть что, первый поможет. Шарль Дюмон выдумал особый биплан. Фирма отказалась строить за собственный риск. Виньоль дал денег, а фирма после трех удачных полетов купила машину у Дюмона, и он расплатился. У Виньоля особое чутье на авиаторов. Пришел к ному молодой английский баронет, сильный, мускулистый: «Вы никогда не будете летать, я не возьму вас в ученики». Старому же маркизу сказал: «В час добрый, хотя у вас на часах бурбонская лилия, но я берусь вас обучить скорее многих молодых». И что же? Баронет пошел в школу братьев Вуазен и через неделю сбежал, а маркиз недавно поднялся на 700 метров и летает удивительно красиво. Какие повороты!

– Вероятно, Виньоль провидит что-нибудь и в Лефевре.

– Вероятно! Но я его терпеть не могу!

– Не влюбился ли ты в Сюзетту?

– Ну вот, выдумки! Однако, прямо скажу: мне жаль милую девушку. Жить с таким типом! Бррр! Ведь это факельщик из похоронного бюро, а влюблен в себя до поклонения.

В кружке авиаторов Лефевра так же не любили, как и среди художников.

Успех был несомненный. Три приза дали изрядные средства. Газеты печатали восторженные отзывы. Имя Лефевра стало известно за океаном. Какой-то русский генерал приехал специально с ним познакомиться, все жал ему руку и повторял без конца:

– Нам, русским, нужны такие люди! Поезжайте в Россию!

Сюзетта поклонялась ему, как Богу, и в ее ласках сквозила робость перед высшим существом, летающим, как птица, не во сне, а наяву, на глазах огромной толпы.

Но все это было не то. Горький осадок прежних неудач слишком разъел душу и средний успех не мог быть целительным бальзамом.

И опять, как и во время художественного замысла, Лефевр создавал в воображении чудовищные образы невозможных полетов и рвался изо всех сил сразу стать на голову выше всех.

А воздухоплавание стало уже ремеслом и много авиаторов спокойно относятся к славе других, довольствуясь средним успехом. Все то же самое, что и в художественной среде. Только люди эти здоровее, мускулистее, самоуверенней.

В одном Виньоле находил Лефевр отзвук своим мечтам. Но этот безумно смелый авиатор был человек железный, никогда не волнующийся, твердо идущий к цели и в самом риске не теряющий холодного расчета. Безумным Виньоль казался только другим, а в действительности он много работал, строго обдумывал каждый шаг и бил почти наверняка. Он понимал хорошо Лефевра.

– Вы – ракета! Взлетите, рассыплетесь разноцветными огнями и погибнете. Берегитесь! Больше всего берегитесь самого себя!

Лефевр мечтал о развитии остроты движения аэроплана. Плохо зная механику, он думал лишь о том, чтобы поставить на свою машину более сильный двигатель и попробовать достичь огромных высот.

Фирма исполнила его заказ, но механик только качал головою.

– Аэроплан не выдержит двигателя в 50 сил!

– Ставьте, не рассуждайте!

Наступал день полета. Собрались авиаторы, публика; впереди стояла Сюзетта, бледная, взволнованная.

Лефевр не признавал тихого раската, а давал сразу почти полный ход и со стороны казалось, что его машину кто-то могучий срывает с земли и сильной рукой бросает в воздушную бездну.

И теперь рванулся он, прокатившись всего три-четыре метра, и взвился крутой спиралью. Было слышно, что машина работает вовсю, и в ее грохоте и шипении чудилось что-то угрожающее, опасное. Опытное ухо улавливало перебои этого сердца аэроплана, и главный механик выражал то, что в душе скрывал каждый.

– Этот сумасшедший сегодня погибнет!

А машина Лефевра забирала все выше и выше и казалась уже маленькой птицей, и шум двигателя не достигал толпы и не беспокоил ее.

Теперь все любовались невиданным полетом и с уст готовы были сорваться восторженные клики.

– Он погиб, Боже мой, он погиб! – звонко, режущим голосом прокричала Сюзетта.

Несчастье, случившееся на огромной высоте, не сразу дает о себе ясное представление стоящим внизу. Виден был белый дымок. Потом от аэроплана отделился черный предмет и машина стала как бы прозрачной. Крылья ее сложились и она понеслась книзу. А черный предмет помчался в другую сторону. Это был сорвавшийся двигатель.

Хоронить погибшего Лефевра собрался весь кружок авиаторов. За гробом несли венки. Сюзетту, всю в слезах, вели под руки. Былая зависть и вражда смолкли перед всепрощающей смертью.

На похороны не явился только один Виньоль.

– Были так дружны при жизни! Что это значит?

Виньоль не подписал ни сантима на венок и памятник.

Он даже не пошел смотреть мертвого.

Воздухоплавательный поселок опустел. Запертые ангары стояли молчаливо, и никто не подумал бы, что в них заключены искусственные птицы, ожидающие лишь поворота рычага, чтобы взлететь туда, к звездам.

Виньоль вызвал дежурного механика.

– Выкатить машину! Позовите четырех членов комиссии. Я хочу предпринять полет на высоту.

Аэроплан плавно поднялся, постепенно развивая все уширяющиеся обороты спирали.

Члены комиссии молча и с удивлением смотрели, как машина превращается в едва заметную точку и, наконец, скрывается из глаз…

– Какая высота? – спросил Виньоль, спустившись на землю.

– 1.300 метров! – почтительно доложили члены комиссии. – Вы установили новый мировой рекорд и взяли приз в 100 тысяч франков.

Виньоль посмотрел грустно на льстиво улыбающиеся лица.

– Я хотел только поставить памятник моему несчастному другу Лефевру.


Приложение
Нянюшкины сказы

Марфа Семеновна, старая моя нянюшка, сидя на конике, с чулком в руках, много поведала мне, маленькому, давних сказок и сказаний. Много их знала, покойница! Всех не упомнишь!

Прельщал меня цветной ковер вымысла, и бредил я Жар-птицею и давал себе слово достать ее. Бредил несравненными героями, побеждающими Змея Горыныча, проклятого Кощея Бессмертного и всю злую нечисть, которой боялся я в длинные зимние вечера, трусливо высматривая причудливые тени на стенах и темные углы. Бредил я постарше и распрекрасными царевнами, и в воображении подростка мелькали обнаженные девичьи руки с золотыми запястьями и блистающая, белая, высокая грудь…

А теперь, ближе к старости, вспомнились мне «сказы» моей нянюшки, Марфы Семеновны, о сотворении мира, первых человеков и о многом другом. В этих простодушных, бесхитростных попытках народного ума звучит тот русский юмор, которого не вижу у других народов. И нет у них таких «сказов». Не все тут ново. Кое-что нашел я потом в сборнике русских сказок Афанасьева и в отреченной народной литературе профессора Тихонравова, но мне все кажется, что нянюшка рассказывала лучше и глубже по замыслу.

Сумел ли я передать простые речи Марфы Семеновны, – судить не мне.

I. Сотворение мира

Сотворил Бог небу и землю. И по всей земле стояла вода.

Вот и говорит Бог черту:

– Хорошо ли?

– Хорошо-то хорошо, – отвечает черт, – а где мы отдыхать будем? Всюду вода одна.

Велел Бог черту на дно нырнуть и горсть земли принесть. Нырнул черт и принес. Дунул Бог на кусок грязи, и вышел остров, такой маленький – двоим только и лечь.

«Ишь ты, штука какая! – подумал черт. – Этак и я сумею».

Легли Бог с чертом рядом на острове и уснули.

Только черту не спится. Богу завидует, что сотворил небу и землю.

«Сем-ка, – думает, – я Бога в воду спихну, а сам надо всеми твердями хозяином заделаюсь».

И стал черт Бога в воду пихать. А берег-то все растет и растет, никак Бога до края не докатит. Так черт до утра все Бога пихал, а земли выросло видимо-невидимо. Сколько десятин – и не счесть.

Взошло солнышко и Бог проснулся.

– Эка, – говорит, – благодать! Мужичкам пахать раздолье. Сделаю человеков, и будут они плодиться и размножаться в поте лица своего. А себе сделаю гору Синай и гору Арарат.

Велел опять черту нырнуть и привести две горсти грязи. Нырнул черт и думает: «Добуду и себе илу подводного и что-нибудь сотворю».

И, чтобы Бог не узнал, наглотался черт илу так, что пузо раздуло. Еле выплыл.

Взял Бог две горсти земли и сотворил себе гору Синай и гору Арарат.

А черта стало тошнить, и он побежал от Бога и все плевал грязью. И где плюнет, там гора страшенная, провалище глубокое, трясины непроходные.

И скрылся черт от лица Господа Бога в тартарары.

Оттого горы, Синай – пуп земли, и Арарат, который для ковчега, святыми почитаются, а другие – проклятые.

Хотел Бог землю сотворить ровной да гладкой, чтобы всюду человекам пахать было свободно, а черт поднагадил.

II. Сотворение Адама

Увидал Бог, что земля очень прекрасна. Цветут цветы разные и пускают благовоние. И ходит по земле зверья всякого во множестве, и все имеют себе пропитание.

Но человеков нет.

И сказал Бог:

– Сотворим человека!

Взял глины горшечной, вылепил человека, как быть надлежит, и положил на солнышко сушиться. А чтобы черт чего не сделал, приставил пса верного.

– Стереги человека, и тебе это зачтется.

И верный пес сидел и сторожил человека, в чаянии награды. Но очень оголодал, а взять кругом нечего. Только дознался черт и подходит издали.

– Собачка, собачка!

А верный пес говорит:

– Лучше ты и не подходи, ибо я исполняю службу Божию и все кишки из тебя выпущу.

Черт вынул из-за спины колбаску и начал пса приманивать. У того аж слюнки текут.

– Что ж, – говорит черт, – я добрый!

Взял да и бросил псу колбаску, а тот на лету поймал.

– Спасибо, – говорит, – а ты все-таки уходи подальше.

Стало пса с колбаски жаждой томить. Горит все нутро. Язык до земли высунул.

– Пойди, – говорит черт, – попей на речке, а я пока за тебя человека посторожу.

Не выдержал пес, побежал на речку. А черт тем временем взял да и оплевал всего человека кругом. Местечка чистого не оставил, а сам убежал.

Как вернулась собака, так и взвыла не своим голосом:

– Не исполнила службы Божией! Черт обманул!

Пришел Бог. Видит – человек весь оплеванный. Сел и задумался:

«Нового человека делать долго, да и этого куда девать?»

Вывернул Бог человека наизнанку внутрь. И вдунул ему дух. И встал человек и пошел.

Оттого у нас снаружи чисто-гладко, а внутри погано.

А собаке сказал Бог:

– Пес смердящий! Не мог ты исполнить службы Божией, служи человеку. И быть тебе отныне на цепи во веки веков. И нет тебе входа в храмы Божии.

III. Сотворение Евы

Ходил Адам, первый человек, по земле и стало ему очень скучно. Сидит, плачет.

И говорит ему Бог:

– Адам, о чем ты скучаешь?

– Как же, – говорит, – мне не скучать, Господи? Каждая тварь живет в паре, а я один-одинешенек на белом свете.

И подумал Бог:

«Это верно! Сотворим человеку жену-подругу».

Навел Бог на человека глубокий сон и вынул ребро. Положил ребрышко человечье на солнышко обсохнуть, а сам пошел отдохнуть.

Прибегла лисица, понюхала человечину, схватила ребрышко и была такова.

Пришел Бог, глядит: нет ничего! Созвал анделов, арханделов:

– Где ребро Адамово?

Забегали анделы, арханделы. Испужались гнева Господня. Искать-поискать: нет ребра Адамова!

Идет Архандел Михаил, главою поник.

Навстречу ему черт. Вынул Архандел меч булатный.

– Тут, – говорит черту, – тебе и конец.

– Помилосердуй! – говорит нечистый. – Скажу тебе, где ребро Адамово. Сидит лиса под кусточком, гложет человечью косточку.

Архандел Михаил не стал рубить черта, только пнул его в спину. А сам побежал искать лису. Долго ли, коротко ли искал, видит, сидит лиса под кусточком, совсем сглодала Адамово ребро, остался верешок маленький.

Схватил архандел лису за шиворот и потащил к Богу. И верешок с собою взял.

– Ну, – говорит Бог, – из этого женщины не сделаешь. Что теперь делать? Еще ребро вынимать – человека испортить. А как съела лиса адамову кость, она выходит и виновата.

Велел Бог арханделу Михаилу вынуть меч булатный и отрубить лисе хвост.

И сделал Бог из этого хвоста женщину и назвал ее Евой.

От того самого пошел женский пол, хитрый да лукавый.

Хвостом вертит, а правды не добьешься.

И ты, сынок, вырастешь – бабе не верь.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю