Текст книги "Под стеклянным колпаком (Избранные сочинения. Т. I)"

Автор книги: Сергей Соломин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава XXII
Кающийся дьявол

Осужденный на месячное изгнание, Коваль не принимал участия в работах, а когда срок наказания кончился, ряд разыгравшихся событий нарушил обычный ход жизни колонии, и регулярные работы вообще прекратились.

Но когда все понемногу успокоилось, «ученые» поспешили возобновить производство в мастерских и добывание минеральных богатств в рудниках.

– Труд, – лучшее лекарство после эпидемии преступлений, – сказал Уальд.

«Ученые» вполне согласились с этим мнением.

Одна Эвелина, в последнее время заметно похудевшая, бледная, грустная, продолжала молчать, и тщетно Бессонов пытался в ней возродить надежду.

Первый пункт «Рабочего законодательства» гласил: «Труд обязателен для всех».

И когда Коваль пришел к «ученым» и сказал: «Я хочу опять работать в рудниках», те не нашли достаточных возражений.

И хотя все кипело в душе Уальда, когда он смотрел на Коваля и чувствовал на себе его дерзкий взгляд, приходилось признать его требование справедливым.

Несмотря на ненависть, которую питал Уальд к Ковалю, он не мог без изумления смотреть на этого умного, энергичного человека.

Коваль сразу вошел в роль надсмотрщика за рудничными машинами и не остался простым исполнителем. В одном из участков шахты он попросил произвести опыт. При разыскании новых жил драгоценных металлов в твердой кварцевой породе сверлились галереи, которые потом иногда приходилось бросать.

Коваль предложил уменьшить диаметр таких галерей до размеров, достаточных лишь для того, чтобы один рабочий, лежа на животе, мог придерживать механическое сверло.

– Но рабочий задохнется от недостатка воздуха, – возразил Уальд.

– Замените электрическое сверло другим, работающим сжатым воздухом, который, отработавши, будет выходить сильной струей и вентилировать галерею.

Опыт отлично удался и произвел сильное впечатление.

– Посмотрите: Коваль заткнет за пояс самого Уальда. А нигде не учился.

Коваля рабочие считали за «своего» и его успехом гордились.

– Наш, если захочет, сделает не хуже «ученых».

Здесь говорило классовое чувство, которое ставит преграду даже между рабочим и интеллигентом-социалистом.

Уальд рассказал об опыте Бессонову.

– Но, позвольте! Насколько я знаю, употребление машин, работающих сжатым воздухом, давно практикуется при прорытии туннелей.

– Совершенно верно.

– В нем есть какое-то обаяние. После всех его поступков, я решил с ним не говорить. Сам ко мне пришел и откровенно сознался, что его охватила как бы психическая болезнь, которая налетела, как эпидемия. Объясняет очень остроумно: «Это своего рода социальный атавизм. То же, что делается иногда с прекрасно дрессированными животными, попавшими на волю. Они бесятся, временно дичают. Человека дрессировали под всякие порядки веками, а здесь – полная свобода. Слишком резок переход, и человек вспомнил жизнь каменного века. Обалдел и озверел». Прямо сознается: «Мне стыдно того, что я наделал». И просил передать Эвелине, что глаз на нее поднять не смеет. Совсем кроткая овечка!

– Надолго ли?

Объяснился Коваль и с Воскобойниковым. Подошел к нему и сказал просто, задушевным голосом:

– Простите меня!

Воскобойников, легко обижающийся и так же легко прощающий, пошел на удочку. Он уже успел обдумать весь «инцидент» своей супружеской жизни и додумался до того, что поступок его был некультурен, и что Наташа имела право не предупреждать его, тем более, что в этом смысле состоялось и общее решение народного собрания. А для Воскобойниковых большинство голосов важнее доводов личного ума и чувства. Лишь бы голосование всеобщее, равное и прямое, а по делу обвинения Наташи оно было и тайное…

И Воскобойников подал руку Ковалю, и даже стал ему объяснять что-то длинное-длинное, так что у Коваля не хватило терпения слушать, и он поспешил закончить беседу.

– Все это верно. Но главная причина в том, что мы упустили из виду воспитание, привычки, привитые нам взгляды. Умом мы признаем полную свободу личности, а на деле не можем сбросить ветхого человека, особенно в сфере полового вопроса.

Это было не только вполне научно, но даже со слезой, пролитой по поводу искалеченности человека обществом, средой и т. д. И примирение Воскобойникова с Ковалем состоялось.

Случай свел и оскорбителя с оскорбленной.

Эвелина часто гуляла одна, отдаваясь грустному настроению и невеселым мыслям.

Однажды она столкнулась лицом к лицу с Ковалем в пальмовой роще. Инстинктивно ускорила шаги. Коваль дал дорогу, но сказал, явно волнуясь:

– Выслушайте! Об одном прошу: дайте мне сказать все.

– К чему? Я не сержусь… Лучше забыть.

Но превозмогло женское любопытство: узнать, что он скажет в свое оправдание. И Эвелина остановилась…

Коваль говорил горячо и страстно. В ярких образах очертил свое прошлое, борьбу с людьми чуть не с детства.

– Меня жизнь не сломила, но озлобила, развила болезненное самолюбие и подозрительность. Ваше посещение меня оскорбило. Почуялось отношение сверху вниз, обидное снисхождение. Я был убежден, что все это по предварительному уговору. Посоветовали ваши друзья. Потом что-то вроде допроса, выпытывания.

Коваль остановился и провел рукой по лицу.

– Да это все не то! Не настоящую правду говорю. Вскипела обидой душа, потому что встретил женщину, перед которой готов был спасовать, унизиться. Чувствовал, что если только чуть поддамся, вы станете госпожой моей воли. И хотел доказать и себе, и вам, что женщина никогда не получит надо мною власти…

Эвелина ничего не ответила и медленно вышла на широкую аллею, ведущую к главным зданиям.

Девушка чувствовала, что он провожает ее взглядом. Ей было жутко и стыдно: женское тело не забывает мужских прикосновений.

А по мере того, как Эвелина удалялась, лицо Коваля принимало все более хищное выражение, и с губ срывался угрожающий шепот…

Глава XXIII
Совещание в пещере

Патрик вылез из своей берлоги и стал пробираться по головоломной тропинке ко входу в большую пещеру.

Вдруг он вздрогнул и остановился.

В первый раз с тех пор, как он скрылся в пропасти, сигнал предупреждал его, что идти дальше нельзя.

Это был фонарь с темно-красным стеклом, и в полумраке, царящем в расселине, казался зловещим кровавым глазом.

Патрика, трусливого и суеверного, охватило жуткое чувство.

Коваль взял с него слово повиноваться, но ничего не разъяснил. Правда, упомянул о сигнале, но что должен делать Патрик в этом случае? О какой опасности предупреждал красный фонарь? Если тайна убежища открыта, надо бежать, искать нового места.

И почему именно нельзя пройти в большую пещеру?

Естественно напрашивался вывод: здесь какая-то тайна. Коваль что-то затеял!

Патрик решил осторожно доползти до входа в пещеру.

В нескольких шагах от нее ему послышался странный звук, происхождение которого он не умел объяснить.

Дальше двигаться Патрик побоялся.

Тут он вспомнил, что в стене обрыва есть узкая трещина, доходящая до самой пещеры. С огромным трудом влез он в отверстие и полз до тех пор, пока трещина не обратилась в трубу не более полуметра в диаметре. Патрик поднял голову. Теперь все, что происходило в пещере, было явственно слышно.

Причина странных звуков сразу объяснилась. Это были человеческие голоса.

Патрик прислушался.

Говорил Коваль.

– Товарищи, разве вы не поняли до сих пор, что вас всех бессовестно обманывают? Бессонов и Уальд – великие ученые и изобретатели, но, как и все люди, жаждут богатства, власти, наслаждений. Я достоверно знаю, что они, задолго до основания колонии, совершили экспедицию на южно-полярный материк, но держали это в тайне. Они отлично знали о существовании здесь богатейших залежей золота и алмазных копей. Добыть это несметное богатство стало целью их жизни. Конечно, проще всего было образовать акционерное общество, но это значило бы поделиться своими изобретениями и полученными богатствами. Не забывайте, кроме того, что южно-полярный материк не принадлежит ни одной державе. Узнают, что здесь золото, все поедут сюда. К берегам пришлют броненосцы, высадят солдат… Поняли теперь? Тогда Бессонов выдумал особую штуку. Он познакомился с Эвелиной Шефферс – миллиардершей. Наследники богачей всегда либо идиоты, либо сумасшедшие фантазеры. Вот Бессонов и поймал Эвелину на удочку. «Давайте оснуем „страну счастья“»! Она с радостью согласилась. Таким образом, все выгоды на стороне Бессонова и Уальда. Они осуществили свои изобретения и достали даровых рабочих. Они выкапывают из земли огромные богатства. Конечно, для себя. И все делается в тайне. Никто во всем мире, кроме членов колонии, не знает ничего о «Полярной империи» и ее сокровищах. А колонисты одурачены, верят господам ученым и преданы им…

– Постой, ты лжешь! – раздался гулко резкий голос. – Золото и алмазы выкапываются нами, но те не могут ими воспользоваться.

– Это почему? Вы проверяете, сколько золота отправляется из колонии, якобы для уплаты за наши заказы? Вы ведете счет добычи и расходов? Вы знаете, сколько хранится в кладовой? Все в их руках!

Голоса зашумели, как отдаленный прибой морских волн, и Патрик на время не слышал более отдельных слов.

Вот опять говорит кто-то и его слушают:

– Все это вздор и выдумки Коваля. Если Бессонов и Уальд отправляют золото из колонии, как же они потом его опять получают?

– Какие вы дети! Их агенты кладут золото в банки разных стран. Скопят несметные суммы и убегут. Эвелину с собой прихватят: Уальд в нее влюблен. Она деньги свои растратила – охотно пойдет за ними.

– Пусть бегут – «Полярная империя» останется в наших руках.

– Вы думаете? А кто будет управлять главными машинами, следить за горением каменноугольных копей? Кто знает тайну их изобретений? Оставленные здесь, мы погибнем. Да и захотят ли они все оставить в целости?

– Как? Что они сделают?

– Взорвут всю «Полярную империю»! Они уедут так, что вы не заметите. Пройдет неделя, может, не один месяц и внезапно все взлетит на воздух.

В пещере воцарилось гробовое молчание.

– Что же нам делать? – раздался робкий вопрос.

– Говори, что делать? – загудело вслед. – Ты нас созвал, ты за все отвечаешь! Говори!

– Значит, вы мне теперь верите?

– Верим! Верим!

– И пойдете всюду за мной?

– Пойдем!

– Клянитесь!

Пещеру огласила разноголосая клятва.

Смолкли, и до слуха Патрика доносился только смутный говор. Как будто люди совещались, разбившись на группы.

Патрик решил вернуться обратно. Скоро, наверное, разойдутся, и Коваль пойдет к нему, станет искать. Он пополз к выходу из трещины, пятясь ногами вперед.

Наконец, почувствовал, что добрался. Тихо вынул голову из отверстия скалы и тотчас зажмурил глаза от ослепительно яркого света электрического фонаря.

Перед ним стоял Коваль. Грозный, страшный.

– Ты подслушивал? Ты не исполнил моего приказания?

Могучие руки потянулись к Патрику.

– Предателю – смерть! Я тебя сброшу в пропасть.

Патрик упал на колени. Бледные губы его дрожали. Он не был в состоянии сказать ни слова.

Коваль поднял его над пропастью, подержал в воздухе и поставил обратно на уступ скалы.

– Помни! Прощаю в последний раз! Только беспрекословным послушанием спасешь себя. И даже будешь впоследствии счастлив и богат. Говори, что ты слышал.

Кое-как оправившись, Патрик рассказал все.

Коваль убедился, что ирландец не знает главного, и потому безопасен. Он отвернулся и пошел упругой походкой по узкому карнизу, не хватаясь за каменную стену.

Патрик долго провожал глазами удаляющуюся черную фигуру и в царящем кругом полумраке, при шуме и вое кипящего потока, она казалась ему сверхъестественной.

Уста ирландца прошептали:

– Дьявол!

И он стал усердно молиться, прося прощения и защиты у забытого Бога…

Глава XXIV
Государственный переворот

Эвелина, Бессонов и Уальд проводили, по обыкновению, вечер вместе.

На этот раз пришел и Воскобойников, всею душой привязавшийся к основателям колонии.

Страшные события, потрясшие до основания жизнь колонии, миновали. Хотелось верить, что после издания законов они не могут повториться. Все, кажется, успокоились.

И беседа собравшихся провести время после трудового дня протекала мирно. Тени грусти не сбежали с прекрасного лица Эвелины, но и она как будто выглядела сегодня веселее, больше интересовалась окружающим.

Уальд только что сообщил о последних своих наблюдениях над природою полярных сияний. По его мнению, это, несомненно, истечение избытка электромагнитной энергии, являющейся результатом вращения земного сфероида вокруг оси.

– Если бы использовать этот избыток, полярных сияний не было бы.

Бессонов заспорил, доказывая, что понятие об энергии вообще устарело и что электричество есть материя.

– Наступит время, когда люди будут приходить в лавку и спрашивать: «Дайте мне фунт электричества».

Уальд заметил, что это парадокс, нисколько не влияющий на справедливость его выводов относительно полярных сияний.

Разговор понемногу перешел на более близкий, больной вопрос о будущем строе человеческой жизни. Приведут ли людей к счастью новые формы жизни или люди раньше, путем самоусовершенствования, должны переродиться и лишь тогда создадут «страну счастья»?..

Вдруг все вздрогнули.

Снаружи раздался шум шагов нескольких людей. Кто-то взялся за ручку двери. Уальд насторожился и, вскочив, быстрым движением запер замок.

– Идите в склад за оружием, – обратился он к Воскобойникову.

Эвелина широко раскрыла глаза.

– Разве опять что-нибудь…

Она не успела договорить. Замок разлетелся вдребезги. Дверь широко растворилась и в ней показался Коваль. За ним виднелась толпа колонистов.

Коваль, держа в протянутой руке электрический револьвер, властно крикнул:

– Ни с места!

И шагнул в комнату, давая дорогу своим соучастникам.

Основателей колонии окружили.

Бессонов сделал попытку сопротивляться, но со всех сторон на него направились дула револьверов.

Несколько человек бросились за Воскобойниковым и привели его.

– Что все это значит? – холодно спросил Уальд.

– Вы арестованы.

– Кем?

– Мною.

– Значит, это разбойничий набег?

– Мы действуем так для спасения от гибели всей колонии.

– От чьего имени? Кем вы уполномочены?

– Об этом вы узнаете впоследствии. Не вам задавать мне вопросы. Мы разгадали ваш гнусный замысел. Тайна ваша известна. Вам придется отвечать перед народом.

– Что за нелепость, черт возьми! – не выдержал Бессонов. – Ведь это кошмар какой-то! Объясните, по крайней мере, в чем дело?

Коваль, не отвечая, скомандовал:

– Марш!

– Как я жалею, Эвелина, что послушался вас и перестал носить с собой револьвер, – успел тихо сказать Уальд «Полярной императрице».

Арестованных отвели в одно из главных зданий и разместили по отдельным комнатам, у дверей которых встала вооруженная стража.

В ту же ночь была арестована вся партия ученых.

Ни «общественники», ни «семейные» не знали ничего, но, несомненно, наутро необычайная весть облетит всю колонию.

Надо было предупредить распространение тревожных слухов, которые сейчас же будут раздуты сплетней.

Из шайки, искусно подобранной Ковалем, он выбрал пять человек, наиболее интеллигентных, и объявил себя, вместе с ними, временным правительством. Наутро было готово воззвание.

Оно поразило, как громом, ничего не подозревавших колонистов.

Коваль изложил подробно о готовившемся заговоре «ученых». Он сжег корабли и явную клевету развил в целый обвинительный акт, якобы основанный на фактических данных.

Но Коваль чувствовал, что этого мало, что могут все-таки не поверить.

И воззвание закончил наподобие наполеоновских прокламаций к солдатам: «Мы решились выступить на защиту колонии, которой грозила смертельная опасность. Обстоятельства не допускали созыва народного собрания. Каждая минута промедления могла погубить всех. Заговорщики арестованы. Пусть их судит народ».

Рано утром, сдав воззвание в типографию, Коваль сидел один в кабинете Бессонова, отослав от себя созданное им временное правительство.

Кругом еще царила тишина. Колонисты спали, не зная, чем грозит им следующий день.

Коваль задумался. Он затеял опасную игру. Его лоб бороздили морщины.

Острый взгляд словно хотел проникнуть в будущее…

Темная, низкорослая фигура вползла в дверь. Изгибаясь, едва ступая, подошла она к Ковалю. В правой руке сверкнул нож…

Коваль, уже прислушивавшийся к шороху, вскочил и схватил убийцу. Тот неожиданно ослабел, опустил руки и завыл дико, не по-человечески, задыхаясь и плача.

– Бог! Дьявол! Св. Патрик! – слышалось сквозь невнятное бормотание.

Коваль схватил обезумевшего ирландца и несколько раз его встряхнул.

На минуту опомнившись, Патрик воззрился сумасшедшим взглядом и прорычал:

– Горячий поток исчез! Пещера рухнула!

И, в судорогах охватившего его вновь припадка безумия, с хохотом покатился на пол…

Глава XXV
Плебисцит

Ранним утром по всей колонии бегали двое из шайки Коваля, разнося кипы прокламаций временного правительства.

Прочитав неожиданную весть, «семейные» стали выбегать из домов, ища, с кем бы поменяться мыслями, кто бы указал выход из создавшегося ужасного положения.

«Общественники» тотчас собрали у себя митинг. Заволновались и в «Парадизе».

Речи «семейных» отличались беспорядочностью и необдуманностью…

Большинство из них были довольно своим положением и не желали лучшего. Весь век так бы прожить!

Поэтому всякая перемена, всякое волнующее событие пугали их, вызывали раздражение против виновников.

И Коваля бранили на всякий лад. Именно Коваля, потому что ему единственно все приписывалось, и никто не хотел верить во временное правительство, неизвестно кем выбранное и уполномоченное.

Коваля не любили и боялись среди «семейных». Верили ли заговору «ученых»? И да, и нет. Поверить было слишком страшно. «Ученые» основали эту колонию, руководили ею, построили гигантский стеклянный колпак, спасающий во мраке и холоде полярной ночи от ледяной смерти. «Ученые» знали, как и что надо делать, знали тайны, недоступные простым смертным. Знает ли их Коваль? А если он сделает что-нибудь не так, испортит хитрые сооружения, механизмы? И вдруг все рушится, упадут стеклянные своды и наступят ужасы гибели для людей, гордо и властно основавших свою жизнь у «конца света», на конце земной оси.

«Ученые» были не только начальством, но магами, кудесниками и обладающими чуть ли не сверхъестественными знаниями и властью.

А теперь они отстранены, арестованы. Кто заменит их? Кто обережет искусственно созданную жизнь?

Но прокламация говорила так убедительно, приводились факты… Неужели все это ложь? И в робкие души забирался страх перед опасностью, еще не миновавшей.

А что, если взрыв уже подготовлен и малейшего прикосновения к какому-нибудь механизму достаточно, чтобы все рухнуло?

И помимо воли на вопрос: «Кто поможет? Кто предупредит?» следовал ответ робкой души:

– Коваль!

Иначе отнеслись «общественники». Для них важнее всего был вопрос о нарушении прав народа, попранных в одну ночь шайкой.

– Почему Коваль не обратился к народному собранию, не обвинил «ученых» в заговоре перед лицом всей колонии? Кто имеет право лишать свободы без приговора суда?

Нашлись возражения:

– Если заговор действительно существовал, ликвидировать его можно было только решительными мерами. Прокламация уверяет, что каждая минута промедления грозила опасностью.

– Но по какому праву они объявили себя временным правительством? Мы не признаем их! Мы их не выбирали! Долой узурпаторство!

Проще всего было вступить с шайкой в борьбу и освободить арестованных, но возбуждение выливалось в словах и толпа не могла согласиться на определенный образ действия.

И среди этих колебаний воли, растерянности мысли, потоков слов, столь далеких от дела, властно зазвучал колокол, призывающий в дом народного собрания.

Исход был найден. Бежать туда, под белоснежный купол, где народ становился господином собственного положения, под купол, освященный законами, которые народ здесь утвердил своею властью и волею, под купол, являющийся символом правды и законности.

На возвышении, где всегда помещался президиум собраний, сидели члены временного правительства с Ковалем во главе.

Лицо его было бледно, но спокойно. Холодным взором он пытливо следил за колонистами, один за другим занимающими места.

Слышался сдержанный гул голосов. Все прониклись не уважением к этому собранию, а были захвачены необычайностью. В иных говорило простое любопытство. Что скажет Коваль?

Он встал и заговорил громко, размеренно, словно читал по тетрадке. Изложил все подробно. Свои первые подозрения. Все дальнейшие наблюдения над деятельностью ученых. И то, как он за ними следил, прислушивался, старался разгадать тайный замысел. И то, как он постепенно знакомился с научными открытиями Уальда и Бессонова.

– Я ничего не имел в виду другого, кроме блага всей колонии. Все смотрели только на частности, я попробовал выяснить себе цель этих людей. Много и много раз был я обманут в жизни светлыми планами, радужными горизонтами, светочами, зажигаемыми руками интеллигенции, но здесь почуялись мне обман и ложь. Вы вправе спросить: почему я не поделился ни с кем своими наблюдениями, почему я молчал, не обратился к народному собранию? Я – человек дела, а не слов! Ведь если бы я хоть намекнул одним словом, что знаю все, меня сочли бы за сумасшедшего или за преступника. Вера в «ученых» и сейчас в вас сильна. А они сумели бы скрыть все следы своего злодейского замысла, и я бы оказался побежденным, их тесный союз – победителем. Я не мечтаю о диктаторстве, я не хочу произвести на вас давление, пользуясь тем, что вся наша группа переворота хорошо вооружена. Сейчас же мы готовы передать власть в руки народа. Судите сами заговорщиков, как хотите!

Слово взял один из «общественников»:

– Нас здесь все время пугают, как детей, страшными призраками заговора. Оправдывают свои незаконные действия и учиненное насилие опасностью, которая неминуемо грозила. Но где доказательства этого самого заговора? Коваль все время говорит о себе и только о себе. Прежде, чем оправдываться, он должен объяснить главное, чего мы не знаем – где доказательства того, что партия «ученых» замыслила такую гнусность? Из прокламации, из его собственной речи мы не видим того, в чем нас так усердно стараются убедить. Где доказательства, повторяю я еще раз?

Толпа знала теперь, чего нужно требовать. Формулировать иногда еще неясные желания народа в простых словах – в этом весь успех ораторов.

И все в один голос закричали:

– Доказательства! Доказательства!

Момент был критический. Искусно построенное Ковалем здание лжи могло рухнуть каждую минуту. Что ответить ему на эти все усиливающиеся требования? Народ не удовлетворится общими словами, они противодействуют. Нужны факты и факты.

Внезапно его осенила новая мысль: он вспомнил ночное посещение безумным Патриком.

Выпрямился, точно на пружине. Протянул руку. Все смолкло.

– Вы хотите доказательств, фактов? Хорошо, я вам дам их. «Ученые» подготовили общий взрыв всей территории, занятой колонией. Это была трудная и опасная работа, но она закончена. Мы стоим словно на кратере вулкана, готового к извержению. Но это вулкан искусственный, покорный воле человека. Я предупредил страшную катастрофу. Все нити заговора, весь механизм подготовленной гигантской адской машины в моих руках. Я поспел вовремя. Но я не мог предупредить одного. «Ученые» – не боги, а простые люди. И в их работе может быть ошибка. Они ее и сделали. Не все предусмотрели, и частичная катастрофа уже была.

Толпа заволновалась:

– Что он? О чем говорит? Где катастрофа?

Люди оглядывались на стеклянные своды, пугливо ожидали гула и треска. Иным казалось, что сама почва под ногами уже колеблется.

Коваль дал народу время успокоиться и, когда взоры всех обратились к нему, отчеканил стальным голосом, резко слышным в отдаленных углах зала народного собрания:

– Произошел взрыв около карантина. Горячий поток исчез, часть пропасти засыпана обрушившимися скалами.

Мертвым молчанием ответила толпа на это ужасное известие. Так, значит, правда? Взрыв действительно подготовлялся?

Маленькая кучка людей бросилась к карантину, чтобы убедиться собственными глазами в справедливости того, чем ошеломил всех Коваль.

В сторону бегущих метнулись еще и еще люди. И вся колония, мужчины, женщины, дети – все бежали, задыхаясь, с широко раскрытыми глазами, с бьющимися до боли сердцами к горячему потоку.

Вот и роща эвкалиптов и мирт. Но сквозь бальзамический запах растений чувствуется другой, едкий, вызывающий кашель и слезы на глазах.

Толпа хлынула к берегу потока и остановилась в оцепенении, как один человек. Трещина была местами завалена доверху обломками скал. Там, где зияли глубины, не видно было на дне кипящего потока и только временами вырывались оттуда клубы тяжелого дыма и отравляли воздух ядовитым сернистым газом. Легкий мостик, перекинутый через ручей, был исковеркан сдвигом каменной породы и уныло торчали железные скрепы и куски мостовой формы.

И колонистам опять показалось, что почва под ногами дрожит и двигается. Неуверенность в твердости того, что под ногами, создает особое настроение ужаса и толпа, увидав картину разрушения, шарахнулась и отхлынула подальше от края пропасти, которая, быть может, еще готовит неожиданности.

Коваль не обманул! Коваль дал настоящее доказательство своего обвинения «ученых» в готовившемся заговоре!

Когда народ, удостоверившись, что утренняя прокламация была основана не на одних предположениях, двинулся обратно к белому куполу собрания, мнение о Ковале составилось:

– Он был прав! Он спас всех от страшной опасности! Проклятые ученые!

Так говорили простодушные. Более сознательные сосредоточенно молчали, но думали то же.

Собрались вновь.

Временное правительство оставалось на своих местах в то время, как все ходили к горячему потоку.

Теперь уже не с ненавистью, не со страхом, а с надеждой толпа смотрела на центральную фигуру президиума, на Коваля, еще недавно осуждаемого большинством. Лицо его, казалось, озарено внутренним светом. Женщины находили его красивым. Самые левые «общественники», не признающие никаких привилегий и авторитетов и саму жизнь сведшие к первобытному образу, к додуманному дикарству, невольно чувствовали что-то вроде уважения к этому могучему, точно из стали выкованному человеку.

Кто-то поставил на очередь вопрос о доверии к временному правительству и оно было выражено единогласно открытой баллотировкой.