Текст книги "Корректор Оплошностей (СИ)"
Автор книги: Sergey Smirnov
Жанры:
Научная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Глава 7. Ложная ветка: Шпионка
Низкий, ровный, монотонный гул кулеров был единственным звуком в лаборатории. Прежде он успокаивал Алёшу, теперь – казался отсчётом до взрыва. Он сидел неподвижно. Аварийный светодиод на корпусе «Корректора» бросал на его лицо синий, мертвенный отсвет.
Его крепость. Его убежище. Теперь это был командный пункт, и воздух в нём стал другим.
Пахло горячим пластиком.
Алёша провёл ладонью по боковой панели прибора. Она была не просто тёплой – она обжигала. Его детище, его цифровой бог, работал на пределе. Пытался вычислить душу.
Он снова наклонился к тёмному экрану, и тот откликнулся, вспыхнув, словно почувствовав его взгляд. Но вместо привычных, аккуратных веток реальности перед ним закружился вихрь. Квантовая пена. Сотни, тысячи полупрозрачных, мерцающих Лен накладывались друг на друга.
Вот она смеётся, запрокинув голову. Вот плачет, уткнувшись в ладони. Вот говорит по телефону, расхаживая по комнате. Вот просто смотрит в окно, и капли дождя ползут по стеклу, искажая её силуэт.
Вся Лена, разобранная на вероятности. Бесконечная, дрожащая, живая.
– Нет, – прошептал Алёша. Его голос был сухим и чужим.
Пальцы забегали по клавиатуре. Он больше не просил. Он приказывал.
> ЗАПРОС: ФИЛЬТРАЦИЯ. ПАРАМЕТР «СКРЫТЫЕ МОТИВЫ».
Вихрь дрогнул. Самые светлые, самые беззаботные силуэты – те, где она смеялась искренне, где её лицо было открытым, – погасли. Облако поредело и потемнело.
– Мало, – пробормотал он. По коже прошла резкая, холодная волна, похожая на статический разряд. Но это был не страх. Это было предвкушение открытия. – Слишком много шума.
> ЗАПРОС: ИСКЛЮЧИТЬ. КАТЕГОРИЯ «СПОНТАННОСТЬ».
Он ударил по клавише «Ввод». Пластик щёлкнул.
И облако коллапсировало.
Тысячи версий Лены схлопнулись в одну-единственную, самую тяжёлую и плотную. Как будто вся квантовая пена схлопнулась в одну гравитационную сингулярность – точку с бесконечной плотностью и нулевым объёмом.
Голограмма обрела резкость.
Ночь. Гранитная набережная, мокрая от измороси. Редкие фонари выхватывали из темноты участки блестящего камня. И Лена. Она стояла, кутаясь в пальто. Её плечи были напряжены. Она нервно оглядывалась, и её лицо, такое знакомое, стало чужим. Сосредоточенным. Деловитым.
Из тени вышел мужчина. Высокий, в тёмном пальто и шляпе, надвинутой на глаза. Этот образ, пошлый, как из дешёвого шпионского фильма, вызвал у Алёши приступ глухого раздражения. Почему даже здесь, в симуляции, порождённой его же паранойей, всё было так предсказуемо?
Они не сказали друг другу ни слова.
Лена быстрым, почти воровским движением протянула ему тонкую картонную папку. Он забрал её. Коротко кивнул. И так же молча растворился в тенях.
Лена осталась одна.
На долю секунды симуляция зависла, поймав крупным планом папку в руке незнакомца. На ней был логотип. Размытый, искажённый помехами, но Алёша узнал его. Конечно, он его узнал. «Горизонт-Телеком». Технологический гигант. Их главный конкурент, который дважды пытался переманить его коллег.
– Увеличить, – скомандовал он в пустоту. Дыхание спёрло. – Идентифицировать.
Изображение замерло. Поверх него вспыхнули красные буквы.
> ОБЪЕКТ: НЕИДЕНТИФИЦИРОВАН.
> СОВПАДЕНИЯ В БАЗЕ ДАННЫХ: 0.
> СТАТУС: АНОМАЛИЯ.
Неизвестная переменная. Для его разума, ищущего порядок во всём, это было хуже любого врага.
Это было не предательство. Это был заговор.
Он отшатнулся от экрана. Стул под ним качнулся и с грохотом упал. Голограмма погасла, и лаборатория снова утонула в полумраке.
Тело, опережая мысль, пришло в движение. Он мерил шагами лабораторию, двигаясь по замкнутой, предсказуемой траектории, будто пытался найти ошибку в геометрии пространства. В голове с лихорадочной скоростью выстраивалась новая картина мира. Ужасающая. Идеально логичная.
Переменные сошлись. Хаотичный набор данных сложился в стройную, ужасающую теорию.
Её «синдром хаоса». Её любовь к спонтанности. Не черта характера. Тактика. Профессиональный приём, чтобы вывести из равновесия. Расшатать защиту. Заставить ошибаться.
Её интерес к его работе.
«А над чем ты сейчас работаешь, профессор?»
Её обезоруживающая улыбка. Он таял. Идиот. Это был сбор информации.
Её внезапное отвращение к его «идеальности».
Ну конечно. Предсказуемым объектом сложнее манипулировать. Безупречный, контролирующий себя партнёр не проболтается в порыве чувств, не пригласит «спонтанно» в лабораторию, чтобы показать своё секретное изобретение.
Каждая улыбка. Каждый спор. Каждое её «Ой, всё!», которое казалось ему таким настоящим.
Ложь.
План.
Он замер посреди этого хаоса. Дыхание стало прерывистым, поверхностным, будто атмосфера в лаборатории внезапно потеряла половину кислорода. Внутри будто произошёл каскадный сбой – короткое замыкание в системе, вызвавшее острую боль. Но она длилась лишь мгновение. Её тут же вытеснило другое чувство, куда более мощное.
Унижение.
Его, гения, который видел насквозь законы Вселенной, водили за нос. Использовали.
Обнулили. Снова. Как тогда, в детстве. Его чувства, его время, его вклад – всё перечёркнуто одной жирной ошибкой. Ошибкой доверия.
Из-за стены, через старую вентиляционную решётку, донёсся приглушённый, дребезжащий голос. Завьялов, старый академик, вечно угрюмый специалист по теории струн.
– …говорю тебе, не клади ты эти грибы в салат! У Иринки… что? Нет, не перебивай! Иринка, дай трубку маме!.. Алло? Свет, ну я же просил… Да, я помню про воздушного змея, помню! Куплю! Только скажи ей, чтобы грибы… Что значит «он уже в салате»? Ох…
Алёша замер, прислушиваясь.
Бытовой, нелепый хаос. Грибы. Воздушный змей. Он видел Завьялова пару дней назад – тот нелепо и счастливо бегал по парку с внучкой, запуская этого змея. Тогда это показалось странным.
Теперь это вызывало презрение.
Это был их мир. Мир Лены. Мир, где люди создают проблемы на пустом месте и называют это жизнью. Белый шум. Бессмысленные помехи в системе.
Его боль окончательно остыла. Превратилась в холодную ярость, обжигающую, как жидкий азот.
Он не будет жертвой. Он не позволит себя обнулить.
В этот раз он нанесёт упреждающий удар.
Он сел за стол. Движения стали точными, выверенными. Не осталось ни следа растерянности. Он был хирургом перед сложной операцией.
Он включил «Корректор».
Больше он не просил совета. Он использовал его как оружие. Как тренажёр для оттачивания идеального, смертельного удара.
Модуль «Моделирование диалога».
Локация: то самое кафе. Место его первого унижения должно было стать местом его триумфа.
Цель симуляции. Формулировка была холодной, как протокол вскрытия:
> ЦЕЛЬ: Полная деконструкция позиции объекта «Лена». Нейтрализация. Минимизация сопутствующего эмоционального ущерба для оператора.
Прибор обработал запрос.
> ВАРИАНТ 1 (Эмоциональный): «Лена, как ты могла?» РИСК ВСТРЕЧНОЙ АРГУМЕНТАЦИИ: 82%. СТАТУС: ОТКЛОНЕНО.
Слабость. Поле битвы противника.
> ВАРИАНT 2 (Прямое обвинение): «Я знаю, что ты шпионка». РИСК ПОТЕРИ КОНТРОЛЯ: 65%. СТАТУС: ОТКЛОНЕНО.
Слишком прямо. Даст ей возможность лгать.
> ВАРИАНТ 3 (Холодно-логический): «Лена, я хотел бы проанализировать ряд фактов…» РИСК: 12%. ВЕРОЯТНОСТЬ СОХРАНЕНИЯ ПРЕИМУЩЕСТВА: 94%. СТАТУС: ОПТИМАЛЬНО.
Он кивнул. Это его территория. Поле, где действуют его законы.
– Запуск, – сказал он тихо.
Голограмма ожила.
Столик в кафе. За ним сидела Лена. Выглядела растерянной, но пыталась улыбаться. Напротив материализовался его призрачный аватар.
– Лена, я пригласил тебя, чтобы обсудить ряд эмпирически установленных фактов, – произнёс голос из динамиков. Его голос, но ровный, бездушный, как у автоответчика.
– Алёш, что происходит? – голограмма Лены нахмурилась. – Ты меня пугаешь.
– Страх – иррациональная реакция. Давай оперировать данными. Факт первый: твой систематический, непрофильный интерес к моей работе.
– Я просто… интересовалась тобой.
– Интерес – переменная. Систематичность – паттерн. Факт второй: твои попытки дестабилизировать моё состояние. Ты называла это «спонтанностью». С точки зрения теории игр, это тактика по ослаблению защиты оппонента.
Голографическая Лена смотрела на него. Её губы дрожали.
– Оппонента? Алёша, о чём ты?
– Факт третий, – проигнорировал её аватар. – Твоя встреча с неидентифицированным субъектом с целью передачи носителей информации.
Крупный план на лице голографической Лены. Боль. Неверие. В её цифровых глазах блеснули запрограммированные слёзы. Она открыла рот, но не издала ни звука.
У настоящего Алёши, наблюдавшего из темноты, перехватило дыхание. Короткий, болезненный спазм. Последний отголосок того, что он когда-то чувствовал. Остаточная радиация мёртвой любви. На миг ему захотелось нажать «Стоп».
Но он не шевельнулся.
Это просто симуляция. Эмоции – это шум. Помехи. Он хирург. А хирург не отвлекается на слёзы во время ампутации.
Он смотрел, как его безжалостный аватар наносит последний удар.
– Цепь неслучайных случайностей называется закономерностью, – произнёс голос. – Я просто констатирую факты, Лена.
Симуляция завершилась.
Голографическая Лена, раздавленная, молча встала и вышла из кадра. Её силуэт растворился.
Алёша остался один за пустым столиком.
На экране «Корректора» появился финальный отчёт.
> МОДЕЛИРОВАНИЕ ЗАВЕРШЕНО.
> ЦЕЛЬ: УСПЕШНО ДОСТИГНУТА.
> ВЕРОЯТНОСТЬ УСПЕХА В РЕАЛЬНОЙ ИТЕРАЦИИ: 94.7%.
Он смотрел на эту надпись. Не было ни радости, ни злорадства. Ничего.
Только холодное, пустое, стерильное удовлетворение от идеально решённой задачи.
Он был готов.
Глава 8: Катастрофа идеального плана
Полуденное солнце било в окна кафе «Геометрия», выжигая цвета. Всё вокруг – стены, столы, лица – стало плоским, двухмерным. Тени легли на пол резкими, угольно-чёрными полосами. Алёша выбрал это место сам. Идеальная операционная для того, что он собирался сделать.
Он сидел и ждал. Воздух в лёгких казался стерильным, заёмным.
Лена появилась на пять минут позже. Отклонение в пределах погрешности. Она стянула с плеч лёгкий плащ, и под ним оказалось синее платье. Простое. То самое.
Алёша зафиксировал деталь без эмоций. Попытка отката системы к предыдущей, стабильной версии. Манёвр был распознан.
Она подошла к столу. Попыталась улыбнуться – вышло натянуто, виновато.
– Алёш, привет, – она села напротив, сжимая в руках сумочку. – Слушай, я, наверное, вчера… я, кажется, перегнула. Та история, это было глупо. Я просто…
Он не дал ей закончить. Это была точка уязвимости. Момент для первого разреза.
Он поднял глаза, но смотрел не на неё. Взгляд упирался в белую стену за её плечом. Минимизация эмоционального контакта. Так советовал «Корректор».
– Я проанализировал данные, Лена.
Голос прозвучал ровно. Чужим. Будто диктор зачитывал метеосводку.
– И пришёл к выводу, что твоё поведение не является стохастическим. Оно подчинено определённой цели.
Она замерла. Слово «данные» легло на стол между ними – холодное, как хирургический инструмент.
– Данные? – переспросила она. В голосе – искреннее недоумение, почти детское. – Какие данные? Алёша, это же мы. Не лабораторная работа.
– Ошибаешься, – так же ровно ответил он. – Всё является лабораторной работой. Вопрос лишь в количестве и качестве переменных. Твои «инъекции хаоса» имеют слишком высокую корреляцию с ключевыми этапами нашего взаимодействия. Это не хаос. Это стратегия.
Она смотрела на него, и её лицо медленно менялось, словно под действием проявителя на фотобумаге: вина проступала сквозь растерянность, уступая место нарастающему ужасу. Она вглядывалась, пытаясь найти за этой гладкой маской знакомые черты. Не находила.
– Стратегия? Алёша, о чём ты? Я просто хотела, чтобы ты был… живым! Чтобы ты реагировал!
– Я и реагирую. Максимально эффективно. Например, рассмотрим компанию «Горизонт-Телеком».
Он произнёс название. Что-то в её лице дрогнуло. Метка на графике. Подтверждение.
– Позавчера. Четырнадцать часов тридцать две минуты. Ты передала папку с их логотипом неустановленному мужчине у их бизнес-центра.
Она отшатнулась. Будто от физического удара.
– Подожди, это… это мой двоюродный брат, Игорь! Он там работает! Я просто отдавала ему документы для матери, там старые договоры на квартиру, это…
– Эмоциональные объяснения не меняют фактов.
Он прервал её, не повышая голоса. Безупречная логика. Стены его крепости были высоки и гладки. Он чувствовал, как она бьётся о них, слабея с каждым словом.
В этот момент она потянулась к своей чашке. Рука дрогнула.
Дзынь!
Маленький металлический крик в стерильном пространстве. Ложка, ударившись о край чашки, соскользнула на блюдце. Звук был тонким, резким. Неприлично громким. За соседним столиком обернулись.
Для Алёши это был сигнал. Финальный аккорд.
Лена смотрела на ложку. Потом на него. Её взгляд сфокусировался, но стал пустым, как объектив, переставший искать резкость. Она больше не пыталась достучаться. Она увидела. Не обиженного, не злого, не раненого.
Она увидела работающий механизм.
Медленно, очень медленно она покачала головой.
– Знаешь… – её голос стал тихим, почти безжизненным. Каждое слово отчеканено с пугающей ясностью. – Я всё время боялась, что ты сломаешься. От неловкости, от страха… Что я тебя сломаю.
Пауза. Она смотрела ему прямо в глаза, но взгляд был пустой.
– А ты не сломался. Тебя просто… заменили.
Она встала. Движения плавные, отстранённые. Надела плащ.
– Ты стал не человеком, а машиной, – сказала она уже в пустоту.
И, не оглядываясь, пошла к выходу. Стеклянная дверь с тихим шипением доводчика закрылась за ней.
Ампутация прошла успешно.
Алёша остался один.
Он сидел за столиком. Напротив – пустой стул. На блюдце – упавшая ложка. Рядом – нетронутая чашка Лены, от которой ещё поднимался тонкий, едва заметный пар.
План выполнен. Вероятность успеха – 94.7%. Он победил. Разоблачил. Защитился.
Он ждал.
Ждал триумфа. Облегчения. Удовлетворения. Хотя бы холодного злорадства. Он ждал хоть чего-то.
Ничего не приходило.
Внутри, там, где раньше бушевал шторм тревоги, страха и надежды, образовался вакуум. Абсолютная, звенящая пустота. Не тишина после бури. Тишина мёртвой планеты, где никогда не было атмосферы.
«Это остаточный эффект, – подумал он. – Система вернётся в состояние равновесия через несколько циклов».
Мысль была чёткой, безэмоциональной. И не приносила утешения. Просто ещё одна строчка кода в пустоте.
Он машинально взял свою чашку. Кофе остыл. Сделал глоток.
Горькая, остывшая жидкость. Вкус лекарства, которое не лечит. Он поморщился и с тихим стуком поставил чашку на стол.
За окном продолжалась жизнь. Проехала машина, оставив на асфальте шипящий след. Две девушки на тротуаре засмеялись. Одна толкнула другую в плечо. Их смех не проникал сквозь толстое стекло, но Алёша видел его. Видел, как движутся губы, как щурятся глаза.
Он был отделён от них. Не просто стеклом. Невидимой, непроницаемой стеной, которую сам так старательно возводил.
Он добился своего. Создал идеально безопасный, контролируемый мир.
И в этом мире он был совершенно один.
Пустота не уходила. Она становилась плотнее. Она давила. И тут пришла мысль, острая, как укол. Тревога была лучше. Тревога была живой. Она заставляла его сердце биться.
А это… это было ничто. Аннигиляция.
Он встал, оставил на столе несколько купюр, не глядя на счёт, и вышел. Ветер хлестнул по лицу, но он почти не почувствовал холода. Он шёл, не разбирая дороги.
И пустота шла вместе с ним.
Вечером в холле НИИ было тихо. Большинство сотрудников разошлись. Из полумрака тусклый свет единственной лампы на проходной выхватывал старый турникет, доску с приказами и пост дяди Валеры.
Дядя Валера, вечно угрюмый вахтёр с лицом, будто собранным из лишних бетонных плит, оставшихся от постройки института, был такой же частью этого места, как пыльные архивы. Его словарный запас, как считали все, состоял из трёх фраз: «Пропуск покажите», «Завтра разберутся» и нечленораздельного рычания.
Сейчас он делал нечто немыслимое.
Он осторожно достал из-под стола маленький глиняный горшок, в котором умирала забытая кем-то фиалка. Три бледных, поникших листочка на тонкой ножке.
Дядя Валера поставил горшок на стол, прямо под свет. Огляделся, хотя смотреть было некому. Достал старую пластиковую бутылку с водой. Открутил крышку и с невероятной, почти нежной осторожностью полил землю вокруг хилого стебелька. Несколько капель упало на стол. Он тут же смахнул их ладонью.
Потом он долго смотрел на цветок. Его суровые губы шевельнулись, и он пробормотал что-то тихое, неразборчивое. Может, «давай, расти уже».
А может, что-то ещё.
Это был его маленький, тайный, абсолютно иррациональный акт надежды. Бессмысленная битва за одну крошечную, почти проигранную жизнь.
И в этом было больше смысла, чем во всей безупречной логике Алёши.
Лаборатория встретила его привычным гудением кулеров. Запах канифоли и перегретого пластика. Раньше это место было убежищем. Теперь оно казалось клеткой. Стены, заставленные приборами, давили.
Пустота, родившаяся в кафе, вошла вместе с ним. Заполнила комнату, сделав воздух плотным и тяжёлым. Он ходил из угла в угол. От осциллографа к столу. От стола к окну. За окном сгущалась синяя ноябрьская ночь. Он не мог найти себе места. В голове – оглушающая тишина.
Его взгляд упал на «Корректор».
Он молчаливо стоял на столе, его индикаторы ровно светились в полумраке. На экране всё ещё горел финальный отчёт.
> ВЕРОЯТНОСТЬ УСПЕХА В РЕАЛЬНОЙ ИТЕРАЦИИ: 94.7%.
Алёша подошёл и уставился на надпись.
– Ты же сказал… успех, – прошептал он в гулкую тишину. Голос был чужим, надтреснутым. – Так почему?.. Почему так?
Машина не ответила. Она была просто машиной. Она не знала, что такое «почему».
Внутри него что-то оборвалось. Не злость. Бессилие. Он сел за стол, чувствуя, как пустота сжимает его изнутри. Он должен был понять. Понять, почему его безупречная победа ощущалась как полное поражение.
Как создатель, он знал, где искать.
Дрожащими руками он подключил к «Корректору» клавиатуру. Экран с финальным отчётом сменился чёрной пустотой с мигающим курсором. Он ввёл команду доступа к системным директориям, и на экране побежали зелёные строки кода. Он не искал ошибок в интерфейсе. Он искал их в самой логике. Просматривая корневые каталоги, он нашёл то, о чём давно забыл. Папку, созданную на заре проекта для отладки и анализа сбоев.
ARCHIVE_OF_LOST_MOMENTS
Архив Потерянных Мгновений.
Прибор должен был стирать их. Но он, видимо, всё помнил.
Он открыл папку. Длинный список файлов. Каждая – его ошибка, его провал, его неловкость. Столовая_Падение_Подноса.log. Парк_Испачканное_Мороженое.log. Ужин_Ожог_Кофейник.log.
Он прокрутил список вниз. К сегодняшнему дню.
Вот он. Кафе_Успех.log. Файл, который он только что прожил. А рядом, строчкой ниже, был другой.
Кафе_Катастрофа.log.
Рядом с ним мигал маленький, настойчивый красный индикатор. РИСК ПРОВАЛА: 98.2%.
Логика, выжившая в нём, кричала, что нельзя. Это мазохизм. Зачем смотреть на свой провал, на свою боль, на унижение?
Но пустота от «успеха» была настолько невыносимой, чёрной, что боль от провала казалась спасением.
Боль была бы чувством. Боль была бы живой.
Ему нужно было увидеть. Понять, какой именно катастрофы он избежал. Что было в тех 98.2% риска, что могло быть хуже этой мёртвой тишины внутри.
Палец завис над названием файла.
А потом нажал.
Экран погас. На секунду воцарилась абсолютная темнота. А затем на нём появилось дрожащее, подёргивающееся, как на старой видеоплёнке, изображение. То же кафе. То же время. Та же Лена, произносящая свою первую, примирительную фразу.
И его собственное лицо. На котором вот-вот появится совсем другое выражение. И он вот-вот скажет что-то совсем другое. Что-то катастрофическое.
Что-то настоящее.
Глава 9: Архив потерянных мгновений
Треск.
Сухой, как статический разряд, он разорвал тишину лаборатории. На чёрном экране «Корректора» пронеслась горизонтальная помеха, потом ещё одна. Белый шум зашипел, словно издыхающий динамик.
Алёша вжался в кресло.
Он смотрел не в монитор. Он смотрел в забракованное, выброшенное им же будущее.
Гудение машины, казалось, сгущало сам воздух. Заполняло комнату, мешая дышать. Монотонный, ровный гул, который раньше успокаивал, теперь звучал как дыхание чего-то чужого.
Картинка проступила сквозь помехи. Дрожащая, выцветшая, словно старая фотография, которую слишком долго держали на солнце. Та же кофейня. Те же чашки.
И Лена.
Она сидела напротив него, теребя бумажную салфетку. Звук был рваным, слова тонули в шипении, но её губы только что сложились во что-то примирительное.
А потом точка зрения сместилась, и Алёша увидел себя.
Или не себя.
Он ждал холодную, выверенную ярость победителя. Безупречную маску, которую так тщательно конструировал. Но с экрана на него смотрел незнакомец. Истощённый, с тёмными провалами глаз. Взгляд растерянный, почти детский. Губы сжаты в тонкую, едва заметно дрожащую линию.
Это было лицо не обвинителя. Это было лицо человека, распадающегося на части.
Что-то холодное и острое прошло вдоль позвоночника.
Его двойник на экране открыл рот. Голос, прорвавшийся сквозь шипение, был его собственным, но надломленным, хриплым.
– Я… я не понимаю, Лена.
Каждое слово давалось с усилием.
– Зачем?
Пауза. Судорожный, короткий вдох.
– Эта папка… тот мужчина… Ты… ты просто играла со мной? Всё это время? Это всё было… ну… расчёт?
Вопрос не обвинял. Он молил. В нём не было гнева, только тихое, звериное недоумение преданного.
Алёша, настоящий, замер. Он знал, что сейчас будет. Презрение. Холод. Она встанет и уйдёт, оставив его одного в его «катастрофе». Так предсказала машина.
Но Лена на экране не двинулась.
Её лицо изменилось. Маска ироничной усталости треснула и осыпалась, обнажив нечто беззащитное. Чистое изумление. Она смотрела на его дрожащего двойника так, будто впервые увидела его по-настоящему. Будто сквозь броню формул и неловкости наконец-то проступило что-то живое.
И страдающее.
Она открыла рот. Закрыла. Пальцы, рвавшие салфетку, застыли.
– Алёша… – её голос сорвался.
И тут её прорвало.
– Дурак! – выпалила она. Голос дрогнул, но не от гнева. От чего-то другого. – Какой же ты дурак!
Она вскочила. Но не чтобы уйти. Она опёрлась костяшками пальцев о стол, наклоняясь к нему, и её глаза яростно блестели.
– Ты правда думаешь, я шпионка? Промышленный шпион? Алёша, ты сошёл с ума? Ты меня вообще не знаешь!
Она замолчала, тяжело дыша.
– Я должна была… писать на тебя отчёты, следить за приборами… А вместо этого… – она запнулась, и голос упал до шёпота. – Вместо этого я смотрела на тебя. На этого гениального идиота, который боится заказать кофе и объясняет официантке про энтропию остывшего капучино. Я смотрела, и…
Она резко замолчала.
По её щеке медленно скатилась слеза. Одна. Она сорвалась с подбородка и упала на стол.
В динамиках «Корректора» раздался тихий, но противоестественно усиленный звук.
Плинк.
Этот звук. Звук крошечной капли солёной воды, ударившей о лакированное дерево. Он оглушил Алёшу сильнее любого крика. Он был неоспоримым. Физическим.
Это была сама жизнь.
Лена на экране быстро смахнула слезу.
– И я влюбилась в тебя, идиот, – закончила она. Тихо, но твёрдо. – В настоящего. Не в того, кем ты стал последние недели. А в того, кто рассыпал чертежи в коридоре.
Запись шла. Алёша сидел, не дыша. Пустота, оставшаяся после его фальшивого триумфа, начала заполняться чем-то горячим и едким.
Его двойник на экране выглядел раздавленным. Он смотрел в стол, и плечи его поникли. Он не знал, что сказать. Спустя вечность он поднял глаза.
– Я… я не знал.
И тут Лена, глядя на его растерянное лицо, тихо фыркнула сквозь слёзы. Губы её дрогнули в измученной, но тёплой улыбке.
– Господи, Алёша, где ты таких фильмов насмотрелся?
Его двойник молчал. В его голове, должно быть, происходил коллапс всех его аксиом. И только после долгой, опустошающей паузы он медленно протянул руку через стол. Просто протянул и оставил ладонью вверх.
Жест полной капитуляции.
Лена смотрела на его руку. Секунду. Другую. А потом, с той же усталой улыбкой, накрыла её своей.
Взгляд Алёши был прикован к их сплетённым пальцам на зернистом экране. К этому самому тёплому моменту их отношений. Моменту, рождённому из полного провала.
И его пронзило. Чувство настолько острое, что он задохнулся.
Это была не боль.
Это была зависть.
Чёрная, липкая, удушающая зависть к самому себе. К тому парню на экране. К этому неудачнику, который не побоялся быть слабым и смешным. Который рискнул пройти через унижение и получил в награду правду. И тепло её руки.
Он, победитель с рейтингом успеха в 94.7%, не получил ничего. А этот проигравший… он получил всё.
Осознание не родилось мыслью – оно ударило в солнечное сплетение, вышибая воздух.
«Корректор» не ошибся.
Он солгал.
Его алгоритм, заточенный на «минимизацию краткосрочного риска», определил эту сцену – сцену предельной уязвимости и примирения – как катастрофу. Потому что она требовала пройти через пять минут невыносимой душевной боли.
Прибор искал для него не счастья. Он искал для него самый безопасный, самый стерильный путь.
Путь труса.
Глухие коридоры НИИ тонули в дежурном свете. Степан Макарович, вахтёр, закончил обход. Вернулся на свой пост, к столу с вечным стаканом остывшего чая.
Тяжело опустился на скрипучий стул.
Взгляд упал на треснутый глиняный горшок на углу стола. В комке сухой земли доживала свой век почти мёртвая фиалка. Он подобрал её месяц назад в коридоре. Зачем – и сам не знал.
Он хмуро посмотрел на пожухлые листья, потом открыл ящик стола. Достал пипетку и пузырёк с водой. Каждый вечер, втайне от всех.
Он осторожно выдавил несколько капель к самому корню.
И замер.
Наклонился ниже, почти касаясь носом земли. У самого основания почерневшего стебля, там, где, казалось, не было жизни, пробивалось нечто крошечное. Сложенный вдвое, как ладошки в молитве, новый листок.
Ярко-зелёный. Наглый.
Степан Макарович не улыбнулся. Просто смотрел. В его выцветших глазах на миг появилось что-то, похожее на упрямое удовлетворение.
Он выпрямился, убрал пипетку. И тихо, в пустоту, пробормотал:
– А я говорил… живая.
Воспроизведение закончилось. Экран погас.
Тишина. Только ровный, монотонный гул системы охлаждения. Раньше он был звуком контроля. Теперь Алёша слышал в нём другое. Ровное, неживое дыхание машины, которая сожрала его жизнь.
Идеальное свидание. Блестящий ответ. Его «победа».
Всё было ложью.
Он не улучшал себя. Он методично, шаг за шагом, ампутировал всё живое, всё неловкое, всё настоящее. Он стирал не ошибки.
Он стирал себя.
Взгляд упал на прибор. Нагромождение проводов, старый корпус, покрашенный серебрянкой. Не величайшее достижение.
Оцифрованный страх.
Призрак его отца, шепчущий, что любая ошибка обнуляет твою ценность.
Отвращение подступило к горлу. Он смотрел на «Корректор», но видел уже не машину.
Он видел клетку, которую с восторгом построил для самого себя.
Алёша медленно поднялся. Пустота внутри исчезла. На её месте разгоралась ярость. Холодная, чистая. Направленная не на Лену.
На себя. И на этот гудящий металлический ящик.
Он замер посреди лаборатории, глядя на своё творение. В его глазах больше не было ни боли, ни отчаяния.
Только решение.
Простое, как обрыв цепи.
