Текст книги "Время Бесов"

Автор книги: Сергей Шхиян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Товарищ не совсем посторонний… Он дореволюционный стаж имеет.

– Где документы? – опять закричал председатель. – Почему мне не доложили?!

Известный мне по имени здоровяк Гаврила и последний безымянный участник партийной разборки, высокий, худой рабочий с круглыми очками в железной оправе, приосанились, напряглись, но ничего не ответили.

– Проверить его документ! – приказал Медведь, кивнув на мою сложенную на пустой койке одежду.

Очкастый кинулся обшаривать карманы и довольно быстро наткнулся на партийный билет. Медведь брезгливо взял двумя пальцами затрепанную бумажку и внимательно прочитал все, что на ней было написано. Билет у меня стараниями Краснова был настоящий, по виду старый, так что придраться оказалось не к чему.

– Поклади на место, товарищ Октябрь, – велел он рабочему. – Пускай товарищ залечивает свои героические раны. А с тобой, товарищ Опухтин, мы, как ты выздоровеешь, на комиссии поговорим.

Медведь кивнул нам с Ильей Ильичем и вышел из палаты. За ним бросились Герасим и Октябрь. Несколько минут Опухтин лежал молча, потом повернулся ко мне, увидел, что я не сплю, и пожаловался:

– Чего только не придумают! Откуда, скажи, здесь в Троицком уезде могут появиться царские сокровища?

– Действительно, откуда? – поддержал его я. – А что, по слухам, появилось? Надеюсь, не корона Российской империи?

– Ты что такое, товарищ, говоришь, какая еще корона1 Не дай товарищ Ленин, еще кто услышат, да пойдет языком честь!

Про Ленина я не понял и уточнил:

– Что, значит, «не дай товарищ Ленин»?

– В каком таком смысле, вы меня, товарищ, спрашиваете? – удивился Илья Ильич.

– В смысле выражения, что оно обозначает?

– Вот ты о чем! Это как при старом режиме говорили «не дай бог», мы теперь вместо бога говорим, товарищ Ленин или товарищ Троцкий.

– Понятно… Так что, не дай товарищ Ленин, здесь появилось?

– Где появилось, товарищ?

– В вашем уезде. Что из царских сокровищ появилось в вашем уезде?

– Ничего не появилось, сам удивляюсь, откуда пошли такие разговоры!

Я от нечего делать собрался всерьез взяться за Опухтина и прижать его к стенке, но не успел.

В палату влетела бледная и встрепанная Ордынцева. Увидев нас мирно беседующими, она облегченно вздохнула.

– У вас все в порядке, а я уже подумала, – начал Даша, но так и не договорила фразу.

– Что-нибудь случилось? – спросил я, понимая, что это она сделала не просто так.

– Нам нужно срочно уезжать… Ты сможешь встать? – не ответив на вопрос, спросила она со значением в голосе.

– Я тоже с вами, – подхватился Опухтин, не дождавшись даже моего ответа. – Я смогу встать!

Мы с Дашей посмотрели на него и переглянулись. Тащить с собой эту скотину у обоих никакого желания не было.

– Зачем же вам уезжать, вам нужно сначала решить вопрос со своими товарищами, – сказал я, – иначе могут подумать, что это вы присвоили реквизированные ценности

– Какие еще ценности? – подхватилась Ордынцева, пристально глядя на местного партийца. Она, видимо, прослушала наш с Опухтиным давешний разговор.

Опухтин не ответил, пришлось объяснять мне:

– Илья Ильич с убитыми товарищами реквизировал у одного буржуя две оловянные ложки. После чего они сначала застрелили самого буржуя. После чего семейство Петровых убило товарищей из Укома. Милиционер Петров с родственниками, ну, это уже на нашей совести. Представляешь, сколько смертей за две оловянные ложки!

– Теперь все понятно, – задумчиво сказала Даша, никак не отреагировав на мои ехидные выпады – Собирайся, а то будет поздно, я попробую тебя отсюда вытащить

– Я уже вполне могу передвигаться сам, – сообщил я, не без труда, но довольно уверенно вставая с койки.

– Вы можете объяснить, что происходит? – заскулил Опухтин, с неподдельным испугом, наблюдая за нами.

– Председатель ЧК приказал своим людям от вас отделаться Я случайно услышала их разговор.

– Товарищ Медведь? – уточнил Илья Ильич.

– Медведь, – подтвердила Даша, помогая мне одеться.

– Товарищи, не бросайте меня! – взмолился Илья Ильич.

– Вы даже не представляете, что у нас здесь в Троицке твориться! В чеке окапалась сплошная контра! Честных большевиков расстреливают, а двурушники живут как в шоколаде! Помогите, товарищи, вам одним без меня отсюда не выбраться!

– Что точно говорил Медведь? – спросил я, перебивая причитания Опухтина.

– Приказал, побеспокоиться, чтобы отсюда никто не вышел

– Много у него людей?

– Двое вместе с ним пошли к фельдшеру и еще два красноармейца дежурят во дворе.

– А что с моей пролеткой? – забеспокоился Илья Ильич, чем тут же привлек мое внимание к экипажу. Это было единственное место, где могли быть спрятаны «царские» ценности. – Коней они не распрягли?

– Кто бы их распрягал, – нахмурившись недавнему воспоминанию, сказала Ордынцева. – я только заставила солдат снять с них уздечки, чтобы они могли поесть. Мне стало казаться, что Даша последнее время начала как-то по-другому, чем раньше относиться к поведению своих революционных соратников. Она совсем перестала поминать мировую революцию, победивший пролетариат и подлую буржуазию. А от идейного словоблудия если открыто и не морщилась, то и не поддерживала разговоры на эти темы.

Между тем Опухтин самостоятельно натянул на себя одежду и довольно шустро скакал по палате. Оружия у него не было. Винтовки Петровых остались в пролетке, а маузер, подстрелить малолетнего палача, он брал у Даши. Пока что только Ордынцева была у нас единственной боеспособной единицей. Правда и то, что Опухтин попытался встать с ней в один строй и предложил мне отдать ему наган Я не только на это не согласился, но даже не дал себя втянуть в спор, кто из нас лучше стреляет. Жестко сказал: «нет». Илья Ильич всем своим видом продемонстрировал, что он если и не разочарован во мне, то глубоко обижен

О том, что я уже вполне оправился после ранения, я пока никому не сообщал Троицкий экспроприатор никакого доверия у меня не вызывал и не стоило провоцировать его на решительные действия, если они, конечно, им предполагались или могли последовать.

– Выходим и сразу же идем к пролетке, – предложил я за неимением другого плана действий совершенно наивную схему. – Только не спешите, как будто мы вышли погулять.

Однако, совершить эту странную прогулку нам не удалось В комнату без стука ввалились товарищи Герасим и Октябрь. Они оба свои правые руки держали в карманах. Все было так нарочито, что мы невольно замерли на тех местах, где нас застали незваные гости.

– Вам что нужно? – начальственным голосом спросил я. – Кто вас сюда звал?!

И до того молчаливый товарищ Октябрь совсем нахохлился и ничего не ответил, отдуваться пришлось заике Герасиму.

– М-мы п-по п-приказу т-товарища М-медведя, – сказал он, как и прежде, запинаясь на каждой первом согласном звуке. – Он в-велел в-вам п-пойти в-в к-конюшню.

– Зачем? – сердито спросил я, с ужасом вспомнив, что у меня в барабане нагана после воспитательного мероприятия с фельдшером осталось всего три патрона. Патроны для нагана, найденные в шинели старшего Петрова, у меня лежали в брючном кармане. После перевязки у меня совсем вылетело из головы дозарядить оружие.

Видимо, Герасим с лета не смог придумать, что ответить и закричал, почти перестав заикаться:

– П-председатель п-приказал, так сполняй, а то, в-вашу м-мать, к-каждый будет свое п-понятие иметь! У н-нас п-покаместь д-деморатический централизм, а ни непойми что!

Меня такое объяснение не убедило, и я первым вытащил из кармана наган:

– А ну, ручки-то поднимите, – приказал я и грубо ткнул Герасиму ствол в открытый от удивления рот, так что у него лязгнули о металл зубы. – И очень медленно, а то я контуженный, могу испугаться и случайно выстрелить! Понятно? – спросил я теперь уже товарища Октября, который стоял как соляной столб, ни на что не реагируя.

– Я вас… – начал говорить он, не спеша выполнять приказ, но Даша приставила дуло маузера к его затылку, после чего демонстративно взвела курок. Октябрь не договорил и послушно поднял руки.

Что делать с троицкими чекистами, я не знал. Не убивать же было их на самом деле!

– А ну, раздеться! – приказала Ордынцева, беря инициативу на себя. – Быстро и догола!

Идея мне понравилась. Уже хотя бы потому, что на улице холодно, и голые коммунисты не смогут участвовать в боевых действиях против нас. Однако, здоровенный Герасим, попытался начать торговаться. Делать это со стволом нагана во рту ему оказалось очень неудобно. Тем более, что я не просто стоял на месте, а говорил очень грубые и угрожающие слова, так что он, в конце концов, сломался.

Одежда у рядовых большевиков оказалась вполне приличная, никак не напоминавшая о полной разрухе. Партия целиком или местная партийная организация, этого я так никогда и не узнал, заботилась даже о низовых членах. Когда товарищи разделись и спрятали в ладонях свои съежившиеся от холода и страха первичные половые признаки, Опухтин умело связал их одежду в два небольшие узла. Он все время, пока левая эсерка издевалась над большевиками, смотрел на такое безобразие хмурым взглядом, но по существу вопроса не вмешивался.

– Поднимете шум, пристрелю, как нечего делать, – пообещал я, боком выходя в больничный коридор. В самом больничном корпусе, кроме нас, больше никого не было. Квартиры персонала, как я уже говорил, были в другом домишке Чем там занимались товарищи Медведь и фельдшер Нечаев, мы так и не узнали. Во дворе навстречу нам двинулись красноармейцы при форме и с винтовками. Пожалуй, пока это был самый тухлый момент, все могло повернуться в любую сторону.

– Здравствуйте, товарищи, – приветливо поздоровался с солдатами Опухтин. – Вы не поможете взнуздать лошадей, а то мы с товарищем раненые.

Красноармейцы, простые деревенские мужики, недовольно посмотрели на городских фертов с узлами, но, удостоверившись, что мы действительно раненые, без лишних слов помогли нам дойти до пролетки и подсадили на сиденья,

– Как же вы, товарищи, сами с лошадями управитесь? – участливо спросил один из них, парень с добродушным лицом. – Может вам подмогнуть?

– Спасибо, товарищ, – сердечно поблагодарил его Илья Ильич. – Нам туточки недалече, только до Укома, как-нибудь сами доберемся.

– Ну, тебе виднее – сказал тот, поправил упряжь, и я тотчас после этого тронул вожжами спины коней.

– А где товарищ Герасим? – когда уже застучали колеса, крикнул вдогонку второй красноармеец.

Ему никто не ответил, резвые лошади пошли рысью, и мы через переулок выехали на главную улицу города Троицка..

Глава 8

Короткий осенний день быстро шел к концу. Серенькие сумерки начали стремительно съедать пространство. Сначала исчезла перспектива, а потом и близкие объекты начали превращаться в свои темные очертания Я остановил лошадей, и мы устроили недолгое совещание. Ордынцева настаивала на поездке в губернский город. Там у левых эсеров в губкоме было квалифицированное большинство, и она считала, что ее там непременно поддержат и разберутся с беспределом, творящимся в Троицке. Опухтин был решительно против, он даже затрясся, когда услышал ее предложение.

– Ты шутишь, товарищ Ордынцева? Если мы поедем в губком, то нам никогда не дадут выехать из уезда. Медведь уже сообщил всем, кому нужно, чтобы нас задержали живыми или мертвыми! Ты понимаешь, что это значит? Нас поставит к стенке первый же чекист или чоновец! Нам нужно уходить в лес и пешком пробираться в соседнюю губернию.

Меня перспектива блуждать поздней осенью по лесам совсем не устраивала. Тем более, что мы с Дашей вообще оказались на чужом пиру и не имели к разборкам местных товарищей никакого отношения. Однако, похоже, Илья Ильич знал, что говорит, и не прислушаться к его мнению было бы, по меньшей мере, глупо.

– Как вы представляете, выйти отсюда лесом? – спросил я. – Мы с вами еле стоим на ногах, и у нас нет ни крошки еды.

– Лучше быть живым в дерьме, чем мертвым в шоколаде, – мрачно изрек мудрую мысль Опухтин.

– Мертвыми можно оказаться и без шоколада. Вы знаете, как отсюда выбраться?

Илья Ильич опять воспользовался уже известным мне приемом, посмотрел в упор честными выпуклыми глазами:

– Конечно, знаю, я ведь местный житель! Скоро нам по пути будет Пьяный лес, мы им выйдем к Раскатовой пустоши, а там через пять верст столбовая дорога на юг. Она в другом уезде, и Медведь нас не достанет. Вы, товарищи, не беспокойтесь, со мной не заблудитесь.

Возможно, я бы и поверил ему на слово, не сочти он необходимым углубить тему и в доказательство продолжать смотреть на меня в упор, не отводя взгляда. Действовал он согласно принципу: «Честные люди глаз не прячут»!

– На родной земле я знаю каждый камень, каждую канавку, мне знакомы все тропы и ручьи! – патетически сообщил он, после чего я понял, что все это вранье. – Я обошел все тенистые дубравы! – добавил он в заключение, и только что не раскланялся перед благодарными зрителями.

– Интересно, как отсюда попасть в Перловку? – спросил я, называя подмосковную станцию.

Илья Ильич задумался, потом уверенно обозначил азимут:

– До Перловки отсюда будет сорок верст, сначала тридцать на север, потом по большаку в левую сторону до Марьиной пустоши, а там три версты проселком, через лес. Нет, соврал, – остановил он себя на полуслове, – не три версты, а все четыре!

– Да! – уважительно сказал я. – А мне казалось, что она по Ярославскому направлению.

Опухтин то ли не понял, что я сказал, то ли не расслышал. Мне стало интересно, что он все-таки задумал. Зачем ему приспичило тащить нас в лес? Мы были вооружены, он видел нас в деле и уже мог бы понять, что просто справиться с нами ему будет не очень просто. Короче говоря, вопросов было больше чем ответов, а Илья Ильич никак на них не отвечал.

Мы стояли на дороге, которая вела в губернский город. Судя по времени, проведенному в пути, от Троицка отъехали всего верст на десять. Погони за нами пока не было. То, что главная цель Опухтина – приватизировать реквизированные ценности, было ясно с тех пор, как появились товарищи интересующиеся тем же самым. В самой пролетке спрятать их было негде, экипаж был открытым и довольно примитивным – обычная рессорная тележка с двумя лавками для пассажиров и кучерским облучком. Единственное место, где что-то можно было положить, находилось именно под этим облучком Он был сделан в виде узкого ящика, закрытого сверху сиденьем. Пока у меня не было возможности проверить, что там лежит.

– Если мы пойдем лесом, то куда денем лошадей и пролетку? – спросил я.

– Их оставлять на дороге нельзя ни в коем случае! – тотчас оживился Опухтин. – Иначе они, – он посмотрел в сторону города, – догадаются, куда мы свернули и устроят погоню. Заведем лошадей подальше в лес и оставим.

– Но ведь тогда они погибнут! – возмутилась Даша.

К этому времени уже так стемнело, что разобрать нюансы выражения лица троицкого большевика было невозможно, но по тому, как он ответил, этого и не требовалось:

– Кто, товарищ Ордынцева, важнее для революции, лошади или коммунисты?!

Думаю, что Ордынцевой, как представителю конкурирующей партии, более симпатичны были все-таки лошади, но она это не озвучила, сказала другое:

– Лошадей можно распрячь и отпустить, они сами найдут свою конюшню.

Однако, такое решение Илье Ильичу не понравилось, он тотчас его опротестовал

– Нам нельзя, чтобы псевдокоммунисты узнали, что мы остались в уезде!

– Вы думаете, им лошади расскажут? – невинно спросил я.

– Нет, конечно, – уверенно, почувствовав, что инициатива уже принадлежит ему, ответил Опухтин, – лошади говорить не умеют. Они догадаются, что мы остались где-то поблизости.

– А как вы с таким ранением собираетесь пробираться лесами? – задал я новый вопрос. – Вы и версты не пройдете.

– Это ничего, когда человек мобилизуется для большого, общего дела, то он творит чудеса! – успокоил меня он. – Дойдем потихонечку, будем чаще отдыхать

– Знаете, что, Илья Ильич, – задумчиво сказал я, – мне кажется, нам с товарищем Ордынцевой ничего особенного не грозит. Вы, пожалуй, пробирайтесь лесом сами, а мы дальше поедем на пролетке.

Опухтин как будто со всего маха налетел на препятствие, вытянулся вверх и резко ко мне повернулся

– Как так, на пролетке? Вы в своем уме?! Да вы знаете, что с вами сделают, если поймают?! Упаси вас товарищ Троцкий Попасться в руки наших товарищей!

Илья Ильич страшно разволновался, повысил голос и вцепился мне в рукав.

– Вы меня только послушайте, – умоляюще говорил он, – вам никак нельзя оставаться одним, вы без меня тотчас пропадете!

– Пока, сколько мне помнится, – не сдержавшись, напомнил я, – это вы без нас пропадали. Что же вы позволили милиционеру убить ваших товарищей? Да и вас спасли тоже мы Вы же почему-то скрываете от нас с товарищем Ордынцевой, куда спрятали экспроприированные ценности Нехорошо, товарищ Опухтин, обманывать товарищей по партии!

– Какие еще ценности! Я даже слушать не хочу про эти глупости! Кому вы поверили? Медведю? Да вы знаете, что он тайный меньшевик и ренегат?!

– Знаю, – таинственным голосом сказал я, – меня прислали проверить вашу партийную организацию на верность идеалам. У вас Илья Ильич никаких идеалов не оказалось, так что придется вас вычистить из партии.

– Как так вычистить, что вы, товарищ, такое говорите! Я в членах с восемнадцатого года!

– А я, как вы знаете, с четырнадцатого! И имею большие полномочия. Вы же почему-то хотите заманить нас в лес. На чью мельницу льете воду, гражданин Опухтин?! Каледина или барона Врангеля?

В темноте не было видно, побледнел ли Илья Ильич, но как задрожал его голос, мы услышали:

– Товарищ Алексей, я могу поклясться, что я всегда был и остаюсь верным нашему делу…

– Какие ценности вы экспроприировали, и где их прячете? – официальным голосом спросил я. – Учтите это ваш последний шанс! Шаг влево, шаг вправо, стреляю без предупреждения. Прыжок на месте расцениваю как провокацию! – добавил я любимую фразу будущих коммунистов.

Опухтин, конечно, ничего не понял, но про расстрел и провокацию до него дошло. Он как-то опал телом и сразу сделался меньше ростом. Подошел почти вплотную, засматривая мне в лицо:

– Я все делаю не для себя, а для партии. Я хочу спасти народное богатство от расхитителей! Верьте мне, товарищ Алексей! Товарищ Ордынцева, ты же меня знаешь, подтверди, что я честный партиец!

Отвернувшись от впадающего в раж и брызжущего слюной товарища, я краем глаза заметил несоответствующие речам судорожное движение его руки, пододвинулся к нему вплотную и уперся пальцем в живот. После чего проникновенным голосом посоветовал:

– Вы, Илья Ильич, напрасно беспокоитесь. Ваш браунинг я на всякий случай разрядил еще в больнице, а вот мой наган нацелен вам точно в живот. Подумайте, как тоскливо будет умирать одному ночью на пустой дороге.

Опухтин дернулся и застыл, как во время детской игры в «замри», стоял неподвижно, чуть покачиваясь

– Я и не собирался ничего такого, – убитым голосом сказал он, – мы же с вами товарищи!

Не знаю, о чем в эту минуту думал партиец, я же, что было сил сдерживал себя, чтобы не дернуться, и он не понял, что я блефую. Мысль разоружить ненадежного партнера у меня была, не было времени и возможности.

– Вот именно, – небрежно произнес я, дружески тыча указательным пальцем в его кругленький животик, – зачем губить нужного революции товарища? Тихо, двумя пальцами вытащите из кармана браунинг и передайте мне. Только очень медленно, а то последнее время я стал почему-то нервным.

Опухтин застыл на месте, потом подчинился и отдал браунинг. Я вздохнул с облегчением, но палец убрал.

– А теперь расскажите все про экспроприированные ценности, – попросил я почти нежно, почесывая ему брюшко. Илья Ильич попытался немного отстраниться, но не рискнул меня сердить и тихонько икнул.

– Ну, – подтолкнул я нерешительного товарища, – только без вранья. Иначе мне придется разбираться самому, и тогда вы мне не понадобитесь.

Видимо привычка врать и изворачиваться была так сильна, что Опухтин еще медлил какое-то время, решая, как меня ловчее обмануть. Пришлось опять ткнуть его пальцем и помочь начать:

– У кого вы провели реквизицию? Считаю до трех. Раз, два…

Только после этого он заговорил:

– У нашего же товарища, перерожденца. Бывшего балтийского матроса. Он участвовал в штурме Зимнего и в семнадцатом служил в Центробалте у Дыбенки. Они там проводили экспы…

– Понятно, что дальше?

– Ну и кое-что прихватил себе. Приехал сюда и зажил на родине барином. Бабы там, пьянки, Жена, которую он бросил, прибежала в Уком и рассказала, где он прячет золото. Я узнал первым. Ну, мы с товарищами и поехали. Дальше вы сами знаете. Ну, про милиционера Петрова и наших. Знали бы вы, какие это были беззаветные люди!

Про его погибших, беззаветно преданных революции товарищей слушать было неинтересно и пришлось вновь указующим перстом подтолкнуть разговор в нужное русло:

– Ценности в ящике под облучком?

– Да, – мутным, неуверенным голосом ответил Илья Ильич – Но не все. Мы взяли только золото, а серебро и финтифлюшки оставили на месте. Теперь только я знаю, где они спрятаны!

– Где вы хотели отсидеться, после того как устраните нас? – задал я новый вопрос, что называется, на засыпку.

– Здесь недалеко, в тайном месте, – заспешил Опухтин, не поняв моей вполне ясной ироничности. – Про это место никто не знает. Только товарищ Трахтенберг, но за него я поручусь как за самого себя. Он старый большевик и беззаветно предан революции

Революционерка Ордынцева напряглась и сделала резкое движение, но я кашлянул, и она промолчала.

– Что это за место? – продолжил я допрос.

– Дом на болоте, – неохотно ответил он.

– На острове, в Пьяном лесу? – спросил я.

– Так ты и про него знаешь? – с мистическим ужасом воскликнул Опухтин.

– Я много чего знаю, так что не ври, поймаю на слове – пристрелю.

– Да я, святой истинный крест, как на духу! – забыв про клятву товарищами Лениным и Троцким, перекрестился он.

С этим домом на болоте я уже сталкивался Правда, давно, в 1799 году. Там было устроено очень уютное гнездышко для местных извергов и извращенцев Тогда мне с двумя помощниками удалось с ними разобраться. Мало того, одному из них, решительному кузнецу удалось еще и сжечь все тамошние сооружения вместе с обитателями.

– Как туда попасть? – спросил я.

Мы проникли на остров в Пьяном лесу кружным путем, через лес и болота, и я уже смутно помнил туда дорогу.

– Так просто не объяснить, отсюда верст пять, потом лесом

– Что там есть?

– Ну, как сказать, – опять заюлил он.

– Сам знаю, дом на острове посередине озера, вокруг болота. Подплыть к нему можно только на лодке.

Илья Ильич даже отстранился и перешел на «вы»:

– Вы там были? Когда?

– Давно, еще до революции, – ответил я, не уточняя время.

– Я думал, что про это место никто не знает! – дрогнувшим голосом сказал он. – Туда даже дороги нет!

– Я добирался верхом. Место действительно глухое, и если ваш Трахтенберг не наведет на нас Медведя, отсидеться можно. Там есть что-нибудь съестное?

– Сколько угодно, товарищ Алексей, еды на целый год хватит. Мы туда с товарищами ездим отдыхать. То есть ездили, раз они все, кроме товарища Трахтенберга, убитые. Там нас встретят надежные люди, и все, что нужно, исполнят.

– Дом выходит, обитаем? – подозрительно спросил я, подумав о засаде.

– Две девушки и сторож, и больше не единой живой души. Вы не опасайтесь, люди они проверенные, наши люди!

– Ладно, поехали, – решил я, все равно другого выхода у нас не было, только что провести эту ночь в лесу. – Посмотрим на ваш партийный дом отдыха.

– Это вы, товарищ Алексей, очень точное дали название: «партийный дом отдыха»! Нужно запомнить.

– Едем, – тихо сказал я Даше, – только…

Ордынцева резко дернула плечом, и я понял, что она на взводе. Сначала коммунары коммуны «Имени мировой революции», теперь руководящие партийные товарищи довели ее до точки кипения. С другой стороны за три года триумфального шествия победившей революции она могла бы и привыкнуть, что победители могут позволить себе совершать идеологические ошибки и слегка колебать партийную линию.

– Я знаю то место, все будет хорошо, – сказал я и сжал ее руку выше запястья – Ни о чем не беспокойся.

Даша напряглась, хотела что-то сказать, но я не дал и подтолкнул ее к пролетке. После чего сам сел рядом. Править лошадьми и искать ночную дорогу теперь предстояло Илье Ильичу. Меня от всех недавних перипетий знобило, скорее всего, начала подниматься температура и, чтобы не заснуть и не потерять контроль над ситуацией, приходилось все время себя взбадривать. Даша тоже устала, изнервничалась и молча сидела, прижавшись ко мне плечом. Лошади шли шагом, не обращая внимания на понукания Опухтина. Ездовым он оказался плохим, зря дергал лошадей, путался с вожжами и, когда мы свернули в лес, сесть на облучок пришлось мне. На наше счастье взошла луна, иначе дальше добираться пришлось бы пешком. Старинная дорога заросла мелким кустарником, так что лошади с трудом протаскивали сквозь него наш легкий экипаж.

– Уже скоро, – каждые пять минут обещал Опухтин, но я уже вспомнил почти не изменившуюся за прошедший век местность и не покупался на его посулы. До дома на озере было еще около километра.

Наконец, впереди блеснула водная гладь, прочерченная лунной дорожкой. Я направил лошадей к месту, где раньше была маленькая пристань для лодок, с которой гости переправлялись на островок.

Теперь, сколько можно было разглядеть при лунном свете, ничего подобного здесь не было. Островок зарос лесом и казался необитаемым. А раньше тут стояла натуральная крепость с мощным тыном, неприступными воротами, защищаемыми медной мортирой. Когда-то здесь держали пленников и заложников, устраивали гладиаторские бои. Никаких следов былой мощи и угрюмого величия не осталось, даже лесной берег изменился, зарос березами и ивовыми кустами.

– Это здесь? – спросил я Опухтина.

– Да, товарищ Алексей, я сейчас позову Акима.

Он вынул из кармана свисток и два раза подряд в него дунул. Получились прерывистые трели. Сначала ничего не произошло, но минуты через две послышался ответный свисток.

– Все в порядке, скоро подъедет, – довольным голосом сказал Илья Ильич

Я слез с облучка Ордынцева осталась на своем месте, кажется, задремала. Вокруг было спокойно и тихо. Луна, слегка щербатая и неправдоподобно яркая, гасила Млечный путь и далекие звезды. Хорошо видны были только наши планеты, Большая медведица и самые яркие созвездия. Я смотрел то в небо, то на зеркально застывшую воду, в которую оно опрокинулось. Как всегда, когда мне удавалось остановиться и оглядеться вокруг, поражало величие и красота мироздания. Космос был бездонно огромен, а мы так мелки и несовершенны, что сразу исчезало желание суетиться, с кем-то бороться, что-то доказывать.

И как бывало всегда, лишь стоило настроиться на общение с вечностью, все испортил посторонний звук. Едва он протиснулся сквозь глушащую осеннюю тишину, тотчас прервалась связь с вечностью. Я вернулся в реальность и напрягся, вслушиваясь в тяжелый плеск воды и едва слышный скрип дерева.

– Аким, – почему-то шепотом сообщил Опухтин, смешно вытягивая короткую шею и будто удивленно вглядываясь в лунную дорожку. Я посмотрел туда же и увидел что-то большое и темное, приближающееся к берегу. Стали отчетливо слышны редкие всплески больших весел о воду, скрип уключин и, наконец, показалось странное сооружение, напоминающее речной паром.

Самого паромщика видно не было. Он стоял на корме и греб какими-то огромными галерными веслами. Они мерно опускались в воду, потом поднимались, блестя черным лаком стекающей с них ночной воды, потом снова с чмокающим звуком уходили в разбитый хрусталь серебряной лунной дорожки. Сооружение медленно двигалось к нам и, наконец, столкнулось с берегом. Все оказалось точно рассчитано. Паром сросся с береговой линией так, что не осталось даже зазора.

– Товарищ Алексей, заводите лошадей, – по хозяйски распорядился Опухтин.

Я не стал спорить, взял коней под уздцы и завел на шаткий, дышащий вместе с водой настил парома. Они привычно прошли в конец переправочного агрегата. Он был рассчитан так, что лошади вместе с пролеткой точно установились в его границах. Видно было, что животные не раз так переправлялись на остров, привыкли и не выказали никакого страха перед подвижной палубой. На корме постромки у меня принял здоровый, крестьянского вида человек, видимо тот самый Аким. Он привязал их к предусмотренной для этой цели скобе и, близко подойдя, внимательно посмотрел мне в лицо.

– Прости, товарищ, не признаю тебя с темна, – сказал он. – Никак Герасименко?

– Какой тебе еще Герасименко! – начальственным тоном вместо меня ответил Опухтин. – Это товарищ из центра, зови его товарищем Алексеем.

– Как прикажете, Илья Ильич, – почтительно сказал Аким. – Как изволили добраться?

– Плохо добирались, мы с товарищем Алексеем оба раненые. Нам нужна помощь. Толстопятые, поди, уже спят?

– Как можно, Илья Ильич, как только ваш сигнал услышали, побежали баню топить. То-то радости было, что вы приехали!

– Ну, полно, полно, так уж и радости!

– Как же без радости, они девки с понятием, тоже, поди, одним скучно.

– Как же скучно! Небось, когда нас нет, сам их дерешь'

– Обижаете, Илья Ильич, как же можно такое безобразие делать? Мы свое место знаем. Мы на господское, виноват, оговорился, на товарищеское ни-ни! Да и они брезговают с простым беспартийным товарищем ентим делом заниматься. Привыкли к политическому обращению!

Я осматривал оригинальную конструкцию парома и, почти не прислушиваясь к разговору, сначала не понял, о чем они собственно толкуют, но когда до меня дошло, о чем идет речь, подошел к Ордынцевой Она по-прежнему оставалась в пролетке, не сошла даже, когда я заводил коней на паром, и теперь сидела, сжав руки между коленями

Я давно перестал ее подначивать крепостными нравами совершившейся революции, как делал раньше в коммуне. Напротив, старался нивелировать впечатление от высказываний и поступков ее революционных соратников.

– Везде у нас идут сплошные политзанятия, – как бы невзначай, сказал я. – Очень наш народ жаден до политпросвещения!

Даша сначала только фыркнула, потом слабо улыбнулась и сказала:

– Москва не сразу строилась. Подожди лет десять, и все встанет с головы на ноги.

– Хорошо, подожду, – с оптимизмом в голосе пообещал я. – Хоть все сто десять.

Между тем, разговор аборигенов прервался по естественной причине: Аким навалился на свои галерные весла, и ему стало не до дебатов. Мужик он был высокий, крепкий, но и весла были так велики, что приходилось упираться что было сил. Паром незаметно отделился от берега и черепашьим темпом двинулся в сторону острова.