Текст книги "Турецкий ятаган"

Автор книги: Сергей Шхиян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– А если его сзади ножом в горло, так, поди, не половчит.

– Грех это, – с сомнением произнес Федор, – хоть он и убогий, а все православная душа.

– Грех, грех! Мало ли на нас грехов, любой грех замолить можно. Не согрешишь, не покаешься, не покаешься, не простится…

– А как не он разбойник?

– Тогда, видать, доля у него такая. Ты малый, зайди с заду, я его разговором отвлеку, а ты его в шею.

– Это можно, – подумав, согласился Федор, – только как бы чего не вышло…

– А ты бей наверняка, вот ничего и не выйдет…

– Это можно, – вновь повторил молодой. – А как боярин-батюшка, делить покойникову казну будем?

– Как водится, по справедливости. Десятину церкви, за упокой и на помин души, четвертую часть тебе, а остаток мне.

– Это как же получается! – обиделся Федор. – Мне смертный грех на душу брать, а денег всего четверть! Это ли, боярин-батюшка, по справедливости?!

– Ты что, холоп, со мной, урожденным боярином равняться вздумал?! Может, ты со мной за одним столом скоро сидеть захочешь?

– Мы, боярин-батюшка, свое место знаем, только обида берет на несправедливые притеснения. Хоть треть-то отдай.

– Да я тебя за такие слова! – закричал боярин.

Только в этот момент я позволил себе взглянуть на

разошедшихся «коммерсантов». Боярин пылал праведным гневом, а упрямый холоп, набычившись, отстаивал свои права. Противники так увлеклись спором, что не обращали на меня никакого внимания. Я не спеша, не делая резких движений, обулся, встал и перекинул свою поклажу через левое плечо.

– Прощайте, люди добрые, Бог вам в помощь.

Такой поворот событий мгновенно прекратил распрю. Шкура вместе с неубитым медведем собралась выскользнуть между пальцев.

– Ты чего это удумал! – громко сказал боярин. – Это как так, «прощайте», я тебя, кажись, не отпускал.

– А я у тебя позволения и не спрашивал, – миролюбиво ответил я. – У тебя своя дорога, а у меня своя. Даст Бог, еще свидимся.

Мой довод боярина не удовлетворил, он по привычке потянулся к эфесу, однако, в виду моего обнаженного ятагана, вынимать оружие из ножен не стал.

– С нами в Москву пойдешь, – не очень уверенно приказал он, – я тебя на службу беру!

Я слов его не расслышал и, поклонившись, отошел от костра.

– Эй, глухарь, погоди, – закричал боярин, – хочешь рубль заработать? Пойдешь ко мне на службу, богачом станешь!

– А что за служба такая? – спросил я вспомнив вечерние разговоры у костра. – Что делать надобно?

– Православных татарам в полон гонять, – усмехнувшись, негромко сказал Федор.

– Ну, пошути еще у меня! – сердито оборвал его хозяин. Потом громко, специально для меня, добавил: – Государеву службу выполнять, худых людей, разбойников и татей на правеж водить. Иди в службу, не пожалеешь!

Меня такая интересная перспектива заинтересовала. Теперь сделались понятны их вчерашние темные разговоры. Кажется, ребята занимались сбытом соотечественников на невольничьи рынки

– А что, могу и пойти, коли платить хорошо будешь

– Оставайся, не пожалеешь!

– Хорошо, пожалуй, останусь, – неожиданно не только для боярина, но и для самого себя сказал я.

Новые соратники быстро переглянулись. Феодал от полноты чувств даже подмигнул товарищу.

– Вот и хорошо, сразу видна дворянская кровь, свою выгоду не упустишь! – громко сказал он, а для Федора добавил: – Пусть пока поживет, может, на что и сгодится. Зарезать мы его теперь всегда успеем.

И опять громко для меня:

– А в Москву мы всегда успеем, чего в ней делать-то. Никуда твоя невеста не денется, принесешь ей тугую мошну, подаришь жемчужное ожерелье, да златой пояс, еще крепче любить будет!

Я удовлетворенно кивнул головой и опять положил свои пожитки возле костра. Теперь, когда мы стали «соратниками», новые товарищи разом обмякли. Видимо, как ни жестоки были сердца, просто так убить человека им было тоже нелегко. Федя, тот незаметно для шефа даже перекрестился. Да и тот тоже был доволен, в основном тем, что настоял на своем.

Долго оставаться в их компании я не планировал. Решил проследить, чем они на самом деле занимаются и, если догадка о работорговле не подтвердится, уйти тихо, по-английски. В противном случае действовать по обстоятельствам. Между нами установилось временное перемирие. Федя набрал воды в котелок, я поделился своим запасом крупы и вяленого мяса, боярин лег погреться на солнышке, ожидая, когда верные клевреты его обслужат, накормят и напоят. Так что все оказались при деле.

Глава 8

Торговля пленными русскими людьми, поставленная на поток нашими южными соседями, процветала довольно давно и приносила весьма ощутимые прибыли предприимчивым коммерсантам. Несколько столетий мужчины и женщины со светлыми волосами и голубыми глазами украшали восточные невольничьи рынки. Московские властители как могли боролись с таким злом и для безопасности своих южных границ строили на пути степных гостей города и крепости, оснащенные огнестрельным оружием, перекрывая наиболее популярные и удобные пути. Кроме того, существовали летучие конные отряды для наблюдения за передвижением кочевников. Внешне отношения старались поддерживать «добрососедские», чтобы избегать лишних крупномасштабных военных конфликтов. Как и сейчас, различие в культурах часто приводило к непониманию, и обе стороны считали друг друга недоумками и лопухами.

Когда на Волге началось строительство города Самары, обиженный ногайский князь Урус прислал царю Федору Иоанновичу гневное письмо с требованием прекратить строительство незаконного поселения. В противном случае он грозился Самару разорить, а строителей перебить. Ему вежливо и уклончиво ответили, что город строится не против любезных сердцу Московского царя ногайцев, а совсем наоборот, для защиты их от воровских казаков.

Позже, в начале правления Бориса Годунова крымский хан Казы-Гирей прислал аналогичную ноту протеста, в которой убеждал царя не строить в степях на пути крымских хищников городов и острогов. Доводы у него были убийственные: как только турецкий султан узнает, что русские выдвигаются в южном направлении, то обязательно пошлет против них свою непобедимую рать. Тогда лучшие друзья русских царей, крымские татары, ничем не смогут помочь Московскому государю.

Хитрому Казы-Гирею ответил не менее хитрый Борис, успокоив своего южного коллегу, что турецкого султана в Москве не боятся, а города строятся не против крымских татар и ногайцев, заклятых друзей Московского государства, а для защиты от воров черкас (так называли украинских казаков) и их донских товарищей, которые безнаказанно грабят московских и крымских послов.

Политкорректность была соблюдена, города и крепости строить продолжали, а самим жалобщикам пришлось искать новые пути доставки живого товара на стамбульский невольничий рынок.

В то время самыми лучшими заграждениями от татарских набегов служили реки. Поэтому при набегах на Русь крымцы старались обходить сколько-нибудь значительные реки и пользовались водоразделами. Самым удобным путем для проникновения вглубь Руси был так называемый Муравский шлях. Он начинался на Перекопе, шел на север по возвышенному кряжу, который сначала разделяет Донской и Днепропетровский бассейны, потом Донской и Окский, и упирался в Тульскую оборонительную засеку.

Засекой назывался наваленный вдоль оборонительной черты лес, с проходами, охраняемыми ратниками. На открытых местах эти непроходимые для конницы засеки соединялись рвами с валом и частоколом. Для прохода служили укрепленные бойницами ворота. Чтобы помешать переходить реки в мелких местах, броды забивались сваями и дубовыми кольями, через которые невозможно было переводить лошадей

Кроме самого большого Муравского, существовали и другие криминальные шляхи, такие как Изюмский, Калмиусский, Бакаев, Сагайдачный, Ромодановский. Последние были удобны для прохода только небольшими конными отрядами. Однако надежно перекрыть огромные территории было почти невозможно.

Поэтому кроме перечисленных, применялись и другие виды обороны. Чтобы наблюдать за военными передвижениями налетчиков и вовремя получать известия о вторжениях, на московских юго-восточных «украйнах» издавна существовали сторожевая, станичная и полевая службы. Такие отряды жили в крепостях, а боевую службу несли в степях. Естественно, что при наших бескрайных просторах дыр в обороне было предостаточно, чем и пользовались степняки. Однако без сообщников и помощников с нашей стороны обходиться им было невозможно. Как известно, спрос порождает предложение, и чем опаснее бизнес, тем больше на нем можно заработать.

У меня, после того, как я вспомнил, сопоставил и суммировал все, о чем при мне говорили боярин и Федор, возникло подозрение, что мои новые друзья находятся здесь на берегу Оки не на романтической загородной прогулке. Почти не было сомнения, что они как-то связаны с татарами и торговлей людьми. Сюда же прибыли, чтобы получить информацию от какого-то неведомого дьяка. Причем информацию явно конфиденциального характера, судя по прозрачным намекам, скорее всего, о степных сторожевых отрядах. Для южных коммерсантов, вынужденных на обратном пути медленно двигаться с партиями живого товара, знание точной дислокации таких заградительных застав было неоценимо.

После обеда я рьяно драил свой медный котелок речным песком, а мои новые товарищи тихо переговаривались:

– Что-то наш дьяк задерживается, – недовольным голосом сказал боярин Федору, – может, что с ним случилось?

– Он всегда опаздывает, – хмуро ответил он, – явится, куда ему деться. В прошлый раз на три дня опоздал.

– Не люб он мне, – продолжил Иван Иванович, – сам, грязь, из простых, а как себя возвышает! Говорят, его отец был тиуном, а сын, ишь ты, лезет в чистые! Ненавижу всю их породу!

Федор ничего на это не ответил, вроде как пропустил сетования аристократа мимо ушей. Тиунами звались княжеские или боярские слуги, управлявшие хозяйством. Сколько я знал, правительственная деятельность тиунов изображается в древних памятниках мрачными чертами. Летописцы рассказывали о восстаниях населения на ненавистных тиунов и рисовали господствующий взгляд на них, как на корыстных притеснителей народа. Однако Федор сам был из простых и, скорее всего, не сочувствовал спесивым амбициям патрона. Мне было понятно негативное отношение боярина, да еще знатного, по его словам, рода, к неродовитому чиновнику – это была обычная борьба старой и новой элит.

Значение дьяков было понято современниками уже в XVI веке и вызвало ожесточенные нападения на первых российских чиновников со стороны членов боярской партии. Тем не менее, возвышение дьяков продолжалось, и в XVII столетии они составляли если не самый видный, то самый могущественный элемент в рядах московской администрации, участвуя во всех важных делах, иногда даже в качестве начальников над боярами (тайный приказ).

Несмотря на всю важность должности, с нею по-прежнему связывалось понятие об отсутствии родословной чести; в местнических счетах даже второй половины XVII века противники иногда укоряли друг друга «дьячеством» как должностью очень низкой. Кстати, дьяки способствовали разрушению понятия о «чести», как о чем-то неподвижно связанном с родом, и своею деятельностью подготовили полную победу бюрократических принципов в управлении.

Наш долгожданный гость сильно запаздывал. Солнце давно перевалило зенит, приплыл отвезти нас назад и был отправлен восвояси лодочник, боярин отлежал все бока, я надраил котелок до золотого блеска, а дьяка все не было. День кончался. Небо начали заволакивать облака. Я опять развел костер, намереваясь приготовить ужин.

Федор, благодаря моему появлению оказавшийся на более высокой иерархической ступени, чем прежде, как и его патрон предавался ленной праздности. Меня это никак не ущемляло, болтаться без дела для меня труднее, чем работать.

Когда солнце начало клониться к горизонту, я решил позаботиться о ночлеге. Снова коченеть, как прошлой ночью под открытым небом, мне совсем не хотелось.

– Ночевать здесь будем? – спросил я нашего предводителя. – Боюсь, что ночью будет дождь, промокнем. Может быть, построим шалаш?

На меня посмотрели, как ни идиота.

– Нам что, больше делать нечего? – прокричал Федор. – Лучше кашу свари!

Делать им действительно было нечего, однако доказывать это я не стал. В конце концов, мне тоже не больше всех было нужно. Если начнется дождь, переночевать можно было и в ельнике, который начинался метрах в ста от берега.

– Эй, Глухарь! – закричал боярин. – Скоро кашу сваришь?

– Скоро, – ответил я, после чего занялся стряпней. Работа была не самая обременительная, я зачерпнул воду в реке котелком и повесил над огнем.

Соратники продолжали лежать перед костром рядом на еловых лапах и тихо переговаривались. Я пододвинулся ближе, надеясь подслушать что-нибудь ценное. Однако разговор велся такой беспредметный, что слушать было совершенно нечего. Аристократ ругал обнаглевшую, ленивую чернь, а его помощник жаловался на свою тяжкую долю.

Стемнело, костер жарко горел, я пригрелся и начал дремать, как вдруг с реки раздался негромкий крик утки. Оба мои товарища подскочили как на пружинах.

– Дьяк! – взволнованно прошептал Федору боярин. – Откликнись!

Тот приложил руку ко рту и довольно похоже закрякал. С реки ответили, и тут же послышался плеск весел. На воде показалась плоскодонка с двумя гребцам. Третий, похоже, пассажир, сидел на кормовой банке. Он приставил ладони к губам и негромко спросил:

– Ты что ли, Иван?

– Я! – скривившись, откликнулся боярин, и со злостью сплюнул на землю.

В свете его спесивых монологов стало понятно, что простым обращением по имени дьяк нанес родовитому сообщнику новое тяжелое оскорбление. Лодка шла ходко и, прошуршав днищем по мелководью, почти достигла берега. Как только она остановилась, оба гребца спрыгнули в воду и на руках вынесли дьяка на берег.

Дьяком оказался полный, властного вида человек с бритым, что было редкостью, лицом, в скромной городской одежде. Как только гребцы опустили его на землю, он несколько раз присел, видимо разминая затекшие ноги. Подошел к костру.

– Что так поздно, Дмитрий Александрович? – совсем другим, чем разговаривал с нами, льстивым тоном, приветствовал прибывшего дьяка боярин – Мы совсем заждались! Думали, может беда какая стряслась!

Дьяк на вопрос не ответил, небрежно кивнул низко поклонившемуся Федору и вопросительно уставился на меня.

– А это кто такой?

– Так, один убогий, принял его к себе на службу, – ответил боярин.

– Почему раньше его не видел?

– Он у меня недавно…

– Холоп?

– Свободный, говорит, что дворянский сын. Востер драться, вот я его и взял в холопы.

– Ты сказал – убогий? – переспросил боярина подозрительный дьяк. – Что-то не похож он на убогого.

– Глухой он, Дмитрий Александрович. А так парень справный.

– Глухой, говоришь, и хорошо, говоришь, дерется? – продолжил допрос чиновник. – Это интересно.

– Говорят, с казаком на саблях справился, да и на кулаках способен.

Дьяк посмотрел на меня внимательным, каким-то совиным, немигающим взглядом. Мне не осталось ничего другого, как, смущенно улыбаясь, переминаться с ноги на ногу и периодически кланяться, то есть делать то, что под строгим начальственным взглядом обычно делает любой нижестоящий русский человек. Не знаю, что подумал обо мне наш высокий гость, но взгляд отвел и переключил свое внимание на «шефа»:

– Недоволен я тобой, Иван, – сказал он, брезгливо оттопыривая нижнюю губу, – дело у нас с тобой важное, я стараюсь, ночей, можно сказать, не сплю, а прибыток – куриные слезы. Все у тебя не слава Богу, то одно сорвется, то другое. Мне от тебя только хлопоты и, почитай, никакой прибыли. Может, зря я с тобой связался?!

Боярин упреки слушал смущенно, как провинившийся школьник.

Стоял, склонив голову, и ковырял носком сапога мокрый речной песок. Когда дьяк кончил выволочку, почтительно ответил:

– Не все от меня, Дмитрий Александрович, зависит, путь-то больно долог и опасен. Смута нынче на украйнах. Казаки балуют, бродячего народа развелось не счесть, и все разбойничают. Мне Калги Бури фирман дал на проезд через ногайцев, а те не слушают. Я привез тебе письмо от Саадета-мирзы, он пишет…

– Говоришь ты, я посмотрю, Иван, больно много. Сам в опале, и меня под монастырь повести хочешь, – перебил тот собеседника. – Слово не воробей, улетит, не поймаешь!

– Да я что, Дмитрий Александрович, я только хотел сказать…

– Эй, молодцы, идите сюда, – не дав ему договорить, позвал дьяк своих лодочников. Те, хотя и стояли в десяти шагах, кинулись к нему трусцой. Он о чем то тихо поговорил с ними. Оба внимательно слушали, согласно кивали головами. Отпустив лодочников, опять повернулся к «шефу»:

– А мы с тобой, Иван, давай-ка пойдем, погуляем по бережку, там ты мне все и расскажешь, – громко добавил он. Однако уходить они почему-то не спешили, стояли и наблюдали то ли за мной, то ли за костром.

Я все это время сидел перед огнем, подкладывал топливо и следил за своей кашей. Почти все из того, о чем говорили переговорщики, я расслышал, но суть вопроса так и не уловил. Ни о каких набегах и работорговле ни слова сказано не было, и я подумал, что, возможно, промахнулся со своими подозрениями. Их разговор больше походил на какой-то дипломатический заговор. Что, при секретности встречи, тоже было небезынтересно.

Стало ясно, что меня собираются проверять. Ни на кого не обращая внимания, я продолжал заниматься своими делами, не замечая повышенного интереса к собственной персоне. В этот момент к костру подошел один из сопровождающих дьяка, круглолицый парень с длинными руками и мощным загривком, и обратился ко мне:

– Эй, ты, пойдем, поговорить надо!

Он был одет в такое же скромное городское платье, что и дьяк, разница была только в том, что его короткий, до колен кафтан был подпоясан цветным, украшенным чеканкой кушаком, на котором висела короткая сильно выгнутая татарская сабля и прямой кавказский кинжал в серебряных ножнах.

Понятно, что оклика я не услышал, подбросил в костёр веток и отстранился от взвившегося пламени. Делал все по системе Станиславского. Второй спутник дьяка, низкорослый мужик с покатыми плечами и почти таким же вооружением как круглоголовый, подошел сзади и тронул за плечо. Я оглянулся. Он поманил меня рукой и жестом показал, что нам нужно отойти в сторону. Я встал и вопросительно посмотрел на своего нанимателя.

– Иди, иди! – громко сказал он, и еще кивком подтвердил правомочность приказа.

Делать было нечего, пришлось подчиниться. Мы втроем пошли вдоль берега. Дьяковы спутники после высадки на берег были мокры по середину бедер, но даже не удосужились вылить воду из сапог. Когда отошли от костра метров на сто, я замедлил шаг и вопросительно посмотрел на низкорослого. Он отвел глаза.

– Куда мы идем? – спросил я.

Парень не ответил, небрежно махнул рукой вдоль берега. Похоже было на то, что мне устраивают очередной экзамен. Особых оснований опасаться у меня не было, но находиться безоружным рядом с парочкой явных головорезов было неуютно. Мы пошли дальше. Сопровождающие между собой не разговаривали, шли и сопели у меня за спиной. Когда мы отошли довольно далеко от стана, и уже вполне можно было говорить без свидетелей, я обернулся. Круглоголовый толкнул в плечо и махнул рукой, чтобы я не останавливался. Пришлось идти дальше. Беспокойство возрастало, и мне пришлось взять себя в руки, чтобы вести себя естественно. Вскоре мы дошли до изгиба реки. Я мельком оглянулся, отсюда даже света нашего костра видно не было. Уже совсем стемнело, и различить выражения лиц моих конвоиров стало практически невозможно. Я, больше не пытаясь войти с ними в контакт, пошел дальше. Вскоре кончился песок, и ноги начали утопать в вязком иле. Сапоги громко чмокали, идти было тяжело, но сзади по-прежнему молчали. Я шел до тех пор, пока путь не преградила большая лужа. Остановился, примериваясь, как ее обойти:

– Эй, ты, стой! – негромко приказал круглолицый. – Разговор есть!

Слов его, я, само собой, не услышал и никак на них не отреагировал. Пошел в обход лужи. Парни за мной не пошли, остались на месте и о чем-то переговаривались. Я, как ни в чем ни бывало, продолжил, не торопясь, пробираться по топкому месту. Почему они остались на месте и как собираются меня проверять, было непонятно. Я уходил все дальше, но ничего не происходило. Прошло не меньше пятнадцати минут. Дальше идти одному был глупо, и я остановился. Кругом было тихо, только слышно было, как плещется вода о берег, да один раз закричала в лесу зыбь.

Все происходящее выглядело довольно странно. Никакой логики в поведении спутников не было. В голову полезли нехорошие мысли. Чтобы хоть как-то обезопасить себя, я спустился к воде, побродил по берегу и выковырял из песка два увесистых куска известняка. Все-таки булыжник в руке – это хоть что-то. Парни по-прежнему ни давали о себе знать. Я несколько минут постоял на месте и пошел назад. Несмотря на то, что никакой явной опасности не было, двигался я медленно и осторожно, стараясь ступать как можно тише.

Я вернулся к тому месту, где они от меня отстали. Там никого не было. Все происходящее было глупо, и я уже потерялся в предположениях, что они задумали и собираются выкинуть. Если эти молодцы хотели проверить, как я слышу, они должны были бы действовать по иному: например, неожиданно крикнуть, попытаться напугать, разыграть нападение. Они же просто исчезли.

Простояв на месте около минуты, я решил вернуться к костру. Вдруг со стороны леса послышались чьи-то быстрые шаги. Луна еще не взошла, было совсем темно, и разглядеть что-либо ближе десяти-двадцати метров было невозможно. Я присел за вынесенной половодьем на берег корягой и решил подождать дальнейшего развития событий. Торопливые шаги приблизились, и я наконец увидел своих пропавших спутников. Они шли вдоль берега мне навстречу.

– Говорил тебе, не нужно было его оставлять, – сердито выговаривал низкорослый круглолицему товарищу, – приспичило тебе не вовремя! Где теперь его в такую темень искать!

Я чуть не рассмеялся, так просто открывался ларчик.

– Сожрал чего-то не того, с кем не бывает. Да не бойся ты, куда он здесь денется, – ответил круглолицый, – сейчас встретим, да намнём бока…

Они ушли, а я выбрался из-за коряги и, успокоившись, вернулся к нашему стану доваривать кашу. Увы, тут уже обошлись без меня. Костер почти догорел, мой пустой котелок валялся рядом. Боярин с дьяком о чем-то разговаривали, прогуливаясь по берегу, а Федор праздно лежал на еловом лапнике. Меня заметили, только когда я подбросил хворост в костер. Шефы прервали переговоры.

– А где мои люди? – удивленно спросил, подходя к костру, дьяк.

Я, не выходя из образа глухого, не ответил, поднял грязный котелок и направился к воде.

– Эй, ты! – крикнул вслед боярин. – Куда те двое, что с тобой ходили, делись?

– Не знаю, – теперь расслышав вопрос, ответил я, – наверное, заблудились.

– Как это заблудились? – удивленно воскликнул он.

– Не знаю. Они все время шли за мной, а потом куда-то пропали.

– Ну, что у нас за народишко, – риторически пожаловался дьяк, – ничего поручить нельзя, все испоганят!

Я в разговор вмешиваться не стал, помыл котелок, набрал в него воду и вернулся к костру опять варить злополучную кашу. Несложно догадаться, что настроение у меня было не самое радостное. Хорошо еще, что дождя пока не было.

– Эй, Глухарь, – лениво окликнул меня Федор, – каши побольше свари, я еще, пожалуй, поем.

Думаю, что сказал он это зря. Так далеко моя толерантность в отношении него не простиралась.

– Что же ты сам не сварил? – почти вежливо спросил я.

– Ты знаешь, я это дело не люблю, ты же у нас теперь кашевар, ты и варить должен, – доходчиво объяснил он.

– А ты что будешь делать? – вкрадчиво, предчувствуя, что вот-вот сорвусь на грубость, поинтересовался я.

На свою беду, Федор плохо разбирался в интонациях речи, иначе вряд ли ответил бы мне грубостью. Особенно учитывая то, как закончился наш утренний поединок.

– Не твоего ума дело указывать, чем мне заниматься, холопская морда!

Мне не оставалось ничего другого, как встать, подойти к еловому ложу и врезать отдыхающему товарищу носком сапога по ребрам.

Бил я без особого усердия, но парень заорал так, будто его обварили кипятком. Он вскочил и бросился бежать, с криком: «Убили!»

«Шефы» стояли всего в нескольких шагах, слышали наш громкий разговор, потому ничего не спросили, с интересом наблюдя, что будет дальше. Однако больше ничего не произошло. Федя, отбежав на безопасное расстояние, принялся поливать меня отборной бранью, которую я услышать не мог, потому вернулся к костру и своей каше.

– Крут твой глухарь, – похвалил меня дьяк. – И на саблях, говоришь, горазд?

– Сам не видел, люди болтают.

– Интересно, откуда он такой взялся?

– С украины, слышишь, говорит будто не по-нашему. В Москву пробирался, невеста у него там, да я соблазнил мне служить.

Они опять отошли к воде, и о чем говорили дальше, я не слышал. Костер между тем разгорелся, и я с нетерпением ждал, когда закипит вода, чтобы засыпать крупу. Есть хотелось зверски. Наконец в котелке забулькало, я вытащил из торбы мешочек с крупой, но насыпать ее в котелок не успел. Совсем близко послышались возбужденные голоса и возле костра объявились пропавшие спутники дьяка.

– Вот он, смерд, где прячется! – закричал круглоголовый и, подойдя ко мне вплотную, ударил сапогом по злополучному котелку. Тот упал в костер и мой предстоящий ужин столбом пара поднялся в небо. Это было уже слишком для одного вечера. Меня словно пружиной подбросило.

– Ты что сделал! – закричал я на парня.

Он, не отвечая на прямо поставленный вопрос, развернулся и картинно, с плеча, попытался ударить меня кулаком в лицо. Естественно я так и стоял как манекен и ждал, когда он мне подобьет глаз или расквасит нос! Эти уж мне народные разборки! Я спокойно отклонился от его кулака, поймал руку, дернул на себя и подставил ногу устремившемуся вперед телу. После чего оно вместе со своим шикарным оружием и цветным поясом вслед за моим котелком полетело в костер. Теперь новый отчаянный крик огласил пустынные окские просторы. Малорослый товарищ тотчас бросился на помощь другу и тоже оказался на земле. Короче говоря, повторился утренний тренинг.

Оба «шефа», забыв о солидности, бросились к нам посмотреть, что здесь происходит. А происходило здесь следующее: поверженные парни не сдались на милость победителя, а разом вскочили на ноги. Круглоголовый, успевший за считанные секунды одновременно ошпариться паром, опалить бороду и обжечь огнем лицо, не нашел ничего более умного, как обнажить свою плохонькую татарскую саблю, в которой если что и было хорошего, то это пижонские красные ножны.

Сделал он это зря, так как после всего случившегося явно плохо меня видел. Его соратник, павший уже не в сам костер, а на приятеля, встал с ним плечом к плечу и для острастки просто положил руку за эфес. Похоже, что меня собрались порубить в капусту. Поэтому мне не оставалось ничего другого, как наклониться к ложу, на котором недавно возлежал Федор, и извлечь из-под елового лапника ятаган.

Все эти простые действия вызвали очень негативное отношение к самому факту моего существования на земле. Приличия не позволяет передать все слова, которые в мой адрес всего за несколько секунд сказали эти славные молодые люди. В общий ор внес свой вклад и дьяк, которому вольное обращение с его клевретами, видимо, не понравилось в принципе, потому он начал кричать еще на подходе:

– Рубите его, варяга! – далее шла подробная аттестация сначала моих душевных качеств, а после эмоциональная аттестация соратников.

Мне не осталось ничего другого, как, не обращая внимания на общую суматоху, стоять на месте, предупреждающе опустив конец клинка, и ожидать, чем все это кончится.

Кончилось же все быстро. Первым на меня бросился ослепленный огнем и яростью круглоголовый. Саблей он владел так же лихо, как и кулаками. Размах у него был эпический, а вот на хороший удар силы и ловкости явно не хватило. Я без опаски его парировал и, пользуясь преимуществом казачьего оружия, просто перерубил пополам дешевый легкий татарский клинок, откованный на коленке кузнецом-любителем.

Произошло это так быстро, что низкорослый не успел учесть ошибку товарища. Он точно повторил его неудачный выпад и тоже оказался без главной части сабли с одним эфесом в руке. Теперь у них остались только кинжалы. И дьяк за спиной, кричащий как на пожаре:

– Кончай их! Кончай!

Сначала я подумал, что он имеет в виду нашу компанию, но потом понял, что дьяк недоволен своими оруженосцами и призыв обращен не к ним, а ко мне. Однако идея порубить в капусту подневольных охранников мне не понравилась. Парни тоже не пришли от нее в восторг. Они уже начали приходить в себя от неожиданности и вместо того, чтобы ради престижа бросился на амбразуру, синхронно попятились.

– Руби! Руби! – вопил командир, который мало того, что съел мою кашу, захотел получить на халяву еще и незабываемое кровавое зрелище.

Впрочем, всё решилось без моего непосредственного участия и, тем более, смертоубийства. Спустя несколько секунд рубить оказалось просто некого. Мои противники, чтобы не доставить шефу удовольствие, развернувшись на месте кругом, исчезли в ночной тьме.

– Ну, что же ты! – недовольно воскликнул дьяк. Потом добавил, обращаясь к прибежавшему вслед за ним на место происшествия боярину. – Глухаря забираю себе!

– Как же так, Дмитрий Александрович, мне он самому нужен, – возразил тот, – тебе он для забавы, а с кем мне в Крым бежать! Видишь, как он себя показывает!

– Ничего, другого найдешь, такой швали в любом кабаке на грош полушка.

– Но может, он и сам к тебе не пойдет, парень-то норовистый!

– Ко мне каждый пойдет! – самолюбиво воскликнул дьяк, начиная остывать после недавнего взрыва, – Я его в тайном дому посажу, добро стеречь. Мне такой юродивый вполне сгодится.

Боярин скривился, но возразить не осмелился, посмотрел со злобой почему-то не на наглого партнера, а на меня. Я, не обращая внимания на их переговоры, выкатил веткой из костра многострадальный котелок и опять спустился с ним к реке за водой. Держать я себя старался так, чтобы у них не возникло сомнений в моей глухоте. Тем более, что слова дьяка о его секретном доме показались мне интересными. Спешить мне было некуда, почему бы и не адаптироваться к этой непростой эпохе в комфортных условиях, да заодно проникнуть в чужую тайну!

Мутный дьяк вызывал у меня все больший интерес. Моему прямолинейному, простоватому боярину-до него было явно далеко. Судя по разговорам, которые нет-нет, да возобновлялись у них в моем присутствии, я постепенно начал понимать, на чем строится бизнес этой парочки. Все оказалось более или менее просто: дьяк посольского приказа выступал тайным посредником и координатором сношений между русским царем и Крымским Ногайским ханами. Он был, как бы теперь сказали, двойным агентом и мог, точно зная, что происходит в Москве, и как у Руси складываются международные отношения, определять суммы отступного, которые Москва согласится выплачивать южным соседям, чтобы те не беспокоили ее южные границы. Естественно, делал он это не бесплатно и получал с ханов весьма солидные проценты.