Текст книги "Гиблое место"

Автор книги: Сергей Шхиян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– В лес зайдем и передохнем, – пообещал я, заметив, что он побледнел и вот-вот потеряет сознание, – потерпи еще немного.

Кузьма не ответил, на это у него, как мне показалось, недостало сил.

– Ладно, давайте, посидим здесь, – сказал я, когда мы достигли небольшой березовой рощицы, невдалеке от опушки.

Раненый тотчас обмяк, и сел там, где остановился. Наталья Георгиевна выбрала себе место под кривой березой, защищавшей от мелкого противного дождя.

Мучить Кузьму и переводить его в сухое место не имело смысла, передышка должна была быть короткой. Мне очень хотелось уйти подальше от проклятого места, предчувствие беды меня так и не покинуло.

– Лесом пойдем? – спросил Кузьма, как только перевел дыхание.

– Да, – ответил я, – сейчас неспокойно на дорогах. А ты, собственно, сам кто таков?

– Говядарь из Нижнего Новгорода.

Что такое «говядарь», я не знал, но уточнять не стал. Скорее, какая-то специальность, связанная с коровами.

– А твои товарищи тоже говядари ?

– Нет, они московские посадские люди, а Прокопий, тот, который меня ранил, гость. Мы сошлись на постоялом дворе по пути в Калугу.

Я знал, что «посадские люди» – это средний торгово-промышленный класс Московии, а «гости» – богатые купцы.

– Людей-то убитых все-таки надо было похоронить, а то выходит как-то не по христиански, – вмешалась в разговор Наталья Георгиевна, задумчиво сидящая возле своей кривой березы.

– Надо было, – согласился я, – только времени у нас на это не было.

Словно в подтверждении моих слов со стороны оставленной избы послышался свист. Я осторожно выглянул из-за дерева. Десяток казаков въезжало в подворье. «Вовремя убрались», – подумал я, прячась, чтобы меня не заметили.

– Кто там? – спросил говядарь.

– Казаки.

– Нелегкая их принесла!

– Вот они крестьян и похоронят, – сказал я Наталье.

Однако, судя по их поведению, казаки никого хоронить не собирались. И вообще вели они себя так уверенно, как будто попали в знакомое место. Спешившись, четверо вбежали в избу и начали вытаскивать убитых и волоком потащили тела к колодцу. Пока один из них сбрасывал тела в колодец, остальные вернулись в избу за новой партией убитых. Все происходило быстро и вполне профессионально. Пока четверо «работали», остальные остались в седлах.

Такое поведение было, по меньшей мере, странно. Я не находил логики в том, что они сделали. Испортив колодец, они сами не смогут здесь остаться. Тогда для чего было очищать избу от трупов?

Мы коротко посовещались, что нам делать. Добраться до леса незамеченными можно было, только ползя по-пластунски, что никак не мог сделать Кузьма. Поэтому нам оставалось только ждать, как будут дальше развиваться события.

Дождавшись, когда «похоронная команда» кончит свое неблагодарное дело, остальные казаки спешились, разнуздали коней, вынесли им из сарая сено и общей группой направились вглубь подворья. От нас до них было метров двести, и рассмотреть детали, тем более, понять, что они намериваются делать, было невозможно. Я пристроился на сухом месте у комля березы и только по временам высовывал голову, следя за действиями странной компании.

Бурно посовещавшись (до нас доносились возбужденные голоса), казаки до чего-то договорились, и двое из тех, что вытаскивали убитых, побежали к избе. Еще двое пошли к отдыхающим лошадям и принесли на выбранное место небольшой но, судя по тому, как его несли, тяжелый сундучок. Теперь становилось понятно, что они собираются делать.

– Ну, что там? – спросил говядарь.

– Сокровища прячут, – сказал я своим менее информированным товарищам.

Как всегда, упоминание о сокровищах вызвало повышенный интерес. Кузьма даже попытался привстать, чтобы не пропустить интересное зрелище.

– Осторожнее, – предупредил я, – если нас заметят – убьют.

– Зачем они крестьян-то убили? – спросила Наталья Георгиевна, тоже не сдержавшаяся полюбопытствовать, как прячут клады.

Я уже смог разобраться в ситуации, потому уверено объяснил:

– Чтобы свидетелей не было. Для того и колодец испортили. Место будет считаться чумным, и никто сюда носа не сунет.

Пока мы переговаривались, из сарая принесли лопаты, и трудовая четверка начала копать яму. Остальная живописная ватага праздно наблюдала, как трудятся их товарищи. Сырая земля легко поддавалась, .и вскоре работяги врылись в нее по плечи.

Когда не стало видно даже их голов, стоящий с начальственным видом над ямой дородный казак приказал им остановиться. По его приказу землекопы приняли и опустили вниз таинственный сундучок. Потом они вылезли наружу и начали забрасывать яму. Когда она была почти зарыта, атаман что-то крикнул. Слов мы не разобрали, но там мгновенно началась круговерть, послышались крики, и обступившие яму казаки, выхватив шашки, начали рубить землекопов. Я не успел ничего сообразить, как дело было сделано, и убитых начали скидывать в вырытую ими же для себя могилу.

«Двенадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо, и бутылка рома», припомнил я слова старинной пиратской песни из романа Стивенсона «Остров сокровищ».

– Свят, свят, свят, – шептала рядом видевшая все происходящее Морозова.

– Что там? – опять спросил Кузьма.

– Своих убили, – ответил я, – чтобы не оставлять свидетелей, теперь закапывают вместе с сундуком.

Казаки, кончив свое черное дело, быстро закопали и попытались утрамбовать яму. Однако сравнять холм с землей им не удалось. Тогда они посовещались и начали разбрасывать глину по всему двору. Глина была мокрой, липла к лопатам, и дело у них продвигалось медленно. Мы с Натальей наблюдали за их работой, прижавшись к стволам своих берез.

– Ну, что там еще? – с нетерпением спросил го-вядарь, встревоженный нашим молчанием.

– Заметают следы. Ты уже идти можешь? Нужно отсюда убираться по добру-поздорову, пока нас не заметили.

– Дай еще чуток отдохнуть.

– Ладно, отдыхай, – согласился я. Все равно ничего иного нам не оставалось.

Работа у казаков медленно, но продвигалась. Теперь желтым от глины был большой участок двора. Зато могильный холм почти исчез. Однако завершить работу казакам не удалось. Призывно заржала одна из лошадей, оставленных возле сарая, и они тут же, бросив работу, кинулись к коновязи.

Мне пришлось встать в полный рост, чтобы увидеть, что еще случилось. Казаки спрятались за избой, а со стороны леса туда приближалась новая компания. Одного из всадников я сразу же узнал.

– Твой Прокопий, или как там его, прибыл, – сообщил я Кузьме, – со стрельцами и крестьянами.

– Быстро он, вражий сын, обернулся! – похвалил говядарь.

В этот момент обе группы столкнулись. Казаки выскочили из-за избы и сразу же в пешем строю атаковали крестьян. Заржали напуганные лошади, закричали люди. Разобраться, что происходит, я не мог, большую часть поля сражения от меня заслоняла изба. Минут через пять стало ясно, что шестерым оставшимся казакам одержать легкую победу не удалось. Бой продолжался, и только по разбегающимся без всадников лошадям было понятно, что прибывшие несут потери.

Наконец крики и звон клинков начали стихать. Вдруг из-за избы выскочил Прокопий и удивительно быстро для своей дородности бросился в нашу сторону. Вслед за ним с шашкой наголо гнался сам атаман.

– Стой, – кричал он, – стой, а то убью!

Прокопия такой призыв, понятное дело, не убедил остановиться, и, словно чуя путь к спасению, он бежал точно на нас.

– За Прокопием гонится казак, – сказал я Кузьме, – сейчас догонит.

Кузьма уперся рукой о дерево и медленно встал. Московский гость был уже почти рядом с нами. Я видел его выпученные в ужасе глаза и широко раскрытый рот, жадно хватающий воздух. У преследующего его атамана была совершенно зверская рожа, летящие по ветру усы и высокая бархатная шапка с меховой опушкой. Это все, что я успел разглядеть. Ждать было нечего, и я, натянув, сколько смог, лук, выстрелил в приближающегося казака. Расстояние между нами было никакое, метров десять, и я не мог промахнуться. Не зря же меня учили боевым искусствам.

Моя стрела попала ему точно в левую сторону груди, и атаман, словно наткнувшись на непреодолимое препятствие, дернулся, широко раскрыл глаза, выругался и бросился на меня с поднятым клинком. Я решил, что под камзолом у него кольчуга, и стрела ее не пробила. Выстрелить второй раз я не мог, не было времени даже вытащить из саадака стрелу. Отшвырнув лук, я выхватил из ножен саблю Кузьмы и ждал столкновения. Однако атаман, не добежав до меня буквально трех шагов, начал хватать ртом воздух и грохнулся наземь в последнем порыве дотянуться до меня острием сабли.

Прокопий, пробегая мимо нас, оглянулся как раз в тот момент, когда казак начал падать. Осознав, что спасен, он по инерции сделал еще несколько шагов и тоже снопом повалился на землю. Уже лежа, он обернулся и увидел, как к нему медленно приближается Кузьма. Полное, красное лицо гостя исказила гримаса, он закричал что-то непонятное и задергался на земле, как будто в попытке отползти. Потом выгнулся спиной и затих.

Я оценил то, что произошло, спокойно опустил саблю, поднял с земли и сунул лук в саадак. Дело было кончено. Судя по тому, что никто никуда не бежал и затихли крики, способных к бою противников больше не было.

Атаман был еще жив, он лежал ничком и царапал ногтями землю, пытаясь доползти до меня. Я сам подошел к нему, разглядывая мощную спину, бычий загривок и вытянутую руку с неимоверной красоты саблей. Такому совершенному оружию позавидовал бы любой воин.

Клинок был длинной около метра, темный, почти черный, изящно изогнутый, сделанный из коленчатого булата с выпуклым рисунком по всему лезвию, хорошо видимым даже сквозь кровяную дымку. Эфес с ручкой из слоновой кости, крестообразный, перевитый растительным орнаментом из золотой и серебряной проволоки, с кованной золотой цепью вместо гарды. Такая сабля по сравнению с приличным, татарской ковки клинком Кузьмы смотрелась, как «Мерседес» рядом с «Жигулями».

Я представил, сколько жизней положил атаман, чтобы добыть такое бесценное оружие, и жалость, шевельнувшаяся было в душе – он лично мне не сделал ничего плохого – бесследно исчезла. Я ударил ногой по его руке, все еще сжимавшей рукоять сабли, и выбил ее из его ослабевших пальцев. Атаман замычал от неутоленной ненависти и поднял на меня налитые кровью и мукой глаза.

– Тебе не жить! – прошептал он, смешно, как в крике, разевая рот, и упал лицом в землю.

Я ничего не ответил, пожал плечами, потом поднял трофейное оружие и пошел посмотреть, что случилось с московским гостем Прокопием.

Дородный купчина лежал без сознания, а над ним, скорбно ссутулившись, стоял говядарь Кузьма.

– Что с ним? – спросил я, подходя к ним.

– Бог его знает, похоже, что отходит.

Я перевернул Прокопия с живота на спину. Он тихо застонал и потянулся рукой к груди. Я присел перед ним на корточки и пощупал на шее пульс. Сердце билось совсем плохо, вразброс с выпадами на третьем ударе. Было похоже, что после всех треволнений гостя хватил инфаркт.

– Лечить будем, или пускай еще поживет? – спросил я у говядаря.

Он не понял юмора и удивленно на меня посмотрел.

– А если лечить не будем, не помрет?

– Шутка, – сказал я, – у твоего Прокопия сердечный удар. Можно попытаться помочь, а можно и не пытаться. Мне он не очень нравится, так что тебе решать, лечить его или нет.

В ответе Кузьмы я почти не сомневался. Век был жестокий, человеческая жизнь была не в цене, что сам московский гость недавно практически продемонстрировал, пытаясь застрелить попутчика.

Однако говядарь рассудил по-другому. Он спросил:

– А ты сможешь ему помочь?

– Могу попробовать, хуже не будет, как говорится, попытка не пытка.

– Если ты сомневаешься, что он в меня стрелял, так это не со зла. Я сам виноват, про чуму закричал.

Меня такой альтруизм приятно удивил.

– Ладно, коли так, давай будем лечить, – сказал я и начал удобнее укладывать больного.

Кузьма опустился рядом на травяную кочку. Я начал расстегивать камзол на груди Прокопия, но в этот момент он замычал, забился в судорогах, и на губах его появилась пена. Гость захрипел и начал «обирать» пальцами, потом конвульсивно вздрогнул и затих.

– Отошел, – сказала из-за спины Наталья Георгиевна, – прими, Господи, душу грешную.

– Аминь, – добавил я, вставая. – Пойду посмотрю, что делается у избы, по-моему, они там все друг друга перебили.

– Я с тобой, – испугано воскликнула Морозова, кончая креститься.

– Не стоит, там, наверное, море крови.

– Может, помощь кому нужна, да и тебе пригожусь.

– Коли так, пойдем, – согласился я.

Мы, не скрываясь, направились к подворью.

Там действительно было совершенно жуткое побоище. Люди лежали в самых нелепых позах, так, как их застала смерть. Селян вместе с двумя стрельцами было двенадцать человек, тринадцатым (чертова дюжина) был Прокопий. Все они оказались порубанными саблями. Двое казаков, судя по характеру ранений, пали от их рук, а троих, рассеченных почти до пояса, видимо, порешил сам атаман.

Помогать здесь было уже некому. Наталья Георгиевна не выдержала страшного зрелища и завыла, перемежая погребальные причитания с настоящей истерикой. Я обнял ее и увел назад к Кузьме.

– Там, там... всех убили! —лихорадочно говорила она Кузьме, размазывая по лицу слезы.

Кузьма тоже выглядел совсем плохо. Видимо, пережитое волнение напластовалось на общую слабость. Лицо его стало землисто-серым, глаза ввалились и лихорадочно блестели. Он ничего не говорил и, похоже, собирался потерять сознание.

– Вот что, клевреты, – обратился я к ним, – оставайтесь здесь, а я пойду похороню убитых. Когда сюда придут люди, неизвестно, не оставлять же их так...

Заниматься погребальным ремеслом мне ужасно не хотелось. Мертвых я не боюсь и в мединституте, бывая в анатомичке, относился к трупам довольно спокойно, но здесь было совсем другое: кровь, грязь, распадающиеся, расчлененные тела... Однако бросать людей без погребения на растерзание хищников мне не позволяла совесть.

К вечеру, когда я, наконец, кончил свой скорбный труд, был уже совсем никакой. Тяжелей всего мне достались атаман и Прокопий, которых пришлось волоком тащить к братской могиле. Дальше идти в таком состоянии, да еще и на ночь глядя, было невозможно, и нам пришлось устраиваться на ночлег все в том же сарае.

Лошади убитых селян разбежались и, скорее всего, вернулись домой, что сулило возможное прибытие поисковой группы.

Однако я надеялся, что до утра вряд ли кто-нибудь осмелится отправиться в лес, так что какой-то запас времени у нас был.

Целый день моросил мелкий, противный дождь, мы промокли насквозь, и, чтобы как-то переночевать и просушиться, пришлось устраиваться в избе. Трупный запах за день немного выветрился, но все равно пахло в ней тошнотворно.

Наталья Георгиевна от усталости отупела и, видимо, притерпелась к недавней кровавой трагедии, так что почти перестала реагировать на следы побоища. Она взяла на себя разведение огня и прочие домашние обязанности. Заниматься Кузьмой у меня недостало сил, и он пребывал в «стабильно тяжелом состоянии». Вести его к избе нам пришлось вдвоем, он мог только переступать ногами.

Пока Наталья топила печь, я загнал в сарай казацких лошадей и нашел для них в закромах немного спрятанного от посторонних глаз овса. Лошади у разбойников были хорошие и ко всему привыкшие, так что близкая человеческая смерть их не испугала, и бежать к себе на Кубань они не собирались.

Нам десять коней были без надобности, но бросать на произвол судьбы животных я не хотел, тем более что ночью, видимо, привлеченная кровью, к самой избе пришла волчья стая, и серые друзья, окружив подворье, жутко выли.

Кони волновались, ржали, стучали копытами в стены сарая, еще больше раззадоривая волков. С такой напастью я встретился впервые, соорудил из сена костер и попытался отогнать хищников огнем. Вой на какое-то время стал тише, но, как только сено догорело, волки подступили к самой избе.

Когда сталкиваешься с дикими зверями не в зоопарке, а на вольной природе, делается очень не по себе. Собравшись в стаю, волки стали наглыми и смелыми.

К утру мне показалось, что, не добравшись до лошадей, звери собираются разрыть братскую могилу. Однако вступать против стаи в несколько десятков здоровенных особей с «белым оружием» и пугать их саблей я, понятно, не рискнул. Попытался применить «трофейную» пищаль.

Эту тяжеленную железяку привезли с собой стрельцы, но так и не успели применить против внезапно напавших на них казаков. Устроено это первобытное оружие было донельзя просто. Почти двухметровая железная труба крепилась к некоему подобию приклада. Внизу ствола была дырка для упорного кола, потому что удержать в руках, да еще и прицелиться из такого полуторапудового монстра мог разве что богатырь. В казенной части была пробита дырка, к которой при нажатии на рычаг прислонялся зажженный фитиль и воспламенял порох в стволе.

Пищаль была заряжена. Я взял из очага горящую щепку, запалил фитиль, подсыпал порох на полочку и выставил ствол в открытую дверь. Оставалось ждать, когда какой-нибудь волк окажется в поле моего зрения.

Трупный запах из раскрытой двери привлек хищников. Два любопытных волка тут же явились и уселись метрах в двадцати от меня. Небо было пасмурно, луна пряталась за облаками, потому рассмотреть их в подробностях я не мог. Однако прицелиться с такого близкого расстояния мне ничто не мешало. Я, предупредил спутников, навел на зверей ствол и запалил заряд. Пищаль зашипела, а потом так ахнула, что мне чуть не выбило плечо отдачей. Тут же раздался отчаянный визг.

Я вышел во двор. Волков как ветром сдуло. Что я куда-то попал, сомнений не было, правда, непонятно, с какой эффективностью. Однако стаю мой громкий аргумент, похоже, убедил. Вой прекратился, а скоро успокоились и кони. Осталось лечь спать, что я и сделал.

Зарю мы проспали. Когда я сумел проснуться, встал и вышел наружу, было уже позднее утро. Погода была отличная, на небе ни облачка, и никаких следов волчьей стаи. Еды у нас почти не осталось, и следовало поторапливаться.

– Собирайся, нужно выезжать, – сказал я вышедшей вслед за мной Наталье Георгиевне и пошел готовить коней.

Вчера за всеми делами я их даже не расседлал, так что теперь не нужно было тратить драгоценное время на прилаживание сбруи. Кони за ночь отдохнули, похоже, что признали меня, и беспрекословно слушались. Наталья вынесла нашу оскудевшую суму, и я накинул ее на калмыцкого жеребца, которого выбрал для себя. Сколько я знал, эти лошади с– грубой головой, с сильно развитой нижней челюстью, прямой спиной и крепкими конечностями очень крепки, быстры и способны бежать без отдыха и корма до ста километров.

Потом мы вместе с Натальей вывели Кузьму, который после отдыха выглядел почти молодцом, и помогли ему взобраться на невысокую спокойную кобылу. Наталья Георгиевна облюбовала себе донского жеребца с горбатой, сухой головой, длинной шеей и спиной. У него была глубокая подпруга, длинные и замечательно сухие ноги. Однако эта лошадь, несмотря на приятную шоколадную масть и белые чулки на ногах, смотрелась некрасивой. Морозову эстетический момент не остановил. Я тоже знал, что донцы очень хорошие, проворные и выносливые лошади, и удивился ее выбору и осведомленности в породах.

Собрать оружие (не бросать же такое добро), связать и навьючить его на одну из лошадей было делом пятнадцать минут, после чего мы сразу же тронулись в путь.

Удивительно, но о таинственном сундучке никто не обмолвился ни словом. Да и то правда, в тот момент нам было не до спрятанных сокровищ. Того и гляди, наедут если не казаки, то поисковая группа стрельцов и ничем хорошим для нас это не кончится.

Теперь, когда я был вооружен и, что называется, «на коне», пробираться лесами резона не было. До Семеновского, по моим подсчетам, оставалось километров пятнадцать-двадцать, и на резвых, отдохнувших лошадях по дороге добраться туда можно было за полтора часа.

Впрочем, проблемы не кончились. Кузьму скоро растрясло, он начал заваливаться в седле, и пришлось на полпути пересаживать его на киргизского иноходца, который на счастье оказался в нашем табуне.

Глава 7

Не знаю, только ли дуракам счастье, но до Семеновского мы добрались безо всяких неприятностей. Пришлось, правда, два раза уточнять у встречных крестьян дорогу и сделать с пяток лишних верст. Перед концом пути начался крутой спуск с небольшой возвышенности. Мы приближались к селу с запада, а не востока, где наверняка нас ждала засада. Место, выбранное для села, было необычайно красиво. Оно располагалось в излучине реки Лопасни, огибающей его с трех сторон. Кругом росли вековые еловые леса.

Наталью Георгиевну встречные крестьяне узнавали и низко кланялись. Наконец мы добрались до господских хором. Стояли они посреди обширного, огороженного со всех сторон мощным частоколом участка; переднее крыльцо было выдвинуто на середину Переднего двора, занимая место между входом и воротами. Видно было, что при постройке не соблюдалось никакого плана, никакой симметрии; по-видимому, в своеобразности частей, в их разновидности и самостоятельности заключалась, по понятиям русских зодчих, архитектурная красота.

Для внешнего украшения была возведена кровля в четыре ската, соединявшаяся в вершине в острую верхушку пирамиды. Покрыта она была тесом (лемехом). Окна в хоромах были разной величины, но «с резьбой», что делало сооруженное из кругляка и бруса строение празднично украшенным.

Наш приезд вызвал небывалый ажиотаж. Со всех сторон набежали холопские люди. Поднялся гвалт и вой. Дворовые буквально сняли боярыню с лошади и на руках понесли в дом. На нас с Кузьмой пока никто не обращал внимания. Я помог говядарю спуститься с иноходца, и мы отправились вслед за ликующей толпой.

Пока до нас никому не было дела, я оглядывал здешние интерьеры. В больших сенях стенные и потолочные брусья были тщательно, до матовой поверхности выскоблены, как будто отшлифованы. Насколько я знал, этот «наряд» назывался простой или плотничий. Во внутренних покоях оказался «наряд шатерный», состоявший из отделки комнат сукнами и шелковыми тканями. В этот же «наряд» входила столярная резьба потолков, наличников и стенное письмо. Для своего времени дом был стильный и очень богатый.

Наталья Георгиевна скрылась вместе со своей челядью где-то в недрах, а мы с Кузьмой, в ожидании, когда о нас позаботятся, присели на резные сундуки-лавки. Дух в хоромах был сухой и легкий, и я впервые за последнее время по-настоящему расслабился. Кузьма откинулся спиной на стену и сидел с закрытыми глазами. Путешествие далось ему нелегко, и он пытался собраться с силами.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.

– Лучше, чем если бы умер, – отшутился он.

– Если шутишь, значит не все потеряно, – машинально произнес я, услышав подозрительный звук.

В этот момент из глубины дома послышался общий вопль. Я подумал, что это Наталья Георгиевна сказала домашним о гибели боярина. Крики не прекращались, и говядарь тревожно повел головой.

– У Морозовой ногайцы убили мужа, – объяснил я.

– А я думал, она твоя жена, – удивленно сказал Кузьма.

– Нет, мы недавно познакомились.

– Да... – протянул он и внимательно посмотрел на меня. – А я подумал...

Что он подумал, я узнать не успел, по горнице, истошно вопя, бестолково забегали дворовые. Может быть, боярин Иван Михайлович Морозов действительно был так популярен у слуг, а может, они таким громким способом демонстрировали вдове свою преданность. Кутерьма продолжалась довольно долго, и на нас по-прежнему никто не обращал внимания. Мне это, в конце концов, надоело. Ждать, когда при таком ажиотаже о нас вспомнят, было бессмысленно.

– А ну-ка, стой! – крикнул я, силой останавливая одного из самых ретивых плакальщиков. – Отведи нас в светлицу.

– Горе-то какое, – закричал он, глядя на меня начальными глазами. – Что же нам, сиротам, теперь делать? Потеряли мы кормильца нашего и благодетеля!

Артист из слуги был плохой, и кричал он фальшиво.

– Веди нас в горницу или в сенник! – решительно приказал я.

– Пошли, государь-батюшка, – прекратив кривляться, согласился слуга. – Это ты спас нашу государыню-матушку и ее деток малых?

Я не стал с ним объясняться, помог встать Кузьме, и мы отправились вслед за преданным холопом. Дом у Морозовых, как я уже говорил, для своего времени был большой и богатый. Западная изысканная (растленная) роскошь еще не дошла до Московии и, говоря объективно, хоромы были довольно скромно обставлены ларями, сундуками и прочей утилитарной рухлядью. Окна были малы, остеклены большей частью слюдой, тускло пропускавшей свет.

В светелке на втором этаже, куда нас привел слуга, обстановку составляли лавки, стол и пара скамей. Как говорится, ничего личного.

Я тотчас уложил Кузьму на одну из лавок и, пока нас никто не тревожил, велел ему раздеться по пояс. Он снял с себя верхнее платье, и я занялся его осмотром и лечением. Говядарь вполне сносно выдержал путешествие, температуры у него не было, да и рана начала затягиваться.

– Через пару дней встанешь на ноги, – пообещал я, кончив свои «шаманские» пассы.

– Где ты, батюшка, так научился лекарствовать, – спросил меня пациент, надевая рубаху и камзол.

– От бога талант даден, – всеобъемлюще ответил я.

– Бог богом, он всем равно дает, по своей благодати, – резонно заметил пациент, – только что-то я раньше не встречал таких искусных лекарей.

Такой оценки я, признаться, пока ни от кого не слышал. Обычно одно упоминание о Господней милости удовлетворяло всех любопытных. Я с удивлением посмотрел на говядаря.

– А ты не прост, Кузьма!

– Простота – порой хуже воровства, – скромно ответил нижегородец.

– Может быть, ты и прав, – согласился я. – Только разговор разговором, а и поесть бы не мешало. Пойду, посмотрю, не забыла ли о нас хозяйка.

Оставив Кузьму отдыхать, я пошел искать Наталью Георгиевну. Внутреннее убранство дома, когда я его внимательно осмотрел, на мой взгляд, оставляло желать лучшего. Говоря объективно, все здесь было предельно просто и функционально. Из обстановки только то, на чем спят, едят и работают. Ничего лишнего, просто красивого, из чего, по моим представлениям, складывается уют и индивидуальность жилища. Все ценное, что призвано радовать глаз, если оно и было, то лежало спрятанным по кладовым и сундукам.

Мои блуждания кончились довольно скоро. Я наткнулся на ключницу, женщину с чистым, красивым, каким-то даже благородно утонченным лицом, но маленькую и обезображенную горбом.

– Что тебе, государь-батюшка? – остановила она меня вопросом, когда я заглядывал в одну из камор.

– Боярыню ищу, – ответил я, – я с ней вместе приехал.

– Ее сейчас лучше не тревожить, – скорбно вздохнув, сказала красавица-ключница. – Скажи мне, может я чем помогу?

– Нам бы с товарищем поесть и баньку истопить...

– Я прикажу, – пообещала она.

Поблагодарив, я вернулся в свою светелку. Кузьма, истомленный дорогой и раной, заснул. Я тоже прилег на лавку. Время было уже вечернее, хотя на дворе было еще светло. От нечего делать я вытащил из ножен добытую в бою саблю и стал ее осматривать. Однако полюбоваться желанной, дорогой игрушкой мне не удалось, к нам заглянула горбатая ключница и пригласила в трапезную светлицу. Я разбудил Кузьму, он встал, и мы прошли в комнату с окошками (отсюда происходит и слово «светлица») и большим обеденным столом, и общими лавками вдоль него.

Боярская столовая во всем напоминала княжескую, и разнилась только масштабом, была поменьше. Мы с Кузьмой не стал чиниться местами и сели друг против друга. Последнее время я был на полуголодной диете, усугубленной великим постом, потому готов был съесть что угодно и в любом количестве. Подавала нам степенная женщина с поясными поклонами, каждый раз опуская правую руку до пола. Все было прекрасно, за исключением еды. Из-за отсутствия хозяев господских блюд не готовили и кормили нас «людскими кушаньями». Однако пища была обильна и вполне съедобна, так что я после еды едва выполз из-за стола.

Не успели мы вернуться в свою комнату, как ключница пригласила нас мыться. Кузьма, несмотря на слабость, охотно согласился составить мне компанию. Мы вышли на широкий огороженный двор частоколом, и слуга отвел нас в баню. Стояла она отдельно от остальных хозяйственных строений и была достойна русской знати.

Впервые на моем опыте в парной и моечном отделении было светло. Освещались они верхними слюдяными окнами. Для выхода излишнего пара предусмотрели даже окошечко под потолком, которое управлялось снизу. На лежанки были положены сенники из тонкого полотна с ароматными травами, потому дух был пряно-насыщенный.

Очаг с камнями был искусно выложен, с хорошей инженерной задумкой. Только мы разделись, банщик плеснул на камни настоянную на многих травах воду, и помещение наполнилось необычным, пьянящим ароматом.

Мы с Кузьмой легли на сенники, банщик взмахнул березовыми вениками, и начался праздник плоти...

Возвращаясь после бани, я впервые не пожалел, что променял новые времена на угрюмое, кровавое средневековье.

– Батюшка! Тебя боярыня кличет, – произнес у меня над ухом нежный женский голос, и легкая рука коснулась плеча.

Я открыл глаза и увидел рядом с собой горбатую ключницу. Она, склонив голову, внимательно смотрела прямо мне в лицо.

– Доброе утро, – сказал я, – приподнимая голову с мягчайшей пуховой подушки.

Ключница улыбнулась, приветливо кивнула и засеменила прочь из нашей светелки.

Я встал и сладостно потянулся. Кузьма уже не спал.

– Как ты? – поинтересовался я.

– Твоими молитвами, – ответил он, – заживает, как на собаке.

– Это хорошо. Я же говорил, что ты скоро выздоровеешь.

Моя постиранная и отремонтированная одежда лежала аккуратно сложенной на лавке. Я быстро оделся и пошел искать воду умыться. С этим вышла промашка, утренние умывания еще не вошли в моду, и мне составило немало труда объяснить слугам свою утреннюю прихоть. В конце концов, ни от кого не добившись толку, я умылся непосредственно в бане, где было еще тепло, и хранился запас воды.

– Как спал-то, батюшка Алексей Григорьевич? – спросила меня Наталья Георгиевна, когда я вошел в ее покои.

– Спасибо, хорошо.

– Прости, что велела разбудить, но у меня до тебя нужда.

– Слушаю.

– Я хочу послать дворовых за телом Ивана Михайловича и за детьми, да не знаю пути.

Мне идея не понравилась в принципе.

– У тебя что, есть дружина?

– Почто, я, чай, не царица, – ответила Наталья. – Снаряжу холопов с подводами. Они и поедут.

– Если их не перебьют по пути казаки или твои недруги.

Наталья Георгиевна задумалась, потом признала:

– Пожалуй, твоя правда, только мне-то что же делать?

– Подумаю, посмотрю, что за мужики у тебя, может быть, удастся научить их обращаться с оружием. Сделаем дружину, я с ними и съезжу...