Текст книги "Дверь в никуда. Часть 2 (СИ)"
Автор книги: Сергей Яновский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Славке тоже налили прохладного, на диво густого и ароматного пивка. Завязалась неспешная беседа обо всем, и старейшины рассудили, что добытчик, а тем паче хозяин из Славки пока никакой, хоть в мужские годы он и вошел. Потому отдали его в науку почти тезке – бородатому дедку по имени Слав, который посулил навестить уже с утра. А после уже поразмыслить, принимать ли в род.
Вернувшись в "гостиницу", Славка почуял травяной аромат, заменивший прежнюю затхлость. И обнаружил, что по углам кто-то успел расположить пучки свежей полыни, запах которой отгонял докучливых насекомых. На столе исходила паром миска с картохой, рядом с которой примостился кувшин с молоком. А деревянная лавка была заботливо застелена какой-то шкурой – вроде, волчьей. Не иначе, соседи постарались, прикинул кэп. Чем только отдариваться буду?
Отужинав, Славка распростерся на широкой лавке (кажись, жесткое ложе становилось привычным), и облегченно задрых. Наконец-то закончился долгий день в другом времени.
Глава третья. Галера.
...Славка проснулся от какого-то странного ощущения. Открыл слипшиеся глаза и ничегошеньки не понял – в светлеющем небе медленно вращались звезды. Сморгнув, пришел к выводу, что вращаются не звезды, а сама лодка вокруг камня-якоря! Что за чертовщина? Приподняв голову, кэп усек, что чертовщина как раз-таки присутствовала. Вокруг плоскодонки слышался плеск, какие-то тени поднимались к поверхности и снова отдалялись. Лодка вращалась. Славка выглянул через борт, и прямо над ним показались три головушки бедовых девиц, со шлейфом длинных волос, перевязанными нитями красных водорослей.
Девицы пересмеивались, одаривая мужчину влекущими улыбками. Русалки балуют! Раздосадованный ранней побудкой кэп едва не сплюнул в реку. И был за сдержанность вознагражден: медленное безостановочное вращение лодки прекратилось, русалки метнулись в стороны, и пропали из виду. Однако прежде чем скрыться в глубине, изящная девичья ручка взметнулась над бортом Славкиного "крейсера", и оставила на его носу удивительный подарочек – лягушонка с необычной серой шкуркой, на которой светились ярко-золотистые пятнышки.
Лягушонок шевельнулся, явно устраиваясь поудобнее, и уставился на Славку. Кэп ответил не менее любопытным взглядом. "И чего мне с тобой делать, подарок?", – поинтересовался человек. Лягушонок в ответ как-то особенно задорно квакнул. "Ну, коль никуда упрыгнуть не желаешь, нарекаю тебя Полканом, и беру на довольствие", – постановил Славка. Он смахнул с борта жирную серую муху, смял ей крылышки, и осторожно положил угощение прямо перед мордочкой лягушонка.
Свеженареченный Полкан независимо задрал мордочку кверху, показывая, что в подношениях вообще-то не нуждается. И враз сменил гнев на милость: мелькнул липкий язычок, и муха исчезла. Тут же лягушонком заинтересовалась низко летящая цапля, нагло попытавшись зацепить его клювом. Лягушонок грозно напыжился, и чем-то плюнул в птицу, которой неведомая субстанция угодила прямо в ярко-желтый круглый глаз. "Подарочек" явно оказался ядовитым: пернатая охотница горестно возопила, и плюхнулась в воду, как подбитый бомбардировщик. "А ты, брат, непрост, непрост", – удовлетворенно заключил Славка, отлавливая для Полкана очередную жирную муху. И услышал победоносный квак.
Славка, не торопясь, выбрал якорь, и лодочку понесло течением. Новый друг принял это, как должное – спрыгнул вниз, и вольготно расположился меж пайол. Славка сорвал лист кувшинки, и накрыл им лягушонка, чтобы шкурка не подсыхала, но тот даже не пошевелился – томно ему было. Кэп прикидывал, как бы завтрак сварганить, но пришел к выводу, что завтракать лениво, и можно двигаться дальше натощак.
Двигаясь между россыпи мелких островков, плоскодонка попала в настоящую зеленую арку, где над водой свисали длинные плети созревшей ежевики. Такого достархана путник пропустить не мог. Обмотав между уключинами гибкую камышину, дабы текучая вода не унесла, принялся прямо с лодки набирать сладкие ягоды в горсть, и кидать в рот. Не заметил, как живот набил, а руки окрасились темно-фиолетовым.
Однако тут Славка даже поперхнулся, заметив вздымающийся где-то впереди дымок. Последняя ягодка пошла не в то горло, и пришлось срочно запивать из тыквы-долбленки. Полкаша зашевелился, выглянул на шум из-под своего убежища. И спрятался снова, не заметив ничего, заслуживающего внимания. Отпустив ежевичную плеть, и размотав камышовый стопор, Славка помалу двинул плоскодонку в том направлении, откуда несло-крутило легким ветерком дымную струйку.
Так прикинул, что на островке по соседству обосновались рыбаки, и после утренней тони уху в казане "колдуют". Желудок, пропустивший завтрак, и не шибко удовлетворившийся ягодной подкормкой, недвусмысленно намекал, что на обед неплохо б напроситься. Но осторожности ради Славка пошел не напрямик – обогнул островок под камышом, загнал лодочку на песчаную отмель, и хоронясь за кустами, перебежками отправился к чужой ватре.
Выглянув из-за куста, кэп похвалил себя за то, что не стал напрямик ломиться к костру. Казан-то на нем и правда был, исходя вкусным парком, но потчевать упревающей соломахой его тут вряд ли стали бы. Кашевар явно был чужаком – в обтрепанных атласных шароварах, чалме и при сабле, но босиком. У берега приткнулась лодья с проломленным бортом и располовиненой мачтой, из которой торчала свежая щепа. С нее другие смуглолицые чалмоносцы по сходням таскали мешки, рогожки и кули, о чем-то довольно перегыркиваясь между собой. Рыбаками тут и не пахло, зато отчетливо смердело кровью и смертью.
Пятна крови, кстати, виднелись и на боках лодьи. Нехорошие такие пятна, будто кровь плеснула веером, и отнюдь не из разбитого по оплошности носа. Поклажу с лодьи грузили на другое судно, пришвартованное к ней почти борт в борт. Судно выглядело каким-то длинным, неуклюжим, но хищным, с катапультой на носу, и отверстиями вдоль борта, под палубой. Да это же точь-в-точь басурманская галера-каторга, как ее наставник описывал, наконец дошло до ошеломленного кэпа.
...На голову разоспавшегося Мастера обрушился водопад холодной воды. Как встрепанный он подскочил с лавки, спросонья от души обматерив неведомого шутника. "Хорош задницу пролеживать, балбес великовозрастный. Пора уроки учить – меня к тебе в наставники назначили", – у лавки с кувшином наперевес усмехался давешний дедок. Славка впопыхах оделся, и поплелся за дедом вдоль бережка по Белогрудовому.
Дошли до кузни, встретившей звонкими ударами молота. Здоровенный бородатый детина-кузнец в кожаном фартуке с подпалинами степенно поздоровался с дедком, носившим, как оказалось, прикольное имя Птах, и кивнул Славке. "Слышь, Миролюбе, тут у нас, может, новый родич объявился. Так ты ему подбери что-нить по руке попроще, чтобы и на рыбу-зверя, и от чужих отбиться сгодилось", – попросил наставник.
Кузнец задумчиво оглядел Славку, отошел в дальний угол кузни, и начал там перебирать какие-то железки. Вернулся с продолговатой трубкой, увенчанным тремя хитро изогнутыми и сведенными к центру остриями. "Меч тебе вовсе не нужен – вижу, что ты не мечник. Нож свой есть, а вот острога на первое время в самый раз пойдет. Только к ней добавить кой-чего надо, чтоб от нечисти и нежити отбиться", – прогудел Миролюб.
Проделав чеканом какие-то мелкие насечки на зубьях, достал чугунную плошку, измельчил и бросил туда пригоршню мелких кусочков светлого металла. Затем раздул мехом притухшие было угли, и сунул плошку внутрь горна. Пока ее содержимое плавилось, сделал хороший глоток кваса из корчаги на полу, и выплеснул остаток под резной столб со словами: "Тебе, Сварже". Клещами извлек плошку из горна. И принялся осторожно заливать ее содержимое в канавки на зубьях остроги, бурча по ходу в бороду наговор. Сунул изделие в чугунок с водой, окутавшись облаком яростно шипящего пара. Сбил окалину, быстро подправил молотком поменьше одному ему видные огрехи, одним махом насадил на держак, и сунул Славке в руку: "Должен будешь. Владей да проваливай – некогда мне тут с тобой словеса плести".
Вцепившись в острогу, кэп благодарно поклонился умельцу. И тут же был беспардонно вытолкан дедом из кузни. "А поедем мы с тобой, мил человек, за солью нынче, – направил Птах ученичка с новенькой острогой к тяжелому дубовику у крайней кладки. – Я за парусом буду следить, и дорогу указывать, ты харч добывать и еду готовить. С добром, дня за четыре обернемся, – с Миролюбом солью честь по чести рассчитаешься, да и дома запасец нелишним будет".
Дубовик нырнул в хитросплетение проток, ериков и речушек. Дед указывал приметные места и затесы на деревьях, чтобы впредь новичок и один не тыкался по ним, как слепой кутенок. У свалившейся в воду гнилой ивы Птах притормозил правилкой, и указал Славке на тень под бревном: "Пора вечерю добывать". Кэп разглядел изрядных размеров щучину, прикинул, как держится в руках острога, и махом всадил ее в мишень. Бил, казалось бы точно, да и что там было той глубины в полметра. А промазал – ничуть не пострадавшая щучина рванула вперед, и скрылась где-то на глубине. "Ну точно, балбес великовозрастный. Тебя что, не учили поправку на воду брать? Гляди, как надо", – направив дубовик к следующей щучьей засаде, показал дед мастер-класс. Почти бесшумно погрузил острогу в воду. Удар, рывок, и на остриях затрепыхалась пробитая насквозь травянка килограмма эдак в два. "Следующая твоя будет", – посулил наставник.
Однако охота у Славки долго не ладилась. И следующая, и еще несколько рыбин махнули хвостами, и уплыли, не прощаясь. Острога, словно заколдованная, никак не хотела попадать в их тушки, и Славка постоянно мазал, упарившись и злясь то ли на самого себя, то ли на орудие, к которому никак не мог приноровиться. Дед философски молчал, направляя дубовик к очередному клеевому местечку. Лишь когда кэп окончательно разуверился в своих способностях, случился прорыв – зубья остроги попали точнехонько, куда надо. И у него, будто по волшебству, все сразу стало получаться: похоже, глазомер приноровился.
Щук для сохранности обернули сорванной на берегу крапивой. Потом на привале наставник показывал старательному ученику, где отыскать дикий чеснок и ароматные травки в приправу, какой зеленью от комарья натереться. Учил обходить омуты, чтобы омутинника не растревожить, и к нему в гости не попасть. Показывал, по каким протокам легко пройти, а какие водорослями густо заросли – до полной непролазности. В заболоченные озерки не совались:те кишели нечистью, и там с концами можно было пропасть.
Переночевали на плоском песчаном островке, повечеряв под бабкины пироги свежей юшкой из щучины, приправленной пшенкой. А на второй день добрались, причалив в заливчике, на холме у которого высилось натуральное городище, обнесенное земляным валом и бревенчатым частоколом с вышками. Такого Славка здесь еще не видывал.
– А что ты хотел? – авторитетно изрек наставник. – Соль всем нужна, но не все за ней с миром приходят – кому-то и без труда поживиться охота. Тем паче, городище богатое, вот и лезут. С низовий "чернота" наскакивает, из степи грабители-северяне часом пробиваются. Отпор давать надо, вот Первуша селище и огородил – зазвал подмогу, и из своего прибытка честь-честью с трудниками рассчитался.
Вытянув дубовик на берег, Птах повел Славку за собой, в обход городища. Обогнув холм, кэп только крякнул – за огороженной высоткой тянулась цепочка розовых озер, соединенных между собой канавками с дощатыми "шлюзами". Красотища – неописуемая! С краю последнего в цепочке водоема жилистые мужики в кожаных штанах лопатами закидывали такую же розоватую соль в тачки, вывозили на берег по доскам, и скидывали в общую кучу. А в предпоследнем озерце творилось что-то невообразимое.
Густая соляная ропа, из которой жаркое солнце еще не успело выпарить последние остатки влаги, словно вскипало буграми. Бугры на мгновение преображались в цветочные бутоны, человеческие (а может, и нечеловеческие) фигуры, фантастические конструкции (в одном из которых завороженный Славка опознал даже макет жилой многоэтажки). Замирали в воздухе, а после так же мгновенно всасывались обратно в ропу. И все начиналось сначала.
– Ты у нас первый раз, что ли? – к путникам приблизился загоревший дочерна местный – но не в коже, а в обычной для этих мест одежке, и даже с кинжалом на поясе. – Первый раз все на такое чудо и впрямь наглядеться не могут. А это просто анчутки все лето резвятся. То ли соль им наша глянулась, то ли забава у них такая. Хотя людей наших они не трогают, и мы им не мешаем – не дразни лихо, пока оно тихо.
– Если вы за солью, то платите, и можете набирать – вон соль, вон мешки рогожные, – сменил тему, как оказалась, здешний управитель. Птах извлек кисет, висящий на шее, бережно развязал веревочку, и высыпал на ладонь одинаковые кусочки серебра. Десять кусочков перекочевали в руку управителя и невесть куда исчезли – Славка даже глаза вытаращил при виде такого циркового фокуса. Но удивляться было некуда – дед сунул в руку широкую деревянную лопату, сам ухватил другую, и они принялись без особой спешки заполнять десяток мешков малиновой, чуток припахивающей водорослями и морем солью.
Море шумело где-то поодаль, бродяга-ветер доносил отзвуки прибоя и резкие крики чаек. Перетаскав соль в дубовик, они пошли на Белогрудов. И прибыли обратно без приключений – разве что времени на дорогу больше ушло.
Свою долю ценного продукта Славка хозяйственно сгрузил в объемистый ларь, отсыпав ведерко соседям, приглядывавшим за его мазанкой, да столько же – кузнецу за острогу. А на следующий день белогрудовский купец зазвал его на весла. Доверху нагруженная ладья с той же солью уходила в верховья на большой торг, и требовался гребец, не обделенный силушкой богатырской. Который при случае и отбиться от лихого люда бы помог. Славка тоже был совсем не прочь. С платой Черевань обещал не обидеть, а к холодам прибарахлиться всякой всячиной требовалось. Хоть холодные зимы, по уверениям деда Птаха, в низовья приходили редко, но порой могли все же нагрянуть. А рассекать по морозу в растоптанных "кроссах" как-то не климатило.
Глава четвертая. Пиратское гнездо, большой торг и дар богини
Чалмоносцы закончили перетаскивать кладь с ладьи. Саму ладью потащили и увели куда-то в совсем уж густо заросшую камышами протоку. Галеру замаскировали тем же камышом. И принялись основательно обустраиваться на берегу: шалаши и помосты для вещей вырастали просто со сказочной быстротой. Навык у незваных гостей, судя по всему, был крепкий. Смуглые шароварщики бегали туда-сюда, как муравьи, но Славка прикинул, что их рыл сорок наберется. Судя по основательности, с которой они обживались на безлюдном островке, заявившиеся на Днепр пираты явно намеревались провести тут не день и не два – появилась у них эдакая база для дальнейших вылазок.
Стараясь не задеть ни одну сухую веточку, кэп мало-помалу отполз к плоскодонке. И дунул из опасного места так, что весла трещали. Сам он на речных хищников управы не нашел бы, а вместе был шанс дать им хороший укорот.
Когда солнце клонилось к закату, на пересечку плоскодонке из-за камышовой гряды выскочила знакомая ладья – Черевань шел в Первушино городище солью грузиться. При виде знакомого гребцы потабанили веслами, и Черевань перевесился через борт: "Куда летишь, Вятша?". Схватившись за брошенный канат, Славка перебрался на ладью, и в нескольких словах изложил купцу и кормчему всю диспозицию. Купец вник, и распорядился поворачивать к Белогрудову: на опасного двуногого хищника требовалось собрать облаву.
Порожняком ладья под парусом, даже с плоскодонкой на буксире, домчала на обжитой остров не в пример быстрее самой плоскодонки. И ранним утром на Белогрудовом уже собирались бойцы в кожаных латах с железными вставками. На кожанке Миролюба Славка приметил сверкающий кусочек нержавейки с эмблемой "Мерседеса" из прошлой жизни, примостившийся там в качестве брони. Включил логику, и понял, где кузнец добывает металл для своей кузни. Славке тоже вручили простенький круглый шлем с кожаным подобоем, да поюзанный доспех, чья кожа по краям успела малость растрескаться.
Предложенное копье (дрын метра два в длину с острым окованным оголовком) кэп не взял. Отказался – навык отсутствовал напрочь. А без нужного навыка копье что тот чемодан без ручки из прошлой жизни: тяжело таскать, но и выбросить жалко. Зато захватил уже привычную острогу, да упаковал в мешковину автомат, нацепив разгрузку с четырьмя полными магазинами прямо на кожанку. Общинники поглядывали, дивились, но ничего не говорили – воину виднее, с чем на ворога идти.
У них с оружием тоже была полнейшая чересполосица – мечи, топоры, да копья. Мелькало несколько арбалетов, кистени с увесистыми гирьками на цепочках. Один только сельский воевода, а в мирной жизни предводитель рыбацкой артели Яромир мог похвастать панцирем да кольчугой, да булавой поистине богатырской величины. Сам воевода тоже был немаленький, так что в его лапище булава смотрелась вполне органично.
Брать ватагу чалмоносцев воевода предсказуемо решил ранним утром, когда сон самый крепкий. Зарядив "калашмат", и дослав патрон в патронник, Славка попросил Яромира не торопиться кидать народ в бой – прежде дать ему "высказаться". На островке все было, как надо: из шалашей доносился ядреный храп, у затухшего костерка сидя кемарил чумазенький "молодой", ткнувшись лобешником в поставленное стоймя копьецо. Щелкнула тетива арбалета, и беспечный "молодой" опрокинулся в угли, зажимая руками пробитое болтом горло. Завоняло паленой плотью. "Слава!" – грозно заорало островное войско, успевшее оцепить место привала находников. Переполох начался знатный.
Из своих укрывищ выскакивали очумевшие спросонья чужаки, и опрокидывались назад под одиночные выстрелы автомата. С десятка метров Славка почти не мазал, никому не давая шанса. Как вдруг из двух разных шалашей вьюнами "вывинтились" какие-то особо юркие личности с одними только кинжалами в руках. Поднырнув, такое ощущение, прямо под летящие навстречу пули, пираты метнулись к воде. Но на пересечку уже выскочил Яромир, и тройка копьеносцев с ним. Один юркий метнул кинжал – острие попало в стык пластин на кожанке, впившись в грудь общиннику. Тот стал оседать, хрипя. Но это уже была последняя удача хваткого корсара, безнадежно завязшего в свалке с остальными копейщиками, и исколотого со скоростью швейной машинки. Второму вообще не повезло – Яромирова булава "добавила ума". С маху вбила "попрыгунчику" курчавую башку в плечи, разбрызгав во все стороны желтоватые крошки-капли мозгов.
Вся схватка закончилась, едва начавшись. Убитым пиратам, не мудрствуя лукаво, на приготовленной для костра колоде оттяпали топорами бритые бошки, чтобы те случайно не поднялись. И сбросили в воду, благо даже раздевать не пришлось. Трофеи, включая тряпки чалмоносцев и сами чалмы, загрузили на лодью, взяв вторую, поврежденную, на буксир. Чтобы довести на Белогрудов доставшуюся галеру, на весла сели бойцы. Ну да людей хватало – потери-то ограничились одним павшим. Которого тут же на острове возложили на краду. И с дымом душа честного защитника рода взлетела в Ирий, к богам и на новое перерождение.
Перед отходом Яромир подошел к Славке, и приятельски хлопнул по плечу: "Если б не ты, Вятша, малой кровью не отделались бы – много жизней родовичей нынче сохранил. С таким оружием, как у тебя нам, наверное, никто страшен не будет". Славка отомкнул от автомата последний оставшийся магазин, и выщелкал оттуда патроны. В горсть сиротливо выпало всего каких-то три "масленка".
– Гляди, воевода, – протянул их Яромиру огорченный автоматчик. – Три патрона – три жизни могут взять при самом удачном раскладе. Потом мое оружие не страшнее дубины – твоя булава, пожалуй, для неприятеля убойнее будет.
Яромир осторожно взял патроны в руку, подбросил их на мозолистой ладони, и обнадежил: "Патроны, говоришь? Чудно называется, не по-нашенски. Так патронов не будет, а человек останется. С воинской наукой тебе поможем, сколько сами ее знаем, и будешь другим оружием биться. Не зря предки говаривали: если сердце из железа, и деревянный кинжал хорош".
На следующий день после боя Славку приняли в род (на празднике дед Птах его перепил-таки). И за неделю толокой слепили ему собственную хату, да еще пару дней прогревали печь, топившуюся "по белому". Столяры да гончары нанесли самодельной мебелишки да глиняной посуды, а Миролюб смастерил медный казанок, сковородку да чайник. В уплату пошла доля трофеев, из которых кэп оставил себе лишь приглянувшийся кинжал да кривую саблю – надо ж "холодняк" осваивать. А Полкаша справил новоселье в здоровущей бадье под калиновым кустом во дворе.
...Череванева лодья тяжко осела по борта под грузом мешков с солью. Выводя судно на стрежень, гребцы навалились на весла. Вертеть дрыном метров в семь длинной непривычному Славке было нелегко. Ломило спину, на затылок стекали капли едкого пота. Но вышли из протоки, поставили прямой парус. И гребцам стало чуток полегче. Хотя к вечеру Славка уж вконец загибался: на привале у берега руки дрожали так, что казалось, не донесет до рта деревянную ложку с кулешом. "Ничего, обвыкнешься", – подбадривали матерые "ветераны" речных походов. Черевань испытующе поглядывал из-под густых бровей, но пока помалкивал – оценивал новичка. А уже к вечеру следующего дня кэп понял, что и правда втянулся – хребет уже не трещал натужно, и руки не грозили отпасть.
Он заново познавал великую реку, ее изменившиеся берега. Исчезли удавки бетонных дамб, сдавливавшие Днепр мертвой хваткой. Вернулись пороги, да только и они заметно сгладились – глубины хватало, и волоком через них суда тащить было теперь не нужно. По-прежнему сиял у порогов древний остров со святилищем Хорса. Характерники-жрецы в белых одеяниях с солнечным кругом и мечами у пояса, как встарь, благословляли защитников родовых земель. А защитники были нужны: на посиделках у вечернего костра проскакивало что-то смутное и нерадостное о пропавших лодьях, об уведенных в рабство. И накликали же: в двух переходах от Хорсова острова курс торговой лодьи перерезало чудо-юдо.
Кэп просто обалдел, заметив патрульный катер из его времени. Только вот на его рубке высился закрепленный канатами парус, а по надстроенным досками бортам сидели гребцы. Гребли они так, что гнулись здоровенные весла, и на носу уже выстраивались лучники, предводительствуемые чернобородым здоровяком в черной же броне. На лодье спешно натягивали кожанки, разбирали щиты и копья. Славка тихонько извлек из котомки предусмотрительно прихваченную "эргэошку". Рванул кольцо, свел усики и ждал, зажав ее в руке, и предусмотрительно прикрывшись круглым щитом с бронзовым умбоном и железной оковкой по краям.
Когда "модернизированный" катер подошел совсем близко, и тамошняя гоп-компания уже готовилась перескочить к ним на лодью, Славка одним взмахом отправил гранату на борт катера. Железное "яичко" перелетело по крутой дуге, брякнулось о палубу, и грянул взрыв. Страховидного предводителя с гуртом лучников просто снесло в воду. Несостоявшиеся абордажники прямо-таки взвыли – кто от боли, причиненной взрезавшими тела осколками, кто с перепугу перед неведомой угрозой. Лодья наддала, пока железная абракадабра с веслами совсем не скрылась из виду. Кормчий и купец одарили Славку признательными взглядами – погони не было, и вряд ли ее стоило опасаться. Обошлось даже без раненых: только потрудились, вытаскивая стрелы, глубоко воткнувшиеся в борта и мачту. И поминая тех, кто их запустил, прочувствованными матюгами.
Когда же Днепр разлился во всю ширь, а его берега стали крутыми, показался и большой торг. Кэп понял, что узнает места: вот тут был фуникулер, вот тут речные берега люди зажали было гранитными тисками. А тут на холме, казалось, еще вчера, высился бронзовый болван с крестом в честь жадного до власти князя, обманом и кровью сделавшего внуков божьих рабами ожившего мертвеца. Ничего этого больше не было: мощное течение обвалило кручи, и вечный Днепр, истерзанный людьми, наконец вернул себе свободу. Не попирал больше землю долго осквернявший ее бронзовый детина-крестоносец. Теперь о нем напоминала лишь извилистый шрам на взлобье светлого холма – глубокая рытвина, по которой увесистый болван сползал на берег. Зато холм венцом дубков, как встарь, увенчало Перуново капище.
А торг оказался и вправду неимоверно велик. В заливчиках у старого города лебяжьей стаей сгрудились лодьи и галеры, плоты и лодки самой разной величины – от душегубок до баркасов. От них и к ним по дощатым сходням двигались цепочки амбалов, нагруженных мешками и корзинами со всякой всячиной. Немного подальше шумел человечьей разноголосицей, мычанием и блеяньем скота, перезвоном молотков и молотов в кузнях сам торг, раскинувшийся вместо начисто срытой кручи.
Лодью облепили перекупщики, но Черевань тут же послал гонца за каким-то давним "бизнес-партнером", и жучкам ничего не обломилось. Гребцов купец отпустил кому куда надо, строго наказав собраться к рассвету. А Славке, который примкнул к предвкушающей все удовольствие мира гурьбе, украдкой сунул в руку пригоршню серебрушек – гуляй, не хочу. За что "премия", было и так понятно – все ж последнюю гранату на речных гопников потратить пришлось.
Тут кэп сориентировался сразу: пообещав родовичам поопытнее выставить за свой счет пива в ближайшей корчме, зазвал их помочь с закупками. Те чувствовали себя в многолюдье торговых рядах, как рыба в реке. Торговаться любили и умели. Так что вскоре Славка стал гордым обладателям ножа обеденного, искусно кованного, мягких сапожек, мотка портянок, бельишка навроде кальсон, тонких рубах и главное – новехонького волчьего тулупчика, который не всякий мороз насквозь прошибет. Таская за собой все увеличивающийся ворох покупок, Мастер загрустил – куда это все на лодье девать. "Тоже мне, грусть-печаль! – заулыбались многомудрые спутники. – Тряпки в бочку, а бочку на борт".
Тут же в торговых рядах отыскался и средних размеров бочонок, который легко вместил все покупки, был закрыт крышкой и обжат обручем. Получив медяху со сдачи, и шутливый щелбан в придачу, вертевшийся у лавок подросток принял легкий бочонок на плечо, и пообещал домчать сей же час по месту назначения. А Славкина компания, уже давно чувствовавшая в глотках великую сушь, двинулась обмывать удачный шопинг в ближайшую не то корчму, не то харчевню.
Праздник удался, понял Славка, просыпаясь следующим утром на борту лодьи. От пива да зелена вина голова трещала немилосердно, да и шея затекла. И как ей не затечь, если вместо подушки спать на "любимом" весле! Пока лодья грузилась и готовилась к отбытию, Славка захандрил. То ли похмелье тому виной, то ли невеселые воспоминания, но на кэпа накатило. Вновь на сердце легла холодная тяжесть. Все мысли, как раньше, занял образ кареглазки, их короткой любви, и затем безмолвное прощание в кругу берез. Теперь Славке казалось, что была там какая-то недосказанность, и что им еще суждено увидеться на этом свете. И чем больше он об этом думал, тем больше его тянуло туда, где они расстались.
Это острое желание захватило так безраздельно, что под конец обратного пути кэп упросил-таки купчину высадить его на острове Лады, а бочонок с закупленными пожитками доставить домой. Черевань поворчал ради приличия, но лодья все же сделала небольшой крюк – гребцы были не против, да и попутный ветерок судно подгонял.
Обуреваемый смутными надеждами, Славка выпрыгнул на знакомый берег. Уверенно зашагал по заросшему отрезку бывшего шоссе в направлении волшебной поляны одуванчиков, где он оставил свою ненаглядную и единственную. Дорога была прямой, но в конце ее Славка не нашел ни стража-полоза, ни хоровода белоствольных берез, ни сияния богини. Поляна ему не открывалась, сколько ни бродил вокруг совершенно потерявшийся, донельзя расстроенный путник.
Махнув на все рукой, кэп повернул обратно к берегу. И тут, будто из ниоткуда, выплыла ОНА. Смотрящие как-то сквозь глаза тронула яркая прозелень, в каштановых кудрях появились зеленые нити. Губы искривила слабая улыбка – прежде красавица так отсутствующе никогда и никому не улыбалась. Но это была она, Лиза – никаких сомнений. Славка кинулся навстречу, подхватил в объятия, повторяя "Лиза, Лиза...".
Ничего не ответив, обнаженная дочь богини обвила его своими руками, плотно прижавшись упругими персями. Они упали на мягкую траву-мураву, и между ними случилось то, что случается между мужчиной и женщиной. Лиза ничуть не возражала. Вот только увлекшийся любовной игрой мужчина почувствовал, что ни с того ни с сего навалилась слабость. Силы уходили с каждым мгновением. А у Лизы, наоборот, колдовски заблестели очи, и кожа налилась обволакивающе-мягким сиянием.
Тут к Славке пришло осознание простой истины – мавка просто тянет из человека силушку, как ей, мавке, и положено. "Старый друг" у него мигом скукожился, и вся охота до продолжения стремительного соития разом пропала. Дрожащими руками кэп деликатно отстранил нечаянную любовницу. И с трудом поднялся на ноги, которые едва не подломились. Мавка не препятствовала, и не проявила ни сожаления, ни разочарования. Тоже встала, стояла, безвольно опустив руки, и каменно смотрела на него, а ее личико ничего не выражало. "Лиза, ты что, меня совсем не помнишь?", – сам собой вырвался дурацкий вопрос из пересохшей глотки. Ответом было только холодное молчание.
Славка мигнул, и мавки на прежнем месте уже не было – только колыхнулась трава. Зато он испытал странное облегчение. С прошлым все стало ясно. Лишь тоска сменилась светлой грустью о подруге из безвременья. А его жизнь продолжалась, сколько судьба отмерила. И надо было возвращаться в новый дом, на Белогрудов.
Глава пятая. Болотный поход.
На Белогрудовом Славка отдыхал. Просто отдыхал. Узелок соли – корчага браги, и никаких тебе бутылок с акцизными марками. Пригласил деда Птаха на посиделки. Тот принес, что бабка наготовила, да разговор завел с Яромировой рыбацкой артелью на ход сазана податься. Но что-то кэпа в рыбаки не тянуло. Наставник Славкин настрой уловил, и давить не стал – черпал из бадьи, причмокивал да слушал, как ученик на торг скатался. Вместе с градусом настроение малость подняли, а тут и дверь скрипит – волхва на пороге. Вслед за дедом и Славка подхватился, уважительно голову склонив.
Волхв, не чинясь, отхлебнул из хозяйского кухля. "Бражка-то дрянновата, не в обиду сказано", – утер губы.– Заберу я у тебя, дед, ученика. Показал ты, Вятшеслав, себя хорошо и в бою с пришлыми разбойниками, и дорогой на торг. А с другой силой переведаться не желаешь? Чем смогу – помогу, что знаю – расскажу. Большая тебе польза от этого выйдет". "А чего ж отказываться, – ответно пожал плечами кэп. – Дел особых вроде не намечается, и новое узнать не против". Волхв, не мешкая, откланялся, а за ним и дед засобирался. Кэп гостей проводил, наскоро устроил авральную приборку. Проверил, как там боевой лягушонок его отлучку пережил, и дрыхнуть на лавку завалился.
