Текст книги "Дверь в никуда. Часть 2 (СИ)"

Глава первая. Пышка и кикимора.

Узкая, извилистая протока под зеленой аркой камыша еще больше сузилась, чуть не до размеров бутылочного горлышка. Но вот плотный камышовый полог чуток расступился, и легкая лодочка с натугой, однако пробилась в крохотное озерцо, скользнув по плотным зарослям чилима – водяного ореха. А у озерца-то были хозяева. На узкой кладке из неокоренных жердей сидела замурзанная детка, болтая ногами в изумрудной воде, и беззаботно смеялась, когда ее розовые пятки пощипывали вездесущие мальки. Вдруг засохший куст у воды как-то странно изогнулся, и судорожно задергался, вытянувшись в зловещий, заострившийся профиль старой карги. Прямо на глазах Славки ветви-руки удлинились, и одним броском вцепились в кроху, сбросив ее на глубину. Раздавшийся крик укротительницы мальков сразу погас – только пузыри пошли. То ли руки, то ли ветки плотнее сжались вокруг худенького тельца, и всполошное бурление у дна затихало.

Кикимора плавно придвинулась к своей добыче, глубже окунув в воду лапищи с пальцами-корнями. Она уже сладко зачмокала, предвкушая кормежку, и в охотничьем азарте не замечая ничего вокруг. Славка снял руки с весел, оставив деревянные лопасти на уключинах, и тихонько поднял острогу. Расстояние было плевым, и зубцы с серебряной насечкой с чавканьем вонзились прямо в средоточие – полупрозрачный пульсирующий горб на спине оплошавшей нежити. На остриях повис мерзко сокращающийся комок плотной слизи. А кикимора осыпалась древесным прахом, издав напоследок натужное скрипение.

Прямо с борта плоскодонки гребец метнулся в воду, и извлек холодное тельце ребенка. Положил ее на колено головой вниз, осторожно надавил, затем еще. Изо рта малышки хлынула вода, она надрывно закашляла, и вновь обмякла на руках у своего спасителя, потеряв сознание. Удостоверившись, что кроха дышит, Славка подхватил ее на руки, и понес от кладок по тропинке среди ежевичных зарослей, уже кое-где покрытых темно-синими, почти черными спелыми ягодами. Навстречу стремглав вылетела простоволосая фурия в домотканом не то платье, не то рубахе по колено – явно мать.

С вытаращенными глазищами это чудо кинулось ему наперерез, трясущимися руками вырывая девочку. "Что с Младочкой, что?" – механически повторяла одно и то же, ощупывая худенькое тельце. "Мамочка, меня кикимора утащила, а дяденька спас. Не надо меня тормошить – больно", – открыло глаза чадушко. "Я ж тебе сколько говорила – не выходить без меня за обереги, а ты...", – сквозь слезы, но уже облегченно выдала укор всполошившаяся родительница. И только тогда перевела взгляд на невесть откуда взявшегося добра молодца. "Благодарствую за дочку – не иначе, боги тебя нам послали. Пошли в дом – все расскажешь", – услышал Славка. И только тут спохватился: лодка и острога!

Попросив обождать, метнулся обратно, пока деревянное суденышко на середину озерца не уплыло. Однако тревога оказалась напрасной: плоскодонка так и покачивалась у кладки, и на острогу тоже никто не польстился. Сняв с зубьев средоточие кикиморы, добытчик аккуратно укутал его комком влажных водорослей, и уложил в мешок – зельеварам пригодится. Острога тоже отправилась на борт. Вытащив лодку на берег, вновь неспешно двинулся по утоптанной тропке. Она привела на поляну с белой мазанкой под уже понемногу покрывающейся мхом камышовой крышей. На пороге призывно махала рукой хозяюшка, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся вовсе не фурией, а вполне себе симпатичной крепконогой пышечкой. Славка перешагнул порог, и проявил вежество, поклонившись чурам – соломенными куколкам в красном углу.

А пышка уже хлопотала вокруг массивного, из дерева рубленного стола, выставляя кувшины и тарелки с какими-то заедками. Из запечья, как мышка, поблескивала любопытными глазенками Младочка – уже вытертая (едва ли не протертая) досуха, в чистой рубашонке. Гость не без усилия придвинул к тяжелому столу не менее тяжелую лавку, галантно дождался, пока свое законное место на ней займет хозяюшка, а за ней и сам присел.

Пышка тихим речитативом произнесла привычный каждодневный наговор на добро, здравие и лад, затем налила гостю шипучей ежевичной бражки в чашку из необожженной глины. Себе из другого кувшина плеснула парного козьего молочка (сама коза гнедой масти с черной полосой вдоль хребта, как у африканской антилопы, паслась на краю поляны). Кинулась заботливо подкладывать оголодавшему мужику в лучшую тарелку с росписью под глазурью жареных карасей, да разварную картошку, щедро усыпав угощение зеленью. Хлеба, правда, не было. Но уж на стопку горячих лепешек из молотого ореха-чилима подательница еды не поскупилась.

"Что ж мы сами-то едим – может, хозяина дождемся?" – закинул удочку Славка. "Да второй уж год нет нашего хозяина – в плавнях на рыбалке чем-то ногу пропорол, и от огневицы в неделю сгорел", – под мамин рассказ на печи всхлипнула Млада. "Ой, прости, не хотел такое горе теребить", – сразу повинился ее спаситель. "Да время лечит – душа и не болит почти – только дочь одну поднимать тяжко, – грустно вздохнула женщина. – Но вы...ты... сам с чем и откуда в наши края?".

Закинув в рот ароматный шмат тающего во рту жареного карася, Славка положил на край тарелки извлеченные из снеди мелкие косточки. И признался: "Удачно для девочки моя дорога к вам привела. Охотник я на нежить и нечисть. Только не на всякую, а лишь на ту, что людям жить мешает. Людей и без нее осталось мало. Вот тебе – не страшно одной с малышкой, да в плавнях?". "Сама-то я с Олешковского острова, а там народу хватает. Но как-то обвыклась, да и муж помогал. А с другими я прежде ладила – кого зловредного обереги не подпускают близко, а кому и плошку молочка с куском лепешки на пенек довольно будет. Лишь бы угощение с чистым сердцем подавать", – поделилась пышка, разламывая источающего жир карасика и для себя.

Из-под веника в углу выглянула хитрющая физиономия бородатого мужичка-с ноготок. Мужичок-домовенок оглядел гостя, и задорно ему подмигнул: не теряйся, мол, человече.

Застольная беседа скоро стала вполне задушевной, и хозяюшкина ручка как-то все чаще оказывалась в Славкиной руке. Пышка отнюдь не возражала – наоборот, приглашающее подвинулась ближе. Но дальнейшие приятства отложились сами по себе – кувшин, да и тарелки на столе мало-помалу показали дно, а на поляне громко мемекала коза, недвусмысленно намекая о вечерней дойке. Хозяюшка захлопотала, и потупившись, задала вопрос, где дорогой гость ночевать будет. Гость, конечно же, выбрал сенник – в крохотной хатенке с утоптанным ногами земляным полом лишних полатей либо кровати как-то и не наблюдалось.

На сено пышка бросила рядно, и принесла второе – накрыться. Не так, чтобы ночь ожидалась холодная, но алчные комариные полчища уже прибывали, а от мелких кровососущих тварей все человечество оберега не придумало. Под неумолчное гудение насекомых, попискивание мелких пташек, истошное лягушачье кваканье и басистые вопли бугая в близких плавнях Славка через щели в стенах из жердей следил, как гаснет вечерняя заря. И в бархатисто-черном небе зажигаются первые звезды, прокладывая тропку Чумацкого шляха. Не заметил, как и задремал.

Разбудило женское тело, скользнувшее под грубое рядно. Пышка оказалась чрезвычайно приятна на ощупь – груди-дыньки так плотно ложились в руку, что и отпускать не хотелось. Все ее тело было тугим, манящим, по-домашнему пахнущим молоком. Увлекшийся Славка прижал милую хозяюшку, и та задушено пискнула. Ее ручки не менее увлеченно блуждали по мужскому телу. Женщина спустилась ниже, чтобы лучше испробовать это тело на вкус. Вскоре скомканное, мешающее рядно полетело в сторону. Славка перевернул пышку на спину, и рывком вошел в нее, мимолетно ощущая, как в него самого входят ...жала радостно накинувшегося комарья. Любовница под ним застонала и забилась в сладких судорогах – совсем молодой еще вдовушке этого так до обидного не хватало.

Они долго не могли угомониться, но все-таки нехотя отпрянули друг от друга – надо было перевести дух. Тут Славка поймал себя на мысли, что даже не узнал имени чаровницы, удобно устроившийся на его плече. "Как зовут тебя, красавица?" – шепнул ей Славка на ухо. "Ивица...Ивица...", – сквозь дрему пробормотала пышка, плотнее прижимаясь к мужчине, и окутывая его пушистым облаком волос, терпковато-сладко пахнущих любистком. Сон придвинулся и к Славке, принял его в свои зыбкие объятья.

...По водопаду волос закапала горячая кровь, прожигая ладони. Впившись взглядом в мертвенно-бледное лицо Лизы, безвольно и покорно распростершейся на его руках, кэп шагнул в жемчужно-серое облако. Услышал хлопок закрывшейся на ним Двери, и дробные удары пуль, вонзающихся в деревянное полотно. "Ну вот, такую красоту испоганили", – мимолетно подумал Славка, решительно делая еще шаг – вперед, в безвременье и неизвестность. Ступил – и провалился, забарахтавшись на мелководье!

Снова прижав к себе любимую, поднялся на ноги, и пошел к берегу, оскальзываясь на круглой гальке. Он был вне себя от удивления: куда-то враз подевались строения и парк. Вокруг царили округлые холмы. На холмах зеленели кряжистые дубы, у их подножия привольно раскинулись акациевые рощицы и высились серебристые стрелы тополей. А вокруг, куда ни глянь, плескалась река, окружающая мириады зеленых островов и островков в туманной дымке.

Но оглядываться было некогда: Мастер прямо физически чувствовал, как истекает по каплям жизнь дорогого ему человека. Куда идти? Что делать? Он не знал. Но знал, что сам помочь любимой уже больше не в силах – нужен врач, операция, лекарства. А у него только жалкие запасы из запасного перевязочного пакета, ножа, гранаты и двух трофейных калашей. Он бы все это с радостью отдал, лишь бы Лизу спасти, да только кому? Что-то жаждущих поскорей вооружиться вокруг не наблюдалось.

Он побрел вперед, не особо выбирая направление. И вдруг среди зеленеющих кущ увидел красотку, сосредоточенно прилаживающую на голову венок из луговых цветов. Кроме венка, на девушке никакой одежды не было, зато (а может, именно потому) она оказалась просто изумительно хороша. Подойдя вплотную, кэп обнаружил, что у прелестницы с точеной фигуркой зеленоватый оттенок кожи, а глаза просто затопила травяная зелень. "Помоги...", – кивком головы указывая на окровавленное тело девушки, попросил Славка. Однако зеленушка хвататься за него не спешила – повернулась, и поманила за собой.

Кэп ахнул: со спины кожа странной незнакомки была совершенно прозрачной. Четко виднелись ребра, хребет, переплетения сизых кишок. Если бы руки не были заняты, путешественник во времени непременно хлопнул бы себя по лбу: черт, да это же настоящая мавка, как ее в народе описывают! А мавка все звала-манила, неспешно поднимаясь по холму.

Чувствуя новый прилив сил, Славка двинулся за своей провожатой. Выбрались на прямой, как стрела, отрезок шляха. В который уж раз безмерно удивленный, кэп вдруг понял, что идут они по преобразившейся части центрального проспекта, который вроде как еще вчера перекрывал блокпост. Где тот блокпост, и куда подевались мэрия, все дома вместе с малейшими признаками цивилизации? Но шлях привел к кольцу белоствольных берез, увенчанных ярко-желтыми сережками. Другое чудо: деревья вовсю цвели, хотя весна вроде уж давно миновала.

Прямо поперек шляха вальяжно распростерся исполинский полоз – метров пять, не меньше, настороженно оглядывая приближающихся холодным взглядом желтых глаз. Мавка отбила змеюке поясной поклон, и недовольно шипя, тот отполз в сторону – ну будто шлагбаум тебе открыли. Уже уставший удивляться (да просто уставший за эти бесконечный день и ночь) Славка вслед за проводницей ступил внутрь березового хоровода.

В центре крохотной полянки, на сплошном ковре из одуванчиков, стояла...стояло? существо в ореоле из солнечных лучей. Вроде бы женщина, но сияющий ореол не давал толком разглядеть ни лица, ни фигуры. Бережно уложив Лизу на мягкий цветочный ковер, Славка застыл в ожидании. "Смертные...", – мягкое сияние приблизилось, и порядком измотавшийся кэп ощутил, как смывается накипь усталости, ослабевают когти неотвязно вцепившейся в душу боли, и возвращается надежда. На своих обветренных губах Славка почувствовал прикосновение губ богини, словно пламенный ожог.

Дивная обитательница поляны повела рукой над телом девушки, и резко отдернула ее. "Я – Лада. Храню любовь. Между вами я ее теперь вижу. Но любовь исцеляет не все. Ты можешь оставить ее здесь, и она ступит в новый круг бытия – станет служить мне", – для наглядности богиня показала на мавку, под шелестенье листвы нежно ласкающую своей ладошкой ствол белоснежной сестрицы-березки.

Расставшись с коротким проблеском надежды, Славка обреченно поник головой. Выходит, все было зря – и сумасшедшее бегство через стреляющий и взрывающийся город, и штурм собственного дома, кровь и смерти. Едва сдерживая слезы, кэп нагнулся к своей кареглазке – поцеловать. Девичьи губы отозвались смертным холодом: Лиза тихо отошла, никого не потревожив. Сердце защемило, но Славка нашел в себе силы подняться, и скорбно склонить голову.

Лада снова повела рукой. Повинуясь ее мановению, безжизненное тело само по себе всплыло над развеянным ветром ковров из одуванчиков. Одуванчики мгновенно отцвели, и из их снежно-белого пуха соткалось продолговатое облако. Облако, как погребальная ладья, медленно повлекло смертную плоть к самой массивной березе. Тело будто слилось с ней, и в самом деле исчезло – мать-береза приняла будущую подругу в свои объятия. Затем погасло и сияние в центре приветливой полянки. Богиня исчезла, и вокруг явственно потемнело.

– Если захочешь, ты снова ее увидишь. Скоро, – Славку кто-то подергал за рукав. Рядом, неведомо откуда взявшийся, стоял вполне себе реальный низенький бородатый дедок в самых настоящих лаптях, штанах из какой-то грубой небеленой ткани, и усеянной пятнами косоворотке с черно-красным узором по рукаву. "Пойдем со мной, мил человек – по душам поговорим, обсудим, как быть дальше", – сочувствующе покивал бородач. "А...вы кто?", – спохватился кэп. "Ты мне не выкай – у нас так не принято. А я, считай, бортник здешний – Журило. А так Журом кличут", – буркнул дедок. Поделиться ношей он не предложил, и автоматы обозрел, как что-то непонятное. Но явно опасное, сродни ядовитой гадине, в любой момент способной застать врасплох и тяпнуть за ногу.

Петляя меж бронзоволистыми дубами-великанами, дедок с попутчиком наконец добрели до соломенного куреня. Перед ним стояли массивные пеньки в виде стола да стульев, а чуть вдалеке вторым кругом располагались пеньки повыше, с летками для пчел – борти. Вокруг царили ароматы цветов и душистого меда, а тишину нарушало только пение птиц да деловитое гудение пчел, отягощенных обильным взятком. Жур нырнул в курень, и вернулся с хорошим шматком сала да паляницей, бережно завернутой в белый рушник. За паляницей появились ярко-красные яблоки да бочоночек с чем-то плещущимся внутри. Не говоря ни слова, пасечник окунул в бочонок здоровый деревянный кухоль, и брякнул его на "столовый" пень. "Медовуха это – пробовал, небось? Не обессудь – кухоль у меня один, так что сперва ты пей, а после и себе налью", – поторопил шебутной дедок.

Скинув свой груз, Славка осторожно попробовал, и опасливо прислушался к ощущениям. Было так, словно отхлебнул сладкого молока с привкусом степных трав, напоенных летним солнцем. Однако же в голове зашумело, намекая на то, что градус в незнакомом напитке все-таки имелся. Славка выдул кухоль до конца, смывая застрявший в горле ком,и захрустел брызжущим соком яблоком – на сало как-то не потянуло. "Где я, дед, в каком времени?", – не утерпел кэп. Его сотрапезник, как раз доканчивавший кухоль, аж поперхнулся медовухой, и поморщился. Но справился – опростал емкость до конца, потянулся за хлебушком.

"А ты не торопись. Еще дед моего деда сказывал, что все беды начались с того, что люди начали время считать, да жалеть его. Сперва рабами времени стали, потом подмяла их вера в воскресшего мертвеца, а доконала жадность да глупость. Жили, сказывают, в каменных клетушках, жрали всякую дрянь, зато на быстрых колесницах раскатывали, да друг над другом изгалялись по-всякому. Веру предков предали, род продали – чем хорошим такое могло закончиться? – философски рассудил пасечник. – Что там у них приключилось, сейчас уж никто не расскажет. Но говорят, земля затряслась повсюду, и снесло все, что они нагородили. Где была твердь нерушимая на много конских переходов, стали острова. Из людей выжили немногие. Потом вернулся лес, да степь, из своих укрывищ нечисть выбралась – какая полезная, а какая не шибко. Вернулись наши боги: мы их привечаем, они нам помогают – все, как в хорошем роду. И ты это примешь, если внутри суть не гнилая. Ведь живем правильно".

– Я, дед, как раз оттуда, где каменные клетушки да быстрые колесницы остались. И ты в чем-то прав – все тогда шло к большой беде, – откликнулся Славка, принимая из рук Жура второй наполненный доверху кухоль. Он даже дна еще не показал, а вконец измучившийся кэп уже уплыл в неведомые дали. Только и услышал, как через вату, укоризненное дедово бормотание: "Что ж ты тяжелый такой, чтоб тебя до куреня тащить...".

Глава вторая. Крестовый остров.

...Проснулся в холодном поту. Рядом остывала уютная ямка, продавленная женским телом. Пышка уже хлопотала по хозяйству, бегая туда-сюда во дворе – видать, набирала дрова печурку растепливать. Утренняя зарница осветила небо розовым и золотым, стихало стрекотанье цикад. Славка еще полежал немного, слушая, как сердитый овинник гоняет норовящих забраться в только высушенное сено мышей. Однако залеживаться не приходилось – дорога ждала, а ворочать веслами в солнцепек то еще удовольствие.

Нашарив рубаху и штаны, кэп облачился, и сунул ноги в разбитые кроссовки, доживающие последние месяцы. На поляне милой хозяюшки не увидел, и осторожно отворил дверь в хату. Женщина возилась у печки, а ее ненаглядная Младочка дрыхла беспробудно. "Ивица", – тихонько позвал с порога. Пышка оглянулась, и все мигом поняла. Поднялась, уронив полешко, подошла ближе и крепко поцеловала. "Не хочу прощаться. Счастья тебе, и...помни – тебе здесь всегда будут рады". И пальчиками оттолкнула с крыльца, в последний миг впихнув в руки узелок с пресными лепешками из чилимовой муки.

Столкнув с берега лодку, кэп проверил, на месте ли острога. Заменил свежими уже подсохшие водоросли, обмотанные вокруг средоточия истребленной кикиморы, и оттолкнулся "правилкой" от берега. Возвращаться в большую реку тем же путем необходимости не было – многочисленные протоки да ерики вели из озера, в озеро до самого Черного моря. Но так далеко ему не требовалось, зато требовалось проверить "наводку" на Крестовый островок. Вскоре показался и главный ориентир – остов церквушки с проржавевшим насквозь крестом, чудом удерживающимся на "маковке" строения.

Петляя по извилистым протокам, "водитель" плоскодонки к полудню добрался до места. И прямо-таки жаждал передохнуть в теньке. Однако островок задал каверзную задачку: причаливать оказалось совершенно некуда.

У берега плотно стояла стена рогоза, молодого и сухого камыша вперемешку, еще и перевитая для прочности ежевичными лианами. С трудом найдя пологое местечко, Славка через эту стену буквально проломился, ожесточенно орудуя то веслом, то ножом, и наконец-то "выпал" под густую тень старушки-вербы. С натугой переведя дух, путник растянулся на мягкой траве, предварительно обозрев ее на предмет змеек, паучков и прочей нежелательной живности, расплодившейся на островках повсеместно в неимоверных количествах. Удачно мимо вербы бежал суетливый ручеек с чистейшей водой – кэп быстро отфильтровал через ткань достаточно, чтобы и самому напиться, и фляжку на пару литров из выдолбленной тыквы наполнить.

Жара еще не спала, так что ходить никуда не хотелось. Но Славка победоносно лень отринул. И двинулся осматривать остатки храма, прихватив на всякий случай не раз выручавшую острогу. Намеревался переворошить обломки на полу: было сказано верное слово, что в руинах церквушки есть серебро и на окладах, и в утвари. Пройдя за ограду, от которой остался только заплывший землей овал – будто старушечий рот с несколькими известняковыми камнями-"зубами".

Да только добрался до притвора, как вокруг послышались подозрительные шорохи, сухой стук и потрескивание, словно вокруг возились муравьи величиной с хорошего пса. Оглянувшись, Славка остолбенел: из-под растрескавшихся надгробий, из холмиков земли поспешно лезли и выкапывались скелеты, которым, по всей видимости, воздалось по их гундяевской вере. Чуя живую плоть и кровь, скелеты всей оравой ползком устремлялись к прибывшей "закуске". Правда, кэп присутствия духа не терял, и закуской становиться не собирался. Шагнул на пробу внутрь храма – когда-то слышал, что нечисти и нежити внутрь хода нет, и фильмов на эту тему кучу пересмотрел. Однако преследователи даже не думали останавливаться на пороге, так что стоило применить более убедительные методы.

На пробу ткнул особо настырного ползуна острогой, с маху отбив у него сустав правой руки. Скелет задержался ненадолго: приставил кость обратно, встал на ноги (!), и со скверной целеустремленностью поплелся к живому. Славка перевернул острогу обратным концом, и от всей своей моряцкой души угостил костяк дубовым черенком, да по черепушке. Во второй раз расчет оказался верным: череп разлетелся на куски, и скелет по косточке осыпался в пыль. Заодно лишившись и противоестественных гастрономических пристрастий.

Удрученно вздохнув (работы-то! работы привалило!) Мастер пошел вокруг церквушки, щедро раздавая богатырские удары по сухим выбеленным черепушкам. У кое-кого из "новых знакомцев" видок, конечно, был еще тот. Отошедшие в мир иной записные модницы при жизни до того щедро "штукатурили" себя разнообразной косметикой да кремами, что, кожа на мертвых лицах и впрямь стала почти нетленной. В сочетании с зияющими дырами на месте глаз и отвисающими челюстями это зрелище восторга не вызывало. Всякий раз Славку передергивало, когда приходилось вторично упокаивать такую вот "супермодель".

Вдохновляло, однако, что справляться с почившими покорительницами мужских сердец, равно как и их возможными воздыхателями удавалась без труда. Опасность они представляли бы, если бы только вцепились неожиданно, или навалились кучей. Но минувшие века, а может, тысячелетия, скелетам ни прыти, ни умишка не добавили. Зато Славка понял, почему на Крестовый остров добытчики не наведались раньше – видать, знали, кто тут хозяйничает, и рисковать не хотели.

За час Славка успокоил (то бишь упокоил) всех, кто опрометчиво высунулся за халявной кормежкой. На жаре упарился так, что пришлось идти к лодке, и выхлебать с половину воды из тыквы, а затем пополнять запас. Да еще отмывать изгвазданную острогу – ее держак оказался порядком измочален о злосчастные черепушки. Потом настойчивый кэп предпринял вторую попытку разгрести руины. Дело, как выяснилось, того и впрямь стоило: подобрал несколько фигурных пластин с чеканкой, когда-то окантовывавших полностью съеденные шашелем образа. В куче обломков известняка и трухи непонятного происхождения удачно отыскался мятый потир – тоже серебряный. Больше ничего полезного на глаза не попалось. Но находки и так оправдывали и потраченное на них время, и возню с опостылевшими мертвяками.

Пристроив брякающее серебришко в лодке, Славка еще успел дотемна сварганить на костерке кулеш с чуть желтоватым ароматным салом, и запарить "бодрячок" – отвар из травяного сбора. Но уже темнело, а ночевать на мертвячьем острове кэп желанием не горел. Ну да дело привычное: обвязал веревкой подходящий камень, отошел с ним на лодке подальше, чтоб ветерок комаров разгонял, да использовал "грузик" вместо якоря. Постелил на дно камыш, и дал себя убаюкать легкой зыби.

....Ялик с кое-как закрепленным на палке куском ткани вместо паруса ходко резал волну. Сидевший за рулевого дед Журило подправлял курс веслом, Славка на правах пассажира разглядывал окружающие красоты. А поглядеть было на что: плавни прямо-таки кишели жизнью – куда там былой скудости! Чуть ли не из-под самих весел шарахались такие "рыбешки", что спиннингом навряд ли вытащишь. На плесе стоял неумолчный птичий гомон: ныряли хохлатые чомги, черно-сизые бакланы учили потомство загонять косяк малька. У берега торжественно вышагивали на своих длинных лапах цапли, суетливо процеживали воду клювами бесчисленные кулички, кормились птицы богини – белоснежные лебеди да безбоязненно выходили на водопой к полям кувшинок олени и лоси. И на все это великолепие нежным флером ложились тонкие краски розовой зари.

– Что, нравится наше приволье? Оно так: Днепр-батюшка во все времена наши рода поил-кормил, возил да защищал. Вот дойдем до Белогрудова острова, и там обживаться начнешь. Парень ты непростой – что по имени, что по оружию. Да и богиня тебя признала – стало быть, тьмы и зла в тебе нет, откуда бы тебя не занесло. Найдешь еще в жизни свою дорогу, и пару себе найдешь: в большом селище такие бабенки попадаются – ух! – не отрываясь от весла, развел свою болтологию дед Жур. – А наскучат стариковские речи, вон под сидушкой снасть лежит – бери да рыбачь всласть. Может, чего на уху натаскаешь.

Славка поглядел под банку. Там и вправду лежало мотовильце с леской из конского хвоста, и кованым крючком, к которому был привязан пучок ярких перышек. Да что на такую ерунду клюнет? Все еще сомневаясь в добычливости дедова не шибко завлекательного "спиннинга", кэп аккуратно размотал снасть, и забросил ее на глубину. Рывок последовал почти сразу, но на том конце лески трепыхалось что-то не слишком увесистое. Славка потянул, и стал почти свободно, без напряга, вытаскивать добычу с первой поклевки. Выхватив из воды окушка грамм так на двести, удачливый рыболов торжествующе бросил его на дно лодки – есть почин!

– Ты что ж маленьких забижаешь, негодник? – вклинился в идиллию ехидный дедов голосок. – Слышь, ты возьми того малька, и отпусти его, пока без воды не помер. А сам забрось поглубже, и жди, чего водяной нам на прокорм пожалует.

Славка решил не спорить: окушка выпустил, лесу размотал чуть ли не до конца, только на кулаке "хвостик" и остался. Поначалу ничего не происходило – крючок покорно волочился за яликом, соскальзывая, по ощущениям, с пучков водорослей. Затем пришло ощущение, что на кулаке повисла какая-то тяжесть, исподволь пригибающая руку к воде. Насторожившийся кэп начал выводить леску, чувствуя ее упругое сопротивление. Миг появления на поверхности рыба оттягивала изо всех сил, леса все ощутимее резала руку. Но человек превозмог: у ялика всплыл изрядный судачина – метровый, не меньше, и заплясал на дне лодки. За ним последовал еще один, затем на крюк "повесился" вроде обыкновенный бычок, только длинной по локоть мужской руки. А вот второго бычка Славка так и не выудил: около борта возникла раззявленная щучья пасть, и ухватилась за рыбешку на крючке. Леску как ножом срезало, и уже вошедшего в азарт Мастера от разочарования даже на крепкое словцо прорвало.

– М-да...– хмыкнул наблюдавший за рыбацкой вакханалией Журило. – Крючок-то у кузнеца придется новый просить.

– В селе и кузня есть? – полюбопытствовал Славка.

– Там много чего есть – все сам увидишь, – махнул рукой дед. – Да вон уже и подходим!

Из Днепра вышли в Конку, и показался на стрежне остров Белогрудов. Понятно было с первого взгляда, что люди заселили его основательно. На пологом берегу виднелось множество кладок. У каждой из них к кольям были привязаны по одной, а то и по два "плавсредства" – попадались и утлые каючки, и такие же ялики, как дедов, и баркасы посолиднее. А у самого большого причала покачивалась настоящая, как на картинках исторических книжек, смоленая лодия.

– То наш купчина, Черевань, с верху пришел. Соль и таранку отвез – зерна привез. Он так до самого ледостава ходит, – кивнул на ладью Журило, между разговором цепляя ялик веревкой к кладке. Подал рыбу подбежавшему мальцу, а Славка прихватил свою поклажу. И вместе они пошагали в направлении беленых хаток, в изобилии разбросанных между садами-огородами. Но ни в одну хатку дед не свернул, а двинулся дальше – вдоль узенькой протоки, где сгущался верболоз. Славка бросил взгляд на протоку, и был поражен – водоем, навскидку, глубиной по колено, словно не имел дна!

Однако в гуще верболоза показалась самая настоящая избушка на опорах – курьих ножках. Рядом высился грубо отесанный столб, верхушка которого "проросла" четырьмя безмятежными ликами неведомого божества. В отличие от светлой Лады, никакого внимания на Славку божество не обратило. Зато очень даже обратил протиснувшийся из явно узковатых для него дверей курногой избенки здоровенный мужичина.

Журило уважительно отвесил ему поясной поклон. Мужичина в балахоне, подпоясанным узорчатым тканевым пояском, ответил кивком, и сразу повернулся к пришельцу из безвременья. Заложив пальцы за пояс, с ходу поймал его глаза своими. И так замер. Славку будто в омуте закрутило, закололо в висках, накрыл внезапный приступ дурноты. Хозяин избушки отвел взгляд, и махнул рукой, словно сгребая и небрежно отбрасывая в сторону комок паутины. Кэпа отпустило мгновенно, а головной боли словно и не бывало.

– Пришел ты, путник, к нам в свой час. Вижу у тебя за спиной смуту да кровь, отмеченный богиней. Но что прошло, то миновало, а грядущее у нас будет общим. Отныне это твое место и твое время, да и нам защитник не помешает,– задумчиво прогудел себе под нос волхв – кто ж еще, конечно, волхв. – Обживайся, человече добрый, потом еще побалакаем.

Журило привел Славку в мазанку на отшибе, ничем не отличающуюся от своих товарок. Хатку явно вовремя подмазывали и подбеливали, но внутри было сыровато – видать, печку давно не протапливали, да и углы затянуло пыльной паутиной. Попрощавшись со своим проводником, кэп смахнул серую пыль с лавки, сбросил туда вещички. Набрал бадейку воды из реки, наломал пышных веток, и принялся за уборку "гостиницы". Через щели тына хитро посверкивали две пары любопытных детских глазенок – соседи объявились.

От калитки за тыном махнул рукой еще один вихрастый пацаненок: "Ты что ль, Вятшеслав будешь?". "Не Вятшеслав, а Вячеслав", – поправил кэп. "То все едино, – парировал визитер. – Пошли скорее – старшИе тебя кличут". Ступая по мягкой траве, Славка с попутчиком вышли на полянку под вишнями. Подросток сразу умчался. В тени кружком уютно расположились кряжистые дедки-боровички, неторопливо прихлебывавшее из кружек горьковатое пиво. Ни дать, ни взять, пенсионеры у подъезда – только домино не хватает. Однако у тех дворовых, вечно поддатых пенсионеров не было такого испытующего прищура, такой властности и внутренней силы, которую пришелец почуял сразу.