Текст книги "Приключения Семена Поташова, молодого помора из Нюхотской волостки"

Автор книги: Сергей Писарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Елисей едва дыша прижался к стене.

В таком состоянии его увидел Семен. Оба они простояли некоторое время друг против друга: Елисей – не смея от страха пошевелиться, а Семен – пораженный неожиданной встречей.

Наконец Семен тихо спросил:

– Что ты тут делаешь?

Елисей ничего не ответил.

– Что ты тут делаешь? – настойчиво повторил Семен.

Елисей прошептал:

– Ты меня простил, Семен?

Невольно молодой помор двинулся к нему. Тогда Елисей вскинул руки и бросился Семену на шею. Он прижался к его груди и заплакал. Так они стояли в подземелье; худенькое тело Елисея вздрагивало от негромких рыданий.

Первым овладел собой Семен.

– Пойдем, Елисей, – сказал он, – нельзя, чтобы нас тут застали.

Они быстро выбрались в старую оружейную палату.

«Что теперь делать?» – спрашивал себя Семен.

И обратился к Елисею:

– Зачем ты выследил меня?

Елисей объяснил, что хотел попросить у своего друга прощения. Семен выслушал его и проговорил очень серьезно:

– Ты можешь, Елисей, думать что хочешь, но помни: никто не должен знать, что я спускаюсь в подземелье. Понимаешь? Никто. Потом я тебе обо всем расскажу, но сейчас я не могу, это не моя тайна... Можешь ты мне обещать это?

Елисей поклялся своим спасением на «страшном суде»; для него это было самой сильной клятвой. Семен понял, что Елисей теперь его не выдаст. Значит, Василию Босому удастся совершить побег. Не знал только молодой помор того, что в это время келарь пытал боярина Матвея Ягубовского.

Боярин не зря объявил государево «слово и дело». На его слова о том, что келейник настоятеля посещает узника, стражники отвечали насмешками. Но посещения келейника продолжались. Это значило, считал боярин, что стражники с келейником заодно. Из отдельных слов, которые удалось услышать, боярин догадался о подготовляемом побеге. Что это за побег и кто еще в нем участвует, боярин не знал. Он только понимал, что обо всем рассказать следует только царю, – в монастыре все были друг с другом заодно. Царь во всем этом разберется и его, боярина Матвея, за донос помилует. В монастыре он больше никому ничего не скажет, пусть его отправят прямо к царю. Для этого он объявил государево «слово и дело».

Келарь похвалялся, что умеет пытать лучше, чем архимандрит. Архимандрит церемонился, а он, келарь, прямо в хомут или на лежанку, а то сразу начнет с виски. Ничего, что пытаемого приходится для приведения в чувство окатывать холодной водой. И келарь очень быстро узнал от слабосильного боярина все, что тот собирался от него скрыть.

7

Семен передал Василию Босому нож, которым узник должен был вырезать замок, объяснил, какой камень вынуть в стене, чтобы проникнуть в подземелье, и как затем выбраться из старой оружейной палаты. Для побега оставалось только дождаться, чтобы хоть часть богомольцев отправилась в обратный путь, – об этом Семен подаст через окошко условленный сигнал.

Если все произойдет, как задумал молодой помор, никто не догадается, каким путем совершил побег Василий Босый и, главное, кто ему в этом помогал; последнее было важно для Семена. Семен понимал, что обо всем ему в конце концов придется рассказать настоятелю, но это будет уже во время исповеди, тайну которой настоятель не сможет никому раскрыть[31]31
  Семен, как и все люди того времени, считал, что «тайна исповеди» не может быть нарушена; в действительности же так не было.


[Закрыть].

Побывав последний раз у Василия Босого, Семен, как всегда, забрал в старой оружейной палате охапку рукописей и вышел на монастырский двор. Если бы он, находясь в подземелье, обратил внимание на камору, где сидел боярин, то увидел бы, что в ней никого не было; это, может быть, зародило бы в нем опасения.

Но он ничего не заметил и спокойно направился в свою келью. Тут его нагнал монах-лекарь. Глядя испуганно на Семена, он проговорил:

– Отец келарь велит отроку прийти к нему...

Руки монаха-лекаря сильно тряслись.

У Семена перехватило дыхание. Но ему удалось сделать вид, что ничего страшного не произошло: спокойно он ответил, что отнесет только свитки и тотчас явится к отцу келарю.

Еще более испуганно монах-лекарь продолжал:

– Отец келарь требует, чтобы отрок явился без промедления...

Семен в это время думал, что ему теперь делать: может быть, немедленно бежать, – но куда? И как быть с Василием Босым? А может быть, келарь ничего не знает и зовет совсем по другому делу?

Отдав свитки монаху-лекарю, Семен отправился к келарю. Здесь его поджидали двое монахов. Сомнений у Семена больше не оставалось: сейчас его схватят, закуют в кандалы и бросят в подземелье, а затем станут пытать. Он к этому готов – ни словом не обмолвится о Василии Босом, – может быть, узнику все же удастся бежать.

Спокойно перебирая четки, келарь велел Семену подойти к столу. Там была приготовлена бумага, лежало перо, стояла чернильница.

– Пиши! – коротко сказал келарь и велел монахам отойти к дверям.

Келарь начал диктовать. Когда он произнес: «Объявил мятежный боярин государево „слово и дело“, Семен вскочил. Келарь нажал своими жилистыми пальцами на его плечо, заставив снова сесть.

Дописав, Семен посыпал бумагу песком, свернул, перевязал и прикрепил к шнурку кусочек воска. Келарь оттиснул на воске свою печать, затем хлопнул в ладоши, и вошли еще двое монахов: один принес теплую одежду, другой – мешок, в котором, как скоро выяснил Семен, были съестные припасы.

Ему помогли обрядиться, дали в руки мешок и повели на пристань. Там было пришвартовано небольшое судно с крестом на мачте.

На палубе келарь сказал Семену:

– Только нам с тобой ведомо, что стоит в свитке. Если обмолвишься, царь не помилует. И что бы боярин ни говорил, никому ни слова.

Свиток он велел передать царю, к нему же отвезти и боярина. Когда Семен спрятал свиток под платье, келарь сказал: «Отправляйтесь с богом». На судне, кроме молодого помора, было четверо монахов из тех, что прислуживали у келаря.

Семен следил, как удаляются монастырские стены. Он вглядывался в подножие Корожной башни. «Сможет ли теперь без меня бежать Василий Босый или напрасно прождет сигнала», – думал он.

Очертания стен, башен и церквей стали расплываться – Семен не сразу понял, что глаза его наполнились слезами. Он вспомнил, как, подплывая прошлой осенью к монастырю, стремился поклониться мощам «преподобных святителей»; сейчас такого желания у него уже не появилось бы.

Когда Соловецкие острова скрылись за горизонтом, Семен спустился вниз. На койке лежал закованный в кандалы боярин Матвей Ягубовский. Снова, как под Корожной башней, они оказались лицом к лицу. Но сейчас боярин уже не узнал келейника настоятеля, он был еле живой, – отец келарь перестарался.

8

С часу на час Василий Босый ждал условленного сигнала. Но проходили дни, сигнала не было, не являлся больше и Семен.

Вдруг ранним утром разнесся грохот орудийной пальбы. По какому поводу палили из пушек, Василий Босый не знал, а выглянуть из своего окошка не мог.

Орудийная пальба всполошила весь монастырь. Сперва подумали, не враг ли напал. Келарь поднялся на одну из башен с подзорной трубой. К Заяцким островам, увидел он, подошли тринадцать кораблей, с солдатами на палубе. На мачтах развевались никому не ведомые белые флаги с синими полосами. Корабли становились на якорь, продолжая палить из пушек, но никаких приготовлений к нападению на монастырь келарь не обнаружил.

Вскоре небольшое судно вошло в губу Благополучную. Это было то самое судно, которое келарь отправил с боярином в Архангельск. Келарь поспешил на пристань.

Едва перебросили сходни, на берег сошел архимандрит. Благословив прибежавших встречать его монахов, архимандрит торжественно объявил:

– Смиренную обитель нашу осчастливил своим посещением государь Петр Алексеевич. Государь прибудет на малом судне к вечернему богослужению.

Келарь окинул глазом приплывшее судно: кормщиком на нем остался Семен, а монахов, которых он отправил с боярином, уже не было, – их заменили людьми настоятеля.

Часа за полтора до захода солнца в монастырь прибыл царь, сопровождаемый только самыми близкими людьми. Царя встретили колокольным звоном и пальбой из всех монастырских пушек. Стены заволокло пороховым дымом.

Царь принял благословение архимандрита. За пушечную пальбу Петр поблагодарил, а колокольный звон велел прекратить.

Все ожидали, что царь войдет в ворота, где с «чудотворной» иконой поджидали монахи. Но Петр направился вдоль стены: ему не терпелось убедиться, «сколь может быть неприступным монастырь в случае нападения неприятеля». И только обойдя вокруг стен, окружностью больше версты, царь прошел воротами. Он направился в собор, где сразу же началось торжественное молебствие. Служил сам архимандрит, а царь стоял около клироса, подтягивая по своему обыкновению певчим.

Ночью, когда все считали, что царь мирно почивает в отведенном ему покое, Петр вместе с архимандритом обошел все монастырские тюрьмы. Сопровождал их келейник настоятеля; он нес фонарь.

Архимандрит рассказывал про каждого узника. Многих из них Петр знал, – по его приказу они здесь находились. Он сам снял кандалы со своего бывшего духовника Иллариона, извет на которого не подтвердился. Царь уговаривал Иллариона отправиться вместе в поход, но тот, измученный заключением и пытками, захотел навсегда остаться в монастыре.

Под Головленковской башней Петр встретил бывшего тамбовского епископа Игнатия. Игнатий набросился на царя с бранью; Петр схватил плеть и так крепко избил бывшего епископа, что тот через два дня помер.

Не оставался этой ночью праздным и келарь: он сочинял новый извет на настоятеля и его келейника. Келарь не мог понять, почему царь с ними не расправился, ведь боярин должен был рассказать Петру, что на него в монастыре готовится покушение; у келаря был хитрый план: использовав боярина, погубить настоятеля. Но келарь не знал, что произошло на судне, которое он отправил с боярином в Архангельск. А произошло вот что.

Когда прошли половину пути, Семен, все время наблюдавший за боярином, увидел, что тому приходит конец. Ослабевшей рукой боярин поманил его к себе и велел наклониться. Семен услышал: «Отец келарь задумал тебя и архимандрита погубить: научил, как вас перед царем оплести... Будто бы вы оба хотите убить его... Каюсь тебе, отрок, – не могу помереть с таким грехом на душе»...

Больше ничего сказать боярин не сумел. В Архангельске тело его, по приказу Петра, свезли на берег, где и закопали поглубже. А свиток, написанный Семеном под диктовку келаря, царь велел сжечь.

Свой новый извет, изловчившись, когда рядом никого не было, келарь на следующий день передал Петру.

9

Этой ночью неведомый никому холоп Василий Босый впервые лицом к лицу встретился с всемогущим царем. Впереди, с фонарем в руке, шел Семен, за ним, согнувшись, – Петр; архимандрит замыкал шествие. Приблизившись к каморе Василия Босого, Семен остановился, – двинуться дальше он был не в состоянии.

Архимандрит отпер дверку и направил свет на узника. Василий Босый поднялся с лежанки. Выпрямиться ему не позволил низкий потолок. Узник глядел на пришедших исподлобья.

Архимандрит сказал Петру, что это и есть тот самый человек, который хотел вздеть его на рогатину. По лицу Петра забегала судорога.

Глаза Василия Босого вдруг сверкнули, и он весь напрягся, собираясь выскочить из каморы. Петр попятился; архимандрит быстро захлопнул дверку, повернув в замке ключ. Семен услышал, как Петр тяжело засопел, а узник в это время шумно свалился на лежанку.

Помолчав, архимандрит спросил:

– На вечное заточение?

Петр подтвердил кивком, – по лицу его продолжала бегать судорога. Семен стоял ни жив ни мертв; если бы знали они, царь и архимандрит, что происходило в это время на душе у молодого помора!..

Утром, когда Петр вернулся на корабль, к Семену осторожно приблизился монах-лекарь; он что-то шепнул, Семен последовал за ним.

В келье у старой оружейной палаты лежал в гробу Елисей. Келейник келаря был еще живым, но его уже причастили и положили, по монастырскому обычаю, умирать в гробу.

Когда молодой помор над ним склонился, Елисей прошептал:

– Помираю я, Семен… Такая моя участь... Но я, Семен, теперь боюсь... Прежде не боялся, теперь очень боюсь...

И Елисей рассказал Семену: в надежде исцелиться прикосновением к мощам преподобных святителей, он тайно приподнял крышку одной из гробниц, но ничего, кроме сгнивших костей, не нашел... Приподнял крышку второй – то же самое... Теперь Елисей больше не верил, что на том свете ждет его награда; и ему было очень страшно умирать.

Похоронили Елисея скрытно – в монастыре находился царь. А когда через много лет в монастырь приплыли отец и мать Елисея – проведать, как живет их сын, монахи с трудом разыскали его могилу.

10

Петр прожил в монастыре несколько дней. Все видели, что царь кого-то ждет. Наконец в губу Благополучную приплыл в карбасе человек, потребовавший, чтобы его провели к царю. Петр прочел переданную от Щепотьева грамоту, в которой говорилось: «Идти на кораблях можно». И тогда Петр объявил, что на следующий день назначается отплытие.

В ту ночь, последнюю из проведенных Петром в монастыре, произошло еще одно событие. Безродный холоп Василий Босый, приговоренный на вечное заточение, бежал из своей каморы. Переодевшись в мирское платье, он вырезал замок, проник в подземелье и через старую оружейную палату выбрался на монастырский двор. В суматохе, вызванной подготовкой к отплытию, Василий Босый взял карбас и поплыл к кораблям. Утром никто не обратил внимания на молодого мужика, выполнявшего вместе с другими матросскую работу, – много таких мужиков было собрано по всему побережью Белого моря.

Так, вместе с солдатами, матросами, монахами, пушками, прочим оружием и съестными припасами, Петр взял с собой в поход человека, который собирался вздеть его на рогатину.

НЮХОТСКИЙ ПОХОД

ГЛАВА ПЕРВАЯ
У ВАРДЕ-ГОРЫ

1

С полудня сержант Преображенского полка, Михаил Щепотьев, находился на Варде-горе. Наблюдая через подзорную трубу за горизонтом, он в то же время следил за движением прилива: на его глазах широкие отмели и каменистые корги быстро заливались мутными волнами, Щепотьев видел, как вода, покрывая камни, некоторое время над ними бурлила; и, когда камни совершенно скрывались и об опасности, казалось, ничего больше не предупреждало, – только опытный глаз помора мог бы определить, что здесь затаилась корга.

Полный прилив приходился на вторую половину дня; к этому времени следовало ждать корабли. Щепотьев послал Петру на Соловецкие острова «описание Нюхотской пристани»; он знал, что на корабли взяты поморские кормщики, а эскадру ведет вице-адмирал Корнелий Крюйс, которого царь весьма ценил.

Через подзорную трубу Щепотьеву хорошо был виден небольшой островок Рис-луда[32]32
  В некоторых исторических описаниях Рис-луда именуется горой, подобно Варде-горе. Это не совсем точно: Рис-луда – небольшой островок.


[Закрыть], куда сержант отправил в карбасе человека встретить корабли; дальше находилась Ламбас-луда и Ропаки и открывалось море, откуда корабли и должны были прийти. Но горизонт долгое время оставался чистым. Только в четвертом часу внезапно на нем возникло судно, за ним второе, третье, четвертое, пятое, и вскоре появилась вся эскадра, состоявшая из тринадцати больших кораблей. Они шли под парусами и быстро приближались к Рис-луде.

Карбас с Рис-луды пристал к флагманскому судну, после чего на эскадре начали обмениваться сигналами. Все корабли развернулись против ветра и стали на якорь: вице-адмирал опасался к ночи маневрировать вблизи неизвестного берега, а поморским кормщикам он, вероятно, не доверял.

Только одно судно, сбавив паруса, направилось в сторону Варде-горы. Было оно для Белого моря необычным, с двумя очень высокими, несколько склоненными назад мачтами и с далеко вынесенным бушпритом. Это, знал Щепотьев, двадцатипушечная яхта «Транспорт-Ройаль», которую подарил Петру король во время пребывания русского царя в Англии.

Яхта приблизилась к Варде-горе. Щепотьев через подзорную трубу разглядел на корме, возвышавшейся над палубой, высокую фигуру Петра, а ближе к носу – низенького человека в большом парике, увенчанном треугольной шляпой; это и был сам вице-адмирал Корнелий Крюйс.

Щепотьев понял, что яхта идет прямо на Сельдяную коргу; нужно было немедленно предупредить об опасности. Не успел он этого сделать, как увидел, что к вице-адмиралу подбежал человек в высоких рыбачьих сапогах и, показывая туда, где под водой была скрыта корга, о чем-то говорил.

Вице-адмирал сердито затопал ногами, сунул подзорную трубу под мышку и отвернулся. Тогда человек в высоких рыбачьих сапогах подскочил к мачте и, выхватив нож, перерезал лопарь[33]33
  Лопарь – снасть, поднимающая парус.


[Закрыть]. Большой парус грот-мачты опустился и стал чертить краем по воде. От мачты человек в высоких сапогах кинулся к корме, где, оттолкнув рулевого, сам завертел штурвал, – яхта развернулась в обратном направлении. И тогда человек этот кинулся в носовую часть; здесь он перерезал пертулин[34]34
  Пертулин – снасть, при помощи которой якорь крепился к борту.


[Закрыть], – отчего якорь со всплеском погрузился в воду. Став носом к ветру, яхта «Транспорт-Ройаль» спокойно закачалась на волнах неподалеку от Сельдяной корги.

Щепотьев не сводил трубы с палубы яхты. По указанию вице-адмирала, человека, остановившего судно, схватили двое солдат. С кормы в это время приближался большими шагами царь. Размахивая подзорной трубой, вице-адмирал пытался ему что-то сказать. Но Петр, отстранив его рукой, подошел к схваченному человеку.

Далее, увидел Щепотьев, Петр отослал солдат и одобрительно похлопал по спине человека, вовремя остановившего яхту. Сделав это, Петр вернулся на корму. Вице-адмирал в волнении сдвинул на затылок вместе со шляпой свой большой парик, широким платком вытер лоб, после чего надвинул парик и шляпу на место. Все это его, очевидно, успокоило. Как и царь, он похлопал по спине человека, остановившего яхту. Только Петр сделал это наклонившись, а вице-адмиралу пришлось для этого приподняться на цыпочки.

Щепотьев никогда раньше не видел человека, так смело спасшего царскую яхту. С ним на Варде-горе был тот самый Гришка Гореликов, который год назад привозил его сюда в карбасе. Сунув подзорную трубу в руку Гришке, Щепотьев спросил, не знает ли он стоящего на палубе человека в высоких сапогах.

Гореликов навел трубу и удивленно воскликнул:

– Семен Поташов!?

2

На следующее утро к Варде-горе подошло небольшое судно с крестом на мачте. Это приплыл архимандрит Фирс с соборными старцами. Среди них был казначей обители и новый келарь, – старый келарь находился в это время уже в каморе под Корожной башней, на месте боярина Ягубовского.

Судно привезло соленую рыбу, оленьи туши, муку, печеный хлеб, а у казначея имелась кожаная сума с казной обители.

Архимандрит увидел, что к кораблям подходят пустые карбасы, возвращавшиеся на берег тяжело нагруженными. Там уже были свалены кули с продовольствием, стояли сухопутные пушки на больших колесах, обозные телеги, повозки для царя и свиты и многое другое, необходимое в походе. Корабли разгружались солдатами, а на берегу работали беломорские мужики.

Разгруженные корабли отводили к Рис-луде. Лишь два малых фрегата, только что выстроенные и оснащенные на верфи Избранта под Холмогорами, именовавшиеся «Курьер» и «Святой Дух», были подведены ближе к берегу. С них сняли всё, вплоть до каменного балласта, «раздели» стоячий такелаж и «выдернули» мачты. На берегу сколачивали большие салазки, с помощью которых предполагалось тащить фрегаты сухим путем.

Архимандрит видел, что на судах распоряжается вице-адмирал, а на берегу – сержант Щепотьев. Сам же Петр с царевичем Алексеем и частью придворных еще утром, не ожидая прилива, отправился пешком в Нюхотскую Волостку.

Никогда еще, знал архимандрит, у Варде-горы не собиралось столько кораблей и не было согнано так много народа. И давно уже, с горечью думал архимандрит, обитель не подвергалась такому опустошению. Царь увез всех мирских трудников, а вместе с ними и молодых монахов; царь забрал едва не все продовольственные запасы, а теперь приходится отдавать и деньги. Царь распорядился привести в порядок все тюремные помещения и выстроить новые; он даже указал, в каком месте, а на Заяцком острове, около которого стояла эскадра, возвести церковь. Взамен всего этого царь подтвердил преимущества, какими пользовался монастырь на Белом море, и, что было особенно важно Фирсу, предоставил ему по своему усмотрению расправиться с отцом келарем.

Архимандрит, конечно, не боялся, что монастырь захиреет – пришлют новых монахов, явятся трудники, вскоре пополнятся запасы, как и казна. Только одно считал архимандрит непоправимым: Петр увез Семена.

Произошло это так. Читая в Архангельске привезенные показания, Петр спросил: «Кем писано, – не твоя, архимандрит, рука?» Фирс рассказал про Семена, и Петр заинтересовался молодым помором. А вскоре после этого Семен в первый раз встретился с Петром.

Судно, на котором молодой помор вез мятежного боярина, вошло в устье Северной Двины. Со стороны Новодвинской крепости появился карбас, приставший к борту. На палубу легко взобрался высоченный мужчина в военной одежде, спросил:

– Откуда судно?

– Из Соловецкой обители, не видишь, что ли, кресты?

– А ты кто будешь?

– Келейник архимандрита.

– Что привез из обители?

Семен, в свою очередь, спросил:

– А сам-то ты кто будешь, что допытываешь?

Высоченный мужчина в военной одежде даже удивился.

– Я – царь, меня тут все знают.

И ухмыльнулся.

Семен был не маленького роста, но на царя ему пришлось смотреть снизу вверх. Вынув из-под одежды свиток с печатью келаря, отдал его царю.

– Где мятежный боярин? – спросил Петр, прочитав свиток.

– Боярин преставился, можешь на него поглядеть.

– Что явилось тому причиной?

– Отец келарь боярина запытал.

– Что говорил боярин перед смертью?

– Говорил, что отец келарь велел ему оплесть архимандрита перед царем.

– Как это – «оплесть»?

– Будто архимандрит заманивает царя в обитель, чтобы там с ним расправиться.

– Как это – «расправиться»?

– То ведает отец келарь.

Петр сунул свиток в карман, затем спросил:

– Ты и есть Семен Поташов?

– Откуда ты знаешь?

– Царю все полагается знать.

Семен посмотрел на него пораженный, а Петр снова ухмыльнулся.

На пути из Архангельска к Соловецким островам корабли попали в бурю. В это время Петр приглядывался, как ведет келейник архимандрита судно. А когда поплыли от Соловецких островов к Нюхотской Волостке, Петр взял Семена на «Транспорт-Ройаль»; он сам помог молодому помору разобраться в незнакомой оснастке «английской яхты».

В пути Петр устроил Семену экзамен и остался доволен: молодой помор знал не только грамоту, но и аддицию, субстракцию, мультипликацию и дивизию (так именовали тогда сложение, вычитание, умножение и деление); кроме того, Семен постиг на практике и навигацию.

Петр еще в монастыре сказал архимандриту, что такому дельному малому нечего здесь пропадать. Все же Фирс стал просить не увозить от него Семена. Петр язвительно осведомился, не является ли молодой помор сыном Фирса, чем архимандрит оказался вконец обескураженным. К тому же сам он подумал, что, будь у него такой сын, непременно отправил бы его с Петром.

Узнал архимандрит и то, что Семен предотвратил крушение царской яхты. Но не узнал, как бежал Василий Босый и кто ему устроил побег. Рассказать об этом сумел бы отец келарь. Только, не дожидаясь, пока настоятель станет его пытать, отец келарь повесился в каморе.

Когда начался прилив, архимандрит с соборными старцами в карбасе поплыл к Нюхотской Волостке.

3

Впереди вышагивал Петр; за ним, едва поспевая, – Семен, хотя и был он неплохим ходоком. Сзади, растянувшись вдоль берега, двигались те из придворных, которые отважились пойти с Петром. Среди них поручик бомбардирской роты – Меньшиков. Был при Петре и царевич Алексей.

Но первым, обгоняя даже царя, несся вприпрыжку маленький человечек; звали его Ермолайкой. Карлик все время оглядывался; сморщенное лицо его то выражало блаженную радость, если дорога была без препятствий, то растерянность, когда казалось, что дальше пройти невозможно.

Прибрежная равнина переходила в моховое болото, поросшее низким лесом. Высокая трава скрывала озерки, откуда взлетали утки. На обнажившемся дне моря кормились громадные стаи гусей. Гуси вытягивали шеи, затем с разбегу поднимались в воздух, – гусиное гоготание сопровождало царя и его спутников всю дорогу.

В море впадали ручьи; во время отлива вода в них стояла низко; между твердым берегом и краем воды простирался широкий слой няши – густой и липкой грязи. Ермолайка, желая показать, что ему все нипочем, прыгнул через первый ручей. Он угодил прямо в няшу, откуда его с трудом вытащили. Царю и его придворным приходилось таскать выкинутые морем бревна, чтобы перекидывать через ручьи мосточки. Петр поверх камзола надел колет[35]35
  Колет – род плаща.


[Закрыть] из лосиной кожи и перепачкаться не боялся. Меньшиков, как и остальные, отправился принарядившись и теперь злился, что пришлось измазаться.

Заботу всем доставлял царевич Алексей. Вытянутый и узкогрудый, с невыразительным лицом, царевич был совершенно беспомощным: его переносили на руках даже там, где можно было перейти без всякой помехи. Семен глядел на этого хилого тринадцатилетнего мальчика и не мог понять, почему это хотят посадить его на престол, да еще вместо такого царя, каким был Петр.

Один из придворных, иноземец на русской службе, господин Патвард, как бы невзначай отошел в сторону. Убедившись, что за ним не наблюдают, спрятался в высокой траве. Патварда интересовала группа придворных, которые отстали от царя, – ему хотелось узнать, о чем они говорят. Скоро эти люди приблизились, и до Патварда донеслось:

– Царь никому не говорит, зачем завез на край света...

– Снова окажемся побитыми, как при Нарве!..

– При Нарве царь убежал первым, здесь же себя и нас всех погубит!..[36]36
  Враги клеветали на Петра. В действительности Петр в Нарвском сражении 1700 года непосредственно не участвовал.


[Закрыть]

– Воспользоваться надобно, что царь далеко от Москвы!

– С царем четыре батальона семеновцев и преображенцев!

– Все равно – сгинем вместе со всеми!..

Говорившие начали удаляться, и Патвард больше ничего не услышал. Переждав, он выбрался на тропку. Патвард этих людей хорошо знал: среди придворных было много недовольных Петром. Свидетелем таких разговоров Патвард оказывался уже не раз, и они были ему на руку.

По пути Петр заглядывал в солеварни. Соль варили зимой, и сейчас здесь было безлюдно. Петр знал, что соль на Белом море получается темной, с примесями, и к тому же солеварение, производившееся уже в течение нескольких столетий, истребило на побережье лучшие леса.

Петр делился на ходу своими планами с Меньшиковым, – присутствие Семена его не стесняло. Петр собирался развить в Карелии добычу железной руды и поставить на Онежском озере оружейные заводы: ему это нужно было для успешного ведения войны. Меньшиков отвечал невпопад: он обдумывал совсем другое – создание на севере предприятия, которое могло бы приносить баснословные доходы. В это дело, предполагал царский любимец, должны войти зверобойные и рыболовные промыслы, добыча слюды, солеварение, выгонка смолы и даже охота на китов у Груманта...

Путь вдоль берега был утомительным. Перепачканные и голодные, все добрались до устья реки. Здесь на глубоком месте, на «яме», стояли оба судна Терентия Поташова – двухмачтовые поморские лодьи. Петр сразу же отметил недостатки таких судов, в первую очередь их неуклюжий вид. Семен за них вступился: он объяснил, что поморские лодьи строятся с выпуклыми бортами для того, чтобы их не раздавило во льду.

Посланный Гришкой Гореликовым человек успел предупредить Терентия Поташова. «Лучший промышленник» заметался по горнице – как ему встречать царя? Хорошо еще, что Евпраксея на Укк-озере, в сорока верстах от Волостки, куда нюхчане угнали от петровских солдат свой скот.

Выбежав из избы, Терентий Поташов начал звать Аркашку-Шалберника. Нюхотский поп не понимал, о чем кричит ему с того берега «лучший промышленник». А тот наказывал собрать людей, что остались еще в Волостке, прихватить из церкви то, что полагается для такого случая, и выйти к поскотине встречать царя. Аркашка-Шалберник, не успевший еще со вчерашнего дня опохмелиться, не мог взять в толк, что это за царь вдруг объявился в Волостке, какие это вещи нужно прихватить для его встречи и что вообще происходит, – случай оказался для него из ряда вон выходящий.

Младшая сестра Терентия Поташова – Анна – в это время вынимала из печи закатанного в тесто сига – рыбник этот готовили для обеда. Теперь его решили поднести царю. Накрыв деревянное блюдо полотенцем, расшитым узорами, Анна положила на него рыбник, поставила рядом большую солонку и подала брату. С непокрытой головой Терентий Поташов выбежал из дома встречать царя.

Петр в это время миновал каменистую возвышенность Игнашиху и приближался к первым строениям Волостки. Дорогу ему преградила поскотина, сложенная из жердей, сберегавшая деревенские огороды от потравы.

У поскотины Петр и все, кто были с ним, остановились, – с другой стороны подходили люди из Волостки. Царю было не положено перелезать через жерди на глазах у своих подданных; те же, считая, что царю все равно нужно в Волостку, замерли в ожидании.

Подойдя вплотную к поскотине, Петр увидел небольшого попика в обшарпанной ризе, в лаптях и камилавке, надетой впопыхах набекрень, с венчальным венцом в одной и кадилом в другой руке. Рядом стоял одутловатый мужик, без шапки и лысый; он держал деревянное блюдо, покрытое расшитым полотенцем. На блюде лежал только что вынутый из печки рыбник.

Сзади стояло несколько стариков и старух, подслеповатых и глухих, державших в трясущихся руках изодранные церковные хоругви. Это и были все те, кто не успел убежать из Волостки.

Втянув ноздрями запах, шедший от рыбника, Петр вдруг одним махом перешагнул через жерди. При виде царя, стремительно к нему приближавшегося, Аркашка-Шалберник что-то неожиданно загнусавил и, высоко подняв венец, замахал кадилом.

Покосившись на него, Петр направился прямо к Терентию Поташову. Тот, тяжело вздохнув, сунул блюдо в живот царя и, после того как царь блюдо подхватил, бухнулся ему в ноги. То же сделали и все остальные.

Нисколько не смущаясь, царь отломил кусок рыбника, сунул его сперва в солонку, затем себе в рот. Рыбник был вкусным, что Петр сразу оценил. Кусок за куском он засовывал в рот, быстро пережевывая и судорожно проглатывая. Спутники царя продолжали стоять за поскотиной, ни во что не вмешиваясь. Только Меньшиков следил, оставил ли царь хоть что-нибудь ему, а Ермолайка, вскочив на поскотину, хлопнул себя по бедрам и закукарекал.

В то время как царь расправлялся с рыбником, к берегу подплыл карбас; из него выбрался архимандрит с соборными старцами. Петр сунул пустое блюдо подбежавшему Меньшикову и направился, дожевывая последний кусок, навстречу архимандриту.

Архимандрит благословил царя и вручил ему вместе с «чудотворной» иконой кожаную суму с деньгами.

4

Одиннадцать кораблей отправили обратно в Архангельск. Пушки, артиллерийский запас, кули с продовольствием, повозки и все, что было разгружено, находилось теперь на берегу под охраной солдат с заряженными фузеями. К малым фрегатам – «Курьеру» и «Святому Духу» – подвели салазки.