Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Сергей Орлов

«Кто был изобретатель колеса?..»

 
Кто был изобретатель колеса?
Никто не знает. Все о нем забыли.
В каком краю, когда он родился?
Ни имени не помним, ни фамилии.
А был изобретатель колеса.
Оно в природе не существовало,
Пока на белый свет не родился
Великий гений, неизвестный малый.
Крыло в природе человек узрел
И рычагов машинных сочлененье,
А он на мир не так, как все, смотрел,
Без подражанья мыслил, без сравненья.
Он смастерил однажды колесо,
И покатилось колесо по свету,
А он свернул, должно быть, сигарету
И сам себе воскликнул: «Хорошо!».
Ревели первобытные леса,
На четырех ногах зверье бежало,
Крылами птицы мяли небеса,
Пока он щепочку жевал устало…
Какие нынче в мире чудеса!
Открытия! Им счета нет повсюду,
Но все его технические чуда
Ни в чем не зачеркнули колеса.
 

1963

«И я ее искал, по свету ездил я…»

 
И я ее искал, по свету ездил я
За тридевять земель, морей и рек.
Красóты видел, но самой поэзии
Так и не встретил, глупый человек.
 
 
…Дышало лето ливнями и грозами,
Дымились реки, зрела тишина.
На большаке с плакучими березами
Мне повстречалась запросто она.
 
 
В своем краю, за речкою, не зá морем,
Она мелькнула вдруг грузовиком,
Плеснула песней, так, что сердце замерло,
И опалила душу холодком.
 
 
За песней баб над громкими колесами,
Растаявшей стремительно в пыли,
Вечерками, страдою и покосами
Она открылась посреди земли.
 
 
Горячим хлебом обмолота первого,
Кувшином потным на краю стола,
Озерами с нетающими вербами,
Луной морозной в зареве стекла.
 
 
Девчонкою босой, простоволосою,
Забредшею во ржи, как василек,
Она прошла под солнцем и под звездами
И озарила запад и восток.
 
 
А было-то всего лишь – бабы ехали,
Да песня, да обычный грузовик, —
Но это оказалось ее вехами,
И мир за ними встал и был велик,
 
 
Такой, что мне не рассказать, не высказать,
Какой он есть, и только, может быть,
Чтобы понять далекое и близкое,
Жизнь надо просто заново прожить…
 
 
А я ее искал, по свету ездил я
За тридевять земель, морей и рек,
Красоты видел, но самой поэзии
Так и не встретил, глупый человек.
 
 
И в землях тех она, видать, прописана.
Но надо с ними жить и бедовать,
Пот проливать под небом кипарисовым,
Чтоб запросто в лицо ее узнать.
 

1963

Песня о мамонте

 
Вымирали мамонты на свете,
Рыжие, огромные, в шерсти,
И на всей земле, на всей планете
Было некому по ним грустить.
 
 
Их никто не ел, никто не трогал их,
Шерсть не стриг с них – зря она росла.
Бивнями тяжелыми дорога их
Сквозь века проложена была.
 
 
Были мамонты венцом творения,
Сущего в то время на земли,
Сильные и добрые, как гении,
Только выжить все же не смогли.
 
 
То ли изменились вдруг условия,
То ли жить мешала им среда,
Только стала им земля – надгробием:
Горы, долы, небо и вода.
 
 
Наступило некое столетие —
Полегла царей природы рать.
Каково ж в нем одному, последнему,
Было жить? Не то что умирать!
 
 
Тучи шли косматые над чащами,
И, оставшись на земле один,
Их приняв за братьев уходящих,
Затрубил косматый исполин.
 
 
Над лесами древними, дремучими
Рокотала скорбная труба.
Тучам что! Они ведь были тучами,
Их не трогала его судьба.
 
 
Только эхо в дальних далях дрогнуло,
Из-под ног рванулся зверь в кусты,
Замерли цветы четверорогие, —
Огляделся мамонт с высоты.
 
 
Жизнь вокруг вершилась непонятная:
Волки, лисы, тигры, барсуки
Жаркими в лесах мелькали пятнами
И друг друга рвали на куски.
 
 
И тогда за тучами бегучими,
Бросив благодатные края,
Он пошел живой шерстнатой тучею,
Чтоб не видеть сущего зверья.
 
 
Он пошел от них в пустыню белую,
Как в изгнанье, за Полярный круг,
Ничего не прыгало, не бегало
И не мельтешило там вокруг.
 
 
Шел, питался вереском и ветками
И дошел до тех равнин вдали,
Только силы стали очень ветхими.
В сон клонило. Был здесь край земли.
 
 
Океан гремел пустыми волнами,
Солнца шар не мог подняться ввысь,
Падал снег, как белое безмолвие.
Уходила из-под сердца жизнь.
 
 
Лег он, к небу выставив точеные
Бивни, не бывавшие в бою…
…Через сто веков его ученые
Так и отыскали в том краю.
 
 
Говорят, что, сытые и рослые,
Живы братья мамонтов – слоны.
Только мне бывает жалко до смерти
Мамонтов
Средь белой тишины…
 

1963

«Не считал я закаты…»

 
Не считал я закаты,
Не считал я рассветы,
Верил только в загады
И не верил в приметы.
 
 
Я пришел в сорок пятом
Опаленный, живой,
Молодой, конопатый,
С золотой головой.
 
 
Думал, глянув на лето:
Жизнь еще впереди.
Все, что кончилось, – это
Уходя – уходи…
 
 
Не считал я закаты,
Не считал я рассветы.
Пожилым, бородатым
Вспомнил дальнее лето.
 
 
Сосчитал и закаты,
Сосчитал и рассветы —
Позабыл про загады:
И поверил в приметы.
 
 
Глянул в дальнее лето —
Защемило в груди…
Все, что кончилось, где ты?
Жизнь, постой, погоди!..
 

1964

«Дни стали вдруг похожи на пластинки…»

 
Дни стали вдруг похожи на пластинки,
А может, на картинки переводные, —
В них много охры, сурика и синьки,
Они тонки, с листом бумаги сходные.
 
 
Они слетают красочные, яркие,
Пустынные, земные и небесные,
Увенчанные зорями, как арками,
Пронизанные птицами и песнями.
 
 
И я гляжу на них с веселой грустью,
И я гляжу на них, себя жалея,
На тонкие, на легкие, на хрусткие
Дни солнечно летящего апреля.
 

1965

«Куда уходят годы? Ну куда?..»

 
Куда уходят годы? Ну куда?
Стекают, как в резервуар вода?
Уходят, как на переплав руда?
Куда уходят годы, ну куда?
Куда ушел вот тот, такой уж год,
Который долго ждали наперед,
С таким терпеньем, как никто не ждет, —
Аж пуп трещал; а где теперь тот год?
Куда девался год – и не найти, —
Который мы смогли перенести, —
Едва-едва несли, хрипя, кляня…
Теперь ни камня от него, ни дня.
Наверно, где-то копятся года,
Как под землею копится руда,
Или как шлак, сгоревший навсегда,
Иль в небеса восходят, как вода, —
Восходят паром, дымом, а потом
Плывут над миром, словно облака
Прекрасные, все в золоте бока,
Воздушные, как музыка райка,
И мир на них глядит с открытым ртом.
 

1965

«Я стану облаком, зарей…»

 
Я стану облаком, зарей,
Щепоткою песка и глины,
Травинок на ветру игрой,
Сверкающим каскадом льдинок.
Что в мире через тыщу лет
Изменится, вы мне скажите?
Иначе станет литься свет
Небес на крыши новых жительств?
Ослабнет соль в морях и синь?
Вино изменится в стакане?
Иною стынь и жар пустынь
Иным и незнакомым станет?
Иль предок мой, кентавр степной,
Не те же звезды видел в реках,
И шмель над ним кружился в зной
Иной, из каменного века?
И женщина иной была?
И женщина иною будет?
Нет! И все той же будет мгла,
В которую уходят люди.
 

1965

В западной Европе

1

 
По всем морям, материкам и кручам
Истории грохочет колесо —
С тяжелым хрястом, с яростью могучей —
От прадедов к сынам стезей отцов.
 
 
А я брожу по странам, где давно
Все по местам расставлено, по полкам,
Оценено, в реестры внесено,
И новых не предвидится осколков.
 
 
Здесь позабыли все про колесо.
Гигантский обод на незримых спицах
Ничто не крутит. Времени лицо
Бесстрастием и скукою томится.
 
 
И колесо колышется, скрипя,
Само собой не трогаясь ни с места…
Спят в громе города, музеи спят,
Европа с сигареткой дремлет в креслах.
 
 
Что ей еще? Европа кофе пьет,
Все позади – чума и баррикады,
Концлагеря, вожди, война, народ,
Грядущее… Ей ничего не надо.
 
 
Немнущийся терленовый пиджак,
Дымок над хрупкой чашечкою гнется,
И в рюмке, как янтарь, дрожит коньяк…
…Что будет, если колесо качнется?!.
 

2

 
По случаю побед на той войне
Читают лекции пенсионеры.
Воспоминанья, словно символ веры,
Витают и восходят в тишине.
 
 
А за углом мальчишки пляшут твист.
Транзисторы на шеях, как планшеты.
Мир ходуном кидает вверх и вниз,
И места в нем для героизма нету.
 
 
Кому какое дело до войны,
Которая была до них когда-то.
Ракеты на весь свет наведены,
И врут о вечном мире дипломаты.
 
 
Мальчишки за углом танцуют твист,
Трассируют на камни сигареты.
Согни колени, вскинься, наклонись —
Качается, как тамбур, вся планета.
 
 
А памятники в розовом дыму
Плывут среди каштанов, как виденья, —
Подобных никогда и никому
Не будут ставить в новых поколеньях.
 
 
Воспоминаний пенсионный свет
Не оживит легенд в забытом храме.
Свистят подошвы узкие штиблет,
И холодно в жару под свитерами.
 

1965

«Это было все-таки со мной…»

 
Это было все-таки со мной
В день девятый мая, в сорок пятом:
Мир желанный на оси земной
Утвердил я, будучи солдатом.
 
 
Пели птицы, радуга цвела,
Мокрой солью заливало щеки…
А земля сожженная ждала,
И с нее я начал, как с опоки.
 
 
Начал вновь мечты и все дела,
Села, пашни, города, плотины,
Выбелив на солнце добела
Гимнастерки жесткую холстину.
 
 
Это было все-таки со мной.
Для труда, прогулки и парада
Не имел я лучшего наряда
И в рабочий день, и в выходной.
 
 
Кто-то за железною стеной
Рабским посчитал мое терпенье.
Что ему сказать? Его с коленей
В сорок пятом поднял я весной,
Начиная мира сотворенье.
 
 
Шел бетон, вставали корпуса,
Реки переламывали спины,
Домны озаряли небеса,
Плуг переворачивал равнины.
 
 
Это было все-таки со мной.
С неба на земные континенты
Я ступил, затмив собой легенды,
В форме космонавта голубой.
 
 
Я иду дорогою земной,
Перед солнцем не смежая веки…
Все, что в мире делается мной,
Остается на земле навеки.
 

1965

«Не на западе – на востоке…»

 
Не на западе – на востоке
(Запад стар и все знает сам)
Вновь по свету ходят пророки,
Свет внимает их голосам.
Ах, пророки годов высоких!
От костров гражданской войны
Ваших гневных воззваний строки
Алой кровью обагрены.
Убивали вас ночью белой
В темноте кулацкой рукой,
А гармоника где-то пела
Ваши песенки за рекой.
Поднимались вы из окопов,
Чтоб под пулей немецкой лечь,
Но не может забыть Европа
Ваших гимнов походных речь.
Вновь выстраиваются в строки
Вера, Правда, Верность, Любовь, —
Поднимают слова пророки
 
 
И несут их на люди вновь.
Не в библейских белых хитонах —
В гимнастерках, и в пиджаках,
Непременные микрофоны,
Словно посохи, в кулаках.
 

1966

«У ракетной переправы…»

 
У ракетной переправы
На бетонном берегу
Ни налево, ни направо
Оглянуться не могу.
 
 
Все смотрю на купол синий
С кромкой леса на краю,
На земле моей России
Заглядевшись в даль свою.
 
 
Крыльями зари касаясь,
Серебрится самолет.
Улетаю не прощаясь,
Не отметив стопкой взлет.
 
 
Позабыв про телефоны
И про серые глаза,
Не печальный, не влюбленный, —
Сам не знаю, как сказать.
 
 
Улетаю, улетаю…
Тает талая заря.
Все, что было – сам считаю, —
Это было просто зря.
 
 
Люк захлопнут, трап откатят,
Щелкнут пряжками ремни,
Гром накатит и подхватит
За стеклом земли огни.
 
 
И пройдет на шпильках острых,
Длиннонога, не стуча,
Всем улыбчива по ГОСТу,
Стюардесса у плеча.
 

1966

«Я снова вспомнил почему-то…»

 
Я снова вспомнил почему-то
Далекий госпиталь в войну,
Где я лежал немало суток,
И санитарку в нем одну.
 
 
Тупой бессонницей измаян,
Я морфий у нее просил,
Кричал, что доза небольшая,
Ругался матом и грозил.
 
 
Но, знать, меня жалея очень,
Девчонка прикрывала свет
И на мои угрозы ночью
В ответ твердила только – нет.
 
 
Я позабыл, какие песни
Она мне пела у виска,
И как мои писала письма —
Не вспомнить мне наверняка.
 
 
Но помню, как с неженской силой,
От оскорблений всех бледна,
«Нет, морфия не дам», – твердила,
И помню также, как она
 
 
На перевязку вывозила,
Катала бинт, как снежный ком,
И вдруг его срывала с силой,
Безжалостно, одним рывком.
 
 
Она жалела, уважала
Меня, солдата, мужика,
И потому бинты срывала,
Не дрогнув, добрая рука.
А ты все медлишь…
 

1966

«Ты в жизни жег хоть раз мосты…»

 
Ты в жизни жег хоть раз мосты
В своей?
Как жгут мосты саперы,
Настилы руша с высоты
И за рекой оставив город.
Он бел. Над ним плывут сады,
Сверкают шпили колоколен,
Но сожжены к нему мосты,
И надо уходить по полю.
И лучше не глядеть назад.
Там над безгрешною рекою
Мосты горят, мосты горят —
Твоею зажжены рукою.
Ты в жизни жег хоть раз мосты?
Вот так, а может быть, иначе,
На пламя глядя с высоты,
Сто раз оборотившись, плача.
Саперам что! Они пройдут
Огонь и дым, но час настанет, —
Мосты саперы возведут
И город вновь в их лица глянет.
А в жизни жгут мосты навек,
И в прошлое возврата нету,
В тот город за разливом рек,
Где мост горит в разгаре лета.
 

1966

«Уходит женщина. Уходит…»

 
Уходит женщина. Уходит,
Как солнце с неба, как река
За горизонт по шатким сходням
Травы, кувшинок, тростника.
Уходит женщина так просто,
Без слов, без слез, без жалоб прочь,
Как в океане синий остров,
Как день уходит и как ночь, —
Естественно, обычно, вечно
Уходит женщина. Не тронь.
Так, уходя, идет навстречу
Кому-то ветер и огонь.
Как ливень с тысячей мелодий
Из поля в новые поля,
Уходит женщина. Уходят
И гаснут следом тополя.
Уходит женщина. Ни злоба,
Ни просьбы непонятны ей,
И задержать ее не пробуй,
Остановить ее не смей.
Молить напрасно, звать напрасно,
Бежать за ней – напрасный труд…
Уходит – и ее, как праздник,
Уже, наверно, где-то ждут.
 

1966

Ода дураку

 
Я не знаю, почему и как
Снова древним сквозняком подуло:
Эгоист – так, значит, не дурак,
Даже у него губа не дура.
Вновь звучит: «Ищите дураков!».
Только нет на дурака науки
Ныне, присно, испокон веков
И от дедов к сыновьям во внуки.
Дураков не сеют и не жнут,
Сами дураки на свет рождаются
И, как меря древняя и жмудь,
Начинаются, но не кончаются.
Не перевелись и на Руси.
Есть. Живут. Она без них немыслима
Со своими верстами веси
И заоблачными всеми высями.
Славлю, прославляю дурака
Так, как сказка славила и присказка.
Без него немыслимы века
Давние и будущие близкие.
Он бессмертной думою богат,
От нее до смерти не откажется,
Пусть при этом сам себе не рад
И порою свет с овчинку кажется.
Для него не пишется закон, —
Эту дурь из дурака не вышибешь.
Он – дурак, и лезет на рожон, —
Если б мог, то лез еще повыше бы.
Я и сам такой – из дураков,
Жизнь меня еще не переделала
И лупила зря со всех боков
Так, что я не видел света белого.
День встает. Дорога далека.
Кто ее без нас на свете высветлит?
Славлю, прославляю дурака —
Так, как сказка славила и присказка.
 

1966

«Ракетами, как луг ракитами…»

 
Ракетами, как луг ракитами,
Стал ныне шар земной богат.
На всех материках раскиданы,
Ракеты пьют и хлеб едят.
 
 
Живется им неплохо. В наледи
Свои вздымают острия —
Континентальные, глобальные,
«Земля – зенит», «земля – земля».
 
 
На них работают, не ленятся
Три миллиарда на земле,
И засекреченные гении
Ракетам служат в их числе.
 
 
Ракетам все – шоссе бетонные,
Дворцы в глубинах недр земли,
Луга, леса, поля зеленые,
И глуби вод, и корабли.
 
 
Их фотографии красуются
На первых полосах газет,
И дипломатами трактуется
С трибун земли язык ракет.
 
 
Тяжел от стронция и радия,
Летит на землю дождь и снег…
Так непонятно в веке ядерном
Выходит к звездам человек.
 

1966

Пилоты

1

 
За городом, у кромки леса,
Где лег на землю небосвод,
Как юный двигатель прогресса
Гремит в грома Аэрофлот.
О нем кричат и днем и ночью
Реклам цветастые щиты:
За два часа ты будешь в Сочи
За пять – достигнешь ты Читы.
А что в Чите, а что в Чите там?
Рай для души? И в ней своя
Кричит реклама на щите там,
Зовет в далекие края.
Все граждане сорвались с места,
Летят, незнаемо куда.
Аэрофлот – дитя прогресса,
Для них к услугам завсегда.
С утра до самой ночи поздней
К земле бетонной и с земли
Срываются со свистом звезды,
Летят, садятся корабли.
Аэрофлот вовсю хлопочет,
Грохочет, господи прости!
Снег Воркуты и пальмы Сочи
Зажаты у него в горсти.
А от него на всех широтах
По матушке-земле самой
Идут усталые пилоты
Пешком торопятся домой.
 

2

Когда пилоты на аэродромах

 
Играют в карты или в домино,
Наш тесный мир становится огромным
Таким, каким он был давным-давно.
Еще до появленья скоростей,
Магнитофонов, субмарин, гудрона,
Еще до проштампованных страстей
И массовых психозов миллионов.
Стучат костяшки. Партия козла.
И с каждым сокрушительным ударом
Уходят вдаль, и их скрывает мгла,
Материки всего земного шара.
Рукой подать! Рука сжимает кость.
И надо на почтовом до Парижа,
А кость уже вколочена, как гвоздь.
«Прощай Париж, тебя я не увижу!»
Растет окурков дымная гора.
Воротнички распахнуты и души.
Далекая придвинулась пора,
Распался мир на хляби и на суши.
Скликайте в мире вымерших коней,
Седлайте их, впрягайте в дилижансы
И за столом у молодых парней
На выигрыш приумножайте шансы.
Ищите на толкучках паруса,
Стучат костяшки звонко, как копыта.
Который час? А может, на часах
Века сгорают, как метеориты.
Пилоты забивают в домино,
Отменено пять тысяч совещаний.
Пять караулов спать ушли давно
В столицах стран, затерянных в тумане.
А у ребят хорошая игра,
Они вошли во вкус своей работы.
Такая в мире настает пора,
Когда играют в домино пилоты…
 

1967

«Всю жизнь куда-то далеко спеша…»

 
Всю жизнь куда-то далеко спеша,
Я близкого чего-то стал бояться.
Вдруг оказалось – у меня душа,
И с нею надо, видимо, считаться.
Она не то что вымысел какой
Пиитов девятнадцатого века —
Душа болит! Что делать мне с душой?
Неправда! Ей что делать с человеком?
Что делать ей, мифической, со мной.
Я – семьдесят четыре килограмма,
Член профсоюза, праведник земной,
А лгу и трушу только в крайнем самом…
Но взбунтовалась бедная душа,
Та самая, что еле-еле в теле,
И двинулась, все ложное круша,
Ко мне. Она другой не знает дели.
Меня она за шиворот взяла,
Тряхнула и поставила на ноги.
Иди, будь тверд, верши свои дела
И знай: горшки из глины лепят боги.
Ты бог, ты добр, ты храбр, и я с тобой.
Лепи горшки. Не предавайся лени,
И принимай неотвратимый бой,
И подымай упавших с четверенек.
Бессмертна я…
Я подчинился ей.
Она – душа. Считаться с нею надо
И забывать о бренности своей,
И, кроме жизни, не искать награды!..
 

1967

«Вечернее мычание коров…»

 
Вечернее мычание коров —
Деревни нашей древняя молитва —
Хозяек вызывает со дворов,
Ворота раскрывает и калитки.
Они идут. Им улица узка.
Бык впереди, как будто холм горбатый,
А на рогах дожди и облака,
И чистый пламень тихого заката.
Аркадия, пастушечья страна,
По улице течет живой рекою,
Тяжелые качая вымена —
Колокола домашнего покоя.
Подойники ответно им звенят,
Петух крылом на полотенце машет,
Коричневые кринки встали в ряд,
Стол хлебом-солью, как престол,
   украшен.
Поет струя парного молока.
Вы слышите, как цвинькают синицы
И вспыхивают вдруг издалека
Из детства залетевшие зарницы.
Строители дорог и городов,
Солдаты и пилоты космодромов,
Вам всем она с младенческих годов,
Как песня колыбельная, знакома —
Та песенка подойника без слов,
И руки материнские над нею
У розовых с шерстинками сосков,
Полынью отдающих и шалфеем.
Вы слышите строители веков
В местах, ничем другим не знаменитых,
Вечернее мычание коров —
Деревни нашей древнюю молитву.
 

1967

«Небо лесом огорожено…»

 
Небо лесом огорожено,
Поле полито луной,
Чуть звенит в простор заброшенный
Звездный ковшик ледяной.
И ни шороха, ни замяти…
Вот он белый-белый свет,
Нарисованный по памяти
Через много-много лет.
Был таким, таким останется.
Лучше нет и не найти.
Может быть, пойти на станцию,
И уехать, и сойти…
 

1967

«Мы, дети природы, забыли природу…»

 
Мы, дети природы, забыли природу,
Она нам не враг и не друг,
На лоне ее не бываем по году,
А годы – костры на ветру.
Ревут города нам в усопшие души
Неоном, бетоном, стеклом,
Ракетные скорости кровь нашу сушат,
И мы забываем о том,
Что где-то на сине-зеленой опушке
Стоят неподвижно дубы,
Там дрема ромашки, там слезы кукушки
И вздох журавлиной трубы.
Там ивовый прутик, как радуга, гнется
С цветной стрекозой на спине,
И кольца судьбы в деревянном колодце
Негромко звенят в глубине.
Там пахнет полынью медово и горько
От пыльной и теплой земли,
И солнце встает за ближайшим пригорком,
А не в космодромной дали.
Там вечностью веет от крыл комариных,
От ветра мгновенного смол,
От шлепанья на землю спелой малины
И тихого рвения пчел.
 

1967

В электричке

 
А наши песни остаются.
И в пригородных поездах
Они опять вовсю поются,
Как мы их пели на фронтах.
Есть на веревочке гитара,
Своя компания вокруг.
И нет на свете песни старой,
И времени замкнулся круг.
Поют ее, как мы певали,
Вдруг повзрослевшие юнцы.
Поют опять не трали-вали,
А то, что деды и отцы,
Когда им было лет по двадцать,
Когда казалось – тишь и гладь,
А завтра надо призываться,
А послезавтра – умирать.
Летит вагон заре вдогонку,
Ах, как натянута струна!
И мы стоим, грустя в сторонке,
И Родина на всех одна.
 

1967

«Были годы юны, были рыжи…»

 
Были годы юны, были рыжи,
Бегали по лужам босиком.
Я из них, как из пеленок, вышел,
Вырос бородатым мужиком.
Ликовал над горсткою махорки,
Над краюшкой хлеба и костром.
Были годы трудны, люты, горьки,
Порохом продуты и огнем.
Стал я стар, и, как мальчишка, ясен,
И доверчив, – видно те года
Одарили верой, и не к счастью,
И уже, как видно, навсегда…
 

1967