Текст книги "Хождение за три ночи"

Автор книги: Сергей Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

В основном говорили о возможных последствиях входа в город, о том, что не помешало бы шампанского, дабы во всеоружии встретить новый год. И тут лейтенант Гарифуллин вспомнил о враге, которого почему-то в расчет не брали.

– А они пить не будут, Аллах им не велит, – сказал он.

– Ниче, – отмахнулся капитан Фролов, – за нас вон Добромыслов помолится: и – с нами Бог.

Вот тут и ввинтился в разговор Рыбаков, недобро сверкнув глазами в сторону Добромыслова.

– Какой Бог! Совсем долбанулись! Если бы он был, то откуда бы война? Он же добрый, справедливый, любит всех. А? – он окинул кампанию едким взглядом.

Только Антон и Алексей выдержали его взгляд, остальные предпочли опустить глаза или сделать вид, что чем-то заняты.

– Вы еще выползите на улицу, помолитесь, чтоб солдаты на вас поглядели...

– Зря вы так, товарищ капитан, – попытался возразить Гарифуллин.

– Страна с ума сходит, церквей пооткрывали, правительство со свечками, как попы, тьфу! Где он, ваш бог, когда народ голодает? Че он делает, когда города бомбят? Выходной у него? Че он всесильный-то? Где сила? И церковь эта – коммерция сплошная. Отпеть – тыщу, крестить – тыщу... Кусочек мощей за сто рублей купите! – кого-то передразнил он.

– Войну не Бог начинает, – не выдержал в очередной раз Алексей.

– Ну так понятно, что не он, а закончить чего ж? Кишка тонка?

– Вам, наверное, товарищ капитан, не понять, но Господь наделил свое главное творение высшей свободой. Свободой выбора. Если бы этого дара не было, мы были бы роботами. Он ведь не просит вас ходить и бить поклоны перед иконами. Не просит?

– Вот спасибо ему за доброту и тебе, однофамилец ты его. Наделал добра! Половина – уроды! Готовы друг другу глотки перегрызть! Свободные люди, нечего сказать. А еще это... Землетрясения, цунами, что там еще, чтоб наказать-то нас грешных! Смыл пару городов – нормально. День седьмой, можно отдыхать.

– Бог никого не наказывает. Человек наказывает себя сам.

– Ага, это по тебе, Добромыслов, видно.

– Оскорблять-то не надо, господин капитан, – натянулся струной Антон, но тут же на его руку сверху легла рука Алексея: мол, не кипятись, и тому сразу вспомнилось про свиней и бисер.

– А в церковь пришел, там тебя старухи научат, какое ты говно, а священник скажет, сколько надо денег, чтобы ты исправился.

– Где вы видели таких священников?

– А то они на «мерседесах» не ездят?!

– У моего отца нет машины, – вспомнил вдруг Алексей.

– Ну, значит, он плохо поклоны бьет, а то, может, мало народу обманул.

Антон, было, хотел уже подняться, но Алексей его опередил.

– Священники тоже люди. Вас же не смущает, что у нас прапорщики на «тойотах», а офицеры на велосипедах.

– Прапорщики от имени Бога не лопочут. А воруют по-тихому и увольняются по-быстрому. Вот ты скажи, Добромыслов, моральные уроды, убийцы, насильники тоже по образу и подобию Божьему созданы?

Тут не выдержал Антон и вставил:

– Нет, они, как и вы, товарищ капитан, от обезьян.

Алексей растерянно глянул на товарища, не успев изложить рассказ о покаявшемся разбойнике, которому Господь с Креста сказал: «ныне же будешь со Мною в раю». Было уже поздно.

– Ты че щас сказал? – вздыбился Рыбаков, и, пожалуй, началась бы драка, но дверь кунга открылась и в табачный туман заглянула Лена.

– О! – обрадовалась она. – Комбат в уазике с замполитом, а ротные, значит, в его штабе хозяйничают? В гости пустите?

– Ну вот, Снегурочка уже есть, – обрадовался Гарифуллин, и разговор сам собой перешел в другое русло...

Рыбакова Алексей увидит позже живым, но сказать ему уже ничего не сможет. Рыбаков тоже промолчит. Из этого ада Рыбаков вышел...

Больше года Добромыслов будет мотаться по госпиталям, где медперсонал от санитарки до академических светил станет учить его говорить. Но – безрезультатно. И, в конце концов, Алексей начнет понимать речь других людей, хотя, по всей видимости, не обычным способом декодирования, описанным в классических учебниках о работе головного мозга, а, скорее, на уровне телепатии, воспринимая речь не потоком, а цельным, оформленным в некий единый сгусток, смыслом. Потому немой старлей станет с интересом слушать рассказы раненых, из тех, кому придется повторить путь его части и второй и третий раз, словно первого и не было. Бесконечные исповеди солдат, сержантов, офицеров сделают его лучшим психотерапевтом, потому что неумеющий говорить, умеет слушать. Впитывая невольно чужие страдания, он начнет забывать собственную боль.

*  *  *

Петрович очнулся через пару часов в липком поту. Вроде стало легче, но донимала духота в доме. Вчера он не обратил внимания на затхлые, застарелые запахи остановившейся жизни, но как только болезнь чуть отступила, они стали невыносимы. Добрым словом вспомнил Лиду, которая перевернула бы весь дом вверх дном, чтобы было свежо и чисто. Да и у Тони раньше такого не было. Что-то в ней сломалось, как во всей этой аномальной зоне. Лида говорила: «Один раз привыкнешь к беспорядку – и это уже навсегда»... От мыслей таких очень захотелось домой – в идеально чистую и отглаженную постель, а еще бы – оладушек со сметанкой... «Надо ехать, катить-крутить», – где-то в затылке бренчала, как гайка в жестяной банке, навязчивая мысль. Она и вытолкнула Петровича в очередной раз на улицу, где он плюхнулся от слабости на покосившуюся, черную от дождей и времени скамейку у ворот. «О! Можно и старость встречать... На завалинке...», – горько ухмыльнулся своей квелости Петрович. «Баньку бы...». Петровича передернуло от ощущения пропотевшей одежды.

Солнце замерло в зените, точно размышляя, катиться ли на Запад или обратно, и от чувства остановившегося времени в коммуне имени Гамлета или Шекспира грудь защемило так, что захотелось либо умереть на этой скамейке и стать грустной рябиной в заброшенном палисаднике, либо прыгнуть в кабину и вдавить педаль газа в полик.

– Древнерусская тоска, – вслух определил Петрович, но сам не до конца понял собственное определение.

С дороги на въезде в поселок он услышал гул моторов и с интересом посмотрел в ту сторону. Неужели сюда кто-то еще заезжает? Минуту назад казалось, что это фантастическая зона, живущая по каким-то своим, особым законам, и путник, попадая сюда, не будучи ограничен в перемещении, начинает томительно искать то ли выход, то ли собственную память, которая в этом разреженном времени порождает щемящие приступы ностальгии, предмет коей находится в ворохе черно-белых фотографий или мимолетном ощущении вечности, постигшем человека во время созерцания где-нибудь на берегу тихой реки, на обочине пустынной дороги, или на крыше собственного дома, когда он беззаботно смотрел на небо.

Но... Никакой метафизики! Побеждающий материализм современности выкатил на проселок в образе двух черных внедорожников, в которых Петрович еще издали узнал престижные «Land Rover».

– Не хило, катить-мутить, – определил Петрович.

Пропылив до Васиного дома, они притормозили. В первом опустилось тонированное стекло и высунулась чернявая голова.

– Че отдыхаешь, а? – спросила голова. – Гамлет разрешил?

– А я у него не спрашивал, – честно признался Петрович.

– «Газель» чья? Твоя? – продолжала опрос голова.

– Не, земляков твоих, я только водителем.

– Зачем приехал?

– Слышь, мне, может, встать, доложить по форме, доклад-расклад? – возмутился Петрович.

В это время опустилось стекло второй машины, из него показалась абсолютно лысая, но абсолютно славянская голова.

– Ну, надо будет и по форме доложишь, – злобно сказала она.

– Вам че, парни, надо? Сижу, воздухом дышу, никого не трогаю... Заняться нечем?

– Гамлет где? – спросил лысый.

– В конторе, наверное, своей. Он же председатель колхоза, сеять-веять.

Обе головы засмеялись, оценив нехитрый юмор Петровича.

– Щас, мы вашего председателя распашем, – заявил лысый. – Турнепс развалим...

– Так ты не местный? – с подозрением спросил чернявый.

– Не местный, – осторожно ответил Петрович, и внутренне почувствовал опасность. «Еще утром надо было валить отсюда», – с досадой подумал он.

Внедорожники рыкнули и рванули с места, игриво обгоняя друг друга, норовя расширить дорогу за счет снесенных скамеек и штакетника.

– Вот, ведь, интернациональная бригада, курбан-байрам, – прокомментировал Петрович вслед.

*  *  *

Петрович вспомнил, как в армии схватился с азербайджанцами. Сначала с одним, но уже через минуту их было двое, а через пару минут – дюжина. Русские, как водится, на помощь не пришли. Ребят же из автороты поблизости не оказалось. Наверное, его крепко бы избили, но для восстановления баланса сил хватило всего одного чеченца, с которым у Сергея еще в учебке сложились дружеские отношения. Ширвани, так его звали, слыл вспыльчивым и отчаянным человеком, об этом знали не только в роте, но и в дивизии. В сущности, он в одиночку мог броситься на десяток обидчиков, а уж если к нему присоединятся еще пять-шесть чеченцев, то они могут противостоять любому землячеству. Азербайджанцам объяснять этого не нужно было, они и так резко «повяли», когда он растолкал толпу и встал рядом с Сергеем.

– Ну че, собаки, толпой на одного? – крикнул он.

– Э, зачем лезешь, у нас свои дела! – попытался возразить кто-то из «стариков».

– Заткнись лучше, – зло предупредил Ширвани, – кто его тронет, будет иметь дело со мной.

Азербайджанцы зачем-то стали выяснять – откуда Сергей родом. Когда выяснили, то два или три сразу стали кричать, что они племянники знаменитого геолога Салманова, нефтегазоразведочная экспедиция которого работала в тех местах. Статус свой, что ли, повышали? На что Ширвани спокойно сказал:

– Даже если среди вас найдутся племянники Алиева или Брежнева, я вам точно говорю, сердце каждому вырву, слышали? Вырву и сожрать заставлю.

Сергей стоял и в эту весьма неспокойную минуту размышлял, почему гордый чеченец вмешался в эту свару, и чем теперь он будет обязан этому парню. Но, как потом показало время, Ширвани ни разу ни о чем его не попросил, да и нигде об этой истории не рассказывал. Чувство обязанности по отношению к нему какое-то время томило его, но потом все забылось. Единственное, чем закончилась их армейская дружба, был обмен адресами перед дембелем. Потом, как водится, каждый из них канул в свою жизнь.

Ширвани напомнил о себе много лет спустя, летом девяносто первого. Петрович получил вызов на переговоры. Вызов был из Гудермеса, и Петрович по дороге и во время ожидания на переговорном пункте долго гадал, кому он там мог понадобиться. Но как только услышал голос с легким акцентом и речь с абсолютной прямотой, сразу узнал.

– Ширвани, рад тебя слышать! Сто лет, сто зим!

– Сергей, у меня к тебе просьба...

У Петровича кольнуло под ребром чувство старого долга, но он в этот момент сам посчитал себя мелочным и неблагодарным. Более того, он действительно был бы рад увидеть сейчас Ширвани, посидеть за столом, выпить покрепче, если, конечно, тому Коран не запрещает...

– Сергей, ты не будешь против, если на какое-то время к тебе приедут моя жена и дети? Всего – четверо, – уточнил Ширвани.

Петрович знал, что малейшее промедление в ответе будет расценено гордым кавказцем как неуверенность и поиск возможности отказать, поэтому закричал, пока тот еще не завершил фразу:

– Конечно, конечно, дорогой, пусть приезжают, я встречу, и ты приезжай!

– Надо будет, чтоб они там побыли... месяц-два... – как будто не слышал искреннего восторга армейского товарища Ширвани. – Деньги у них есть, просто надо побыть подальше, понимаешь?

– Да о чем речь?! Пусть едут! Только сообщи когда и каким видом транспорта. Если надо, я хоть в Тюмени, хоть в Тобольске встречу...

– Спасибо, Сергей, – сухо поблагодарил Ширвани и дал отбой.

С неделю Петрович с Лидой готовились к приему гостей, готовили югорские деликатесы, но Ширвани так и не позвонил. А через какое-то время в Чечне, что называется, началось... И до сих пор Петрович не знал, живы ли Ширвани и его семья. Как и не знал – чем занимался тот во время этой долгой и бессмысленной войны. Сам Петрович смотрел сводки оттуда с горьким и противоречивым чувством.

В девяносто шестом кто-то из молодых и неслуживших водителей в компании «кинул валенком»: мол, мы эту Чечню махом...

– Дурак ты, вякать-брякать, – оборвал его Петрович, – у них воинами рождаются, а у нас становятся, да и то не все. Вашему-то поколению соску на бутылку с пивом одели, вы сосете и думаете, как бы под это дело еще и от армии откосить. Я вот читал: была у царя Дикая дивизия – из горцев, так вот, только она его и не предала. Если б у нас в Кремле не тупые сидели, они бы и сейчас такую дивизию имели. А самое главное – война эта на американские доллары ведется, мы режем друг друга, американцы радуются и еще бабла подбрасывают, давайте, ребята, а мы пока под это дело мир под себя переделаем, и пока до горцев дойдет, где у них главный враг – много крови прольется. Победить-то победим, но еще не ясно, катить-мутить, как жить после такой крови...

Но с большей досадой Петрович вспоминал девяносто второй, когда после развала Советского Союза даже украинцы ходили гордые и собирались домой. Мол, хорош, покормили Россию, теперь у нас будет богатое независимое европейское государство, а вы тут лаптями щи хлебайте... До драк ведь доходило! Соберутся старые друзья на проводины, выпьют, а потом – ну друг другу морды бить за незалежность!

Правда, уже через год многие вернулись. Прятали глаза, ругали бандеровцев и киевских лидеров без разбору, но чаще предпочитали вообще отмалчиваться. Соглашались на работу даже с более низким заработком, чем до отъезда, потому как и на нефтяном севере не все было гладко, но куда как лучше, чем на суверенной родине. И снова были застолья – теперь уже встречи старых друзей. Балагур Петрович незлобно отводил на них душу, но драться за сомнительные национальные интересы никто не лез. Даже репрессированные со львовщины и Тернополя отмалчивались, либо сыпали тостами за старую дружбу. Во всяком случае первые полгода... Голод – не тетка, рыба ищет, где глубже...

*  *  *

В госпитале Алексей с интересом слушал двух профессоров, которые пытались определить – насколько он понимает речь и вернется ли к нему возможность говорить. При этом не стеснялись вести свои дискуссии при пациенте, словно он был еще и глухой. Он-то и хотел бы им объяснить, каким образом он понимает человеческие слова: будто воспринимает их не ушами, не мозгом, собственно, а так, точно сознание его находится вне тела, вне головы, и охватывает все обозримое пространство. И звуки просто живут в нем, как колебания, заполняют его и не требуют перевода с языка символов на язык духа. Они и есть символы. Другая беда: вместе с пониманием речи ушло и понимание букв. Наверное, детсадовский ребенок знал о них больше, чем знал старший лейтенант Добромыслов. Профессора просили его написать о своем самочувствии, но быстро догадались, что и это ему не под силу.

В один из долгих однообразных серых больничных дней двери палаты открылись, и Алексей увидел на пороге родителей. Он поднялся им навстречу, и все трое тихо обнялись. Будто и не с того света вернулся старший лейтенант Добромыслов, а с работы пришел. И так же тихо плакали, без слов. Соседи по палате безмолвно вышли, чтобы не мешать этому семейному молчанию. И потом Добромысловы всей семьей долго, не говоря ни слова, сидели на скамейке в парке. Мама держала руку Алексея, гладила ее и никак не хотела отпускать, словно его снова могли куда-то отправить, откуда есть шанс не вернуться. Отец же нет-нет да начинал шептать молитвы. И вдруг, как по команде, потянулись к Петру Васильевичу изувеченные войной солдатские души. В застиранных нелепых пижамах они окружили священника: кто-то, чтобы попросить благословения, кто-то, дабы задать сокровенный вопрос, третьи – с просьбой помолиться о погибших друзьях...

Когда вернулись в палату, отец достал из старого портфеля Библию и положил ее на тумбочку у кровати Алексея. Тот сначала не обратил внимания на знакомую книгу, точнее – обратил, но не придал значения тому, что слово на обложке было ему понятно.

– Он не читает, – сообщил подоспевший для беседы с родителями врач. – Пока не может... Пока...

– Ничего-ничего, эта книга сама по себе нужна. Пусть будет рядом. У него был с собой молитвослов, но, видимо, Алеша его где-то утратил...

И только в этот момент Алексей понял, что слово «Библия» ему понятно – всем своим немыслимым объемом – не по буквам даже – а общим значением. Он взял увесистый том в руки и долго смотрел на титул, словно пытался через одно слово увидеть смысл всей книги. Потом нерешительно раскрыл ее наудачу и тут же понял, что воспринимает текст. Опять же – не буквами-слогами – а всей его емкостью. «Вспомни, Господи, что над нами совершилось; призри и посмотри на поругание наше. Наследие наше перешло к чужим, домы наши – к иноплеменным; мы сделались сиротами, без отца; матери наши – как вдовы. Воду свою пьем за серебро, дрова наши достаются нам за деньги. Нас погоняют в шею, мы работаем и не имеем отдыха». Он не прочитал, а именно увидел плач Иеремии. Причем в сознании его сначала встало видение древней Иудеи, но потом захлестнули ее вдруг вспышками осиротелых деревень картинки современной России...

– Он понимает! – догадался доктор. – Он понимает! Алексей, кивните, если понимаете.

И старший лейтенант Добромыслов кивнул.

– Ну вот, кто там еще не верил в чудеса?! – искренне восхитился врач.

– Тише, тише, – успокоил его отец Петр, – никакого чуда, чудо – это знаете?.. – он попытался интонацией передать значение этого слова. – А это Библия. Так и должно быть. Так и должно...

– Так и должно... – задумчиво повторил доктор. – Я говорил главному, что надо дать работать в больнице священникам, они куда как лучше психологов. Тут с епархии даже Владыка приезжал... Мы специально молельную комнату сладили...

– Вот и славно, – обрадовался отец Петр.

– Может, я сейчас потороплюсь... Н-но... – доктор нетерпеливо достал из нагрудного кармана халата свернутый листок с какими-то записями и ручку, чистым куском подставил Алексею: – Попробуйте...

Алексей неуверенно взял ручку и вполне сносно, но почему-то печатными буквами написал «БИБЛИЯ».

– А еще? Чтобы не копировать? Сам! – не унимался доктор.

Алексей улыбнулся и вывел: «МАМА, – какое-то время подумал и добавил, – МЫЛА РАМУ».

– Мы должны это зафиксировать! – врач чуть было не кинулся за коллегами, но отец Петр удержал его.

– Очень вас прошу, не надо никакого шума. Мы когда с вами по телефону разговаривали... Когда вы мне разъяснили суть его ранения... Я долго молился. Я очень надеялся. Прошу вас, не надо делать из этого шума.

– Я думал, вы тоже заинтересованы, – удивился врач.

– Да это одному Господу известно, как оно произошло. Тут лишний шум больше вреда нанесет. И мне укажут, что чудеса тиражирую...

Алексей, между тем, открывал Библию все в новых и новых местах, словно проверял способность распознавать текст. Он не мог рассказать спорящим сейчас отцу и доктору, что воспринимает словесную вязь совсем иначе.

Раздосадованный врач положил в карман халата бумагу с каракулями старшего лейтенанта Добромыслова:

– Ну, как хотите, а это я все равно коллегам покажу, не имею права молчать, это, в конце концов, прогресс в лечении.

– Да Бог с вами... – ответил батюшка.

Отец и мать пробыли в госпитале еще три дня, причем им даже предоставили палату, как в гостинице, чтобы Петр Васильевич мог в молельне только служить, а матушка ему помогала. За это время они узнали, что скоро приедет какой-то большой воинский начальник, чтобы вручить награды раненым, и в том числе их сыну, капитану Добромыслову. После чего состоится комиссия, которая освободит его от службы по состоянию здоровья.

– На все воля Божья, – ответствовал священник.

Отцу надо было еще в Москву. Он попросил у сына прощения и сказал, что как только его выпишут, они приедут за ним, чтобы сопроводить домой. Немому в нынешнем мире не так просто. Алексей, прощаясь с родителями, счастливо улыбался, а на следующий день, после того, как они уехали, собрался и, естественно, никому ни говоря ни слова, ушел из госпиталя. Не дождавшись награды...

*  *  *

– Нет, Лexa, надо обязательно стать генералом! И орден получить! Зачем мы тогда под погоны лезли?

– Курсант Смирнов, ты еще и маленьких звездочек не получил, а уже о больших грезишь.

– Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом!

– Не, Тоха, плох тот солдат, который просто не мечтает.

– Мы, правда, со всеми в мире помирились, точнее – перед всеми разоружились. Смотрите: мы теперь мягкие, пушистые и даже не летаем, чтоб никого не раздражать. Так что вообще не понятно, зачем нам теперь армия. Отца вот уволили... По-тихому...

– Хоть и генерал, – заметил Алексей.

– Хоть и генерал, – согласился Антон.

– А с войной ты не торопись. Сильному напасть на слабого – это искушение. Так что мы сейчас всем своим поведением искушаем агрессоров. И если не на нас самих, то на тех, кто с нами был, они обязательно нападут.

– Ты про Ирак?

– И про Ирак. И про Югославию.

– Да это понятно... Другое не ясно, до каких пор армия в дерьме будет? Где это видано, чтобы солдаты в целях экономии на стрельбах не стреляли, летчики не летали, а танки не ездили...

– Беда в том, Тоха, что для того, чтоб это заметили, нужна война. Я вообще так думаю: как только народ начинает забывать, что такое война, она тут же приходит.

– Метафизика опять?

– Как раз чистой воды прагматика. И еще думаю я, что ордена, о которых ты мечтаешь, отольются большой кровью.

– Ну, любые ордена за кровь дают...

– Ты не понял, Тох, воевать с Россией, даже с тем, что от нее осталось, они не решатся. Они-то прагматики: Наполеона и Гитлера помнят. А вот устроить на нашей территории гражданскую войну, это им по силам, особенно учитывая растущую степень дурости в нашем народе. Ты солдат из роты обеспечения видел?

– Да видел. С такими только в плен сдаваться.

– Вот и жди, когда мы в своем моральном падении пройдем какую-то критическую точку, за которой начнется болевой синдром, заставляющий организм вспомнить, что он живой, пробуждающий волю к сопротивлению.

– Лёх, ты философ. А я думал – без пяти минут лейтенант. Зря, наверное, ты в семинарию не пошел.

– На все воля Божья. Если ты Богу где нужен, то – хочешь не хочешь – там окажешься.

– Ладно, ты не обижайся, я сегодня погрешить намерен.

– Опять к Вике, в самоволку?

– Ну а как еще, товарищ курсант, преодолевать тяготы и лишения воинской службы? Пошли со мной, там с подругой какой-нибудь познакомишься.

– А зачем? Похоть унять?

– Да видел я, как ты в тренажерном зале унимаешь. Все железо переломал.

– Не, Тоха, не пойду, опять же, кто тебя прикроет, если что? Вике привет.

– Эх, Лёха, как был ты монахом, так и остался. Может, тебе после училища рапорт в монастырь подать?

– Может... Кто ж знает. Если в армии дела так дальше пойдут, то лучше в монастырь.

– Ладно, – примирительно сказал Антон, – денежным довольствием поделишься?

– Сколько надо?

– Да чтоб хоть на один цветок хватило. А то стремно как-то... С пустыми руками.

– Бери, сколько нужно, – Алексей кинул другу бумажник.

*  *  *

Петрович даже не понял, зачем он взял из машины монтировку и через пару минут двинулся вслед за внедорожниками. Так, на всякий случай. Когда подошел к площади, то увидел, что «роверы» стоят у здания администрации. Видимо, общаются с директором шекспировского колхоза. Алексий, между тем, выносил мусор из разрушенного храма. Где-то этот молчун раздобыл тачку и лопату и периодически появлялся с полной тачкой разнообразного мусора в дверном проеме, чтобы выкатить тачку в ближайший проулок, где уже лежал какой-то строительный мусор.

– Вот душа неугомонная, молить-хвалить, – прокомментировал Петрович.

Наверное, в другое время он помог бы монаху в его бессмысленном, с точки зрения всех жителей села, труде, но сейчас вновь почувствовал слабость и озноб.

– Валить надо отсюда, – сплюнул он под ноги, – точно кондрашка хватит, а тут, поди, и кладбища приличного нет.

Он повернулся и медленно пошел в обратную сторону с нелепой монтировкой в правой руке.

*  *  *

Алексий почувствовал опасность еще до того, как она обрела звук. Объяснить он себе этого не мог, просто продолжал работать. Звук догнал чувство звоном разбитого стекла: это вылетел из окна администрации Леонид Мирный. Надо отдать ему должное: он очень недолго приходил в себя, быстро поднялся, пробурчал что-то себе под нос и побежал по улице. Через пару минут на крыльце появилась четверка крепких парней: двое из них держали под руки изрядно побитого Гамлета, который практически висел между ними, с трудом поднимая голову. Половина лица была залита кровью, которая сочилась ручьем из разбитой брови, губы тоже были разбиты, и по одежде было понятно, что его от души потоптали. Увидев здоровым глазом остановившегося Алексия с тачкой, он буквально взмолился:

– Не смотри, а?.. Очень прошу, не смотри... Уходи отсюда... Это не твоя война...

– О! – обрадовался чему-то лысый: – Ты уже и попа завел? Тебе же муллу надо? Или ты это... Для колхозников своих?

– Че смотришь? – присоединился в группе чернявый, он почему-то с явной ненавистью смотрел на Алексия, словно они с детства были заклятые враги.

– Ахмед, он тебе не ответит, он немой, – сказал Гамлет.

– Немой? – удивился Ахмед. – Как же он с Богом разговаривает?

– С сурдопереводом, – хохотнул лысый, и вся компания поддержала. – Флажками отмашку дает.

– Пусть идет с миром, – попросил Гамлет.

– Да пусть, – не стал возражать лысый.

– Э, подожди, – не согласился Ахмед, – а вдруг именно он кассу Гамлета сторожит, а? Удобно ведь. Попик, никто не обидит...

– Он не поп, он монах, – поправил Гамлет, но тут же получил удар в солнечное сплетение и на какое-то время выключился, пытаясь вдохнуть.

– Рясу одеть и на бабу можно, – хитро улыбнулся чернявый. – Э, поп, иди сюда! Да-да, иди сюда, мы тебе рентген сделаем.

– Да че ты к нему привязался, Ахмед? – засомневался в правильности действий напарника лысый.

– Кила! Ты такой умный, да?! – возмутился Ахмед. – Тут всю деревню строить надо! Сюда иди, монах, ближе иди. Касса где, знаешь?

Алексий смотрел в глаза Ахмеда без вызова, но и без страха. Ахмеду это не нравилось.

– Да ничего он не знает, он только вчера приехал, – пришел в себя Гамлет.

– Ага, и потому уже тачки возит, да? – прищурился Ахмед. – Маме своей скажешь, Гамлет, маме, понял? Она поверит. Ты тихой жизни хотел? Да? Будет тебе тихая жизнь. Деньги давай, мы уедем, будешь жить тихо. Лопату тебе новую купим, землю будешь рыть до старости. Тыкву растить будешь.

– Нету у меня... Я все в дело вложил... – негромко сказал Гамлет.

– Где тут дело? А?! – не поверил Ахмед. – Картошка дело? Подсолнух дело? Может, ты коноплю посадил? Афганку? А? Чума на твой дом, Гамлет! Аппендицит на твой род, Гамлет, кого ты дурить хочешь? Не дашь деньги, мы твоего монаха щас на кресте повесим!

– Он не мой, он вчера приехал, – снова повторил Гамлет, и снова получил удар.

– Иди сюда, монах! Иди, я сказал.

Алексий сделал шаг вперед и увидел протянутую к своему лицу руку. Этого было достаточно, чтобы уснувшая боевая память выстрелила в тело неподконтрольным импульсом. Рука Ахмеда мгновенно оказалась в его руках, он вполоборота рванул ее на себя, и с жутким треском сломал на своем плече.

– Он мне руку сломал!!!

Дикий крик боли из уст Ахмеда заставил кинуться вперед лысого, прозванного Килой, но и он был так же мгновенно сбит ударом в горло и упал, скатившись с крыльца, хватая ртом воздух... Лещ на траве... Еще удар, и следующий противник покатился, увлекая за собой безвольное тело Гамлета. Четвертый успел рвануться к машине, чтобы схватить лежавший под сидением автомат и, передернув затвор, сыпануть чечетку пуль под ноги запоздавшему Алексию.

– Стой! – крикнул он. – На землю, падла! На землю, я сказал!

Но Алексий продолжал невозмутимо стоять, точно эти слова относились не к нему.

– Ты немой или глухой, урод?!

Больше он ничего не успел сказать, потому что на плечо ему со всего маха опустилась монтировка Петровича, проламывая ключицу и увлекая к земле.

– Лежи-молчи, – пробурчал Петрович, поднимая автомат. – Ну надо же, заехали в гости, – посетовал он.

– Зря ты ввязался, – пришел в себя Гамлет и попытался встать.

Алексий протянул ему руку, тот, немного подумав, принял помощь, и встал на ноги. Обрел скрипучий голос и лысый.

– Слышь, монах, я не знаю, кто ты, но ты зря влез.

– Убью, сволочь, – плакал Ахмед.

Петрович вдруг с нежностью посмотрел на автомат и предложил:

– А, может, это... Ну... Мочить-точить... Пришить их тут всех, чтоб проблем не было. Земли много – зароем. А?

После этих слов даже Ахмед притих.

– Они же, падлы, мстительные, мы же их, типа, унизили, – мотивировал Петрович.

– А ты сможешь? – криво ухмыльнулся Гамлет.

– Да как два пальца об асфальт! Я жить спокойно хочу, а эти же искать будут, мстить. А так, че, убрали мусор в помойку. В аду уже заждались. Че тянуть-то, давить-мутить. Памятник поставим, героям криминальной революции. А?! – Он вскинул ствол в сторону Ахмеда и сделал это настолько уверенно, что тот засучил ногами, пытаясь отползти в сторону.

– Нас искать будут, – предупредил третий, что в это время обретался на крыльце.

– Че вы – клад, чтоб вас искать? – скривился Петрович.

– Слышь, Ахмед, – включился Гамлет, – а, похоже, у этого мужика намерения серьезные, и он прав. С мертвыми проблем меньше.

– Монах, ты скажи че-нибудь... – попросил вдруг лысый.

– Да не может он, немой, я же говорил, – ответил за него Гамлет.

– Слышь, монах, я за всех своих пацанов убитых молебны заказываю... Только был бы Бог, он бы такого беспредела не допустил. Не мы такие, жизнь такая, слышал?

Алексий только посмотрел на него печальным взглядом.

– Осуждаешь? – вскинулся навстречу взгляду Кила. – А, может, жалеешь? Я знаю, ты смерти не боишься, потому что веришь в бессмертие. Но я тоже не боюсь смерти, потому что уважаю себя. Так что можешь сказать своему другану, если хочет стрелять, пусть стреляет. Я, когда в это дерьмо лез, сразу знал, что в любой день пристрелить могут...

– Себя-то ты уважаешь, – признал Петрович, – но больше, видимо, никого, валять-катать.

– Братов своих уважаю, – ответил лысый, – а всю эту хлюпающую оленятину, которую все доят... За что ее уважать? Они же бараны! Их стригут, а они только блеют... Тьфу! – он смачно сплюнул.

– Здесь че? – пришел в себя со стоном четвертый бандит, которому Петрович сломал ключицу.

– Смерть твоя, – повел в его сторону автоматным стволом Петрович.

– Э, блин, – то ли испугался, то ли расстроился поражению тот, – он заряжен!