Текст книги "Три родины"

Автор книги: Сергей Салтыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

СССР, Приднепровье. Конец 80-х

Я все-таки повторно наступил на одни и те же грабли. Недавно мы с Валерой Зотовым решили нарушить привычный порядок последовательного движения по лестнице жизни и милицейской карьеры, и одновременно, вместе, подняться на ее очередную ступень. Наши должности, звания и выслуга позволяли обоим поступать на учебу в последнее по уровню из имеющихся в стране профильных учебных заведений – Академию внутренних дел СССР. Руководство приветствовало наше решение, дало отмашку на подготовку необходимых документов. Снова предстояло проходить медкомиссию. В последние годы для большинства оперов эта процедура превратилась в пустую формальность. Объективное состояние здоровья и его отражение в кадровых и медицинских документах, практически, не были связаны между собой. Медсанчасть УВД, как лечебное заведение, у сотрудников доверия не вызывало. По серьезным заболеваниям все предпочитали лечиться на стороне. Из-за этого, по медкарточкам все выглядели здоровыми и полными сил. Если кому-то предстояло досрочно, по выслуге лет, оформлять выход на пенсию, или ожидать неминуемого наказания за допущенные служебные нарушения, тенденция быстро менялась на диаметрально противоположную. Карточка быстро разбухала и зацветала от яркого букета несуществующих серьезных болезней. У меня дополнительно присутствовали несколько собственных факторов, формировавших мои отношения с бывшими коллегами. В санчасти работала терапевтом жена одного из моих непосредственных начальников, Сергея Владимировича Захарова – Лариса Сергеевна. Она постоянно помогала мне, для экономии времени и нервов, обходить длинные очереди агрессивных коллег и пенсионеров, просто занося мою медкарту в очередной кабинет и получая необходимый автограф любого врача. Иногда она сообщала им, что я бывший врач и в состоянии самостоятельно следить за собственным здоровьем. Такая помощь и опека расслабили меня окончательно. Недавно, подобным образом, я успешно прошел комиссию на получение водительских прав. В моей медкарте не было ни малейшего намека на какую-то аномалию цветоощущения. Добавилась традиционная затурканность по работе и вечная нехватка времени – освежить в памяти ненавистные таблицы Равкина я, попросту, забыл. Как назло, Лариса Сергеевна оказалась в отпуске, и на прием к окулисту пришлось идти лично. Им оказалась строгая, незамужняя женщина -педант. Она проверяла меня по полной программе и без труда выявила тщательно скрываемый изъян. Мои запоздалые, наигранные удивления и заверения о том, что ранее все было в порядке, на нее не подействовали. Она хорошо понимала врожденный характер данной аномалии. Ее категорический отказ закрыть глаза на такую незначительную мелочь и признать меня годным к поступлению в Академию, вывел меня из себя. Я стал доказывать, что если мне можно служить, сутками работая без сна и отдыха, значит – можно и учиться. Она резко парировала, что если я не угомонюсь, поставит вопрос и о моей дальнейшей службе. Но видно сообразив, что в данном случае возникнут определенные вопросы и к медслужбе, когда-то пропустившей, а потом упорно не замечавшей нарушение зрения, исключавшего службу в милиции, она оставила меня в кабинете одного, а сама побежала советоваться с коллегами. Вернувшись через несколько минут, стала еще злее и агрессивнее. Я понял, что она узнала, что разговаривает с бывшим врачом. «Ты предал медицину, обманул милицию и еще пытаешься здесь качать права!» – злорадно упиваясь поворотом ситуации, распаляла себя и меня уже набившими оскомину, давно потерявшими актуальность, аргументами. «Я отношусь к медицине намного порядочнее, чем вы. Раз и навсегда сменив белый халат на китель, до сих пор чту главный принцип – не навреди! А вы напялили этот халат сверху кителя! Вы – не медики, а приложение к кадровой службе. Вместо лечения и помощи, решаете судьбы сотрудников, исходя из собственных конъюнктурных и меркантильных интересов!» – я тоже перестал выбирать выражения. Потом и вовсе, пререкания скатились на личностный уровень. Я всегда старался находить в женщинах какие-то положительные стороны, не опускаться до гендерного противостояния и недостойного поведения. Но в данный момент видел перед собой не женщину, а исчадие зла в белом халате. Я кожей чувствовал неприязнь и ненависть, исходящую от нее. Она не замечала, как ярко и однозначно проявлялись они в ее высказываниях о сотрудниках милиции, и мужчинах вообще. Ее аномалия психического восприятия мужского пола проявлялась намного сильней и явственней, чем моя скрытая и безобидная цветоаномалия. Поняв, что она не сделает и шагу назад, я покинул кабинет. Узнав о случившемся, Зотов и прямые мои начальники, положительно оценили аферу многолетней давности. Им понравилась история с сокрытием нежелательного изъяна зрения и введением в заблуждение коллег от медицины. Все долго думали, перебирая варианты дальнейших действий и возможности исправить непростую ситуацию. Приказать врачам напрямую не мог ни один милицейский начальник. Лобовое давление через руководство медсанчасти могло усилить корпоративное противостояние и обернуться для меня еще более серьезными негативными последствиями. Они так же подтвердили мои догадки о причинах неадекватного отношения незамужней докторицы к молодым сотрудникам милиции. Все упиралось в ее первый неудачный сексуальный опыт в годы далекой юности. Коллективное решение предписывало мне гасить конфликт и нормализовать ситуацию на уровне истока, то есть, там, где он и начался. Они убедили меня встретиться с ней в неофициальной обстановке, демонстративно покаяться и наладить дружеские, продуктивные отношения. Скрепя сердце, я вынужден был согласиться. Встреча с цветами и конфетами результатов не дала. То ли я плохо старался, то ли ее душевная рана была глубже, чем мы предполагали, то ли уже играли какие-то другие, неизвестные нам мотивы. Несговорчивая, обиженная судьбой женщина, принципиально отказалась идти навстречу и менять свое заключение.

Еще до этой истории меня одолевали сомнения о целесообразности дальнейшего обучения. Я беспрерывно учился уже более двадцати лет. Кроме среднего образования, за моими плечами были два института, первоначалка в Ленинграде и несколько стационарных курсов повышения оперативного мастерства. Последние, по борьбе с наркоманией, я меньше года назад проходил в Калинине. Тот же казарменный режим, те же сотни курсантов со всех концов Советского Союза. Кроме знаний, каждая учеба давала мне десятки новых друзей и товарищей, коллег и единомышленников. Они не только безотказно помогали решать множество вопросов, постоянно возникающих в оперативно-служебной деятельности. Напрямую, часто в телефонном режиме, без длительных бюрократических проволочек. Они так же создавали особое ощущение единства обширной территории огромной страны, личного моего участия в создании и укреплении сложного механизма прямого общения и взаимодействия людей, поднимающего понятие населения на более высокий уровень – уровень единого народа. Мы постоянно общались не только дистанционно и по служебным вопросам. Являясь активной и мобильной частью общества, не упускали любой возможности личных встреч. Этот побочный результат моего обучения, я ценил не меньше, чем полученные знания.

Перестройка и Ускорение, всколыхнувшие страну и подарившие народу хрупкую надежду на лучшее будущее, быстро сменились неуправляемым хаосом и деградацией. Цена и востребованность знаний падала с каждым днем. Тысячи классных специалистов, высокообразованных интеллигентных людей, теряя работу, выживали торговлей на рынках. Стремительно растущая армия безработных, челноков и гастрарбайтеров, ежегодно пополнялась выпускниками ВУЗов, так и не нашедших свое первое рабочее место после отмены обязательного госраспределения. Намного увереннее чувствовали себя активные и предприимчивые люди с начальным и средним образованием, никогда не делавшие ставку на помощь и поддержку государства. Недавно я настойчиво рекомендовал жене оставить обучение на заочном факультете журналистики МГУ. До наступления лучших времен. Я был не против получения ею второго образования. Главным аргументом выдвигал предстоящий уход в декрет и рождение нашего второго ребенка. Считал, что имеющихся у нас дипломов предостаточно для двоих. Она, в принципе соглашалась, но в отместку грозилась пойти торговать на базар. Ее реалистическую шутку, зная по службе все тонкости и реалии грязной и аморальной базарной изнанки, я воспринимал на уровне личного оскорбления и шантажа. Раз и навсегда ответил, что пока я в милиции – о своей базарной карьере пусть больше даже и не заикается.

Получив от строптивой окулистки повторный отказ, я решил не нагнетать страсти и противостояние с медсанчастью. Отказавшись от поступления в Академию, как Лиса в крыловской басне о винограде, утешал себя мыслями о бесполезности и бесперспективности недоступного образования. Горько шутил сам над собой, что не все капитаны должны стремиться в генералы, у них для этого есть собственные сыновья. Учиться в Москву Зотов поехал один.

Глава III. SALUS POPULI SUPREMA LEX

СССР, Приднепровье. Конец 70-х

БЛАГО НАРОДА– ВЫСШИЙ ЗАКОН. Эта крылатая фраза запомнилась и понравилась мне с первых дней изучения латыни. Не только потому, что ее озвучили древние римляне и сохранили для последующих поколений на мертвом, уже не используемом за пределами науки и медицины, языке. В ней скрывалась тайна и вечный вопрос о смысле здоровья, как одной из главных ценностей человеческой жизни. Взрослея и все чаще сталкиваясь с болезнями, как со своими собственными, так и с чужими, я все больше задумывался над истинным смыслом здоровья на всех уровнях понимания. Одновременно – над особой ролью медицины в его защите, сохранении и восстановлении. В животном мире, любой организм, унаследовавший неконкурентные качества, сталкиваясь с агрессивным влиянием окружающей среды, не имел шансов на выживание и продолжение рода. У людей – все намного сложнее. В современном цивилизованном мире, даже родившись не совсем здоровым, обычный человек осознанно или бессознательно тратит массу времени и сил на неразумное уменьшение этого самого здоровья, ускоряя тем самым приближение собственной смерти. Избежать или максимально отсрочить закономерный финал такого грубого нарушения естественных законов природы, он надеется с помощью медицины.

Вот уже третий год, переходя с курса на курс, с разной степенью личной и профессиональной аргументации, мы ведем бесконечный спор о собирательном образе идеального врача. Мнения разделяются почти пополам. Без всякой привязки к успеваемости, полу, практическому опыту и другим индивидуальным качествам студентов, участвующих в непрекращающейся актуальной дискуссии. Одни считают, что идеальный врач должен, прежде всего, быть воплощением милосердия, сострадания и сочувствия для больных, пациентов и их родственников. Даже не имея способностей или возможностей помочь больному профессионально, он обязан всеми другими доступными ему способами и методами пытаться уменьшить его боли и страдания. Другие оппонировали, что он в первую очередь, должен быть высокопрофессиональным специалистом, немногословным и ответственным мастером, способным починить любую, даже самую сложную поломку сверхсовершенного механизма под названием человеческий организм. Бессильная и пассивная жалость не может компенсировать знания и опыт. Врач должен категорично и честно признаваться больному и его родственникам, если чувствует, что не может помочь. Я больше склонялся к признанию правоты второй группы. Мне симпатизировали слова героя романа Виктора Гюго «Человек, который смеется», разумного и талантливого лекаря Урсуса, утверждавшего, что он спасает людей и не дает им преждевременно покинуть этот бренный мир только с одной конкретной и понятной целью – дать им возможность помучиться еще некоторое время, шанс образумиться и поумнеть. Возможно, такое необычное профессиональное мировоззрение формировалось у меня под влиянием моего первого практического опыта. Я уже почти два года работал санитаром оперблока нейрохирургического отделения больницы Скорой помощи. Правильнее было бы называть его нейротравматологическим. Основной категорией пациентов были доставляемые в ургентном порядке пострадавшие в дорожно-транспортных происшествиях и производственных авариях, жертвы насильственных преступных посягательств. Кроме обеспечения максимально возможной чистоты и стерильности в двух операционных и примыкающих к ним подсобных помещениях, в мои обязанности входили так же определенные функции при проведении самих операций и подготовки к ним пациентов. Большинство из них, даже находясь в сознании, были мало контактными и неадекватными вследствие шока или алкогольного опьянения, представляли реальную опасность для хирургов и медсестер. Для обеспечения необходимой фиксации на операционном столе использовались крепкие многослойные брезентовые жгуты и пояса. Часто такая фиксация перерастала в настоящий боевой поединок, и в этих случаях мои боксерские и уличные навыки приходились, как нельзя, кстати. Я часто вспоминал по этому поводу рассказы наших офицеров с военной кафедры. Многие из них в качестве советников и военврачей принимали участие во Вьетнамской войне. Во время кошмарных американских бомбардировок с применением напалма, многие солдаты в шоковом состоянии выскакивали из окопов и укрытий, сломя голову бежали куда глаза глядят и ноги несут. Они не ощущали ранений и падали, будучи уже изрекошеченными пулями и осколками. Санитарам, чтобы спасти от смерти обезумевших бойцов, сначала предстояло их догнать, преодолеть, иногда с помощью быстрого и глубокого нокаута, бессознательное сопротивление, и только потом, эвакуировать в ближайшее укрытие. Однажды, физически крепкий и возбужденный молодой парень, каким – то образом освободившись от жгутов, соскочил с операционного стола, разметав стерильно одетых и уже «помытых» хирургов и медсестер. Выскочив из операционной, галопом понесся по отделению, оставляя за собой обильный кровавый след из раны разбитой головы. Преодолев полутемный коридор, заскочил в освещенный пищеблок. Мне удалось настичь его только на подоконнике распахнутого окна. Через несколько минут, вырубленного до бессознательного состояния, я притащил его на плече обратно, и мы продолжили прерванную операцию. Не меньше, по количеству и напряжению физических сил, приходилось тратить на уже зафиксированного и полностью обездвиженного глубоким наркозом пациента. В конце двадцатого века, через тысячи лет с момента выполнения первой трепанации лекарями древних цивилизаций, технология проведения сложной операции, по существу не изменилась. Как и раньше, в качестве основного инструмента, позволяющего обеспечить доступ к поврежденным сосудам и структурам головного мозга, использовался обычный механический коловорот. Естественно, усовершенствованный медицинский, предварительно простерилизованный. Но все равно – механический. Нейрохирург напряженно сверлил необходимые отверстия, а я – изо всех сил пытался удержать непослушную голову пациента в удобном для него положении. Это было не так просто даже для крепкого, физически развитого мужчины. На последних этапах сверления, перед сосудистой оболочкой мозга, счет шел на доли миллиметра. Медсестра не успевала промокать стерильной салфеткой наши потные лбы. Иногда хирургу казалось, что я недостаточно крепко держу голову, и он, не стесняясь присутствующих женщин, награждал меня крепким словцом.

Если травмы были сочетанными, операционная до отказа наполнялась другими специалистами. Кроме нейрохирургов, анестезиологов и реаниматологов, свои неотложные мероприятия одновременно выполняли урологи, травматологи, кардиологи, их помощники и многочисленные лаборанты. Сложные операции затягивались на долгие часы. Наши нейрохирурги, единственные из всех, могли оперировать сидя. В эти минуты, особенно если на столе находился доставленный с улицы бродяга, без роду и племени, а характер полученных им травм тянул на «несовместимые с жизнью», меня постоянно одолевали мысли о целесообразности и разумности происходящего. Что будет, если сейчас начнется массовое поступление других тяжелых пострадавших? Как во время недавнего обрушения строительных лесов на обкоме партии. Вторая операционная тоже была занята сложной операцией с подобным пациентом. Явно, не хватит ни профессиональных, ни материальных ресурсов. Конечно, подключатся другие операционные и другие специалисты, часть потока перенаправят в областную больницу. Но все равно, драгоценное и невосполнимое время будет потеряно.

Меня очень удручали и расстраивали смерти во время операции. Особенно, когда после многочасовой и напряженной борьбы за жизнь, бригаде высококвалифицированных и самоотверженных профессионалов приходилось констатировать смерть молодых пациентов. Ни в чем не повинных, полных сил и планов на будущее, нормальных и порядочных людей. Я уже давно заметил, что при всех равных условиях, чаще выживают, быстрее и эффективнее восстанавливаются социально бесполезные, с явно преобладающими негативными личностными качествами, пострадавшие. Я пытался понять, почему в жизни происходит именно так. На эти вопросы ни у кого не было ответов.

Закончив с обязательными функциями в оперблоке, в свободные от операций промежутки дежурства, я пропадал в отделении. Обстановка в палатах, особенно занятых недавно прооперированными больными, больше напоминала военный госпиталь на передовой. Большинство пациентов были лежачими, находившимися в послеоперационной коме, или обездвиженными тяжкими последствиями полученных травм. Все нуждались в длительном, интенсивном уходе родственников и малочисленного младшего и среднего медперсонала. И те, и другие с большой радостью и искренней благодарностью принимали мою добровольную помощь. Особенно в виде, опять таки, грубой мужской физической силы. Больные без сознания нуждались в постоянных приподниманиях и переворачивании для профилактики и обработки прогрессирующих пролежней, беспокойные выздоравливающие – в воздейтвии по поводу нарушения режима. Кроме этого, я с удовольствием помогал уставшим сестрам проколоть многочисленные внутривенные и внутримышечные вечерние инъекции, выполнить другие врачебные назначения. Уже поздней ночью появлялась возможность просто пообщаться с ними во время запоздалого ужина. Выздоравливающие пациенты так же активно шли на контакт. Часто с избыточной откровенностью рассказывали о своей жизни и ситуации, приведшей их на больничную койку. Некоторые, наоборот, после ретроградной амнезии, пытались восстановить в памяти эти утраченные воспоминания.

На прошлой неделе довелось несколько раз беседовать с Галиной – парикмахершей, недавно пришедшей в себя после тяжелой операции. Ей разрешили вставать с кровати, мы теперь встречались и беседовали в коридоре. Я уже знал не только обстоятельства получения ею тяжелой травмы мозга, многие интересные моменты личной жизни, но и мог воочию наблюдать процесс ее необычайно быстрого восстановления. Эта симпатичная и веселая тридцатилетняя женщина шла по жизни легко и беззаботно. После нескольких непродолжительных браков, последнее время жила одна с малолетней дочкой. Вернее, дочь почти постоянно находилась у бабушки с дедушкой, а в ее квартире ночевал очередной избранник. Галина работала мужским мастером в гостиничной парикмахерской, от претендентов на руку, сердце и уютную квартирку, не было отбоя. Последнее время место фаворита занимал Женя, двадцатилетний гитарист одного из центральных городских ресторанов «ЛаХти». Будучи на десять лет старше и опытнее, она относилась к молодому любовнику, больше с позиций активного опекуна-воспитателя, чем пассивного объекта юношеской любви. Каждый вечер они проводили в ресторане. Женя – на сцене, Галина – за ближайшим столиком в кругу общих друзей. Музыканты после каждой песни, уходя на перерыв, пропускали по рюмочке. К концу вечера Галине часто приходилось ловить, плашмя падающего со сцены, в стельку пьяного любовника, и на хрупких женских плечах тащить к ближайшему такси. Так случилось и в тот злополучный вечер. Одной рукой поддерживая еле стоящего на ногах Женю, она другой – тормозила проезжающие мимо такси. На светофоре резко затормозил троллейбус. От слетевшей троллеи, оторвался тяжелый «башмак» токоприемника и с огромной силой угодил Галине в голову. Дальше она ничего не помнила. Уже на момент ее доставки в операционную, шансы на спасение приближались к нулю. Череп оказался раздробленным на множество осколков. От ушиба пострадало основание мозга и обширные участки коры.

Двусторонняя декомпрессивная трепанация, длительная послеоперационная кома и сложный период выхаживания были уже позади. Вспоминая происшедшее, Галина больше всего жалела о порезанных в лоскуты новых фирменных джинсах. В приемном покое ради экономии времени не стали возиться с мудреными пуговицами и замками, стаскивать плотно прилегающую, скользкую от обильной крови дорогую одежду ,а освободили доступ к погибающему телу с помощью ножниц. В разговоре она делала неожиданные паузы, вспоминая нужные слова. «Мы сидели на лавочке и лузгали…..Ну, эти черненькие….Маленькие такие…» Семечки? – подсказывал я. «Да, точно! Семечки!» – она искренне радовалась, заново вспоминая давно известные, но неожиданно забытые слова и продолжала рассказ. Потом снова запиналась, вспоминая какое-нибудь другое слово. Если бы я не знал о происшедшем, мог бы подумать, что она таким необычным образом, просто прикалывается над всеми. Наблюдая подобные последствия перенесенных травм, мне становились понятными многие детали и нюансы поведения нейрохирургов во время тяжелых операций. Я часто замечал, как в процессе удаления размозжённых тканей и погибшего вещества головного мозга, рука хирурга на мгновение нерешительно застывала в воздухе. Определить границу между живой и погибшей мозговой тканью визуально, было крайне трудно. Наверное, в эти самые секунды он и думал о том, каких знаний и воспоминаний лишает пациента в случае удаления жизнеспособных участков коры. Если, конечно, ему вообще суждено будет выжить.

К всеобщему удивлению и радости всего отделения, ранее бесперспективная и казавшаяся нежизнеспособной пациентка, демонстрировала чудеса быстрого восстановления не только физического, но и психического здоровья. Пристально и профессионально рассматривая в зеркало свою бритую, покрытую многочисленными шрамами и рубцами голову, она уверенно заявила, что через три месяца удивит всех пышной прической. Видя в глазах медсестер нескрываемое удивление и скепсис, предложила даже заключить пари. Позже, оставшись со мной наедине, она раскрыла секрет своей уверенности. Наши отношения к этому времени стали настолько доверительными, что она без стеснения раскрывала мне самые интимные подробности своей личной жизни. В последнее время коллеги по работе постоянно подкалывали ее по утрам. Даже обильный макияж не позволял скрыть от них признаки бурных ночей. Галина кокетливо жаловалась, что худосочный и вечно пьяный Женя, в постели был настоящим гигантом. Приставал к ней по десять раз за ночь. С его любвеобилием она связывала и свою уверенность в быстром восстановлении утраченного волосяного покрова головы. Она по-секрету открыла мне действенный способ, известный профессиональным парикмахерам со времен Клеопатры. Женские волосы быстро и густо начинают расти после смазывания кожи головы мужской семенной жидкостью. Я ей верил. Мне уже довелось увидеть белобрысого юношу, нетерпеливо пританцевывающего и сверкающего голодными глазами под окнами отделения. Переговариваясь с Галиной через открытое окно, он обещал овладеть ею тут же, под елками, густо окружающими корпус больницы.

Постоянно вспоминая и жалея об испорченных джинсах, Галина рассказала о своем давнем знакомом – Беседине Викторе, который недавно и прислал ей этот дорогой подарок из далеких Соединенных Штатов. Его отец был снабженцем. В голодные послевоенные годы на махинациях с продовольствием сколотил хороший капитал. Легально, открыто пользоваться им он не мог, боялся неизбежных последствий. Из-за этого люто ненавидел власть, советское государство и его граждан. Сын пошел по стопам отца. Главной целью своей жизни он определил бегство из родной страны. Любым способом и любой ценой. Как ему удалось соблазнить, или уговорить, молодую американскую туристку, осталось покрыто мраком. Но через некоторое время после их знакомства в Москве, она прислала ему вызов и он, после длительных проверок и проволочек, все-таки, улетел в США. Вместе с фотографиями и письмами о сладкой и свободной американской жизни, Галина периодически получала от него подарки. Она искренне надеялась, что узнав о случившемся, по старой дружбе и сочувствию, Виктор обязательно пришлет ей взамен испорченных, новые еще более дорогие и красивые, фирменные джинсы.

СССР, Приднепровье.1981 год

Несколько месяцев назад я случайно узнал, что во втором неврологическом отделении Областной клинической больницы его заведующий практикует новый, ранее неизвестный в СССР метод лечения – мануальную терапию. Меня эта тема интересовала не только, как будущего врача, но и как пациента. За последние годы несколько раз давали о себе знать последствия безрассудной юности. В 14 лет, на летнем отдыхе класса на берегах Северского Донца, я неудачно нырнул на мелководье. Тогда все обошлось. Я получил несколько традиционных шлепков кожаным шнуром от указки любимого учителя географии «Мирона», пару дней отлежался в палатке, и вскоре начисто забыл об этом незначительном происшествии. Но уже на втором курсе, забытая было травма, дала о себе знать. Традиционная неврология, кроме обезболивания и витаминов, ничего предложить не могла. Приходилось надеяться на новые, или хорошо забытые старые методы лечения. Я уже проходил экспериментальный курс акупунктуры, но сложить определенного мнения о его эффективности до сих пор не мог. Узнав о мануалке, я, естественно, не мог упустить такой шанс, и через некоторое время уже работал в этом элитарном отделении. Меня на полставки взяли массажистом. Теперь, кроме обучения на четвертом курсе стационара, я одновременно работал в двух больницах. Сразу же после занятий торопился в неврологию, а по ночам и в выходные дни – пропадал в нейрохирургии. Между двумя отделениями, несмотря на некоторое совпадение области приложения лечебных усилий, во всех других отношениях была огромная пропасть. Прежде всего – по социальному статусу пациентов. По нормативам Минздрава, Областная больница на 90% должна быть загружена больными из сельских районов области. В нашем отделении это требование соблюдалось «с точностью до наоборот». Мало того, что подавляющее большинство лечившихся были жителями областного центра, немало больных инкогнито приезжали из других регионов. Это были руководители крупных предприятий, военачальники, известные спортсмены и деятели искусств. На госпитализацию в отделение существовала длинная негласная очередь. Все объяснялось стремительно растущей популярностью нового метода лечения и ее пионера – новатора Келлера Олега Николаевича. Я был восхищен предысторией его знакомства с этим нетрадиционным методом врачевания и той целеустремленностью, с которой он продолжал совершенствовать свой практический опыт. Минздрав упорно не признавал мануальную терапию официальным методом лечения, считая его архаичным костоправством и шарлатанством. Для освоения азов теории и практики, Олегу Николаевичу, под видом турпоездки, удалось на две недели выехать в Чехословакию. Пока туристы наслаждались видами Старой Праги, он, предварительно заручившись рискованным согласием руководителя группы и куратора из КГБ, провел это время на стажировке у известного чешского профессора, корифея европейского направления мануальной терапии. Вернувшись домой с новыми знаниями, практическими навыками и монографией с дарственной надписью светилы мирового уровня, еще долго и настойчиво уламывал руководство Областной больницы если не помогать, то хотя бы не мешать в продвижении нового метода лечения.

В большом и светлом зале приятно звучит спокойная мелодия саксофона. Ритмично и согласованно работает наш лечебный конвейер. В отгороженных от общего пространства плотной непрозрачной тканью массажных кабинах, я и напарник готовим пациентов к основным манипуляциям. Массаж эффективно уменьшает боль, расслабляет спазмированные мышцы, улучшает подвижность и кровоснабжение суставов позвоночника. Кроме того, существенно поднимает общий эмоциональный фон и настроение пациента. Выйдя из кабинки, он сразу же попадает в руки Олега Николаевича и его ассистента, поджидающих у специально изогнутых кушеток и лавок. Дальнейшие манипуляции производятся уже на уровне суставов позвоночного столба и внешне напоминают насильственные и неприятные скручивания, вытягивания, сгибания, толчки и сдавливания безвольного и расслабленного тела пациента. Заканчивается сеанс, как правило, обхватыванием тела пациента на уровне груди и умеренно резким, встряхивающим рывком вверх. Шутки – шутками, но за рабочий день, среднему по комплекции Олегу Николаевичу, приходилось поднимать вес, соотносимый с тренировками тяжелоатлетов, рискуя в случаях с особо упитанными пациентами, самому заработать межпозвонковую грыжу или радикулит. Я сочувствовал и долго не понимал, почему он не перепоручает эту тяжелую манипуляцию ассистенту. Ладно еще, когда дело касалось грациозной, с осиной талией, балерины из Симферопольской филармонии. Ее бы и я, с большим удовольствием, обхватывал и встряхивал ежедневно. Но ее, почему-то, даже на массаж, заведующий персональным распоряжением отправил к пожилой медсестре, а не ко мне. Наверное, виной всему был недавний случай с уже выписанной пациенткой. Я давно заметил, что кроме основного лечебного воздействия, грамотный профессиональный массаж приносит множество побочных положительных результатов. У пожилых женщин, через несколько сеансов, дряблая и сухая кожа, с которой при прикосновении обильно сыпался омертвевший эпителий, превращалась в гладкую и упругую, которой могли позавидовать большинство молодых и ухоженных красавиц. А у пятидесятилетней врача-гинеколога Мочулян, эффект от массажа проявлялся еще ярче и оригинальнее. Обычный лечебный, действовал на нее намного сильнее, чем специфический эротический массаж действует на молодых и здоровых женщин. Меня это очень стесняло и пугало, я с облегчением выдохнул после ее выписки. Но, оказалось, что преждевременно. Зашедший на следующий день в кабинку Олег Николаевич, хитро щурясь и еле сдерживая смех, нарочито строгим голосом, стал расспрашивать меня о деталях проведенного курса массажа. Почему-то, исключительно в отношении этой пациентки. После честных и профессиональных комментариев, понимая мое стеснительное смущение, прекратил допрос. Весело смеясь, сообщил, что она только, что была у него на приеме с необычной просьбой. Она настойчиво просила разрешить ей продолжить курс лечения у молодого массажиста. При этом была готова ежедневно тащиться в клинику с другого конца города и оплачивать мое дополнительное время работы. Олег Николаевич великодушно пообещал переговорить со мной, и сейчас она нетерпеливо ожидала ответа в коридоре. Я, сославшись на предельную загрузку, отказался. Приказывать, или уговаривать, он не стал и дипломатично отправил навязчивую великовозрастную нимфоманку домой. Говоря о предельной загруженности, я не сильно лукавил. Работа массажиста строго регламентировалась по времени и условным единицам проводимых сеансов. Нас в отделении было 4 человека, поровну деливших две имевшихся ставки. Первый месяц дополнительным ограничителем так же выступали болевшие от непривычной нагрузки связки запястий и мышцы предплечий. При всем желании и переработке по времени, мы не могли обеспечить запросы больных и потребности лечебного процесса. Пациентов, которым массаж был прописан лечащим врачом, а так же желающих пройти эффективную и приятную процедуру по собственной инициативе, было намного больше, чем мы могли обслужить. Этот фактор стал причиной внутреннего конфликта и трудного компромисса, который мне пришлось достигать в борьбе с самим собой. Вернувшись с перерыва в свою кабинку, я решил проставить в журнале отметки о проведенных сеансах трем последним пациентам. Перелистнув страницу, с удивлением обнаружил несколько денежных купюр. Потенциальных взяткодателей было трое. Только это и удерживало меня от переполнявшей ярости и желания устроить виновному показательный разнос. Несколько минут, потраченных на вычисление взяткодателя методом дедукции, слегка охладили мой пыл. Когда я вызвал подозреваемого из палаты в коридор и сходу выпалил эмоциональную тираду об оскорбленном чувстве собственного достоинства, он расстроился не меньше меня. Им оказался пожилой войсковой генерал, приехавший на тайное лечение из Москвы. Боясь нежелательной отправки на пенсию по состоянию здоровья, он по совету родственников, решил потратить очередной отпуск на полулегальное лечение в провинциальной гражданской больнице. Новый метод мануальной терапии, был его последней надеждой. Выслушав мои претензии, он мягко, но убедительно отклонил мою руку, отказываясь брать назад принесенные мной деньги. Потом, по-отечески обняв меня за плечо, отвел в безлюдный холл, где простым и понятным языком объяснил новые реалии жизни. «Не ты, и не я придумали эти правила. Во всех клиниках пациенты доплачивают массажистам. Это – не взятка или подкуп, а признание и благодарность за трудную работу!» – возражал он на мои аргументы о том, что не нуждаюсь в деньгах, получаю за свой труд нормальную зарплату и вообще, устроился массажистом для получения дополнительного практического опыта, а не дополнительного заработка. То же самое мне позже подтвердили и все другие массажисты. Только говорили они со мной уже совершенно другим, императивным тоном. Мне пришлось согласиться с ними. Теперь, возвращаясь домой, я после каждой смены уносил не только новые знания и практический опыт, но и приличный денежный гонорар. Эти деньги, наряду с двумя зарплатами, повышенной стипендией, и регулярными премиями от милиции, в сумме превышали зарплату моего отца-шахтера. Не называя истинных причин, я пытался отказаться от ежемесячной родительской финансовой помощи. Но отец расценил это, как сыновий бунт, посягающий на его право участия в моей жизни, и чтобы не расстраивать его, я продолжал получать и эти деньги. За четыре года финансовая ситуация изменилась на противоположную. Раньше я ломал голову над вопросом, где взять денег, теперь – когда и как их потратить. Мой образ жизни сам регулировал основные статьи расходов. Больше всего я тратился на одежду, дорогостоящую фото-киноаппаратуру и путешествия.