Текст книги "Три родины"

Автор книги: Сергей Салтыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Мои отношения с медиками, после затянувшейся многолетней паузы, активно восстанавливались. Все однокурсники и коллеги по предыдущим местам работы давно смирились с моим переходом на службу в милицию. Они уже не вспоминали об измене и клятве Гиппократа, часто обращались за советом и помощью. Я тоже перестал комплексовать и все теснее взаимодействовал с ними не только в плане организации квалифицированного лечения членов семьи, друзей и коллег, но и по своим чисто милицейским, профессиональным вопросам. Нагляднее всего это проявлялось в дружбе с Сан Санычем Педченко. Мы познакомились еще на младших курсах института, через его одногруппников Адама Олейника и Марчука Славу, проживавших со мной в одном общежитии. Потом оказались в одном студенческом стройотряде на строительстве птицефабрики в Орловской области. Он был лет на 5-6 старше, хотя учился всего на один курс впереди. Будучи местным, в общежитии появлялся эпизодически, поэтому общение в студенческие годы было довольно редким и поверхностным. Этот недостаток с лихвой компенсировался в последующие годы. Вернувшись после нескольких лет работы в Монголии, уже опытный нарколог, кроме основной должности в Областном наркодиспансере, подрабатывал на полставки в спецотделении городского кожно-венерологического диспансера. Там мы и встретились вновь, после нескольких лет расставания. Отделение представляло собой уникальное место совпадения официальных и неофициальных интересов двух мощных государственных структур – МВД и МЗО. В определенных кругах оно было известно под неприличным названием «Триппер-дача». Будучи по принадлежности медицинским учереждением, по своей режимной сути отделение выполняло для милиции функции дублера ИВС (изолятора временного содержания). По действующим нормативам и ведомственным инструкциям обоих министерств, практически, любого человека в возрасте 15-70 лет можно было изолировать в нем на определенный срок на почти законных основаниях. Чем регулярно и эффективно пользовались многие сотрудники милиции. Мне же, как продукту объединения этих близкородственных ведомств, сам Бог велел использовать преимущества редкого статуса «своего среди чужих и чужого среди своих». Первые годы милицейской службы я бывал в этом закрытом для посторонних глаз заведении, чуть ли не ежедневно. Пользуясь своими естественными льготами беспрепятственного помещения в спецотделение интересующих меня разрабатываемых и подозреваемых, я все-таки старался их тщательно фильтровать, не допуская излишнего риска, связанного с попаданием туда особо опасных и дерзких преступников. Но при таком интенсивном использовании, естественно, случались и непредвиденные проколы. За один из них, связанный с помещением в отделение взрослой женщины, подозреваемой в кражах из гостиниц на территории нескольких областей, я после строгой служебной проверки, схлопотал выговор от начальника УВД. Мои оправдания, что в условиях отделения проводилась квалифицированная агентурная разработка доставленной, не перевесили в глазах проверяющих аргументов неизвестно откуда появившихся родственников, объявивших ее в розыск, как без вести пропавшую. Неразбериха возникла по вине помощника дежурного РОВД, допустившего оплошность при регистрации сопроводительных документов в журнале доставленных в дежурку лиц, но крайним, как всегда, оказался инициатор. Второй случай оказался еще серьезнее в плане возможных последствий, но за него мне долго выговаривал уже сам Сан Саныч.

На ювелирной скупке младшими инспекторами розыска была задержана и доставлена в ГорУВД для проверки интересная группа гастролеров. Пожилой армянин, молодой с виду крымчанин и взрослая женщина из Подмосковья, судя по оставшимся квитанциям на оплату гостиниц, исколесили весь Советский Союз. Но нас заинтересовало другое. При личном досмотре у них было обнаружено несколько золотых монет-червонцев царской чеканки. По согласованным пояснениям, что приценивались для определения стоимости внезапно полученного бабушкиного наследства, им в лучшем случае, грозило незначительное админнаказание за попытку незаконной продажи золотых изделий. Уголовное наказание за незаконные операции с драгметаллами и валютой по 80-й статье УК, к тому времени уже кануло в лету. Сложность проверки пояснений членов группы и туманные перспективы ее отработки подсказывали единственное разумное решение -возвратить ценности и выгнать доставленных с предупреждением. Но Зотова чем-то заинтересовал молодой парень. Армянину разрешили на время проверки остаться в гостинице, предварительно изъяв монеты и все документы. Парня и женщину решили передержать допустимое законом время в разных РОВД. Молодой крымчанин, при более тщательной проверке, оказался не таким уже и молодым. Я впервые ошибся в визуальной оценке его возраста почти на десять лет.

Шли вторые сутки их проверки, а на разосланные телетайпы по месту прописки, ответов еще не было. Веселый и беспечный парень, поняв, что попал в цепкие руки профессионалов, сбросил маску добродушия и начал показывать свое истинное лицо. Его ответы становились все более дерзкими и неуязвимыми. Догадавшись, с кем имеем дело, Зотов попросил его снять рубашку. Когда на крепком мускулистом теле засветились эполеты и купола, а мы насчитали неопровержимых татуированных подтверждений минимум на три ходки по тяжким преступлениям, он и вовсе перестал скрывать свою волчью сущность. Понимая, что у нас нет оснований для его задержания, пошел в наступление, используя зэковский шантаж и угрозы. Он поставил условие, что если мы его немедленно не отпустим – покалечит себя и все равно уйдет от нас через больницу. Понимая, что парень не бахвалится впустую, решили все-таки заковать его в наручники. Буквально через секунды после высказанной угрозы, он одним стремительным рывком протаранил головой массивный металлический сейф. Из глубокой раны тут же хлынула кровь. Нам ничего не оставалось, как вызывать Скорую. Во время ушивания раны и первичного обследования в травмпункте, опытный зэк разыграл перед медиками яркий спектакль тяжелого, чуть ли не предсмертного состояния после изуверских пыток в милицейских застенках. Но сердобольные коллеги, в очередной раз, больше поверили мне. Наскоро зашив рану, наложили повязку и отказав в госпитализации, выдали на руки справку с диагнозом, позволяющим нам продолжать дальнейшую проверку симулянта. Передерживать его в РОВД еще одну ночь, возможности не было. С большим трудом, подключив Сан Саныча, удалось поместить в режимное спецвенотделение для проверки на наличие соответствующих заболеваний.

Утро следующего дня началось с разборок у начальства. Ночью наш подопечный, предварительно связав медсестру и постового, совершил побег из охраняемого объекта. Под истерические вопли чиновников двух ведомств, с разрешения непосредственного руководства, мы использовали последний шанс для собственной реабилитации. Через пару часов мы уже знали, что никакого насилия, и даже угрозы его применения, в спецвенотделении не было. Сработал, организованный подельниками подкуп. Инсценировка была раскрыта и псевдопотерпевшие вскоре дали признательные показания. Очередной сюрприз был связан с изъятыми червонцами. На третий день большинство из них начали терять свой первоначальный вид – потемнели и потускнели. Золотыми оказались только две из шести изъятых монет. Наши догадки подтвердили телетайпы из Крыма и Армении. Мы имели дело не с троицей банальных «кидал», а с мощной и разветвленной преступной организацией. Фальшивые червонцы штамповались на Кавказе и сбывались по всей стране. При подготовке сделки по оптовому сбыту подделок, фигурировали и проверялись только настоящие червонцы. На выгодное предложение клевали опытные ювелиры, цеховики и другие «запакованные» барыги. Расставаясь с крупными суммами, они не подозревали, что это – только начало более серьезных и драматических неприятностей. Дальше в дело вступали дерзкие и беспощадные бойцы мощной Крымско-Кавказской группировки. За нашим беглецом тянулся длинный и кровавый шлейф вымогательств, убийств, похищений с пытками и закапыванием потерпевших в укромных местах Крымских гор. Его искали правоохранители, военные, родственники пропавших потерпевших, члены других ОПГ. В дальнейших мероприятиях по его розыску и задержанию Зотов участвовал без меня. Я восстанавливал пошатнувшиеся отношения с руководством кожвендиспансера и не на шутку разозлившимся на меня Сан Санычем.

Наши отношения и без этого ЧП были сложными и крайне эмоциональными. Помогая мне, он больше всего боялся, что я, втайне от него, оформлю эту помощь в виде официального негласного сотрудничества. Такая возможность с недавних пор теоретически существовала. Новые приказы и наставления по агентурной работе позволяли регистрировать и использовать негласных помощников не только без их письменного согласия на такое сотрудничество, а даже-без устного их уведомления о такой регистрации. В нашем дуэте Сан Саныч по праву считал себя главным, более опытным и правильным. Уступать место ведущего более молодому и неопытному в жизни другу, было ниже его достоинства. Однако, существовала еще одна, не менее важная причина. Он был младшим из трех братьев в семье. А в семье, как говорится, не без урода. Но уродом был не Сан Саныч. Он, несмотря на трудное детство в сельской глубинке, смог удержаться на скользкой дорожке, «выбиться в люди», и как старший Вовка стать образованным и уважаемым врачом. Тот пошел по линии стоматологии, и уже длительное время руководил одной из ведущих городских клиник. Средний, Иван, о котором мой друг долго молчал, оказался «вором в законе». О нем у меня не было никакой информации в связи с длительным проживанием на Дальнем Востоке и упорным молчанием самого Сан Саныча. Единственным доказательством служил кошмарный серебряный перстень с черепом и свастикой, который он упрямо не снимал с пальца, игнорируя постоянные протесты и издевки со стороны жены, друзей и коллег. Не знаю, насколько сильно отразилось на формировании характера и становлении личности Сан Саныча влияние среднего брата, но своеобразность и неординарность этого характера ощущало на себе все его окружение – от семьи и друзей, до пациентов, коллег и начальников по работе. Со всеми он вел себя одинаково независимо, делово, но неформально. Даже старые и авторитетные наркоманы вели себя в отделении тихо и послушно, а буйная неуправляемая молодежь после первой же зуботычины или подзатыльника, сразу же понимала, кто в доме хозяин. Он никогда не использовал широкие возможности лечения специфического контингента для личного обогащения, не цеплялся за занимаемые должности. Дойдя по карьерной лестнице до зама главврача по лечебной работе облнаркодиспансера, потом снова вернулся на должность обычного, рядового нарколога. Не только наркоманы и их родственники, но и коллеги, и чиновники от медицины, считали его лучшим профессионалом в своем деле. Лишь наши жены, со страхом и ревностью относясь к нашей многолетней дружбе, придерживались противоположного мнения. И его Анна, и моя Люба, из всех совпадений наших характеров признавали лишь повышенную тягу к спиртному. Всегда считали нас обоих бессеребренниками и неудачниками. Они наотрез отказывались понимать и признавать тот факт, что для некоторых мужиков, сам процесс оказания помощи людям, преодоление опасных рисков и трудностей на этом пути, был намного желаннее и дороже материального вознаграждения за результаты. А рисков и трудностей с избытком хватало каждый день. Принимая совместные решения, мы зачастую, не имели возможности гарантировать благоприятный и безопасный результат их исполнения. Несколько месяцев назад, как последнюю и отчаянную попытку спасения погибающего, мы с ним организовали и провели тайную операцию по анонимному стационарному лечению в облнаркодиспансере действующего сотрудника милиции.

Игорь Кузнецов, кандидат в мастера спорта по боксу, веселый и симпатичный парень, шел со мной бок о бок по тернистой милицейской дороге уже больше десяти лет. Мы оба пришли в уголовный розыск через оперотряд, вместе прошли районное звено, и теперь он был моим подчиненным в отделе по борьбе с бандитизмом УБОП. Я считал его не просто воспитанником и коллегой, но и своим другом. Он имел хорошие результаты, особенно по линии незаконного оборота оружия. В прошлом году, при задержании сбытчика американского пистолета-пулемета «Томпсон», без преувеличения, показал пример истинного героизма и самопожертвования. Задержание проводилось с подачи наших коллег из СБУ, было спешным, плохо спланированным и неподготовленным. Операм пришлось импровизировать и принимать рискованные решения на месте, без согласования с руководством. Когда, в критический момент, продавец почувствовал «подставу» и задержание пошло не по разработанному плану, мастеру спорта по гребле, Славе Шупте, пришлось вложить в удар всю мощь стокилограммового тела. Для обычного, нормального человека такой удар, запросто, мог оказаться смертельным. Только не для тренированного спецназовца, которым оказался продавец оружия. Еще в падении, он выхватил из кармана боевую гранату, намереваясь взорвать оперов вместе с покупателем. Подоспевший на подмогу «Кузя», вместе со Славой, уже борясь на земле, пытались заломать сопротивляющемуся силачу руки и не позволить выдернуть из запала кольцо. Когда граната оказалась на земле, в пылу схватки уже не было никакой возможности разобрать, упала она с чекой, или без нее. Игорь просто накрыл ее своим телом. Взрыва не последовало, бандит был задержан. Когда его оформляли в ИВС, дежурный наряд со страхом и изумлением, рассматривая накачанного атлета, на полном серьезе сделал нам замечание-комплимент: «Где вы берете таких монстров? Мы вынуждены постоянно усиливать смены при поступлении ваших клиентов!» Когда задержанный, то ли бахвалясь, то ли пугая наряд, без видимого напряжения, легко разорвал наручники, все примолкли, понимая, что в прозвучавшей шутке есть только доля шутки.

Год назад в жизни Игоря произошла трагедия, справиться с которой у него не хватало сил. Его жена умерла после неудачной операции по поводу прободной язвы желудка, оставив мужа с сыном-подростком и психически больной матерью. Игорь стал спиваться. Друзья, коллеги, и я в том числе, перепробовали все возможные меры помощи и воздействия. Эффект от них был временным и нестойким. Вставал вопрос о его увольнении из органов. Я понимал, что это только ускорит его падение и гибель, поэтому всячески тянул с принятием окончательного судьбоносного для него решения. Терпение закончилось, когда Игорь стал пропадать, по несколько дней не появляясь на службе. Забрав карточку – заместитель, я лишил его возможности постоянного ношения табельного оружия, но все равно переживал по поводу его безопасности. Алкоголизм быстро менял качества его личности, притуплял инстинкт самосохранения, что для действующего опера означало начало конца.

Находясь на суточном дежурстве, потратив несколько часов на поиски по злачным местам, я только поздним вечером, наконец-то, нашел его в одной из забегаловок и притащил в управление. Игорь уже несколько дней не выходил из запоя. Мне не оставалось ничего другого, как пристегнуть его наручниками к батарее в собственном кабинете, ждать и надеяться, что к утру он немного протрезвеет. Утром я поставил ему категорическое условие: из своего отдела я его однозначно убираю, а способствовать переходу в районный розыск «на землю», буду лишь после прохождения им стационарного анонимного курса лечения в наркологии. Игорь согласился. Замначальника УБОПа Сергей Владимирович Захаров, тоже знавший «Кузю» еще по работе в Жовтневом райотделе, выслушал мое предложение с нескрываемым скептицизмом. Он мало верил в возможность избавления от тяжкого недуга медицинскими способами. Еще больше его волновала необходимость скрывать ситуацию от вышестоящего руководства. Он хмуро пошутил, что Игорь может стать роковой фигурой в наших собственных биографиях. Если бы при том задержании граната взорвалась – мы оба, точно, уже бы не служили в милиции, а я ко всему, наверняка, сидел бы в тюрьме. Дважды не повезет. Если даже во время лечения в наркологии не будет никаких ЧП, сам факт помещения туда действующего опера УБОП, офицера милиции, будет достаточным основанием для увольнения всех нас, а не только «Кузи». Только после моих аргументированных заверений, что я беру всю ответственность на себя и в состоянии обеспечить не только конфиденциальность, но и безопасность нахождения Игоря в наркологии, он нехотя подписал рапорт на предоставление ему внеочередного отпуска. Вместо отдыха после суточного дежурства, весь день пришлось потратить на разработку правдоподобной легенды для Игоря, инструктаж о линии поведения в потенциально опасных ситуациях, способы экстренной связи. Подобным организационным мероприятиям полдня со своей стороны посвятил и Сан Саныч. Правду о личности нового пациента, его настоящее имя и род занятий, знал только проверенный и надежный заведующий алкогольным отделением. Весь остальной персонал использовался «втемную».

УКРАИНА, Донбасс, 2006 год

Я снова регулярно курсирую между двумя родными областями. Только уже не по милицейской, а по медицинской необходимости. Уже несколько месяцев моя мать Евдокия Александровна находится в глубокой и безнадежной коме после очередного инсульта. Три часа дороги за рулем, в одиночестве без пассажиров, давали возможность полностью погрузиться в тяжелые и безрадостные мысли и воспоминания. Сегодня время на обратную дорогу увеличилось в два раза. На выезде из Донецка, как обычно, заправился до полного бака на «крутой» и дорогой заправке. Крутизны хватило ровно на 50 километров. Проехав Марьинку, двигатель начал барахлить, а в чистом поле за Курахово машина встала намертво. Буксиром меня тащили несколько километров до маленькой сельской автомастерской, где местные умельцы, кто, смеясь, кто, безбожно матерясь, сливали пахнущий солярой бензин, чистили карбюратор и свечи, обеспечивая мне, возможность хотя бы к вечеру добраться домой. Уезжая от них, следующие полчаса безбожно, иногда вслух, матерился уже я. Самыми грязными и недобрыми словами вспоминая победившую оранжевую революцию, новую – старую Киевскую власть, чиновников на местах, я выпускал пар и давал выход переполнявшим меня эмоциям. В такие минуты, когда неприятности сыпятся на тебя со всех сторон, как никогда ясно и четко начинаешь осознавать в каком государстве и обществе ты живешь, насколько малы твои шансы на сопротивление и выживание в этих условиях. Снова и снова возвращался мыслями к тяжелой и беспросветной ситуации с матерью.

Звонок сестры застал меня под конец рабочего дня в офисе. Я поначалу даже не узнал ее голос. Еле произнося слова, всхлипывая и запинаясь, она сообщила мне новость, от которой у меня сначала чуть не остановилось сердце, а потом – охватил приступ неконтролируемой ярости. Зайдя в летнюю кухню, где обычно ночевала мать, Света обнаружила ее лежащей на полу возле кровати в бессознательном состоянии. Скорая прибыла на место спустя два с лишним часа и нескольких десятков повторных звонков. Причины задержки назывались самые разные – от нехватки машин на линии, отсутствия проезда на занесенную снегом поселковую улицу, до пожилого возраста пациентки и необходимости спасать в первую очередь более молодых. Когда бригада все-таки добралась, в помощи нуждались уже две женщины. Сестра, переволновавшись, тоже чувствовала себя очень плохо, еле держалась из последних сил. Диагностировав обширный инсульт, молодой врач Скорой помощи и сопровождавшая его медсестра ,в один голос стали убеждать Свету отказаться от госпитализации умирающей матери в стационар. Аргументы были те же – отсутствие свободных мест в профильном отделении, трудность и опасность транспортировки, пожилой возраст и минимальные перспективы выздоровления. Света категорически возражала и настаивала на госпитализации. Видя состояние сестры, врач убедил ее в качестве помощи и поддержки, сделать два укола успокоительных препаратов. Что именно они ей вводили, так и осталось тайной. Когда сестра фактически впала в прострацию, перестала понимать происходящее и ориентироваться в ситуации, заставил ее подписать какие-то бумаги. Собрав ампулы от введенных ей и матери лекарств в карман халата, бросил беспомощных женщин одних. Сестра очнулась лишь через несколько часов. Увидев не приходящую в сознание мать и вспомнив о визите бригады Скорой, после нескольких безуспешных попыток набора номера непослушными пальцами, все-таки смогла дозвониться мне.

Первое, что приходило в голову, было решение немедленно выезжать в Донбасс. Но поостыв, я понял, что приеду туда ночью и вряд ли до утра смогу сделать что-нибудь полезное. Я знал, что при обширных инсультах исход болезни решают первые 3-4 часа. Это время уже было упущено. Теперь вопрос стоял не о лечении и выздоровлении, а о жизни и смерти. Я решил пойти другим путем. Уже несколько лет находясь на пенсии, я возглавлял областное отделение Международной Ассоциации ветеранов УБОП. Одной из целей создания этой общественной организации, главным положением ее Устава, была организация взаимопомощи и поддержки бывших сотрудников службы в тяжелых жизненных ситуациях. Обзвонив своих коллег, руководителей отделения «Центр-Донбасс», я ввел их в курс дела и попросил срочной помощи. И Калашников, и его заместитель Петров, оценив безвыходную ситуацию, пообещали задействовать все имеющиеся рычаги влияния и возможности бывших руководителей местного УБОПа. Через несколько минут они уже предлагали мне транспортировку матери вертолетом МЧС, но я настаивал на более быстром и реальном варианте использования Скорой помощи. Около часа было потрачено на установление личности и телефонной связи с бригадой Скорой помощи, выезжавшей на место. Наглый и бессердечный врач заявлял, что имеет на руках письменный отказ родственников от госпитализации умирающей больной в стационар и утром, по концу смены предоставит его руководству подстанции СМП. Еще час ушел на переговоры бывших УБОПовцев с руководителями Облздрава, горздрава и прочими медицинскими чиновниками. Все упиралось не только в серьезные организационные проблемы, отсутствие места в стационаре, но и в необходимость признания преступной халатности врача Скорой. Телефонные переговоры заняли несколько часов. Сначала наглый молодой врач, ссылаясь на постоянную занятость на срочных вызовах, высокомерно отказывался разговаривать со мной вообще. Даже понимая, что я, как бывший его коллега, в состоянии оценить неправильность его действий с позиций лечебного регламента, медицинской деонтологии и просто общечеловеческой морали, он упрямо стоял на своем. Кто конкретно – его руководство или мои друзья – правоохранители, дали понять ему, что ситуация из моральной переходит в правовую, мне было не важно, но ближе к ночи я почувствовал резкую перемену его настроения. Я понял, что он боится обещанного и ожидаемого всеми вмешательства прокуратуры. Во время очередного звонка, когда он начал с самоуверенной наивностью убеждать, что мы не сможем доказать его преступную халатность, уже я прервал его разглагольствования грубым предостережением. Я просто объяснил ему, что после неформального общения со мной, как частным лицом и сыном оставленной на верную смерть тяжелой больной, он сам побежит писать явку с повинной. Уже под утро, когда я был на полпути в Донбасс, он перезвонил сам и сообщил, что эта же бригада отвезла мать в стационар. Под конец разговора, довольно искренне признал свою вину и попросил ограничиться наказанием только по медицинской линии.

Заведующая отделением Рудничной больницы, уже зная о вмешательстве и убедительных просьбах «уважаемых людей сверху», очень удивилась, когда я начал с ней разговор не с милицейских, а медицинских позиций. После уточнения диагноза и плана лечения, она удивилась еще больше, когда вместо угроз и предупреждений, я вручил ей крупную сумму денег на покупку хороших лекарств, премиальные сестрам и нянечкам для обеспечения должного ухода. А когда я, попросив белый халат и чепчик, предупредил ее, что некоторое время буду в палате ухаживать за матерью лично, и вовсе растерялась, запутавшись в моем профессиональном и социальном статусе.

Обстановка в палате во многом напоминала нейрохирургию – большинство больных находились в бессознательном состоянии, возле каждой кровати дежурили усталые родственники. Правда, пациентки были, в основном, пожилого и преклонного возраста. Ухаживающие дочки и внучки, сначала в штыки встретили новость, что за поступившей рано утром тяжелой больной, будет ухаживать 45-летний сын. Присутствие в палате единственного мужчины смущало и стесняло женский коллектив. Но когда они убедились, что я управляюсь не хуже вечно недовольных и раздраженных, отсутствующих в необходимый момент, нянечек, стали наперебой обращаться за помощью. Из разговоров с ними, я лишний раз убедился, что тяжесть состояния большинства больных была обусловлена не обширностью очага поражения, а запоздалостью госпитализации. За время моего непродолжительного нахождения в палате, две пожилых женщины, не приходя в сознание, тихо отправились в мир иной.

На вторые сутки мать пришла в сознание, даже несколько раз односложно ответила на мои вопросы. По ее глазам я понял, что она узнает меня, осознает свое состояние и ориентируется в происходящем. Мне даже показалось, что на ее лице отразилось какое-то удовлетворение. Я грустно подумал, что наконец-то сбылась ее давняя мечта – сын рядом, в белом халате, лечит и лично ухаживает за ней. У меня появилась слабая надежда на благоприятный прогноз и устойчивую положительную динамику. Перед моим отъездом, мы с младшей сестрой Светой, распределили предстоящие обязанности. Основная тяжесть ухода и присмотра ложилась на нее и племянницу Альбину. Я брал на себя финансовую и организационную стороны.

После непродолжительного улучшения, состояние матери медленно, но неуклонно ухудшалось. Половина ее тела оказалась обездвижена параличом, самостоятельно вставать с кровати и передвигаться, она не могла. Через некоторое время, уже находясь дома, она перестала отвечать на вопросы, став полностью неконтактной в общении. Мы не сдавались, предпринимая все новые и новые попытки поставить ее на ноги, восстановить ее здоровье хотя бы до уровня способности самостоятельного питания и ухода за собой. Для работающей сестры и учащейся племянницы и без того тяжелая жизнь начала превращаться в настоящий кошмар. Особенно, когда из комнаты матери, ночи напролет, раздавались громкие, жалобные стоны. Меня тоже угнетало чувство беспомощности и бесполезности наших усилий. Пожилые соседки открыто ругали нас с сестрой: «Перестаньте мучить мать бесполезным и ненужным лечением! Дайте ей спокойно умереть!» Я прорабатывал вариант, связанный с перевозкой ее к себе. Но моя семья, по объективным и субъективным причинам, была менее готова к таким испытаниям, чем Света с Альбиной, а врачи категорически запрещали транспортировку на столь далекое расстояние. Оставалось только терпеть и ждать, надеясь на чудо. Мои челночные поездки продолжались.

Конкретные мысли и воспоминания о матери, как обычно, трансформировались в абстрактные размышления о здоровье людей и плачевном состоянии медицины. За последние годы государство, общество и уровень большинства человеческих отношений деградировали настолько, что начали давать сбои самые надежные и устойчивые механизмы защиты и выживания. Даже если ты при деньгах, власти и должности, твои шансы дожить до глубокой старости – такие же, как и у большинства обычных людей. Можно купить дорогие лекарства, комфорт и уход в закрытом элитарном медучреждении. Но трудно застраховаться, или откупиться от непрофессионализма, ошибок, халатности и открытого саботажа медперсонала в большинстве обычных больниц. Бедность и коммерциализация медицины на глазах выхолащивали ее благородную и гуманную суть. Ко мне в последнее время все чаще и чаще, как к юристу и кризисному менеджеру, обращались за помощью не только пациенты и врачи, но и представители многих других служб и направлений многогранного процесса народного здравоохранения. У районного гинеколога Неллы Марчук возникли серьезные проблемы с КРУ и милицией по поводу оформления декретных пособий беременным женщинам. Лариса, жена моего соседа и бывшего сослуживца Василия Васильевича Мозгина, попросила вмешаться в ситуацию подмены дорогостоящего препарата при лечении мужа после инфаркта легкого. Чтобы купить очередной флакон для спасения товарища, десятки далеко не богатых милицейских пенсионеров скидывались в складчину. Врач, с ловкостью иллюзиониста, почти на глазах у родственников больного, подменяя в шприце дорогостоящее лекарство на дешевый аналог или физраствор, отправлял невскрытый флакон назад в коммерческий аптечный киоск при больнице. Так, один и тот же, дорогой флакон продавался по несколько раз. Самое гнетущее впечатление у меня осталось после недавнего посещения областной онкологии, где хирургом работал мой крестный сын Вова Ященко. Наши общие друзья удивлялись, когда я называл взрослого мужчину, по возрасту старше меня на 4 года, своим сынком. Я действительно крестил его, взрослого, несколько лет назад в церкви. Мы знали друг друга еще с институтской скамьи, изредка встречались в городе. Я тоже был удивлен, когда он обратился ко мне с такой неожиданной просьбой. В этот момент его преследовала череда жизненных неудач, кто-то из близких посоветовал ему пройти обряд крещения. Я согласился. Тем более, что в качестве крестной мамы он обещал познакомить меня с прекрасной женщиной. Когда он позвонил и попросил приехать в онкодиспансер, я догадался, что проблемы не прекратились и после крещения. Он и раньше рассказывал мне о тяжелой ситуации в онкологии. После Чернобыльской аварии количество онкобольных стремительно возрастало. По указанию сверху шла мощная кампания по фальсификации причин смертности. В историях болезни и статистических отчетах, врачей заставляли показывать любые причины смерти, только не от злокачественных новообразований и радиационной болезни. Сама статистика интересовала практикующих врачей мало. Но вскоре игра с отчетностью потянула за собой в пропасть всю систему организации лечебного процесса в областном онкодиспансере и профильных отделениях на местах. Начавшееся несколько лет назад негласное разделение больных по их материальному статусу и платежеспособности, привело к разделению и противостоянию в некогда дружном и сплоченном коллективе. Главврач и группа приближенных к нему специалистов получали на лечение только обеспеченных, платежеспособных больных с перспективными для лечения стадиями онкопроцесса. Тяжелых, бесперспективных, а главное, бедных и неплатежеспособных – распределяли другим. Мой крестник оказался во второй группе. Хороший специалист, опытный хирург во втором поколении, по внутрибольничным показателям эффективности лечения в негласном рейтинге занимал последние места, уступая молодым и неопытным, но лояльным к главврачу, коллегам из первой группы. Пробыв два часа в отделении, я стал свидетелем нескольких отказов онкобольных от дальнейшего стационарного лечения. Узнав истинный диагноз, предстоящие расходы на лечение, сопоставив их с перспективой выздоровления и материальными возможностями родственников, многие принимали трудное решение. Мирясь с неизбежностью и неотвратимостью собственной смерти, они не хотели загонять в долговую яму родных и близких. Бесплатная по Конституции медицина, особенно в данной ситуации, обходилась очень дорого. Платить приходилось всем и за все. Отказывались от стационара даже потенциально перспективные больные с ранними стадиями заболевания. Некоторые из них, испытав судьбу и потратив остатки денег и времени на народных целителей, магов и экстрасенсов, через определенное время возвращались в критическом состоянии, замыкая безжалостный порочный круг. Вова с единомышленниками пытались его разорвать и изменить систему распределения больных. Руководство ответило новой волной персональных проверок, придирок и ужесточением контроля за «оппозиционерами». Правдами и неправдами их стали выдавливать из коллектива. Пришлось привлекать возможности депутатского корпуса для оказания ответного давления на главврача. Его заместителя по лечебной работе, Якайтиса Олега, мне пришлось, образно говоря, перевербовывать лично. Добившись его лояльности к протестующим подчиненным, удалось несколько выровнять позиции обеих групп в этой неконкурентной борьбе.