Текст книги "Мне тебя заказали"

Автор книги: Сергей Рокотов

Соавторы: Григорий Стернин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Глава 2

Ноябрь 1995 г.

Заключённый Кондратьев лежал на верхних нарах и думал… У него было странное ощущение какой-то внутренней тревоги. По старому опыту он знал, что это чувство его не подводило, примерно такое же ощущение было у него тогда, в августе девяносто первого года, перед взрывом на душанбинском вокзале.

Он был вне обычной жизни уже три с лишним года, сначала девять месяцев «Матросской тишины», затем три года здесь, в лагере усиленного режима в Мордовии. С одной стороны, это время пролетело как-то ужасно быстро, словно выкинутое из единственной, богом данной жизни, а с другой, казалось, что иной жизни вообще никогда не было, что она привиделась ему во сне здесь, на этих жёстких нарах. Было ли вообще все это? Танковое училище, танцевальная площадка в Белгороде, Лена, Митька? Разве могло в реальной жизни произойти такое событие, как тот страшный взрыв в Душанбе, разве может выпасть на долю человека такое зрелище, как голубенькая Митькина кепочка, лакированная босоножка Лены, вещи людей, пять минут назад живых и здоровых, занятых своими проблемами, кто-то будущей семейной жизнью, кто-то сладким мороженым?… И вот нет людей, нет проблем…

Были ли вообще предприятие «Гермес», офис в Теплом Стане, поездки в Китай, торговля продуктами питания? Суета суёт… И вкрапления какого-то кровавого фарса… Аккуратный вежливый человек Борис Викторович Дмитриев, любитель расписать пульку, исчезнувший неизвестно куда, затем постоянно ерошивший свои волосы вертлявый человечек с глазками-бусинками, представившийся Пироговым, получивший вместо Дмитриева товар на полмиллиона долларов, затем грубый наезд на офис, двухметровый чёрный бандюга Амбал, вскоре застреленный на пустыре… И появившийся, словно призрак из утреннего тумана, Дырявин по кличке Мойдодыр, направивший на Алексея дуло пистолета и через несколько минут задушенный неизвестно кем… Следствие, предатель-адвокат Сидельников, нанятый непонятно кем, в течение всего следствия топивший его…

И Инна, вроде бы предавшая его, и в то же время… Что это была за грязная история Восьмого марта? Почему эта её сестра Лариса бросилась к нему в объятия? Любовь с первого взгляда? Вряд ли… Скорее всего, это тоже часть чьей-то большой игры. Чьей только, вот в чем вопрос?

Вчера в колонию прибыла новая партия заключённых. И Алексей с радостью встретил своего сокамерника по Матроске Меченого. Тот, правда, не выказал ни малейшей радости, хмуро подал руку и пошёл занимать освобождённое для него удобное место на нарах. Меченый успел за это время побывать на воле и снова попал за решётку. Он отощал до такой степени, что стал похож на живой скелет, и тем не менее был достаточно бодр и спокоен, по-прежнему курил «Беломор» и душераздирающе кашлял по утрам. Среди вновь прибывших заключённых выделялся некто Нырков по кличке Нырок. О том, что он прибудет, в колонии были уже оповещены по воровской почте.

Какой-то неприметный, серый Нырок был известен тем, что убил известного петербургского ювелира Нордмана. Он долго готовился к ограблению его богатейшей квартиры на пересечении Литейного и Невского проспектов. На драгоценности Нордмана уже были найдены покупатели, уже была договорённость о цене изделий, тщательно подобраны ключи к его квартире, заранее отключена сигнализация. Семидесятилетний Нордман должен был находиться в это время у сына в Америке, все было разведано и тщательно изучено, каждый шаг его передвижения по земному шару. Но… человек предполагает, а бог располагает… Нордман поссорился с сыном и прилетел из Сан-Франциско на день раньше. Как он попал в квартиру, никто не знал, видимо, наблюдатели прозевали его…

…Ложился Нордман рано, свет в его окнах не горел, когда спокойный и уверенный в безопасности своего мероприятия Нырок, открыв многочисленные замки квартиры ювелира, оказался внутри…

Только Нырок зажёг свет, как услышал звонкий старческий голос:

– Руки вверх!

От неожиданности у сорокалетнего Нырка чуть не случился разрыв сердца. Ограбление Нордмана он считал главным делом своей жизни и такого подвоха не ожидал никак. Перед вором стоял небольшого роста седой человечек во фланелевой пижаме и направлял ему в лоб дуло пистолета.

– Грабить меня пришёл, быдло вселенское? – Глаза Нордмана горели от бешенства. – Моих драгоценностей захотелось, шакал? Девять граммов получишь в свой медный лоб и больше ничего…

Медлительность и излишняя разговорчивость подвели Нордмана, надо было молча стрелять в лоб… А Нырка выручил обычный животный страх. Делать ему было нечего, глаза Нордмана говорили, что он шутить не собирается и обязательно выстрелит через несколько секунд, Нырок пригнулся, сделал отчаянный рывок в сторону, а затем сильно толкнул ювелира головой в грудь. Тот упал, выронив пистолет, но сдаваться не собирался, и отдавать хоть что-нибудь из накопленных годами денег и ценностей тоже. Они сцепились на полу, оба пытаясь дотянуться до пистолета, Нордман оказался на удивление силён физически и достаточно ловок для своего возраста. Ненависть к вору придавала ему дополнительных сил, и он чуть было не задушил незваного гостя. И все же более молодой и сильный Нырок одержал верх, дотянулся пальцами до пистолета и выстрелил Нордману в голову из его же оружия. А затем жадность подвела вора. Он, презрев опасность, все же не хотел отказываться от дела своей жизни и стал опустошать квартиру. На этом занятии его и взяла бригада оперативников, вызванная соседями, услышавшими выстрел.

Нырок получил за свой подвиг пятнадцать лет и строжайший выговор от тех, кто готовил почву для этого преступления. А готовил его некий уголовный петербургский авторитет по кличке Палёный. И отправился Нырок, несолоно хлебавши, в дом родной на пятнадцать лет…

…Отчего-то Алексею не понравился тяжёлый напряжённый взгляд исподлобья, которым одарил его вновь прибывший Нырок, взгляд изучающий, любопытный… Бесцветные глазёнки из-под густых бровей загорелись интересом…

В зоне к Алексею большинство заключённых относились с уважением. Статья у него была почтённая, человек он был заслуженный, бывший офицер, бывший предприниматель. Несколько попыток как-то ущемить его права он предотвратил мгновенно. К тому же по воровской почте передали, что у Кондратьева есть влиятельный покровитель в воровском мире – об этом сумел побеспокоиться Сергей Фролов, связавшийся со своим боевым товарищем Алексеем Красильниковым. И хоть его старший брат, знаменитый Чёрный, находился в бегах, это громкое имя производило впечатление… Кондратьев попал в разряд «мужиков», от тёплых мест отказывался и работал на лесоповале.

…Он ворочался на нарах и вспоминал свою жизнь… Сидеть оставалось ещё долгих четыре года… И что ждёт его на воле? Ничего у него нет, ни квартиры, ни близких людей. Недавно он узнал, что от инфаркта умер его отец и тяжело больна мать… Тридцать семь лет, и ничего – ни дома, ни семьи, ни детей…

Грели душу только воспоминания о погибших Лене и Митеньке, только это и было точкой опоры. Да ещё, пожалуй, печальные глаза Инны, глядящие на него, сидящего в клетке, из зала суда, когда зачитали приговор, слезы, текущие по её бледным щекам… Про Инну он вспоминал все чаще и чаще…

Нет, никак ему не спалось… Он слез с нар и пошёл в сортир. Шёл и не слышал, как вслед за ним с нижних нар поднялся ещё один зэк… Был первый час ночи.

Стоя в туалете, Алексей не расслышал за своей спиной бесшумных шагов. Он почувствовал присутствие человека каким-то шестым чувством, тем самым тревожным чувством, ощущением приближающейся неизвестно откуда опасности, которое не давало ему спать. В этот момент он закуривал сигарету…

Он резко обернулся и увидел прямо перед собой перекошенное лицо Нырка. В его руке блеснула острая заточка. Ещё мгновение, и заточка вонзилась бы в его тело…

Ни секунды ни раздумывая, Алексей ногой выбил заточку из руки Нырка.

Затем ударом кулака в челюсть он сбил киллера с ног. Сразу припомнился злополучный Мойдодыр, но на сей раз мысли у Алексея были совершенно иные. Теперь не только обороняться хотелось ему, надоело бесконечно защищать свою жизнь неизвестно от кого. Бешеная, захлёстывающая злоба к этим тёмным неведомым силам, ополчившимся против него неизвестно за что, охватила его. Ему захотелось смерти киллера. Но ещё больше захотелось, чтобы он рассказал, кто его подослал. Должно же когда-то тайное стать явным…

Нырок лежал на спине на полу сортира, а Алексей сидел на нем верхом. «Только бы не зашёл не вовремя вертухай, – молил он. – Сейчас, сейчас я узнаю все…»

Он поднял с пола острую заточку и приставил её к бесцветному выпученному глазу Нырка.

– Говори, кто тебя подослал, кто заказал меня? Говори! – буквально шипел Алексей.

Нырок пытался сопротивляться, но железные пальцы танкиста не оставляли ему никаких шансов. К тому же он понимал, что одно движение – и его же собственная заточка лишит его правого глаза. А этого ему никак не хотелось…

Не хотелось, конечно, и колоться. Слишком уж серьёзным человеком был тот, кто послал его на это дело, кто дал взятку за то, чтобы его направили именно в эту колонию, где сидел Алексей. Но выбора не было. Побарахтавшись немного, Нырок выдавил из себя через силу:

– Палёный.

Сказанное им услышал не один Кондратьев. Рядом с Алексеем стоял так же бесшумно вошедший в туалет Меченый.

– Знаю Палёного, авторитет из Питера, – прохрипел Меченый. Алексей обернулся от неожиданности, Нырок было дёрнулся ещё раз, но железные пальцы продолжали давить ему горло.

– Что делать? – спросил совета Меченого Кондратьев.

– Жить хочешь? – вместо ответа спросил Меченый.

Алексей как-то неопределённо пожал плечами, а потом все же утвердительно кивнул головой.

– Мочи его, – шепнул Меченый. – Он тебя в покое не оставит, останется жить – ты труп.

Слова эти услышал Нырок и сделал ещё одну попытку вырваться из тисков.

– Мочи, – повторил Меченый. – Сейчас вертухай придёт. Тогда тебе крышка…

И Алексей сделал то, чего сам от себя не ожидал. Он резким движением всадил заточку под сердце Нырка. Тот ещё раз дёрнулся и затих. Удар получился абсолютно точным, второго не потребовалось. Пригодились рукопашные схватки в Афганистане, когда Алексей так же яростно боролся за свою жизнь…

– Клево получилось, – похвалил удар Меченый. – Надо отпечатки пальцев стереть…

Алексей взял платок и стал тщательно стирать с заточки, торчащей в теле Нырка, отпечатки своих пальцев.

– Хватит, – прохрипел Меченый. – Порядок. Пошли спать… Завтра побазарим, утро вечера мудрёнее…

Они вышли из туалета и огляделись по сторонам. На сей раз удача была на стороне Алексея. Никто ничего не видел…

Сердце бешено колотилось у него, когда он ворочался на своих верхних нарах. Снизу он слышал клокочущий кашель Меченого. В таких условиях он никогда не лишал жизни человека, и тем не менее совесть не мучила его. Не было ему и страшно. А сердце колотилось от чувства гордости за себя. Он не дал себя победить. Он узнал, кто его заказал, хоть это имя и ничего ему не говорило. Но зацепка уже была. А это значило, что он узнает имена тех, кто стоит за Палёным, обязательно узнает…

И вскоре он заснул. А во сне он видел мальчика, маленького голубоглазенького мальчика, бежавшего к нему по зеленой травке и кричавшего: «Папа! Папа приехал!» И с удивлением Алексей понял, что мальчик этот не Митенька… Это кто-то другой… И похож этот мальчик не только на него, но и на кого-то другого…

Но поспать долго ему не удалось. Проснулся он от шума в бараке.

– Встать! – слышались голоса вертухаев.

«Нашли Нырка, – понял Кондратьев. – Интересно, что будет на сей раз – повезёт мне теперь или будет новый срок, уже за убийство? Если повезёт, значит, для меня наступила полоса удачи».

Что Меченый может выдать его, ему даже и в голову не пришло, до того он верил этому тощему, татуированному человеку, проведшему более половины жизни за решёткой.

Заключённых вывели из барака и построили лицом к стене с заложенными на затылок руками. Начался тщательный шмон помещения и личный досмотр.

Стоять в таком положении пришлось долго. Ведь обыскать надо было каждые нары, каждого человека.

Было холодно и темно, лаяли собаки, матерились взбудораженные охранники, хриплым голосом ругался на них начальник лагеря полковник Кавун.

Затекли ноги и руки, но переменить положение никто команды не давал. Пошли обыскивать зэков… Меченого, стоявшего через несколько человек от Алексея, обыскали особенно тщательно. Дошла очередь и до Алексея. Грубые руки обшмонали его сверху донизу… Пошли дальше…

Наконец Кавун дал команду «кругом». Зэки повернулись.

– В сортире найден труп Василия Ныркова, прибывшего к нам три дня назад, – сообщил зэкам Кавун. – Он убит заточкой в сердце. Вопрос один – кто что-нибудь видел? Не беспокойтесь, убийца будет найден и получит по заслугам. Как и сообщники, и те, кто укрывает убийцу. Статьи за недонесение и укрывательство действуют не только на воле, но и здесь…

Шелест удивления пронёсся по шеренге замёрзших от долгого стояния на ноябрьском холоде зэков. Но никто ничего сообщить Кавуну не мог…

Затем в зону приехал следователь областной прокуратуры. Начались допросы. Вызывали всех, долго беседовали с каждым, но никто ничего не сказал. Никто ничего не видел…

– Не боись, – шепнул Алексею на лесоповале Меченый. – Никто ничего не скажет, тут законы блюдутся, не то что на воле… Хотя и Хорёк, и Бердяшка видели, как ты вставал с нар и направлялся в сортир…

– Да? – вздрогнул Алексей.

– А как же? – усмехнулся Меченый. – Хорошо ещё, что только двое, ты думаешь, тут все мёртвым сном спят по ночам? На зоне сны чуткие, любой шорох может последним в жизни оказаться. Человека легко жизни лишить, спящего взять под красный галстук, и все… Было бы умение, а его тут хватает… А Хорёк меня давно знает, когда я вставал, я чуял, что он не спит, я ему знак подал, чтобы пасть свою не открывал… И Бердяшка будет молчать, у него статья хреновая – за изнасилование сидит, боится, что опустят… Слово вякнет – я ему это дело организую… Нет, будет молчать. А больше никто вроде бы не видел… И пусть нас почаще вдвоём видят, уважают меня, я вор в законе, из старых, звание это заслужил… Так что не бойся ничего. Бояться надо одного человека – Палёного. Но я ему уже маляву послал. Палёный – мой старый кореш, мы с ним ещё в шестьдесят восьмом году в Новочеркасске банк брали.

– Удачно? – непроизвольно вырвалось у Алексея.

– Ага, – равнодушно произнёс Меченый. – Ювелирно. Пятьдесят штук взяли, мокрухи не оставили, не наследили… Вспомнить приятно…

– А дальше?

– Погудели всласть, вот гудели, видел бы ты… А через две недели и нас кирных обчистили как липку… Без гроша остались… Пашка, Палёный то есть, узнал, кто это сделал, нашёл его через полгода и кишки ему выпустил… Пятерик получил тогда Палёный – шакал-то выжил на его счастье… А все одно, пришили его потом в зоне… Так что мы с Палёным старые кореша. Он сейчас в Питере обитает, на Васильевском острове клёвую хату купил, большими делами заправляет, семью завёл, – совсем уже неодобрительно проворчал Меченый. – Один я остался чист как стекло – ни семьи, ни хаты, ни пахоты… Ничего никогда не было, как и положено по закону. Ладно, не судите, да не судимы будете, жизнь теперь сложная пошла, боевые офицеры вон тушёнкой торгуют, Мойдодыров заваливают, Нырков мочат, лес рубят, а что же делать бедным ворам? Только в бизнес и идти. А по мне лучше свободы ничего нет. Мне никто не должен, я никому не должен…

– А что, у тебя и детей нет? – поинтересовался Алексей. – За почти шестьдесят лет никого так и не произвёл на свет?

Меченый отвёл в сторону взгляд, едва заметно усмехнулся.

– Почему не произвёл? – хрипло произнёс он и закурил «беломорину». – Проживает в городе Нижнем Новгороде, а по-старому в Горьком, один паренёк. Славик Дзюбин его фамилия. Ему недавно тридцать лет стукнуло.

– И фамилию твою носит? – удивился Алексей, зная, что фамилия Меченого Дзюбин, а звать его Степан.

– Мать дала ему мою фамилию, – усмехнулся Меченый. – Хоть женаты мы никогда не были. Больно уж у неё фамилия никудышная – не поверишь, Могила. Ну как тебе такая фамилия? Погоняло такое нарочно не придумаешь… Вот и дала мою фамилию. А то был бы Вячеслав Могила. А так – Вячеслав Степанович Дзюбин, – с гордостью произнёс он. – А? Звучит?

– И чем он занимается? – спросил Алексей.

Меченый внимательно поглядел на него.

– Наследственную профессию не взял, вором не стал, это знаю точно. Мне бы быстро по нашему телеграфу сообщили. А чем он теперь занимается, понятия не имею. Раньше музыкантом был в ансамбле, в кабаках на гитаре играл, Зинка писала… Она-то померла недавно. От рака.

– Ты что, и не видел его никогда?

– Ни разу. С Зинкой переписывались иногда. Хоть мне-то писать трудно. Я-то то здесь, то там, адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз. Познакомились-то мы с ней в Горьком, в шестьдесят четвёртом году, когда на стрелке к ней чуваки приставали, трахнуть хотели вечером. Она на Сормовской фабрике работала, ей всего-то восемнадцать было. А я как раз в Горьком хату одну клёвую взял и в кабаке с корешами гудел. Выхожу из кабака, кореша там остались, и гляжу – свара, она кричит, чуваки ржут, толкают её друг к другу, как мяч… Я крепок был, раскидал их руками и ногами, даже пёрышко из кармана не вытащил… А потом и кореша услышали, выскочили, но тех уж не догнать было… В мае дело было, погуляли до утра, на травке повалялись. Она вообще-то девка строгих правил, но тут с перепугу и отдалась мне. А в феврале Славик родился. А я тогда долгое время на воле гулял, не меньше полутора лет, везло капитально, хоть работы было невпроворот, бомбили хаты богатые, банки, ничем не гнушались… И не попадались долго… Вот я и жил тогда в Краснодаре, домик снимал, адрес собственный имел… Ох, как жил, от червонцев прикуривал, – глаза Меченого загорелись огнём приятных воспоминаний. – А Зинку я не навещал, – продолжал он. – А что там делать-то? Она с родителями жила в халупе какой-то. Мать злющая, била её смертным боем, шалавой называла. Потом квартиру получили двухкомнатную, как раз перед рождением Славика, старую, правда, квартиру, в хрущобе на первом этаже, а все же не барак… А потом оба её родителя и преставились в одночасье. Помогать некому, я иногда помогал, бабки переводил, пока на свободе гулял, старался побольше, долго-то гулять не приходилось…

– А как узнал, что она умерла?

– Сын сообщил. Я пошёл на почтамт, гляжу – почерк на письме незнакомый… Так-то вот… Ладно, хватит об этом. Ты спросил, я ответил… А Палёный скоро маляву от меня получит. Я знаю его – ты ему не нужен, кто-то из корешей его об услуге попросил. А вот кто – думаю, он мне сообщит… Не откажет старому кенту…

– Слушай, Меченый, – произнёс Алексей, глядя в сторону. – А почему ты решил мне помогать? Я ведь не из вашей братии. А Нырок этот, наоборот, из неё…

– Дело не в этом, – спокойно ответил Меченый. – Ты мужик, настоящий мужик, честный, прямой. Идёшь вперёд, как паровоз, и все… Жалко мне тебя, братан, хитрости в тебе ни на грамм. Какой из тебя бизнесмен, когда в этом деле главное – честным не быть, деньги больше людей любить? Да и люди добрые про тебя говорили. Алёшка Красильников вскоре после суда над тобой в Матроску попал и мне все про тебя и порассказал. Мы с ним и раньше были знакомы, у него уже вторая судимость. А Алёшка из ваших, из афганцев, срочную там отбывал. Какому-то жулику рожу начистил и попал за решётку. Братан старший его оттуда вытащил. А знаешь, кто его братан?

– Знаю, слышал на суде. Авторитет Чёрный.

– Вот именно, Чёрный, – подтвердил Меченый. – Ты полагаешь, твоё спокойствие здесь только из-за твоих боевых заслуг? Чёрный – человек влиятельный, крупный человек… Сейчас он в Лондоне, от цугундера там ховается… Его даже по телевизору показывали, нашёл его какой-то корреспондент… А когда Алёшка служил в Афганистане, командиром взвода у него был знаешь кто?

– Сергей? – догадался Алексей.

– Вы вообще-то переписываетесь с ним или нет? – поразился Меченый. – Только на догадках одних и живёшь. Он сам, похоже, тебя за придурка держит, друг твой. Про Красильникова ты узнал только на суде, про то, что Фролов был у него командиром десантного батальона, ты не знаешь. Алёшка демобилизовался ещё до того, как ты туда попал. А когда на вас наехали в феврале девяносто второго года, Сергей к нему и обратился. А тебе ни слова не сказал. Тем Пётр Петрович и воспользовался. Знаешь, какое у твоего адвоката погоняло в нашем мире?

– Нет.

– Опять «нет»… – тяжело, со свистом, вздохнул Меченый. – Ох, и простак же ты… Пиранья его погоняло. Он человека до костей обглодать может… И если бы захотел, он бы тебя и на червонец упрятал, а то и под сто вторую подвёл, за зверское убийство нескольких человек – Амбала, например, или Дмитриева. Они все могут, что хотят… Только не нужно им это было, вот Грибанов тебе семерик и впаял, не больше и не меньше. А они тебя к другой мере приговорили – к высшей. А палачом назначили Нырка, так-то вот, тебе, седому мужику, все разжуй и в рот положи…

– А кто «они»? – снова задал нелепый вопрос Алексей.

Меченый даже сплюнул от досады.

– А ну тебя! – вытаращил он глаза и сжал кулаки, все в набухших жилах и живописных татуировках. – Сказал же, маляву послал Палёному, ответит – узнаем… Все. Пошли. Вертухай на работу зовёт. Я-то не пойду туда, вызвался, чтобы с тобой без свидетелей в лесочке перебазарить. Моё дело воровское – лежать вверх брюхом. Может, в карцер отправят, – равнодушно зевнул он.

Следователь из областной прокуратуры так ничего и не добился, и дело об убийстве Нырка повисло…

А Меченый и Алексей стали напряжённо ждать малявы от Палёного.