Текст книги "Воронцовский упырь"

Автор книги: Сергей Рокотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Братва теперь глядела на него во все глаза. Он оказался не только исполнителем, правой рукой Сержа, но и хорошим организатором дела. «И стреляешь классно», – подивился Чиж. «Так получилось, я в основном по другой части», – проворчал Роман.

Он простился с братками и поехал в Воронцово один. Уже начинало темнеть, шел снег, мороз ослабел.

Роман приехал в Воронцово часам к шести и, проезжая мимо дома Серовых, неожиданно увидел на крыльце Юлю Он быстро остановил машину и подбежал к ней. Она была в накинутой на плечи шубе, в руке сигарета. От нее сильно пахло спиртным. Она даже пошатывалась. «Юля», – шепнул Роман. «Вы?» – вздрогнула она и вдруг бросилась к нему на грудь Он взял ее на руки и понес к машине. Уже садясь в машину, почувствовал на своем затылке пристальный ненавидящий взгляд. Ему было все равно. Он посадил Юлю на заднее сиденье и тронул машину с места.

«Роман Ильич, – шептала Юля. – Мне так плохо, что со мной? Куда вы меня везете?» – «Домой», – ответил он. Она промолчала.

Он помог ей выйти из машины, открыл дверь своего домика, пропустил ее вперед. Юлю шатало из стороны в сторону. Он снял с нее накинутую шубу, провел в комнату, усадил за стол. Сам сел напротив и внимательно поглядел на нее. Она была пьяна, глаза красные, опухшие, волосы растрепаны, но яркий, пунцовый румянец на щеках делал ее еще неотразимее. Она была в спортивном синем костюме и белых кроссовках.

«Вам плохо. Юля?» – спросил Роман. Она странным затуманенным взглядом посмотрела на него. Он знал, когда он смотрит в глаза, обычно люди взгляд отводят. На сей раз он сам был вынужден отвести глаза, ему стало не по себе от ее страдающего взгляда. Именно так смотрела на него перед смертью Карина. «Сами видите», – прошептала она еле слышно. «А что произошло?»

Она не ответила, как-то странно взмахнула рукой и улыбнулась вымученной улыбкой. «Выпейте горячего чаю, – сказал Роман. – У меня хороший чай, английский, настоящий. Другого ничего не предлагаю». – «А почему?» – истерический смешок сорвался с ее губ. «Потому что вам это нельзя», – строго произнес Роман, заварил ей крепкого чаю в большую фарфоровую чашку. Она покорно стала пить маленькими глотками. Роман почувствовал, что ей страшно хочется спать. Он постелил ей на диване, и она легла, не раздеваясь. «Спасибо», – прошептала она, и он увидел на ее полусонных глазах хрусталики слез. Роман накрыл ее одеялом и вышел на крыльцо. Снова закурил, хотя его тошнило от сигарет. Вдали он увидел маленького человечка, спешащего, спотыкаясь, к его дому.

Он узнал в нем мужа Юли. «Послушайте, – кричал тот еще с дороги. – Моя жена у вас? Я видел, как она садилась в вашу машину. Я ищу ее, с ног сбился, вот, увидел вашу машину…» – «Да, она у меня», – спокойно ответил Роман. «Но… Как же так?» – взмахнул руками Серов. «Ей плохо. Она переночует у меня», – безапелляционным тоном произнес Роман. «А может быть…» – «Не может. Она не дойдет». – «Вы понимаете, у нас большая беда, я от всех скрываю. Юля запойная алкоголичка, еще давно. Я полюбил ее, мы поженились, но… Я не смог ее вылечить. Вы не подумайте, что у нас так плохо, но эти ее запои… Они ужасны». – «Я знаю хороших врачей, наркологов, – сказал Роман. – Они смогут вылечить ее». – «Но, простите… Вы-то кто? Какое вы имеете к ней отношение?» – «Я вам потом объясню, – сказал Роман. – Знайте только одно – я не причиню ей вреда, а вот вам могу причинить…» В его голосе появились тягучие зловещие нотки, которые, как он знал, особенно действенны при серьезной беседе Особенно в сочетании с дулом пистолета, направленным на собеседника. Но пистолет пока не был нужен «Если я узнаю, что вы плохо обращаетесь со своей женой, разумеется». – «Да вы что? Я обожаю Юленьку, я так хотел вылечить ее от алкоголизма…» – «Давно она пьет?» – «Она пила еще до знакомства со мной. Она начала пить с тех пор, как ее бросил один парень, который обещал на ней жениться. И она быстро втянулась в это дело. Но очень умело скрывала. Брала бюллетень у знакомого врача, несколько дней пила, а потом выходила на работу как ни в чем не бывало. Удивительная женщина» – «Родители знали?» – «Разумеется, знали, ее мать отчасти от этого и умерла. Но я сказал ее отцу, что с этим покончено, что я вылечил ее, а поскольку она практически не бывает у него, он поверил. Да и подруга ее считает, что Юля вполне здорова. Мы ведем уединенный образ жизни, живем на даче, вот здесь она и пьет, запой длится не меньше недели, потом наступает светлый период, она ездит в Москву, встречается с подругой, с отцом иногда, ходит по магазинам и так далее. А через пару недель запой начинается снова». – «Понятно, – нахмурился Роман. – Идите, ладно. Завтра она придет домой. И не задавайте мне дурацких вопросов. Я не для того привез ее к себе, чтобы изнасиловать, мне это не нужно. Не докучайте мне, ладно? Завтра она будет дома. А там… посмотрим» – «Что значит посмотрим?» – лающим голосом прокричал Серов. «Посмотрим – значит посмотрим», – приблизил к нему лицо Роман. И, поглядев в его налившиеся, кровью глаза при тусклом свете луны, Серов сразу сник, «Ладно, я пошел», – пробормотал он и потрусил по дорожке обратно.

Около двух месяцев прошло с тех пор, но как много они значили для Романа…

…Роман свернул на проселочную дорогу, скользкую, всю в заносах, и, аккуратно ведя машину, поехал к Юлиному дому… Глаза наливались кровью, руки яростно сжимали баранку «Ауди». Воспоминания жгли его душу…

Глава 9

На следующий день Константин Савельев вылетел утренним рейсом в Санкт-Петербург. Ему очень хотелось поговорить с двоюродной сестрой Юли и сыном Серова Петром. Он считал, что от них он может узнать много интересного.

В Пулковском аэропорту он взял такси и поехал в Купчино, где жила Валя. Из аэропорта он позвонил ей, она была дома и ждала его.

Полнеющая крашеная блондинка лет сорока открыла ему дверь. От нее резко пахнуло парфюмерией.

– Я Константин Дмитриевич Савельев из частного сыскного агентства. Вы в курсе, что пропала ваша двоюродная сестра Юля?

– Знаю, – тяжело вздохнула Валя. – Вы проходите, раздевайтесь. Звонил мне и отец ее… И муж звонил…

– И что вы по этому поводу думаете? – спросил Костя, снимая заснеженную дубленку. Из комнаты выскочила маленькая такса и залаяла на него басом.

– Пошел отсюда! – крикнула Валя. – Маленький, а злобный – жуть… Как муж нашей Юльки, – усмехнулась она.

– Разговор сразу направляется в нужную струю, – одобрил ее шутку Константин. – Вижу, вы деловая женщина и понимаете, что я приехал сюда не для того, чтобы посетить Эрмитаж, хотя мне, честно говоря, очень этого хочется…

– А мы-то с мужем давно там не были, – вздохнула Валя. – В Лувре два раза были за два года, а в Эрмитаже лет уж десять. Муж в Париж ездит по коммерческим делам, иногда меня берег, и я сразу – в Лувр Джоконду смотреть, чтобы потом перед подругами выпендриваться…

– Вы самокритичны. Итак, что вы можете сказать про Юлиного мужа?

– Что я могу сказать? Да ничего не могу. Я пару раз его видела, тьфу, мышонок какой-то злой. Ни вида, ни интереса никакого. Да и достаток не так чтобы очень… Не голодают, разумеется. И прикинута она в меру. Но знаете, Костя, она очень несчастна, я вижу…

Я как женщина вам говорю – она очень несчастна.

Хотите кофе?

– Не откажусь, замерз, честно говоря, и взбодриться надо. Сегодня вечером обратно в Москву.

Валя принесла кофе и печенье, поставила на журнальный столик. Костя успел оглядеть комнату – куча техники, импортная мебель, евроремонт…

– Итак, вы сказали, Валя, что она очень несчастна? Поясните, пожалуйста, ваши слова, мне важны факты.

– Да нет у меня никаких фактов, Костя. Знаю, что несчастна, и все. Вот я, например, счастлива, мой муж далеко не идеал, пьет, погуливает, а все равно мне с ним хорошо. А вот ей с ним плохо. Хотя она ничего не рассказывает. И потом, вы, наверное, знаете – она же сильно пьет.

– Юля? Пьет?!!

– А как же? Запоями пьет. Гостила она у нас как-то два года назад. Ох и намучились мы с ней, Костя…

Я в жизни не видела, чтобы женщина до такого себя доводила. Неделю сидела сиднем в этой самой квартире и пила, пила. Начали-то мы вместе, за столом, под хорошую закуску. А она после того еще неделю гудела.

Одна.

– А почему мне ее отец про это ничего не рассказывал? И Вадим ни словом не обмолвился.

– Отцу стыдно, наверное, про дочь такое говорить. А подруга – уж не знаю. Он сам вечно пьяный, этот аферюга Вадик. Куда ему за другими следить?

– А как же ее муж к этому относится? Он-то мне тоже ничего не говорил про ее запои.

– Из этого мышонка слова лишнего не вытянешь.

Тоже, наверное, стыдно о таком говорить. Он вроде бы пытался ее лечить, но безуспешно.

– Так что же все-таки вы думаете по поводу ее исчезновения? – спросил Константин.

– Что думаю? Она приезжала ко мне в начале февраля. Просила денег взаймы. Много просила. Пятьдесят тысяч долларов. Откуда у моего мужа такие свободные деньги, сами подумайте? Она сказала, что они с подругой заняли деньги у очень серьезного человека, а Вадик украл их у нее и опять впутался в какую-то аферу, и его кинули. А деньги теперь надо либо отдавать, либо пускать в дело. Ну что я могла? Я-то хотела ей помочь, конечно, мы поехали с ней на работу к мужу, но он отказал. Он деньги зарабатывает, трудится от зари до зари, а это все равно что их выкинуть…

– Но ведь эти деньги могли стоить жизни вашей двоюродной сестре, – заметил Костя.

– Да нет у него таких свободных денег. А потом, мы так поняли, не она занимала, а подруга, деньги истратил ее муж, так пусть они и отвечают.

– Вот они обе и пропали. И подруга, и Юля, – сказал Костя.

– Ой, не знаю, не знаю… Жизнь такая пошла, Костя, деньги дороже всего. Гораздо дороже человеческой жизни. Юля сама должна была думать, с кем связывается. А у нас двое детей, и мы своими деньгами рисковать тоже не можем. Несколько лет назад с хлеба на воду перебивались, а Юля сыто за мужем жила, они никогда не бедствовали…

– Понятно. А теперь скажите мне вот что – вы ничего не слышали от Юли о предыдущей жене Серова Ире?

– Юля мне ничего не говорила. Я только одно заметила: когда я спрашивала ее, как раньше жил ее муж, был ли женат, есть ли дети, она бледнела, и глаза у нее становились какие-то странные, словно она что-то жуткое знала и не решалась сказать. А отвечала коротко. Мол, был два раза женат, от первого брака есть сын, живет тут, в Питере. А от второго брака детей нет.

Не любила она об этом говорить, очень не любила, Костя.

– Ладно, Валя, спасибо за кофе. Поеду я. У меня еще одна встреча в этом славном городе.

– Счастливо вам, Костя. Дай бог, чтобы наша Юленька побыстрее нашлась. А порой, знаете, что я думаю – сбежали они куда глаза глядят от своих замечательных мужей. Что один хорош, что другой. С одним маета, с другим смертная тоска, как в могиле.

– А объясняла вам Юля, почему она вышла замуж за Серова? – спросил напоследок Константин.

– Говорила, что устала жить одна, что он человек солидный, с положением и достатком, что очень любит ее. А это уже немало. Когда он ухаживал за ней, она веселая ходила, и глаза блестели, а вот когда они поженились, она сильно переменилась. Появилось в ней что-то такое… как вам сказать… Словно жила через силу, словно что-то ее постоянно мучило.

– Спасибо, Валя, вы рассказали мне много интересного, – сказал Костя, вставая.

– Да не за что, чем могла… Заходите еще, если что… Вы такой интересный мужчина, – подмигнула она ему.

Он тоже подмигнул ей.

– Зайду, если еще кто-нибудь пропадет…

– Ой, не дай-то бог, – замахала руками Валя.

– А я по другим поводам не захожу, – улыбнулся Костя, надел дубленку и вышел.

Теперь его путь лежал в самый центр Санкт-Петербурга. Там на улице Марата проживал сын Серова Петр. Константин поймал такси, и машина понесла его по заснеженным улицам к старому, видимо, дореволюционному дому.

Он вышел из машины, расплатившись с водителем, нашел нужный номер, зашел в подъезд. Повеяло стариной, запахом чего-то ветхого, пыльного, затхлого.

Обшарпанные стены, съеденные временем ступени широкой лестницы – все это наводило на грустные размышления, в душе как-то защемило, даже страшновато стало – подъезд был темный, мрачный…

Лифта не было, Савельев потопал пешком на четвертый этаж когда-то доходного дома. Обитая дерматином дверь с клочками ваты. «Серову – три звонка, Гершкович – четыре звонка, Гымзе – пять звонков…» Константин нажал три раза… Долгое зловещее молчание, потом зашлепали тапки за дверью. Лязгнул замок, дверь открылась.

Перед Костей стоял невысокий небритый человек с потухшим взором, в грязной майке и сатиновых шароварах.

– Здравствуйте. Мне нужен Петр Геннадиевич Серов.

– Я Серов, – глухим басом ответил мужчина – Я звонил вам. Моя фамилия Савельев. Разрешите войти?

– Проходите, раз пришли. Чем только я вам могу помочь, не понимаю.

Видно было плохо, лампочка не горела, а свет маячил только с противоположной стороны длиннющего коридора. Костя пошел за Петром в этой полутьме, постоянно натыкаясь на какие-то предметы. В коридоре воняло гнилью. Не обошлось без приключений – он поскользнулся на чем-то скользком, его шатнуло в сторону, и он, балансируя руками, наткнулся на стену, на которой висел велосипед. Костя больно ударился о велосипедный руль. От грохота в квартире произошло шевеление. Открылись двери, из одной высунулась седая старуха, а из другой – лысый как бильярдный шар человек.

– Не беспокойтесь, Фира Пинхасовна, это ко мне, – сказал старухе Петр.

– А потише-то можно?! – крикнул лысый. – Не вокзал тут как-никак!

– Да заткнись, Гымза! – проворчал Петр. – Сам-то что вчера вечером творил! Чья бы корова мычала Не обращайте внимания, они малость того, что тот, что та . Идите сюда.

Они дошли до конца коридора и повернули налево. Справа была чудовищных размеров кухня с пятью газовыми плитами, около которых хлопотали какие-то тетки. А Петр уверенно вел Савельева к своей комнате.

Наконец искомая дверь открылась, и Петр пропустил Савельева внутрь.

Комната была большая. Мебель старая, книжные шкафы, но книг в них мало. Совершенно очевидно, что здесь жил холостяк, женской руки не чувствовалось Посреди комнаты стоял круглый стол, на нем сковородка с остатками яичницы и пустая бутылка из-под пива На полу валялись носки. Петр пнул носки ногой под кровать и предложил Савельеву сесть на какой-то кособокий стул.

Костя сел, и стул слегка зашатался под пятью пудами его веса. Но удержал тяжесть, и Костя облокотился на стол.

– Чем только я вам могу помочь, не знаю, – повторил Петр, закуривая «беломорину».

– Да так, несколько вопросов к вам. Я вам объяснил по телефону, что у вашего отца Серова Геннадия Петровича пропала жена Юля. Он поручил мне найти ее, я сотрудник частного сыскного агентства.

– И вы приехали искать ее у меня? – попытался сострить Петр, затягиваясь смрадным дымом.

– Нет, конечно, – улыбнулся Костя. – Мне важно выяснить подробности жизни вашего отца, он очень скуп на них. Там одни эмоции, а мне нужны факты.

Я хочу узнать о нем поподробнее.

– Так что я могу сказать? Мама умерла, когда мне было десять лет. Он оставил меня деду с бабкой и укатил в Москву. Там сразу женился, устроился работать в какой-то институт, защитил докторскую диссертацию. Меня навещал редко, но деньги посылал регулярно до моего совершеннолетия. А я что? Пошел в1 армию, потом поступил в институт. Женился, развелся. По профессии я инженер, а работаю сейчас дворником. Площадь вот получил. Нормальная работав наше время. У других и такой нет…

– Значит, с отцом у вас нет никаких отношений?

– Да нет, конечно… – повел плечами Серов. – Был я в Москве в командировке, когда инженером работал на Кировском заводе, зашел к нему… Ну а больше как-то не захотелось заходить.

– Почему же так? – заинтересовался Костя.

– Не знаю… Приняли меня нормально, накормили, напоили, ночевать я у них не остался, у меня место в гостинице было. Только не понравилось мне у них как-то. Он тогда был женат на Ирине… Как вам сказать, мне показалось, что она его очень боится, моего отца. Хотя чего его бояться? Маленький, щуплый…

Но она смотрела на него такими затравленными глазами, и мне стало как-то не по себе. Да и ко мне он так холодно относился всегда, не интересовался, как я, что я… Как восемнадцать лет стукнуло, деньги перестал присылать, иногда к дню рождения пошлет что-нибудь. А у меня сын, им он вообще ничуть не интересовался, даже не видел никогда. Странный он человек какой-то… И атмосфера у них в доме была очень напряженная… Неприятная. Не хотелось туда больше приходить. Однако я бывал у них и позже. Но тогда он уже был женат на другой женщине. Юле. Такая красивая женщина, я просто поразился, как это она за него замуж пошла.

– И какая же была атмосфера в их семье на этот раз?

– Несколько иная, надо сказать. Но они недавно тогда поженились. Он был очень внимателен к Юле, обхаживал ее, ну, буквально пылинки с нее сдувал.

Я-то, собственно говоря, попал к ним в дом по крайней необходимости. Поехал в Москву, выпил в ресторане, и ограбили меня. Ни копейки денег, и взять не у кого. Тут я про батюшку и вспомнил. Позвонил, он был очень любезен, сказал, что поможет. Я приехал к ним на Мичуринский проспект на новую квартиру.

Он ее получил незадолго до смерти Ирины, я раньше в ней не был. Ну я приехал, он дал денег, мы посидели.

Нет, неплохо у них было. Вечером я уехал домой на «Красной стреле», а года через три снова попал в Москву, с завода я тогда уволился, пытался мелким бизнесом заниматься, однако бизнесмен из меня никакой получился, но не в этом дело. Я приехал в Москву, позвонил, а в квартире какие-то иностранцы живут. Они мне кое-как объяснили, что отец живет на даче, а квартиру им сдает. Дали адрес дачи. Я туда поехал, дело летом было, я усталый, вымотанный весь. Поехал я в это Воронцово. Дело днем было, около часа дня.

Подхожу к дому, стучу. Там какие-то крики, и женские, и мужские. Мне не по себе стало. Я не знаю, что и делать. При разборке присутствовать не хотелось.

Но не назад же по такой жаре в Москву переться?

Я подождал, потом опять постучал. Меня услышали, крики стихли.

– А что именно кричали в доме? – уточнил Костя.

– Да мало что понятно было. Типа: «Ненавижу тебя! Будь ты проклят!» Это женщина кричала. А мужской голос только: «Молчи! Молчи!» Больше ничего я не разобрал. А потом отец мне дверь открывает. Весь красный. Руки трясутся. Что-то бормочет. "Ты? Ты?

Ты что? Ты как?" – увидев меня, еще злей стал.

«Я вот, – говорю. – Приехал навестить, проведать».

А самому неловко. Не знаю, что и делать. «Погоди, ты погоди», – он бормочет, потом бежит обратно в дом, что-то там делает и снова выходит. «Проходи, – говорит. – Отдохни, жарко очень». Я прохожу на веранду, он сажает меня в кресло, минералки приносит, потом чаю с травами, печенья, конфет. Я сижу дурак-дураком, пью. А он суетится и молчит, сопит, пыхтит. А в доме тишина. Юля не выходит. Я посидел с полчасика, потом гляжу на часы и говорю: «Ой, засиделся я, мне пора, у меня же скоро самолет». А у самого билет на ночной поезд. Но сидеть никакой возможности нет.

Так мне там было не по себе, скорее оттуда хотелось выбраться, хоть в душную электричку, только бы оттуда. «Хорошо, хорошо, – оживился отец. – Раз пора, то иди. Иди…» И ручонками своими меня так и подталкивает к выходу. «Раз дела, то надо. Сейчас время такое, дела прежде всего…» Вот так, значит. Ушел я.

И все. И больше я его не видел.

– Понятненько, – призадумался Костя, тоже закуривая. – А теперь скажите мне вот что…

Вдруг его слова были прерваны каким-то шумом за дверью. «Не хулиганьте, Ульяна Осиповна, – проскрипел громкий старушечий голос. – Пришли, так проходите тихо. Здесь тоже люди живут…» – «Люди! – забасил другой старушечий голосище. – Да разве ж вы люди? Приютились тут, как клопы в матраце. Тоже мне люди…» – «Я сейчас милицию вызову!» – скрипел первый. «Мне, блокаднице, твоя милиция не страшна! – басил второй. – Плевать я на тебя хотела! Я к внуку иду!»

– Бабушка это, – шепнул Петр. – Ох, она не ладит с моей соседкой, как придет, начинается. Вообще, она немного того, – он покрутил пальцами около виска. – Уж извините. Не гнать же мне ее?

Тут дверь резко отворилась, и в нее вошла решительной поступью высокая худая старуха в черном выцветшем пальто и ободранной рыжей меховой шапке.

На ногах были боты.

– Здравствуй, Петр, – пробасила старуха. – Я к тебе пришла с очень интересной новостью. Но твоя соседка так много себе позволяет, я ей когда-нибудь дам кулаком в лоб, честное слово!

Петр скривился и покачал головой, показывая глазами на Савельева. Старуха только теперь заметила постороннего и нахмурилась.

– Это кто еще? – буркнула она. – Что-то я вас не знаю.

– Это Константин Дмитриевич Савельев, из Москвы, мой знакомый. А это Ульяна Осиповна, моя бабушка, мамина мама.

– Послушайте, Дмитрий Константинович! т-с ходу начала старуха. – Если вы желаете добра этому типу, дайте ему добрый совет – сколько можно человеку с высшим образованием работать дворником?

Скрести лопатой снег, а летом разводить пыль и соскребать собачье дерьмо! Я ему нашла хорошую работу, понимаете? По его специальности, он же инженер-металлург. А ко мне вдруг пришел мой бывший ученик.

Я в прошлом учительница, теперь голодранка-пенсионерка благодаря нашей замечательной власти. Но не в этом суть. Этот ученик работает на южнокорейском предприятии и зарабатывает такие деньги… Он хочет походатайствовать за Петеньку, но этот тип уверяет меня, что лучше работы дворника ничего нет… Так скажите же…

– Видите ли, – сказал Костя, – я плохо знаю вашего внука, Ульяна Осиповна. Я согласен с вами, что инженер должен работать по специальности, но советов давать не имею права. Я частный детектив и приехал сюда узнать кое-какие подробности о жизни вашего бывшего зятя Геннадия Петровича Серова.

– У нас?! – вытаращила глаза старуха. – Подробности о жизни этого мерзавца? Так мы его сто лет не видели и еще столько же не видели бы!

– Я имею в виду подробности его прежней жизни.

– А что это он вас так заинтересовал? – вдруг ехидно спросила старуха, вытащила из кармана ветхой шубы круглые очки и надела их на нос. Внимательно поглядела на Савельева. – Никак вляпался в какую-нибудь историю? Так я вам помогу его посадить, это с превеликим удовольствием, Савелий Дмитриевич.

– Почему же так? – еле сдержал смех Константин.

Петр исподтишка делал отчаянные знаки бабушке, гримасничал, прижимал палец ко рту, но та не желала замечать его ужимок.

– Я поклялась отомстить этому негодяю, который свел в могилу мою Верочку, мою единственную дочку Вы знаете… забыла, как вас, извините. Я Верочку спасла от голодной смерти в блокаду, ей было тогда семь-восемь лет, сама непонятно как выжила, а этот гад уморил ее в сытом шестьдесят девятом году. Верочке не было и тридцати пяти Уморил, бросил на нас с дедом Петеньку и смылся в Москву. Я не жалуюсь, что он оставил нам Петеньку, не подумайте, слава богу, что он не забрал его с собой, но тем не менее он же отец.

Петь, дай-ка «беломорину», что-то закурить охота! – вдруг прервала свои излияния старуха.

Петр протянул ей папиросу, и та с наслаждением затянулась.

– Хорошо! – блаженно зажмурилась она. – Иногда позволяю себе, как вас… извините…

– Константин Дмитриевич – Вот именно. Как Ушинский. Или Бальмонт.

Помните у Бальмонта: «Я вижу Толедо, я вижу Мадрид, о белая Леда, твой блеск и победа различным сияньем горит…» Красиво писал, бродяга, как вы думаете?

– Да неплохо. Но, однако…

– Я вообще-то не курю. А почему? Потому, что не могу себе позволить купить папиросы. А вот в блокаду я копила табак, я недоедала, свой хлеб отдавала Верочке, но табак… Табак должен был быть в доме, Константин Дмитриевич… Вы сами-то курите?

– Курю, Ульяна Осиповна. Но у меня не так много времени.

– Так что там натворил пакостный Генка? Интересно, отчего это им, засранцем, интересуются частные сыщики? По-моему, фигура не того масштаба, просто ничтожный мерзавец, и только… До чего же, однако, приятно курить…

Петр покраснел от стыда и отвернулся к окну. Но Савельев отнесся к старухе с большим интересом. Он понимал, что она может порассказать о Серове немало занятного.

– Так почему вы считаете, что Геннадий Петрович уморил вашу дочь, Ульяна Осиповна?

– Почему? Да потому, что это прирожденный садист. Ему бы в фашистский концлагерь надзирателем.

Или нет – ассистентом доктора Менгеле. Ему доставляли удовольствие страдания Верочки.

– А что, собственно говоря, вы имеете в виду, Ульяна Осиповна?

– Бывают люди, которым доставляет удовольствие мучить других людей. Вот и он из таких. Я поражалась еще тому, как он обращался с собственной матерью. Она ведь такая же блокадница, как и я. Муж погиб на фронте. Она жила в коммуналке на Васильевском острове, в шестой линии. Когда она тяжело болела, за ней ухаживала Верочка, я часто навещала ее, а сынок занимался своими делами, писал статейки, проталкивал их в научно-популярные журналы, где платили побольше, ездил в какие-то никому не нужные командировки. Его мать умерла без него, мы организовали похороны, он в это время поехал с какой-то комсомольской делегацией в Болгарию. Дали ему туда телеграмму, так он даже не приехал на похороны. Появился через три дня, сказал, что не мог вырваться. А на кладбище пошел только на девятый день, да и то нехотя. Я была просто поражена. И добро бы делал что-то полезное, необходимое, а то всю жизнь занимался тем, что было на потребу времени. Его кандидатская диссертация была, помнится, на тему «Роль партии в химизации народного хозяйства». А докторская, как мне говорили, о роли Владимира Ильича Ленина в революционном процессе семидесятых годов в развивающихся странах. Зато какие он писал статейки в момент перестройки, вы бы читали! И «Огонек», и «Московские новости» с удовольствием их печатали. О страшной природе сталинизма, о невинных жертвах кровавого террора. Всегда находил себе дело, хамелеон!

И ради этого он не мог явиться на похороны матери, которая спасала его в блокаду от голодной смерти. И к тому же одна его растила. Мой-то муж хоть и раненый, но вернулся домой после войны. А она совсем одна. Да, характер у покойницы был не ангельский, но какое это имело значение в конце ее жизни, когда она была просто страдающим телом. Как она надеялась до последней минуты, что Геночка приедет. Не приехал. А с моей Верочкой они учились вместе на истфаке ЛГУ, только он на пятом курсе, а она только поступила. Он умел ухаживать, что да, то да. Умел казаться внимательным, нежным. Дарил цветочки, читал какие-то стишки, даже, как ни странно, сам что-то такое сочинял. Вежлив был до ужаса. Придет к нам, сидит, смотрит на Верочку влюбленными глазами, молчит. Пальто наденет, дверь откроет – ангел, не человек. После женитьбы у нас поселились, мы квартиру отдельную получили, а он с матерью сильно тогда уже не ладил, куда им было в комнату в коммуналке?

И первое время жили душа в душу. Не пьет, не курит, зарплату жене, цветы опять же, подарочки. А лет через пять получил он от института квартиру, тогда уже Петька родился. И вот в этой квартире началась какая-то другая жизнь. Верочка мне мало рассказывала, да и Петька тоже не из говорунов, знаю только – очень она была несчастна.

– Он что, бил ее? Изменял ей? В чем это проявлялось? – спросил Константин.

– Кобель не из последних, это уж как пить дать.

Сам-то – от горшка два вершка, вида никакого, одно только вежливое обхождение. Баб у него немало было, сама с двумя лично видела. И очень молодых любил.

Верочка молодая такая хорошенькая была – выше его на полголовы, а, не дай бог, каблуки наденет, так вообще… Волосы красивые, густые, глаза большие серые.

А поглядели бы вы, какой она стала через десять Лет жизни с ним?! Кожа да кости. А что до битья, так и это было, что я, синяков у нее не видела? Спросишь, бывало, так она отвернется и молчит.

– Видел и я, – вмешался Петр. – Пришел, помню, из школы, у меня ключ был от квартиры, захожу в комнату, мама сидит на диване, лицо руками закрыла, а он стоит, кулаки сжал, а лицо такое страшное, я испугался. А он шипит: «Уходи… Уходи…» А мама руки от лица отняла, а на щеках у нее какие-то полосы, словно кошка исцарапала. Я испугался, мне всего-то девять лет было. Это уже незадолго до маминой смерти.

– Заболела внезапно, – продолжила старуха. – Воспаление легких. Он суетился, врачей вызывал.

А через несколько дней она умерла. Поднялась температура, сердце не выдержало. Он рыдал на кладбище, Петьку все целовал. А через недельку смылся в Москву, потом квартиру поменял на московскую, а Петеньку нам сбагрил. И женился вскоре. На молоденькой. И я слышала, обмен какой-то сделал и прекрасную трехкомнатную квартиру в хорошем районе приобрел. Ну а потом и эта жена тоже умерла. Слухами-то земля полнится.

– Спасибо, Ульяна Осиповна, – сказал Константин. – Как вовремя вы пришли. А то из вашего внука информацию не вытянешь.

– Я все помню! – с гордостью произнесла старуха. – Даром что восемьдесят пятый годик пошел.

А интересно все же, что этот мерзавец натворил? Из-за чего вы приехали? Видать, что-то важное, раз даже нас сюда вмешиваете, хоть мы его давным-давно не видели.

– Вообще-то это тайна следствия, – улыбнулся Савельев. – Но вам, такой мудрой женщине, сообщившей мне так много интересного, я скажу – у Геннадия Петровича недавно пропала жена. Юлия Серова.

Произнеся эти слова, Константин вздрогнул. Ему стало жутко от сатанинского смеха, каким разразилась Ульяна Осиповна. Она хохотала надрывно, лающе, постоянно закашливаясь, глаза ее округлились и стали злыми, как у ведьмы. Наконец кашель стал утихать, и она смогла произнести слова:

– Вы работаете в правильном направлении, господин Шерлок Холмс, – прохрипела старуха. – Вы изучили прошлое Геннадия Петровича, теперь изучайте его будущее, и вы доберетесь до истины. А истина, я уверена, будет ужасна. Дай-ка мне еще «беломорину», Петр.

– Тебе же вредно, бабушка! – почти шепотом произнес внук.

– Что мне теперь вредно? Мне все полезно! Давно пора к своим родным и друзьям! Ничего меня не берет, никакая зараза! Что за здоровье бычье! А, Константин Дмитриевич? Помните у Бальмонта: «Чуждый чистым чарам счастья чуждый чарам черный челн»? То-то.

Она затянулась едким дымом, снова закашлялась и произнесла:

– Ищите и обрящете, Константин Дмитриевич!

Истина будет ужасна, поверьте старухе!