Текст книги "Дело было в Пенькове"

Автор книги: Сергей Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

За Уткиным, в маленькой холодной избушке, обитают инкубаторные цыплята – сто сорок штук. Тоня посмотрела в окошко и увидела: все цыплята сгрудились возле закрытой входной двери, стоят, нахохлившись, дожидаются, когда старуха Уткина принесет простоквашу. Двое лежат в углу – сдохли.

Следом за цыплятником стоят две нарядные избы. В той, что поближе, живет плугарь Витька с родителями, а в той, что подальше, – местный художник и заведующий клубом Леня.

У Ленькиной избы на щипце два окошка-близнеца и маленький резной, словно кукольный, балкончик. А у соседей окошко на щипце хотя и одно, зато круглое, и перед ним тоже балкончик. Окна обеих изб окружены богатыми и затейливыми, крашенными в три краски наличниками. Сверху наличники высокие, как кокошники, снизу широкие, резные, фартучками. У Леньки на нижних наличниках вырезаны крестовые тузы, а у Витьки зато – винновые. Видно, что давно пошло у соседей состязание – чья изба краше, и ни Ленькины, ни Витькины родители не упускают случая при поездке полуторки в город тайком друг от друга заказать шоферу охры или «слоновой кости».

В некотором отдалении от этих изб виднеется пятистенок Ивана Саввича. Дом крепкий, стены сложены из красноватых смолевых комлей, на окнах стоят дочерна красные герани.

Дальше начинается центр. Друг за другом стоят кладовка, сельпо, клуб, а еще через две избы, почти напротив бывшей церкви, известное уже нам правление.

К фасаду сельпо пристроена высокая крытая площадка, чтобы удобней выгружать с грузовика товар. Широкое окно на ночь затворяется глухим щитом. Днем щит прислонен к стене, а в окно видно выставленные товары: пакеты с каустиком, черное штапельное платье с белыми цветами, издали похожими на черепа, и две бутылки, в которые насыпана известка, изображающая, очевидно, молоко. Лежат за окном и книги, с выгнутыми солнцем обложками, но что это за книги, разобрать невозможно, потому что обложки покрыты пылью и дохлыми мухами.

Клуб представляет собой обычную запущенную избу. О том, что здесь общественное место, можно понять только потому, что за окнами не видно ни занавесок, ни цветов, да еще потому, что на князьке полощется вылинявший добела флажок. Возле клуба растет старая липа, высокая, с раскидистыми ветвями; ствол ее так широк, что на него прибивают афиши.

Молодежь не любит ходить в клуб. Там голо и неуютно. В свободное время обыкновенно собираются у одинокой вдовы Алевтины Васильевны, которая живет рядом с клубом. Зимой она пускает к себе за деньги и с условием, что девчата на следующий день вымоют полы.

Прежде, когда хозяйка была помоложе, в престольные праздники приезжали к ней из соседних деревень непутевые мужики. Алевтина Васильевна оборачивала фотографии родителей лицом к стене, чтоб не было совестно, и гуляла напропалую.

Теперь она поутихла, стала повязываться глухо, по-монашески, и гадать на картах, тоже за деньги.

Возле крыльца ходят куры с куцыми хвостами. Это Алевтина Васильевна обрезала им хвосты, чтобы не путать с чужими несушками. Перед избой – палисад, такой высокий, что петуху не перелететь.

– Жмотина, – объяснил Иван Саввич, – как была подкулачница, так и осталась. Самовольно оторвала под огород кусок улицы, и хоть бы что…

За избой Алевтины Васильевны, кроме правления, еще три хозяйства. Но туда Иван Саввич не пошел – надоело. Тем более и ходить незачем. В избах возле конторы живут рядовые колхозники, а в крайней, крытой, как здесь говорят, «ильинским тесом», то есть обыкновенной соломой, доживает свой век одинокая старушка. По причине преклонных лет работать она не может ни в колхозе, ни по дому. Даже пеледы у нее с самой зимы не убраны: так и торчат перед окошками колья, за которыми видна перепревшая прошлогодняя солома.

– Может, ко мне зайдем? – предложил Иван Саввич.

– Нет, спасибо, – ответила Тоня, – как-нибудь в другой раз. – И неожиданно добавила: – А по-моему, этот Матвей формально не виноват все-таки.

– Формально не виноват, а штраф наложим, – сказал Иван Саввич. – От него все беды.

Тоня была очень недовольна собой.

Она зашла в избу, села и стала думать. В сущности, она струсила. Она побоялась высказать свое мнение, ждала подсказки председателя колхоза, и все это заметили. Безобразие! Что у нее, нет своей головы в конце концов!.. И Матвей, наверное, обиделся, Нет, так работать нельзя. Надо сейчас же пойти и помочь ему!

Она решительно поднялась и отправилась прежним путем за Николин борок.

На дороге она снова увидела Матвея. Он собирал лен в охапки и таскал на подводу. Видно, и ему стало ясно, что ждать больше нечего, и он решил увозить снопы обратно на ригу. Парню было нелегко. Волосы его налипли на лоб, и глаза белели на темном от пыли лице. Он устал, нервничал и досадовал, и его беспокойство передавалось лошади. Она дергала ушами, пугалась, то и дело трогалась с места. Он кричал на нее и замахивался.

«Одному, конечно, трудно работать», – подумала Тоня.

Она подошла, взялась за уздечку возле лошадиного глаза, чтобы не испачкать руки, и в это время Матвей с воза увидел ее.

– А ну, давай отсюда! – сказал он хрипло.

– Ничего, я подержу.

– Давай отсюда, тебе говорят!

– Во-первых, мы с вами еще не настолько знакомы, чтобы…

– А-а-а, черт! – заорал Матвей и дернул вожжами. Лошадь тронула, больно ударив Тоню в плечо оглоблей. Тоня упала.

И если бы не откос дорожной канавы, по которому Тоня сползла вниз, колесо проехало бы по ее ноге.

Глава седьмая,
Разговор о колесе и табуляторах

Вечером в деревне заговорили, что Морозов уходит из колхоза и будто причина этому – сегодняшнее столкновение его с зоотехником.

Тоня встревожилась.

Со слов дедушки ей было известно, что по вечерам мать Матвея Дарья Семеновна уходит сидеть к соседям, и, дождавшись, когда стемнело, Тоня отправилась к Матвею поговорить с ним наедине.

Однако на этот раз Дарья Семеновна оказалась дома. В пересиненном платочке и в старой ситцевой кофте она выглядела старше своих лет: видно, сынок доставлял ей немало хлопот. Она гладила. По горнице струился теплый, чуть приметный утюжный дурман.

Матвей сидел за столом, мастерил из фанеры чемоданчик и пугал мать рассказом о том, что скоро женщин колхоза «Волна» повезут в область на смотр самодеятельности и заставят играть на балалайках. В разгар рассказа и вошла Тоня.

Дарья Семеновна совсем не ожидала этого посещения.

Она растерялась и, озадаченно глядя на гостью, стала вытирать перед ней табуретку. Но Тоня прошла к Матвею, села с ним рядом и сняла перчатки. С тем же озадаченным выражением Дарья Семеновна подошла к столу и вытерла возле Тони клеенку.

– Не беспокойтесь, я на минутку, – сказала Тоня. – Я только хочу узнать… Это правда, что вы уходите из колхоза?

– Да, – ответил Матвей и стал заколачивать гвоздик.

– Почему? – спросила Тоня, когда гвоздик был заколочен.

– Вам лучше знать почему.

– В чем же я виновата?

– А кто же виноват? Сама судьба? – спросил Матвей, откладывая молоток. – Это верно, я надоумил возить на дорогу лен – я не отрицаю. Советовать никому не запрещается. А Тятюшкин уцепился за мои слова и подал команду. И что получилось? – голос Матвея задрожал. – Машины не пошли, а я за все отвечай? Если бы один Иван Саввич навалился, тогда понятно. У нас с ним давняя война. А вы только приехали и туда же… Выходит, никакому начальству не угодить… Ну, пускай. Пускай я за все отвечаю. Пускай я за всех погибаю.

Матвей говорил печально и смиренно, но если бы Тоня повнимательней посмотрела на него, то увидела бы, как хитро поблескивают его прищуренные, насмешливые глаза. Однако она еще не знала, что это за парень, и принимала печаль и смирение за чистую монету.

– Ну хорошо… – сказала она. – Может быть, я ошиблась. Я никогда не работала по льноводству… Но ведь нельзя же…

– Вы ошиблись, а мне из-за вашей ошибки пришлось бесплатно снопы возить… – возразил Матвей. Затем он забил гвоздь и сказал: – Это ужасно!

Надо заметить, что года два назад вместе с местными комсомольцами Матвей репетировал сцены из «Доходного места». Играл он Жадова. Душой колхозного драматического коллектива была молодая учительница из Кирилловки, и под ее руководством ребята бойко зубрили роли. Однако в самый разгар репетиций учительницу за хорошую работу перевели в районо, и коллектив распался. Времени с тех пор прошло много, но в цепкой памяти Матвея навеки засели сильные выражения его роли, и он иногда обескураживал ими случайных собеседников.

– Почему бесплатно? – говорила Тоня. – Вам начислят. Я попрошу Ивана Саввича – он и начислит. Разве можно из-за этого бросать колхоз?

– А почему нельзя? Вы обидели меня до самой глубины души – а мне нельзя? Для вас колхозники – все равно что погремушки. А, нет! У меня тоже имеется душа и сердце.

И несмотря на то что он тут же спросил: «Мама, у нас есть еще такие гвоздочки?» – Тоне казалось, что он действительно обижен до глубины души.

– Вы меня тоже обидели, – сказала она тихо. – Чуть не задавили. Но я не бегу из колхоза.

– Вас кобыла обидела, но не я. А я не стану терпеть ни от вас, ни от самого Ивана Саввича. Насушу сухарей и уйду куда глаза глядят, без средств, без состояния. Прощай моя честная будущность!

– Ладно тебе представляться! – сказала Дарья Семеновна, сердито прыснув изо рта на разостланную рубаху.

Тоня посмотрела на него и прочла на лице самую натуральную обиду. И ей стало искренне жаль этого одинокого, не понятого даже собственной матерью парня.

– Я поговорю с Иваном Саввичем, чтобы вам начислили за сегодняшний день, – сказала она мягко. – Не уходите, а?

– Что вам Матвей Морозов? – проговорил Матвей, все больше вдохновляясь своим успехом. – Нет, я не останусь. Как бы жизнь ни была горька, я не уступлю миллионной доли… – Тут он забыл, что дальше следовало по тексту пьесы, и, неопределенно пошевелив пальцами, спросил: – Понятно?

– Что ж, понятно, – вздохнула Тоня.

– Да что вы, не видите? Он же смеется, – сказала Дарья Семеновна.

– Он заявление подал, – возразила Тоня.

– Ну так что? Не в заграницу уходит – в нашу же МТС. Нашу землю будет пахать. Пусть идет. Там хоть видно, сколько получишь. А у нас тут ничего не поймешь.

– И чего вы хлопочете? – спросил Матвей. – Боитесь, не над кем командовать будет? Мамка остается. Над ней командуйте, она привыкши.

– Значит, в МТС, вы считаете, легче?

– Из МТС бежать легче, – пояснил Матвей.

– Куда бежать?

– А куда ни попало. Хоть в Ленинград. Что смотрите? Вы в метро катались? Вот и я хочу покататься. Перчаточки куплю – и прощай моя честная будущность!

Он откинул со лба челку и, прислонившись к стене, весело хохотнул. И тут только Тоня поняла, что он все время издевался над ней.

Она спрятала перчатки в карман и сказала, побледнев:

– Я хотела просить вас… – начала она дрожащим голосом, но вдруг встала, оборвав фразу, и пошла к двери.

– Больно убились? – спросил Матвей ни с того ни с сего.

Тоня не ответила.

– Обождите. Я в МТС по собственному желанию ухожу. Меня давно туда звали, да я не хотел. А теперь раздумал – надо подаваться. И вы бы шли в МТС, чего вам тут делать?

– Вы опять?.. – сказала Тоня и взялась за дверную скобу.

– Не серчайте. Ей-богу, правда – ничего у вас не выйдет. Иван Саввич землю лучше чем себя понимает, все капризы ее изучил. А и он говорит: дошли до колеса.

– До какого колеса? – спросила Тоня.

– А до того дошли, что коровушек кормить нечем, – пояснила Дарья Семеновна. Она набрала в рот воды, чтобы прыснуть на очередную рубаху, но, забывшись, громко сглотнула и продолжала: – Вы сходите гляньте, что у нас за луга. Трава – что ни год, то хуже. Раньше-то травы были сахарные, сочные – прямо сласть! А теперь ни виду, ни вкуса – как железная проволока.

– На одни травы надеяться нельзя, – сказала Тоня. – Надо кукурузу сеять.

– Кукурузе, как и каждому живому существу, питание требуется… – сказал Матвей. – А мы все нашармачка норовим. Кукурузе удобрение надо. Ей надо… – он немного смутился, – ну, коровяка ей надо.

– Что? – не поняла Тоня.

– Назему, что ли. – Матвей смутился еще больше и опустил глаза, как красная девица. – Не знаю, как по-вашему, по-ученому. По полкило на каждую лунку.

– Навоз, конечно, нужен, – улыбнулась Тоня. «А все-таки что-то хорошее есть в этом парне», – мелькнуло в ее уме.

– Для кукурузы надо иметь коров, для коров надо иметь кукурузу, – сказал Матвей. – Вот оно и получается колесо.

Постучавшись, вошла Лариса. Она посмотрела на Тоню сунула руки в мелкие кармашки жакета и села на скамью у печки.

– Верно я говорю, Лариса? – весело спросил Матвей.

– Ты всегда верно говоришь, – ответила она, чинно поправляя косынку и явно не желая вступать в беседу при Тоне.

– Вы, по-моему, науку не учитываете, – продолжала Тоня. – Надо научно поставить хозяйство.

– Тут не в том дело, – возразила Дарья Семеновна. У нас сперва надо справедливость наладить. Науки у нас хватает, а справедливости нету. Сидел малограмотный счетовод – все были довольны. А как посадили Шурку – так она каждый раз трудодни недописывает. А Шурка тоже не хуже вас, ученая, десять лет учили. Вот вам и наука.

– Шура еще молодая. Путает. Мы разберемся с этим, – сказала Тоня. – Знаете, Дарья Семеновна, придет время – машины будут подсчитывать ваши заработки. Заложим в автомат описание выполненных работ, – а оттуда выскочит листок. И на нем будут напечатаны ваши трудодни. Точно, без всяких ошибок.

– Скорей бы, – заметила Лариса, – без этого нам вовсе не обойтись.

Дарья Семеновна внезапно фыркнула и отвернулась. Некоторое время она пыталась сдержаться, но у нее ничего не вышло, и наконец, махнув рукой, она дала волю смеху.

– А что? – сказала Тоня, неуверенно улыбаясь и показывая свой милый, выбившийся из рядка, остренький зуб. – Правда! Уже существуют такие машины. Называются табуляторы.

– Значит, табуляторы? – сквозь смех проговорила Дарья Семеновна.

– Табуляторы.

– Ой, батюшки! – простонала она, снова заливаясь меленьким долгим смехом и прижимая платок к мокрым глазам. Когда веселость несколько утихала, она утирала щеки и старалась вернуть лицу прежнее спокойное выражение. Но вдруг, словно что-то вспомнив, она начинала: «Нам бы только табуля…» – но не успевала договорить, и новая схватка смеха душила ее.

– А что вы смеетесь? – говорила Тоня, обращаясь за поддержкой к Ларисе. Но и Лариса смотрела на нее с откровенной насмешкой, как на дурочку. – Это же правда… – продолжала Тоня. – Я не выдумываю. В Московской области уже работают такие табуляторы.

– Да будет тебе! – махала руками Дарья Семеновна, словно Тоня ее щекотала.

– А в Загорской МТС механизирован учет всех колхозов зоны! – с отчаянием кричала Тоня. – Я сама работала на этих машинах, понимаете! Сама!

Она никогда не работала на табуляторах и видала их фотографии только в журнале, но надо же было доказать, что они существуют!

Смех наконец отпустил Дарью Семеновну. Она присела, переводя дух, на скамью и откинулась к стенке. Ей и самой было совестно, но смех, похожий на рыдания, временами все еще прорывался и сотрясал все ее тело.

– Чего вы смеетесь? – проговорила Тоня с отчаянием. – Чего смеетесь?

И, чувствуя, что не может удержаться от слез, она выбежала, хлопнув дверью.

– Видите, кого присылают? – сказала Лариса.

Матвей сумрачно взглянул на нее, подумал и спросил:

– Кто растрепал по деревне, будто я из-за нее ухожу?

– А тебе что?

– Ты?

– А хотя бы и я!

– Так и знал, что ты. Так вот я тебе советую: вперед держи язык за зубами.

– Надо же! – удивленно проговорила Лариса и внимательно посмотрела в лицо Матвею.

Глава восьмая
О том, как Матвей выпрямлял шкворень и что из этого получилось

Прошло две недели. Лен расстелили за рекой, правда с небольшим опозданием, но погода стояла терпеливая, и ленок день ото дня мягчал в осенних росах.

Товарищ Игнатьев приезжал три раза: один раз – торопить со сдачей льносемян, второй раз – давать инструктаж по поводу подготовки к районному слету доярок, а третий раз приехал неизвестно зачем: Ивана Саввича не искал, замечаний не делал. Поговорил с Тоней о художественной литературе, подарил ей блокнот и поехал дальше.

Тоня еще больше посмуглела, зарумянилась, и ее синее модельное пальтишко часто мелькало то на ферме, то на поле.

Матвей из колхоза ушел и работал трактористом в бригаде Зефирова. Иван Саввич уже несколько раз заставал Ларису в тракторной бригаде, сильно гневался и обещался «достать» Матвея не только из МТС, а даже из самого министерства, если по какой-нибудь случайности Матвей попадет в министерство.

Но «доставать» Матвея пока было не за что. Парень стосковался по машине и работал в охотку. С каждым днем становилось ясней, что план взмета зяби по бригаде Зефирова будет выполнен досрочно. На собрании трактористов директор МТС отметил Зефирова и посулил ему, кроме премии за перевыполнение плана, еще одну, особую премию.

День, в который происходило собрание МТС, вообще оказался удачным.

В этот день, например, приехал корреспондент из радиоцентра записывать на пленку беседу с лучшими механизаторами. В красный уголок вызвали пожилого тракториста Хромова. Корреспондент велел Хромову непринужденно отвечать на вопросы и смеяться, а сам наставил на него какую-то трубку. Хромов причесался, выпил стакан воды и, глядя на трубку, как на гремучую змею, стал смеяться. Корреспондент сердито замотал головой, переписал беседу на бумажку, велел читать «механизмы», а не «механизьмы», и, к удовольствию зрителей, все началось сначала. Это повторялось до тех пор, пока Хромов окончательно не упарился. В конце концов он стал вместо «механизмы» читать «коммунизма», а вместо «коммунизма» – «механизмы», а смех у него отказал вовсе, и Матвей предложил смеяться вместо него. Сердитый корреспондент высунул трубку в окно, записал шум сварки и отбыл. А Хромов, пряча от ребят виноватое лицо, ушел домой и к вечеру страшно напился.

В этот же день выдавали зарплату. Зефиров пересчитал получку, заплатил членские взносы девушке, подстерегавшей тут же у кассы злостных неплательщиков, и вместе с Матвеем пошел в чайную. Там они выпили по сто граммов, заправили брюки в носки и поехали на велосипедах в бригаду.

Вечер был удивительный.

В полнеба пылал закат, заливая землю оранжевым сиянием. Краснокожие в свете зари трактористы ехали вдоль опушки леса, кладя длинные тени до самых стволов. Рыжие стволы сосен с отлупившейся луковичной корой были словно раскалены. Желтые березы и красные осины постелили себе под ноги мохнатые коврики палой листвы и встали, как румяные цыганки, среди строгих ржаво-черных елок. Изредка в тени лесной пещеры мелькал падающий лист; покорно и тихо, словно в воде, спускался он все ниже и ниже и внезапно застревал на полпути, зацепившись за невидимую паутинку.

Даже воздух стал дымно-розовым, и грачи, перелетавшие медленно и устало, словно отягченные своими вызолоченными крыльями, над взлущенной, зеленеющей сорняками стерней, были видней, чем днем, в этом прозрачном, нежном дыму.

Хорошо бы такой вечер нарисовал Пластов… Впрочем, и Матвей и Зефиров не обращали никакого внимания на эту красоту. Чем дальше они ехали, тем больше их занимала мысль: почему, находясь в чайной и имея деньги, они выпили по сто граммов, а не по сто пятьдесят? Эта мысль пришла в голову Зефирову, еще когда они подъезжали к лесу, а потом, уже возле пашни, каким-то путем передалась Матвею. А в бригаде, возле тракторов и борон, лежащих вверх зубьями, досадное упущение показалось до того нелепым и ни с чем несообразным, что приятели только укоризненно посмотрели друг на друга. Обоим было ясно, что ошибку надо как-то исправить. Однако МТС была далеко, а пеньковское сельпо уже закрыто. После короткого совещания Зефиров все-таки направил Витьку в Пеньково со строгой инструкцией: поднять заведующую сельпо и просить ее от имени Зефирова «в порядке взаимопомощи» распечатать магазин и выдать что положено.

Витька укатил на зефировском велосипеде, а трактористы, чтобы не терять времени, стали заправлять машины и вести отвлеченный разговор.

– Сильно тебя сегодня отметили, – сказал Матвей.

– Меня отметили, а по радио все одно Хромова передают. Понял? – проговорил Зефиров, вывинчивая пробку из певучей железной бочки. – У нас сроду так: разгонятся одного хвалить – и хвалят не притормаживая. А что Хромов? У него тут, – Зефиров постучал пальцем по лбу, – все клапана стучат. А его, обратно, – по радио. Ровно подрядился, чтобы ему регулярно почет выдавали. Наравне с получкой и комбинезоном.

– Показуха, – сказал Матвей. – С них сверху требуют передовиков отмечать. Вот у них и припасен штатный передовик. Из первой бригады Хромова отмечают, из нашей – тебя.

– Ты меня с Хромовым не равняй.

– А ты тоже не хуже Хромова избаловался. Издаля видать.

– Где же это видать?

– А погляди на трактор. Сколько на нем грязи. На трубках мох растет.

– Я на нем без ремонта две нормы наездил. Понял?

– А зачем мучить машину? Погляди, масло бежит. Хоть бы ты пожалел его. Машина все-таки бессловесная. Хоть бы для виду блок обтер.

– А что я, не обтираю? Ты за меня обтираешь?

– Не я, да и не ты. Витьке передоверил. Что я, не вижу, что ли? Не жалеешь машину.

– «Не жалеешь, не жалеешь»… Я на свои деньги щетку купил для чистки свечей. – Зефиров достал из кармана зубную щетку, показал ее Матвею и сказал: – Понял?

Дальнейшая беседа была прервана. Прибыл Витька. В сельпо водки не оказалось, и заведующая выдала запечатанную красным сургучом бутылку портвейна. Побранив торговые порядки, заведующую, а заодно и Витьку, Зефиров достал стеклянный отстойник, хранившийся у него среди шлангов и гаечных ключей, раскупорил бутылку, и все трое по очереди начали угощаться из отстойника.

– Что ты ни говори, а с таким уходом твой трактор тридцать шесть сил не даст, – сказал Матвей, выплевывая изо рта сургучные крошки.

– Сколько по паспорту положено, столько и даст, – возразил Зефиров.

– Вот именно, только по паспорту.

– Ну ладно, хватит. Понял?

– Чего хватит? Давай Витьку спросим. Витька, чей трактор сильней?

Витька с опаской взглянул на Зефирова и сказал:

– Не знаю.

– Знаешь! Бригадира боишься, – продолжал Матвей. – А я с кем хочешь пойду на спор, что моя машина сильнее.

– Ну и пускай сильней, – сказал Зефиров.

– Тебе премии дают, тебе и пускай. А спорить небось не станешь.

– Почему не стану? Стану.

Они поспорили. Зефиров поставил свою будущую премию, Матвей отвечал пиджаком.

– Завтра механик придет, поглядим, – сказал Зефиров.

– На что нам механик! Сами разберемся. Витька, тащи прицеп!

Витька уставился на Зефирова. Зефиров вопросительно взглянул на Матвея.

– Давай так, – пояснил Матвей, – сцепим трактора и станем друг дружку перетягивать. Чей пересилит – того и верх. Ясно?

– Да ты что, в уме?

– А что? Боишься, что трактор рассыплется?

– Не боюсь, а не положено.

– Как хочешь. Я на свой надеюсь. – И Матвей ласково похлопал свою машину по капоту.

– Я тоже надеюсь. А не положено. Еще чего надумал. Горючее палить, материальную часть изнашивать…

– Вон как ты заболел за материальную часть! Ты не за материальную часть боишься. Боишься – с передовиков попросят…

– Кого? Меня? – спросил Зефиров. – А ну, Витька, цепляй!

Приятели подогнали тракторы кабинами друг к другу, вложили прицеп в серьги и закрепили шкворнями. Было условлено включать сцепление одновременно, по сигналу, и до рычагов поворота не дотрагиваться.

Замирая от восторга, Витька отошел в сторону и сел на опрокинутое ведро. Он был секундант и единственный зритель.

Матвей и Зефиров забрались в кабины. Моторы заревели. Витька снял шапку и приготовился давать сигнал.

Однако дальнейшее течение событий было нарушено появлением Тони. Первым увидел ее Зефиров. Он заглушил свой дизель и спрыгнул на землю.

– Что случилось? – спросил Матвей, перегнувшись из окошка.

Зефиров кивнул в том направлении, откуда шла Тоня, и сказал:

– Понял?

Тоня подошла в своем синем, неудобном пальтишке, уставилась на тракторы и спросила:

– Что это вы делаете?

– Это вот он… – начал было Зефиров.

– Шкворень выпрямляем, – перебил его Матвей.

– А! – сказала Тоня нерешительно.

– Садись, бригадир! – крикнул Матвей и предупредил Тоню: – А ты уйди. Сорвется прицеп – костей не соберешь.

Тоня отошла к Витьке. Зефиров полез в кабину. Моторы снова взревели. Витька взмахнул шапкой, и гусеницы обоих тракторов тяжело забуксовали. Матвей и Зефиров сидели, вцепившись в рычаги, с такими лицами, словно вся эта громыхающая силища исходила от них, а не от моторов. Тракторы буксовали на одном месте. Гусеницы быстро содрали дерн и равномерно скребли грунт своими ребристыми лапами. Две кучи коричневой рассыпчатой земли быстро росли между тракторами, а машины все глубже погружались в вырытые гусеницами траншеи. Моторы ныли…

– Наверное, уже выпрямился, – с беспокойством проговорила Тоня.

В этот момент что-то оглушительно хрястнуло, тракторы расцепились и рванулись вперед. Сверху, словно с самого неба, визжа, как бомба, упал какой-то большой предмет, плюхнулся за плугами, и наступила оглушительная тишина.

– Я говорил – не положено, – будто сквозь вату услышала Тоня голос Зефирова.

Матвей выскочил из кабины, стал смотреть, что произошло. Прицепная серьга его трактора была вырвана напрочь – она-то и взлетела в небо и шлепнулась там, за плугами.

На следующий день дело обсуждалось у директора МТС.

Матвей сидел в канцелярии и дожидался, когда вызовут. Дверь кабинета была плотно закрыта, и директор велел никого не допускать. Он совещался с Игнатьевым. Там же находились Тоня и Зефиров.

Матвей сидел на холодном клеенчатом диване и от нечего делать наблюдал загадочную канцелярскую жизнь. За невысоким дощатым барьером две пожилые женщины перестреливались на счетах. У окна мелодично позванивала машинка. У другого окна девушка крутила арифмометр. Все писали, писали… И только маленький старичок в валенках стоял возле шкафа на стуле и искал какую-то бумажку. Он доставал одну за другой толстые папки, таскал их к столу и терпеливо перелистывал. В папках были вшиты бумажки разного цвета и разной величины: и маленькие, размером в ладонь, и огромные, сложенные гармошкой, покрывающие весь стол вместе с чернильницей, линейками и дыроколом.

Матвей наблюдал уже около часа, а нужная бумажка не находилась.

Мимо прошел оживленный Иван Саввич и скрылся в кабинете. Матвей понял: председателя колхоза вызвали.

Минут через десять вышла Тоня. Она с трудом откинула тяжелую, с гремучим блоком дверь и пошла на улицу. Подумав, Матвей отправился за ней. Тоня у дороги дожидалась попутной машины.

– Не знаешь, долго они еще там? – спросил он.

– Сиди. Позовут, – ответила Тоня.

– Это ты на нас написала?

– Я. – Тоня взглянула в глаза Матвею. – И нисколько не раскаиваюсь… – и добавила тише: – Из-за вас и мне выговор пообещали.

– Ну да?

– Наверное, действительно вам тут не меня, а милиционера с палкой надо… Почему ты такой?

– Скучно мне, – сказал Матвей.

– Как это так скучно? Тебе навстречу пошли. Захотел в МТС – послали в МТС. Захотел в бригаду Зефирова – послали к Зефирову… Смотри, тебя хотят под суд отдавать, – добавила она, оглянувшись.

– Не бойся, тебе выговора не будет, – сказал Матвей. – Ты тут ни при чем.

– Не обо мне, а о себе думай. Тебя судить хотят, понимаешь?

– А Зефиров как?

– Зефиров тебя защищал, как мог. Говорит: «Я бригадир, я один и отвечаю». Он очень тебя защищал.

– Это неважно. Ему-то что посулили?

– Ему, я думаю, ничего особенного не будет. Все-таки с ним считаются.

Окно отворилось, и Иван Саввич позвал ласково:

– Морозов, тебя приглашают.

– Хоть там веди себя как следует, – быстро заговорила Тоня. – Воротник застегни… Дай застегну…

Матвей прошел мимо барьера, за которым маленький старичок все еще искал бумажку, и вошел в кабинет.

Директор МТС, недавно назначенный, моложавый, но поседевший уже человек со значком почетного железнодорожника, с любопытством осмотрел Матвея.

– Что это у тебя за кинжал за поясом? – спросил он.

– Насос от велосипеда… А то ваши тут, эмтээсовские, уносят насосы.

– А ты чей? Не наш? Не эмтээсовский?

– Я еще не поймешь чей.

Иван Саввич скромно сидел у стола, сбоку, и слушал. Вся его фигура словно говорила: «Наконец-то мы и дождались… Сейчас мы припомним все твои спектакли и представления… Сейчас мы с тобой за все разом и рассчитаемся». Зефиров хмуро смотрел в сторону. Игнатьев поглядывал на Матвея выжидающе н недружелюбно.

– Ну, так как же нам с тобой быть, Морозов? – спросил директор.

Матвей подумал и спросил, в свою очередь:

– Сесть можно?

– Конечно. Садись. Как же будем решать?

– Вам виднее. Вас тут вон сколько, а я один.

– Что значит один? – спросил Иван Саввич, ласково поглаживая сукно стола волосатой рукой. – Мы тебя на то и пригласили, чтобы вместе обсудить, чтобы без никакой ошибки. А с тобой еще говорить не начали, а ты уже норовишь на дыбки. Нельзя так. Нехорошо. Человек ты грамотный, не хуже нас разбираешься. Это с дедушки Глечикова не взыщешь, а с тебя можно спросить. Ты и за слова свои и за поступки должен отвечать, как положено по закону. Чего зеваешь? Скучно? Машину калечить не скучно, а с нами беседовать скучно?

– Скучно, – сказал Матвеи.

– Что я говорил? – обратился красный от возмущения Иван Саввич к Игнатьеву. – Другой бы осознал свое поведение, покаялся, а этот – никогда.

– Как ты считаешь, Зефиров виноват? – спросил директор.

– Моя идея, – ответил Матвей. – Я один виноват.

– Ишь какой благородный! – воскликнул Иван Саввич. – Мы и без твоего благородства разобрались, что ты кругом виноват. Зефиров-то без тебя два года работал и, кроме благодарности, ни одного замечания не имел. А ты куда ни встрянешь, всюду ровно микроба. У тебя в прошлый год, как ты в МТС работал, был выговор.

– Прошлый год не было, – сказал Матвей.

– Забыл?

– Выговор не сказка, чего его помнить.

– Сейчас подымут дела – вспомнишь!

Директор позвонил. Вошел старичок в валенках.

– Нашли? – спросил директор.

– Ищем.

– Давайте ищите.

Старичок вышел.

– С ним, я думаю, говорить нечего. Направляйте материалы в прокуратуру, пускай они разбираются, – и Иван Саввич хлопнул ладонью по столу. – Так и так, мол, сознательно вывел из строя трактор. А я тоже еще кой-чего припишу.

Все посмотрели на Матвея. Матвей зевнул.

– Это вы на своей избе портрет повесили? – спросил Игнатьев.

– Ну, повесил. А что?

– С какой целью?

– Без всякой цели. Чтобы красивше было.

– Но почему вы выбрали портрет именно вашего председателя колхоза?

– А я не знал, что он недостойный.

– Да, с вами трудно разговаривать, – протянул Игнатьев.

– Тогда все, – сказал директор МТС. – Если нет возражений, будем дело передавать в прокуратуру. Морозов, нет возражений?

– Нет, – сказал Матвей.