Текст книги "На берегах реки Ждановки"

Автор книги: Сергей Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Последний пустырь на Ждановке

Завод «Вулкан». Кольцо трамвая.

Забор кирпичный. Двор глухой.

Здесь улица, как неживая,

И чахлый сквер, как неживой…

М. Кукулевич

Индустриальная история Леонтьевского мыса закончилась в начале XXI века. Двухвековой промышленный взлет, начавшийся с красильни купца Каттани и фабрики Леонтьевых, продолжившийся на заводах керосиновых двигателей Яковлева и машиностроительном «Вулкане», иссяк. Роща, пустырь, полузаброшенные корпуса «Вулкана», где обитали в основном арендаторы, – вот и все, что видели на Леонтьевском мысе в начале 2000-х годов редкие гуляющие. Да еще служебные причалы «Морфизприбора» и стоянку катеров на стрелке мыса, которая постепенно превращалась в свалку.

Поэтому, когда в 2003 году корпуса «Вулкана» начали сносить, стало ясно: Леонтьевский пустырь доживает свой век, его застроят, и, прощайте роща, ржавые катера и покосившиеся хибары – приют бомжей. Промедление было смерти подобно, и я, зарядив свой «Зенит» новой пленкой, 18 августа 2003 года двинулся снимать развалины «Вулкана». Чтобы миновать непривлекательную свалку, лучше всего было заходить не со стороны Ждановки, а так: доехать до деревянного трамвайного Лазаревского моста, что соединял Петроградскую сторону и Крестовский остров, спуститься на берег и уже по берегу вдоль забора двигаться в сторону Ждановки.

Лазаревский трамвайный мост. Фото 2002 года

У Лазаревского моста я, однако, задержался. Совсем не старый мост (постройки 1948 года) выглядел так, как, по моему представлению, выглядели все деревянные мосты в каком-нибудь XVIII веке. Кажется, строительные правила, касающиеся подобных сооружений, не очень-то и изменились за века. Но и этому посланцу прошлого оставалось недолго жить – существовал проект возведения многополосного вантового моста, соединяющего Крестовский остров и Петроградскую сторону. Трамваи по мосту уже не ходили, а ржавые рельсы и прогнившие доски, вместо которых в некоторых местах зияли дыры, создавали впечатление полной заброшенности. От ветра мост слегка поскрипывал, а течение создавало водовороты у его основательно прогнивших опор. На мосту на прогретых за день досках во множестве сидели рыбаки и наслаждались теплым закатом.

Кто-то расположился с артиллерией удочек, кто-то с банкой пива, а кто-то всем семейством просто взирал на залив, ловя мягкий вечерний загар. Видимо, клев из-за близости залива был неплохой. Когда, достав из сумки фотоаппарат, я решил запечатлеть ржавые рельсы, увидел мужчину, силившегося вытащить пойманную рыбу. Удилище его гнулось, а леска дергалась из стороны в сторону. Поначалу я решил, что он зацепил в воде корягу или какой-то иной предмет и не знает, как его отцепить, но когда, передав удилище жене и держась за шаткие деревянные опоры, он, словно акробат, полез с сачком вниз, я понял, что увижу настоящую добычу. И действительно, в сачке трепыхался лещ килограмма на два-три, я даже в лучшие свои рыбацкие годы не видал такого.

– Не страшно есть невскую рыбу? – спросил я.

– Нет, рыба вся проходная, особенно такой экземпляр. Не успевает отравиться. Да и Нева чище, чем раньше – заводы-то стоят!

При этих словах он махнул рукой на развалины «Вулкана».

Пока я наблюдал, рыбаки еще поймали немало рыбы, а кто не поймал, тот удовлетворился выпитым пивом в лучах заходящего солнца на доживающем свой век последнем деревянном мосту Санкт-Петербурга. Однако я помнил свою главную цель: завод «Вулкан» и пустырь. Хотя идти от Лазаревского моста до пустыря на стрелке мыса предстояло всего четыреста метров, то был маршрут по прошлому Петербурга. Поросшие деревьями берега Малой Невки, неухоженная прибрежная полоса, некогда бывшая Колтовской набережной, заброшенные корпуса завода «Вулкан», а на противоположном берегу – ветшающий стадион «Динамо» с красующейся на берегу эмблемой давно забытой Олимпиады-80. Пассажирский пароходик, пришвартованный к лесистому берегу у завода «Вулкан», напоминавший по виду теплоход из фильмов зари кинематографии, не разрушал идиллической картины, а только придавал ей сюрреалистические оттенки.

Пустырь на Леонтьевском мысу. Август 2003 года

Через десять минут я был на пустыре. На поляне размером с футбольное поле было тихо; вокруг густая трава, крики чаек и березы, как стражи этого сохранившегося неведомо каким образом первозданного покоя. Слева вдоль захламленных берегов несла свои воды Ждановка, справа – Малая Невка, образуя стрелку, называемую Леонтьевским мысом. Кое-где в траве виднелись фундаменты зданий – построек неизвестных лет, а сквозь листву проглядывали причалы на Малой Невке.

Иногда по раскисшей от грязи дороге проезжал на свалку мусоровоз. Казалось, это место оставалось столь же диким, как при покупке участка земли братьями Леонтьевыми в XIX веке. Будь моя воля, я бы как музей оставлял такие дикие островки на территории города, не благоустраивал бы их, не позволял застраивать, дабы все видели и знали не только парадное прошлое своего города, но и обыденное и захолустное…

– А ведь в начале ХХ века здесь был парк завода «Бавария», – подумал я, – с клумбами и цветами, еще раньше дача барона Котенкампфа, может быть, что-то осталось от тех времен?

Побродив по пустырю, я обнаружил лишь остатки каких-то фундаментов, да наткнулся на самодельную печку, сварганенную из битых кирпичей – очаг местных бомжей. Вдали за забором слышался какой-то стук. Подойдя, я увидел двух потрепанного вида мужчин, судя по всему, именно бомжей, копавшихся в куче строительного мусора. Рядом лежала сегодняшняя их добыча: несколько мотков медной проволоки, утащенной с завода, и алюминиевые листы. Увидев меня с фотоаппаратом, один из мужчин спросил:

– Вы фотокорреспондент?

– Да, – соврал я, – интересуюсь историей «Вулкана».

– Кончилась история завода, – заговорил более пожилой и внешне более интеллигентный мужчина, – корпуса ломают, остались несколько зданий с арендаторами. Я сам здесь раньше работал инженером.

Мужчина мало напоминал инженера, но, по уверенному тону чувствовалось, что на «Вулкане» он действительно работал.

– Снаряды и пушки здесь начали клепать еще до революции, – продолжал он, – в советское время продолжили, хотя делали вид, что делают оборудование для кухонь, а сейчас в корпусах, тех, что еще не снесены, частные конторки мебель собирают. Но, кажется, и им конец.

– Зато какой вид на залив будет из окон жилья, построенного на этом месте, – возразил я с тем, чтобы внести в разговор элемент полемики.

– Элитное жилье на свалке?

– А что свалка? – вступил в разговор другой бомж, – перегниет. Здесь когда-то кладбище существовало при Тайной канцелярии. И ничего. Построили завод, а теперь вот жилье построят. Кладбище, свалка, элитное жилье. Нормально!

Такие хибары сохранялись в устье Ждановки до начала XXI века

Бомжи стали оживленно спорить между собой, было ли здесь кладбище или нет, а я, отойдя в сторону, стал дощелкивать оставшиеся кадры. Вскоре бомжам спорить надоело, и они, прихватив добычу, направились к ближайшему пункту приема цветного лома. По-видимому, вечером на этом пустыре у самодельного очага будет пир.

* * *

А мне не составило труда перемахнуть через забор на захламленную территорию завода, который фактически не работал с конца перестройки. Впрочем, забор – это громко сказано: оставались лишь его дырявые, перепутанные колючей проволокой остатки – верная примета многочисленных, некогда процветавших, а нынче заброшенных режимных предприятий. Корпуса усиленно ломали, однако, в вечерний час ни рабочих, ни машин не было. Где-то возле проходной обитала охрана, не обратившая на меня никакого внимания.

«Вулкан» уже ломают… Август 2003 года

Оглядевшись, я не мог отделаться от мысли, что территория «Вулкана» напоминает городские кварталы после бомбежки: перевернутые станки, сорванная со стен проводка, перемешанная с осыпавшейся штукатуркой конструкторская документация. А среди этого хлама и мусора – величественная водонапорная башня, уже причисленная КГИОП к памятникам архитектуры.

Не знаю почему, но в дни моего детства она казалась мне самым ярким символом нашего района. И вот спустя много лет я вошел в эту вожделенную башню. Когда-то это была водонапорная башня, однако надобность в подобном способе подачи воды отпала, и на ее этажах расположились производственные помещения. Как и на всей территории завода, здесь был полный хаос, но, кажется, специально ничего не ломали, лишь только демонтировали оборудование.

Я поднялся по лестнице. На втором этаже среди сломанных вольтметров на верстаке лежала тетрадка. «Рабочая тетрадь мастера участка Васильева Н.П.» – было написано на первой странице. Далее шли всевозможные рабочие заметки, относящиеся к 1966 году: пятого октября получили и проверили новый самописец с завода «Львовприбор»; шестого – запустили станок по намотке трансформаторов; а спустя неделю оформили на него рекламацию…

Записи делались чрезвычайно аккуратным почерком, и сначала меня удивило, что они велись чернильной ручкой, но потом я вспомнил – в 1966 году шариковые ручки еще были в новинку. Держа в руках эту тетрадку, я осознавал, почему у знатоков так ценится антиквариат: старые вещи словно бы переносят тебя в то время, когда они создавались, вызывая в душе цепь ассоциаций и воспоминаний. Вот и я отчетливо вспомнил дымящуюся трубу завода, кольцо трамвая у его проходной и битком набитые вагоны по утрам и вечерам. Советская индустриализация и нынешняя деиндустриализация были перед моими глазами: индустриализация в аккуратно заполненной тетрадке мастера Васильева, а деиндустриализация – в корпусах завода с выбитыми стеклами и демонтированным оборудованием.

Дом Глуховского

Купеческая жена Доротея

Колтовская слобода на протяжении последних ста лет стремительно теряла свои символы. Взорвали Колтовской Спас, исчез увеселительный сад завода «Бавария» на стрелке Леонтьевского мыса, снесли завод «Вулкан»; башня завода как памятник архитектуры сохранилась, но закрыта высотными новостройками. Однако один дом, являющийся вне всякого сомнения знаковым для Колтовской слободы, и по сию пору стоит на наб. Адмирала Лазарева, 10. Многочисленные перестройки внутри участка, принадлежавшего последовательно пяти владельцам, не затронули самого дома (лишь в 1907 г. сделали новую каменную лестницу), благодаря чему он сохранился в первоначальном виде постройки 1810-х годов.

Вообще дом с мезонином типичен для архитектуры начала XIX века, нам же среди наступающих со всех сторон бетонно-стеклянных новостроек он кажется удивительно гармоничным. Стройный четырехколонный портик коринфского ордера, завершенный треугольным фронтоном; лепной фриз, нарядные детали. Подобные особняки без всякого сожаления сносили в начале ХХ века, выстраивая на их месте доходные дома, но дом Глуховского выжил.

Ничем, кажется, не заслужил генерал-лейтенант Александр Иванович Глуховский того, чтобы дом был назван его именем. Он не являлся ни первым, ни последним владельцем участка по Колтовской наб., 10; не производил здесь никаких перестроек, более того, едва ли сам часто наведывался сюда. Жил он, в основном, если верить справочным данным, на Невском пр., 1, в собственном доме. Однако имя Глуховского было известно всему Петербургу благодаря общественной деятельности в должности гласного Городской думы и гласного Земского собрания, поэтому дом и приобрел имя своего знаменитого хозяина, хотя уже с 1907 года участок принадлежал расположившемуся по соседству Железопрокатному и проволочному заводу.

Дом Глуховского. Фото начала XX века

Кто же построил этот особняк на берегу Малой Невки? Имя архитектора неизвестно, лишь с достаточной степенью приближения можно назвать заказчика и первого владельца особняка. Им мог стать полковник Жуковский; его фамилию мы находим в одном из документов ЦГИА, где перечислены владельцы участков по Колтовской набережной в 1834 году. Дом № 10 принадлежал в то время Жуковскому, а соседние участки слева и справа – девице Чичериной (так в документах) и отставному поручику Кожину.

Гораздо больше известно о второй владелице участка жене петербургского купца 3-й гильдии Душина, носившей ныне почти забытое имя Доротея. Доротея Эдертовна Душина (в девичестве Вейдель), ставшая впоследствии Эдуардовной, приобрела участок в середине 1850-х годов и развела на нем бурную деятельность, перестроив все, за исключением самого особняка. Первым делом она обнесла участок с тыльной и боковых сторон красивым деревянным забором на каменных столбах, заказав для ворот металлическую решетку, чем-то напоминавшую решетку Зимнего дворца. Этот забор виден еще на фотографиях начала ХХ века. Со стороны Колтовской набережной перед домом был разбит небольшой сквер с клумбами, благо набережная не подходила тогда к дому вплотную.

В глубине участка, тянувшегося до Глухой Зелениной улицы, соорудили двухэтажный каменный нежилой флигель. Очевидно, деньги у супругов Душиных водились, так как на Колтовской набережной в то время не только каменных флигелей никто не строил, но и дома каменные являлись редкостью. Судя по массивным воротам, которые имел флигель, в нем располагались конюшни и экипажная; не исключено, что здесь же содержался домашний скот.

Кроме указанного флигеля Доротея застроила участок всевозможными сараями, они сохранились до начала ХХ века в чрезвычайно ветхом состоянии.

Однако не в связи же сараями и флигелем мы упоминаем о Доротее Душиной? Конечно нет! Дело в том, что купчиха Доротея владела особняком во времена расцвета Колтовской стороны, когда фабричные трубы еще не задымляли безоблачное небо слободы и не слишком богатые, но и далеко не самые бедные петербуржцы считали место на берегу Малой Невки в Колтовской слободе идеальным дачным местом. Летом место оживлялось, смех и веселье на три месяца поселялись на берегах Малой Невки. Хотя Колтовские связывала с городом всего одна деревянная мостовая, на которой экипажи, согласно рассказу В.Р. Зотова, «прыгали как по фортепианным клавишам», однако сады, воздух и чистая еще в то время река перевешивали недостатки, связанные с дорогой.

Дом Глуховского. Фото 2011 года

Надо еще учесть, что напротив располагался богатый трактирами и катальными горами Крестовский остров, также облюбованный дачниками. По словам Ф.Ф. Вигеля, опубликовавшего в конце XIX века свои «Записки», в выходные кто на извозчике, кто пешком приходил на Колтовскую и «оттуда за пять копеек медью переносился через неширокий тут Невский рукав» на остров.

Пользовалась ли Доротея удачным расположением своего особняка? Несомненно. Все пристройки, флигеля и флигельки говорят об этом. Архитектор Агафон Антонович Зограф зарисовал в 1879 году с натуры сплошь застроенный участок, часть построек на котором возводилось по его чертежам. Не отставали и соседи Доротеи. Двор дочери коллежского асессора девицы Чичериной, выходивший на Резной переулок и на Большую Зеленину улицу, был занят массивным деревянным особняком со шпилем на крыше (как любила Колтовская слобода эти шпили!), а также одноэтажными пристройками жилого назначения.

Практически все владельцы держали домашний скот, нанимая для этого работников из крестьян, и благодаря «дачному бизнесу» быстро наращивали капитал.

Да, зимой по окраинам выли волки, а метели бывали такие, что сугробы наметало по окна второго этажа, однако и тут все было не так страшно. В праздники на Крестовский остров транзитом через Колтовскую тянулись вереницы гуляющей публики, желавшей повеселиться на катальных горах или поесть масленичных блинов. От смеха и песен тоска разгонялась быстро.

Оранжереи поручика Кожина

Несколько иначе выглядел соседний с участком Душиной двор отставного поручика, дворянина, коллежского секретаря Григория Артамоновича Кожина, имевший адрес Колтовсая наб., 12. Во-первых, он был необычайно велик по площади и тянулся от особняка Душиной на сто с лишним метров вдоль Малой Невки, и в глубину метров на двести пятьдесят – до Глухой Зелениной. Во-вторых, на периферии участка, ближе к Глухой Зелениной улице располагались самые настоящие оранжереи. Не парники, не огороды, а именно оранжереи. Их мы видим на плане 1834 года. Кто возвел их и когда, архивы умалчивают, возможно, и сам отставной поручик.

Оранжереи вытянулись почти на всю ширину участка, имели расширения с торцов и в центре, рядом находился колодец и жилье – судя по всему, для рабочих. Собственно удивляет не наличие оранжерей в Колтовской слободе, а их размеры: в длину почти восемьдесят метров. Не ботанический сад, но уже близко…

Для каких целей Григорию Кожину нужно было такое грандиозное сооружение? Ясно, не для обслуживания Колтовской слободы, ведь цветы здесь выращивали многие. Можно предположить, что цветы и саженцы выращивались для поставки в городские парки. Дело в том, что питомник у Тучкова моста был устроен в Петербурге лишь в конце XIX века, и для высадки в сады и парки государство закупало цветы и саженцы у частных лиц. Продавцам это было выгодно, зато государственная казна очень много теряла от завышенных цен. Для примера: при обустройстве в 1838 году Большого Петровского парка Комитетом городских строений у частников было закуплено саженцев почти на 100 000 рублей.

Участок Кожина весьма интересен и другим. Ближе к Колтовской набережной находилось три жилых деревянных строения, в том числе выполненный в виде креста барский дом, а на остальной части был разбит парк с аллеями и куртинами. Такое обычно себе позволяли лишь богатые владельцы, имевшие возможность преодолеть искушение и отказаться от захламления двора различными пристройками, приносящими доход.

Следующий владелец участка граф Николай Владимирович Адлерберг (был губернатором Таврический области во время Крымской войны) вообще превратил участок в образцовый. Были снесены все постройки, кроме особняка и оранжерей, а вокруг дома устроены клумбы и сад.

Увы, в конце XIX века, когда после смерти Адлерберга участком владел купец Константин Абрамович Уткин, здесь уже не было ни парка, ни оранжерей.

* * *

Однако вернемся к предмету нашего исследования – дому Глуховского. После смерти Доротеи Душиной (Вейдель) участком завладели ее наследники, они и продали дом в 1890-х годах А.И. Глуховскому. Генерал, как уже было сказано, ничем здесь особо не отметился, кроме того, что дал дому имя, живущее по сию пору. В 1907 году участок вместе с особняком переходит в собственность акционерного общества Железопрокатного и проволочного завода, который устраивает здесь свою контору. Это уже была другая Колтовская слобода: заводы оттесняли дачи, занимая один участок за другим, дымили трубами (один «Вулкан» чего стоит!), образуя классическую пролетарскую окраину, воспетую классиками соцреализма.

Ныне мы лицезреем третью по счету Колтовскую. Нет заводов, зато есть массовое жилищное строительство. Над домом Глуховского, точно хищный зверь, нависла десятиэтажка, грозя поглотить охраняемый государством дом с мезонином.

Офицерское урочище

«Быт, лишенный уюта…»

Какой такой притягательной силой обладает Офицерский переулок в триста метров длиной, что его в своих произведениях упомянули сразу два известных писателя? Алексей Толстой «назначил» здесь старт на Марс (с пустыря на углу с набережной Ждановки), а Николай Анциферов нашел переулок «чрезвычайно интересным» во время прогулок по Петербургской стороне, о чем и поведал в «Петербурге Достоевского».

Скорее всего, писателей среди застраивавшейся доходными домами Петербургской стороны привлекла милая провинциальность места: здесь можно было найти и большой пустырь с нелепыми сараями по периферии, и деревянные дома, и офицерские казармы военного училища, и задние дворы Второго кадетского корпуса с глухими без окон стенами. А на углу с набережной Ждановки во дворе дома № 11 имелся сад с узорными клумбами.

Но не сразу переулок превратился в офицерское урочище. Формировался он в середине XIX века. Среди пустырей и огородов появлялись деревянные строения – в основном на пересечении с набережной Ждановки, и с другой стороны – у Большой Спасской улицы (Красного Курсанта). Выходили в переулок и задние дворы участков по Малому проспекту. Видимо, по этой причине на одном из планов 1868 года первоначальная надпись «Офицерский переулок» зачеркнута, а «продолжение Малого проспекта» пририсована.

Офицерский переулок. Фото 2011 года

Некоторое время переулок пролегал по трассе нынешнего Съезжинского переулка, начинаясь у Малого проспекта, затем поворачивал направо под прямым углом и тянулся до Большой Спасской улицы. Но даже когда современное название и трасса за переулком закрепились окончательно, ничего особо «офицерского» здесь не было, если не считать военных училищ и Кадетского корпуса, располагавшихся неподалеку. Специфическая военная суета придет сюда, когда на углу со Съезжинским переулком расположатся офицерские казармы Владимирского юнкерского пехотного училища. Это случится в конце XIX века.

А к 1880-м годам в переулке лишь закрепят участки за владельцами, среди которых значилось и Военное ведомство в лице Второго кадетского корпуса, а также Юнкерского (впоследствии Владимирского) пехотного училища. Кадетский корпус занимал территорию нынешней Военно-космической академии, а Юнкерскому училищу принадлежало место на пересечении со Съезжинским переулком. Предваряли же вход в переулок со стороны Ждановки два колоритных деревянных дома Крастинга и Крейзера, о которых мы подробно рассказывали.

Офицерские казармы Владимирского училища. Фото 2003 года

Несмотря на наличие номинальных владельцев, некоторые участки оставались пустырями или «пустопорожними местами», как писалось тогда в справочниках. Например, участок потомственного почетного гражданина Крюкова на месте нынешних домов № 3 и № 5 вплоть до революции пустовал; была огорожена высоким забором и в значительной мере пустовала территория Второго кадетского корпуса на противоположной стороне переулка.

Погоны замелькали здесь, как только возвели офицерские казармы Владимирского юнкерского пехотного училища. Здание казарм, построенное в 1899–1900 годах по проекту архитектора Владимира Аркадьевича Колянковского, сохранилось до сей поры и имеет № 7 по Офицерскому переулку. Из этих казарм в конце октября 1917 года многие офицеры, уйдя утром на службу, не вернулись обратно.

Дело в том, что Владимирское пехотное училище фактически оказалось единственным военным подразделением города, оказавшим серьезный отпор большевикам. Почти бескровный штурм Зимнего на Дворцовой площади – это для кинофильма, а на самом деле на соседних с Офицерским переулком Большой Спасской и Большой Гребецкой улицах состоялось самое значительное сражение октября 1917 года. Стрельба не прекращалась всю ночь и весь день 29 октября, заставив притаиться всю округу. О восстании юнкеров мы подробно говорили ранее, здесь же отметим, что в 1960-х годах еще были живы свидетели боя, которые вопреки официальной пропаганде рассказывали о мужестве юнкеров.

По свидетельству Н.П. Анциферова, офицерские казармы в начале ХХ века имели розоватый цвет, рядом стояла будка часового, покрашенная черными и белыми полосами. Ныне дом № 7 имеет желтый цвет, будки, понятное дело, нет. В советское время здесь жило немало семей военнослужащих, сейчас все смешалось.

Квартиры в доме небольшие – хоть и офицерские, но все же казармы, и сколько я ни ходил в 1960-е годы к своему приятелю, жившему в этом здании, так и не смог понять, почему парадные лестницы в доме закрыты, а вход осуществляется со двора через черные. Проходя мимо, вижу, что и ныне картина та же.

Совершая здесь прогулки в 1920-е годы, Н.П. Анциферов представил преимущественно минорный характер местности, отмечая что «все впечатления, ложащиеся одно на другое, создают представление о быте, лишенном уюта, о жизни не налаженной и инертной, о городе угрюмом…». Нетрудно понять, почему именно такие ассоциации родились у писателя: Владимирское училище сразу после Октябрьского восстания расформировали, и офицерские казармы опустели, здания Второго кадетского корпуса за большим забором по левой стороне переулка также стояли безжизненными.

Такие дома встречаются в Офицерском переулке. Фото 2011 года

Жизнь теплилась лишь в начале переулка, где во дворе дома Кононова велось фактически натуральное хозяйство, и в конце на обширном участке мещанина Ивана Анфиногеновича Морщихина – кассира частной Владикавказской железной дороги. Сохранившийся четырехэтажный доходный дом Морщихина по адресу Офицерский пер., 9/Большая Спасская ул., 10, возведен в 1902 году; во времена Анциферова он стоял зажатый двумя массивными деревянными строениями ранней постройки. Доходный дом по заказу Морщихина архитектор Владимир Петрович Тавлинов вынужден был втискивать в свободное пространство.

Офицерский переулок, 9. Фото 2011 года

Дочь купца И.К. Куприянова Агриппина Ивановна, на чьи воспоминания мы ссылались ранее, переехала в Офицерский переулок, выйдя замуж за сына И.А. Морщихина Александра. Потомки Морщихиных и Куприяновых живут ныне в Петербурге, а Дмитрий Иванович Морщихин и Татьяна Михайловна Латманизова передали автору этих строк рукопись с воспоминаниями Агриппины Ивановны. Она пишет, что очень тревожно было в 1905 году. Люди боялись революции и повсеместно забирали сбережения из банков – мало ли что, – пряча деньги кто в перину, кто в дрова. Этим пользовались воры, прекрасно осведомленные обо всех «потаенных местах» обывателей. Снимавшая в доме Морщихиных жилье немка Генриетта Федоровна Меншуткина также спрятала свои немалые сбережения (10 тыс. руб.) в перину, и пока она возилась с детьми Агриппины Морщихиной, в ее собственной комнате на первом этаже хорошо поорудовали грабители. По чистой случайности, возвращавшийся со службы Александр Морщихин заметил огонек свечи в комнате Генриетты и вызвал солдат; из комнаты под дулами винтовок вывели трех парней, одетых в прекрасные шубы с бобровыми воротниками. В их карманах находились хорошо заточенные ножи, а в узелке – деньги Генриетты. Наученная горьким опытом Генриетта Федоровна впоследствии так спрятала свои сбережения, что после ее скоропостижной смерти в 1909 году в ее жилище и вещах родственники так ничего и не нашли.

Домовладелец И.А. Морщихин

В Офицерском переулке нельзя не обратить внимания также и на большой доходный дом М. Баскина по Офицерскому пер., 4, построенный в 1906 году; здесь в начале ХХ века в большом количестве жил не слишком состоятельный люд: чиновники, отставные солдаты, мелкие торговцы…

А на огромном пустыре по правой стороне переулка, с которого позже Алексей Толстой «запустит» корабль на Марс, паслись козы.