Текст книги "На берегах реки Ждановки"

Автор книги: Сергей Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Спас страны Колтовской

О жизни «страны Колтовской» можно было безошибочно судить по ее главной святыне – церкви Преображения Господня, располагавшейся в окончании Большой Спасской улицы и именовавшейся в народе Спасом Колтовским. По церквям вообще тогда определяли, как живет та или иная сторона, богаты ли ее жители, много ли прихожан и пожертвований.

Если церковь каменная, хорошо справлен дом причта церковного – район, как правило, развит, а прихожане высокородны и богаты; если церковь деревянная, а дом причта не дом, а обветшавшая изба в три окна – район бедный, малонаселенный. В этом смысле не был исключением и Колтовской Спас, неоднократно менявший свой облик.

В конце XVIII и первой половине XIX века промышленности в районе Ждановки практически не существовало, отставные чиновники, составлявшие, по словам писателя В. Крестовского, основную массу населения Колтовской слободы, крупных пожертвований не делали, поэтому стояла в некотором отдалении от Малой Невки деревянная обветшавшая церковь, заливаемая осенними наводнениями и заметаемая зимними снегами. За церковью на пустыре, где позже разместится завод «Вулкан», находился вечно требовавший ремонта домик причта церковного.

Во второй половине XIX века Колтовская слобода менялась, в устье Ждановки и на Петровском острове появлялись крупные предприятия, а при них фабриканты и обеспеченный рабочий люд, и, как следствие, – менялась и перестраивалась церковь. Это уже была не деревянная, обветшавшая церквушка, а пятикупольный величественный храм; вместо избы причта – несколько вновь выстроенных красивых домов. Окончание Большой Спасской улицы, где стоял храм, в это время являлось украшением всей Колтовской слободы.

В 1930-х годах Спас Колтовской взорвут, и с ним исчезнет «страна Колтовская», превратившись в безымянную окраину сначала Приморского, а потом Ждановского района.

Начиналась же история храма Преображения Господня в самом начале XVIII века. В 1711 году дислоцировался в этом месте гарнизонный Колтовской полк. При нем по традиции того времени организовали походную церковь. Определили и причт для полковой церкви: два священника, дьякон, дьячки и просвирня. Штат для провинциальной церкви не такой уж маленький, что, видимо, объяснялось большим количеством треб.

Первым священником, о котором упоминает история, был «пришлый из Галича поп Симеон Иванов». Тому, что священник оказался «пришлым», удивляться не стоит: в молодой российской столице «своих» и не могло быть. Богослужения в походном храме начались в Великий пост 1722 года, но поскольку Колтовская слобода разрасталась, и регулярные службы требовались уже не только военным, но и гражданским лицам, проживавшим поблизости, в 1726 году освятили место для новой деревянной церкви. Вновь построенная и освященная во имя Преображения Господня церковь приняла верующих в 1727 году. Гарнизонный полк в это время уже переименовали в Невский пехотный полк, однако церковь, как и всю слободу в обиходе, продолжали называть Колтовскими – по имени первого командира Колтовского полка.

Преображенская церковь в Колтовской. Фото К. Шульца. 1890-е годы

Почти стихийно возле церкви возникло и кладбище. Сначала хоронили местных, затем «умерших под следствием» в располагавшейся поблизости Тайной канцелярии. Историк А.Б. Богданов в небольшой, но очень содержательной работе «Колтовская слобода» приводит список умученных в застенках Канцелярии и похороненных при Колтовской церкви. Называются имена основателя и первого настоятеля Саровской пустыни 84-летнего иеросхимонаха Иоанна (1736 год), монахини Серафимы Андреевой (1745 год), колодников Семена Милова, Ефрема Журавлева, Ивана Назарова, Петра Калачева, Ивана Андреева и др. Особенно много жертв Тайной канцелярии схоронили в 1752 году. Это при том, что специальным Указом запрещалось погребать тела умерших в городской черте. Но в осеннее и зимнее время, когда дороги покрывались непроходимой грязью или заметались непролазными сугробами, отвозить тела умерших куда-либо просто не представлялось возможным. Так и хоронили на Колтовском кладбище в нарушение Указа вплоть до 1770-х годов.

Вообще же о быте Колтовской слободы можно судить не только по роману «Петербургские трущобы», на который мы уже ссылались, но и косвенно по документам о перемещении и назначении священников. Все было на виду в этой небольшой замкнутой слободе, в том числе и неблаговидные поступки. Причем пьянство не являлось столь уж редкой страстью. К примеру, служивший настоятелем Колтовского Спаса в 1760 году отец Алексей (Федоров) возбудил недовольство прихожан вымогательством, а недовольство окрестных священников совершением служб и треб в соседних приходах. За это его вместе с предавшимся пьянству дьяконом Петром Гавриловым отстранили от церкви. В 1765 году другой настоятель о. Козьма был отдан под суд за те же грехи: вымогательство, пьянство, совершение треб в чужих приходах.

Надо отметить, что в окраинных районах Петербурга благосостояние священнослужителей сильно зависело от подношений прихожан, в частности во время треб (исповедь, причастие, отпевание, освящение жилища), поэтому так непозволительно было вторгаться священнику в чужой приход и отнимать кусок хлеба у своего собрата.

Впрочем, большинство священнослужителей являлось непререкаемым авторитетом для прихожан, исправно неся службу. Среди них были и выдающиеся личности, такие как о. Петр (Леонтьев), до службы в Колтовской церкви участвовавший в качестве полкового священника во многих сражениях русской армии и окончивший жизнь в сане иеромонаха на военном корабле «Исидор»; и Дмитрий Куколевский, сделавший придворную карьеру в 1850-х годах; и протоирей, кандидат богословия Александр Покровский, составивший в 1875 году подробные сведения о храме Преображения Господня в Колтовской, коими историки пользуются до сих пор.

* * *

Наверное, не стоит и говорить, что главной бедой для Колтовской слободы являлись наводнения. Страдала от них и церковь. Это сейчас местность в районе Новоладожской улицы и улицы Красного Курсанта значительно поднята над уровнем моря многочисленными подсыпками, а в XVIII веке ее уровень был метра на полтора ниже. Не только катастрофические, но и самые рядовые наводнения, на которые мы не обращаем никакого внимания, покрывали пол и подвалы храма невской водой. Не случайно ежегодный молебен об избавлении от наводнений стал традицией церкви, а икона «Иисус Христос словом укрощает бурю», написанная в честь спасения от наводнения 1824 года, считалась прихожанами особо чтимой.

Во время наводнений иконы укрывали на чердаках домов, но сама церковь ветшала. Подвалы долго не высыхали, дерево гнило. В 1759 году «начали дело» о постройке новой деревянной церкви. Собирали пожертвования и в ризнице хранили тетради с записями имен жертвователей; как свидетельствует история, самый значительный взнос на постройку храма сделал казначей Невского гарнизонного полка капитан Иван Делведеров.

В 1763 году новый деревянный Преображенский храм был освящен. Располагался он несколько южнее прежней церкви. Храм построили однокупольным, с колокольней над западным входом. Из-за недостатка средств купол сначала покрыли досками, однако позже, когда начались протечки, обили железом. Алтарь бокового предела был освящен в честь весьма чтимого в то время в России святителя Дмитрия Ростовского, мощи которого были незадолго до этого обретены.

В 1800 году гарнизонный полк, переживший к этому времени несколько переименований (Невский – далеко не последние его название), покинул устье Ждановки и церковь окормляла уже не солдат, а жителей Колтовской слободы и Петровского острова, всего около 70 дворов. Это много для маленькой церкви, и она не удовлетворяла потребности верующих. Ведь надо учесть, что в районе по соседству с храмом работала красильная фабрика Ф. Каттани, в устье Ждановки – ситцевая фабрика, а на Петровском острове – завод Ждановых, канатная фабрика Гота и российско-баварская пивоваренная фирма «Бавария». Значительная часть работающих на этих предприятий являлась прихожанами Спаса Колтовского, поэтому обойтись прежней вместимостью храма или прежним штатом священников было уже трудно.

Тем более церковь опять пришла в ветхость; побывавший там в начале 1860-х годов В. Крестовский назвал ее «очень древней». Встал вопрос о постройке каменной церкви, работа над проектом была поручена архитектору А. Жуковскому. За счет пожертвований собрали немалую сумму денег – свыше пятидесяти тысяч рублей; среди жертвователей были купцы, имевшие дворы поблизости: Андриянов – на Ждановской набережной; Жданов – на Петровском острове; Леонтьев – по соседству с церковью на Леонтьевском мысу.

На плане местности 1861 года, хранящемся в ЦГИА, показана в разных ракурсах планируемая к постройке новая каменная церковь, а рядом действующая старая, которую решили не сносить вплоть до постройки новой. Поначалу дело шло споро, и к 1863 году церковь была в основном построена; на праздник водружения креста собралось столько народу, что храм не вмещал всех желающих, что лишь подтверждает факт: Колтовская слобода к этому времени сильно разрослась. Но случилось несчастье.

Сейчас трудно сказать, то ли молодость и неопытность архитектора А. Жуковского, то ли иные факторы привели к катастрофе 1864 года, в результате которой рухнул внутрь главный купол церкви, погиб строитель и на много лет затормозились работы. Судя по тому, что специальная комиссия, хотя и признала Жуковского виновным в обрушении, не вынесла ему никакого серьезного взыскания – единого мнения о причинах катастрофы так и не было выработано.

Зато причину знали в народе: храм построен на костях. Дело в том, что новый каменный храм частично занял территорию бывшего кладбища и потревожил прах невинно убиенных жертв Тайной канцелярии. Утверждали даже, что во время строительства нашли остатки костей заключенного с кандалами. Среди жителей слободы пошел ропот, мол, «не будет у храма долгого века». По большому счету так и получилось.

Как бы там ни было, реставрацию поручили архитектору Р. Бернгарду. Он предложил свою собственную, к тому времени еще непроверенную конструкцию. Сумму на восстановление пожертвовал владелец ситценабивной фабрики купец Василий Леонтьев (уже упоминалось, что его внук в ХХ веке станет лауреатом Нобелевской премии по экономике), а также другие купцы, окормлявшиеся в церкви. Реставрация, как это часто водится, заняла в несколько раз больше времени, чем строительство самого храма, и была закончена лишь в 1870 году. Самый сложный момент архитектору пришлось пережить при снятии страхующих купол лесов. В случае неудачи Бернгард, отказавшийся покинуть помещение храма, рисковал быть заживо погребенным. Но все прошло удачно, и окончательно церковь Преображения Господня была восстановлена и освящена в июне 1874 года. За работу архитектор Р.Б. Бернгард удостоился ордена Св. князя Владимира III степени; Совет Академии наук присвоил ему звание профессора.

Лишь после окончания строительства каменного Колтовского Спаса, деревянную церковь, имевшую возраст 113 лет, разобрали. На возвышенности, сохранившейся на месте бывшей церкви, установили деревянный поклонный крест.

Открытый для прихожан новый каменный храм очень эффектно выглядел на фоне деревянных особняков и огородов Колтовской слободы: пять луковичных глав, четырехъярусная колокольня высотой 38 метров, ярко-голубая окраска купола… Если добавить к тому, что в отделке интерьеров использовался красный гранит, а пол был выложен мозаикой, картина станет полной.

Конечно, храм по-прежнему подвергался опасности наводнений, но уже не в такой степени, как прежде. Дело в том, что сразу за церковью, ближе к Малой Невке, разрастался завод, принадлежавший сначала купцу Сиверсу, затем изобретателю первого русского автомобиля Е. Яковлеву, а потом акционерному обществу «Вулкан». Во время строительства корпусов все низины и пруды были засыпаны, и берег Малой Невки стал неприступным для ординарных наводнений. Правда, окружающие церковь предприятия нещадно дымили своими трубами, отравляя воздух, но священники относились к этому со смирением.

* * *

По тому, как быстро рядом с пятикупольным храмом вместо покосившихся изб появлялись новые строения причта церковного, можно было судить о растущем благосостоянии всей «страны Колтовской». В 1895 году построили двухэтажный деревянный дом причта, в 1896 году рядом с ним возник еще более массивный особняк. В последующие годы, судя по имеющемуся в ЦГИА делу церкви, всю территорию вокруг храма застроили и облагородили. И неудивительно: Колтовская слобода из страны отставных чиновников к концу XIX века превращалась в промышленную окраину Петербурга. Купцы и промышленники этих мест «разжирели» и не скупились на пожертвования. Старостой церкви в это время состоял (с 1868 по 1874 годы) богатый фабрикант Василий Леонтьев, чей дом располагался по соседству с храмом. Рядом на Колтовской набережной на берегу Малой Невки жил академик архитектуры Михаил Львов, он также участвовал в проектах по усовершенствованию церкви и ее территории.

Священники Колтовского Спаса освящают закладку здания фабрики Керстен. 1895 год

Духовенство принимало участие в освящении всех новых построек в округе, коих было немало. Так, 30 октября 1901 года священники Спаса Колтовского проводили богослужение по случаю открытия на Петровском острове Убежища для престарелых актеров, известного ныне как Дом ветеранов сцены. Кроме священнослужителей, на торжествах присутствовало все городское начальство и весь цвет артистической богемы. Освящало духовенство и закладку новых корпусов ткацкой фабрики Керстена на Большой Спасской улице.

Но Колтовскому Спасу был отмерен недолгий век. После революции в 1930 году церковь закрыли, некоторое время использовали в качестве клуба одного из заводов, а вскоре и вовсе взорвали, построив на ее месте школу. Пожалуй, с этих пор слово «Колтовские» применительно к местности все реже и реже употреблялось в обиходе. И не только потому, что переименовали улицы Колтовские (Средняя Колтовская, к примеру, сохраняет свое название и по сию пору), а потому что местность лишилась своего Спаса, своей доминанты, своей притягательной силы.

Когда в начале 1990-х годов пошла волна переименования улиц, казалось, что и Большую Спасскую вернут на карты города вместо улицы Красного Курсанта. Но потом подумалось: а зачем? Колтовского Спаса больше нет, восстанавливать его не собираются, а курсанты, пусть уже и не «красные», есть! Так путь и называется улица в их честь!

«Бесхарактерная архитектура»

Если устье Ждановки в начале ХХ века превращалось в промышленную окраину города, то пространство вокруг Большого и Малого проспектов в это же время обстраивалось доходными домами, архитектуру которых не раз высмеивали современники, но обожествляем мы, их потомки.

Так в «Петербургской летописи» Ф.М. Достоевский назвал петербургскую архитектуру «бесхарактерной», приведя довольно распространенное мнение о ней, опубликованное в некоей статье. В этой статье говорилось, «что нет ничего бесхарактерней петербургской архитектуры; что нет в ней ничего особенно поражающего, ничего национального и что весь город – одна смешная карикатура некоторых европейских столиц; что, наконец, Петербург, хотя бы в одном, архитектурном, представляет такую странную смесь. Греческая архитектура, римская архитектура, готическая архитектура, архитектура rococo, новейшая итальянская архитектура, наша православная архитектура – все это говорит путешественник, сшито и скомкано в самом забавном виде…»

Не правда ли, забавно читать эти критические строки в наше время торжества безликой бетонно-стеклянной архитектуры! Однако они отражают суть – подражательность петербургской архитектуры. И до Достоевского, и вслед за ним сей факт отмечали многие, однако осознание, что именно это и есть истинный петербургский стиль, придет позже… По-настоящему, пожалуй, только в конце ХХ века, когда начнется война за каждый сносимый старый дом.

Нам уже не режет глаза самая невозможная смесь классицизма, модерна и эклектики (с конструктивизмом в придачу), и потому казавшееся несочетаемым Ф. Достоевскому, Г. Лукомскому, В. Курбатову вполне мило нынешним обитателям Петербурга. И если в начале ХХ века горожане сожалели об утрате «деревянного Петербурга», а мы бьемся за каждый подготовленный к сносу доходный дом, то вполне можно предположить, что лет где-то через семьдесят общественность будет отчаянно защищать стеклянно-бетонные творенья начала XXI века. Если они, конечно, достоят до того времени.

К тому, что написано о петербургской архитектуре и доходных домах Петербургской стороны, едва ли можно добавить что-то новое. Отметим лишь улицы и здания, с которыми субъективно связаны наиболее значимые и интересные события. Начать, следует, видимо, с улиц, прилегающих к Тучкову мосту и по достоинству пока неоцененных в краеведческой литературе: Ждановской набережной и ее продолжения – Ждановской улицы.

Окружающие улочки и переулки полностью подпадают под определение «бесхарактерной архитектуры», являя собой жгучую смесь архитектурных стилей, а вот Ждановскую улицу и набережную в бесхарактерности не обвинишь. Значительная часть зданий здесь выполнена в духе классицизма и неоклассицизма (сталинского ампира) и отличается архитектурно-стилистическим единством.

А ведь менее ста лет назад Ждановская была тихой и провинциальной. Такой увидел ее в 1920-х годах Н.П. Анциферов: «Тянутся длинные заборы, теперь значительно разрушенные… Заборы прерываются деревянными домами с одной стороны, а с другой – казенными унылыми строениями; вдали можно разглядеть фабричные трубы. Так было здесь и в те времена, когда захаживал сюда Достоевский, чтобы посетить родных, проживавших на Большом проспекте».

Начало Ждановской набережной. Фото 2003 года

Почти то же самое, только другими словами, говорит и проведший на Петербургской стороне свое детство театральный художник Михаил Григорьев: «Повсюду тянулись огромные пустыри и огороды, принадлежавшие воинским частям, казенным учреждениям и частным лицам. В XIX столетии на Петербургской стороне любили селиться отставные чиновники. Маленький домик с мезонином, садик, беседка с разноцветными стеклами, кое-какие сарайчики – вот и вся усадьба».

Однако Н.П. Анциферов был не прав в одном – во времена Достоевского не существовало в этой глуши фабричных труб. Завод «Вулкан» с его знаменитой башней на Леонтьевском мысу еще не построили, и, согласно плану П. Нейдгардта 1869 года, на набережной Ждановки имелось всего три каменных здания: Второй кадетский корпус с церковью во имя Св. Александра Невского, манеж Дворянского полка и один из домов в начале улицы, о котором мы еще поговорим. Остальное – деревянные строения и пустыри.

Улица застраивались пятнами: начало улицы, конец, а посередине огороды и пустыри. В ее окончании еще в 1733 году появилась Инженерная школа, чуть позже ее место занял Второй кадетский корпус и Дворянский полк. Получилось так, что величественные здания и церковь, а также «языческий храм» (манеж) Кадетского корпуса довольно долго соседствовали с деревянными строениями самого непритязательного вида и покосившимися заборами самой немыслимой раскраски. «Были места, – пишет В. Крестовский, – в которые ни один извозчик не соглашался везти вас, какую бы вы плату не давали – из опасения застрянуть среди колтовских грязей. И по сию пору отважный путешественник может открыть такие улицы и переулки, в коих не имеется ни одного строения. За забором с одной стороны – какой-нибудь бесконечный огород; с другой – вечно дремлющий заглохший, тихий сад…»

Не существовало прежде и деления на Ждановскую набережную и Ждановскую улицу, а была единая и весьма протяженная Ждановки-реки набережная, начинавшаяся у Кронверка и заканчивающаяся у Леонтьевского мыса. Протяженность объяснима, ведь и сама речка тогда имела русло, как говорили: от Малой Невы до Малой Невки. Чуть позже отрезок от Кронверка до Тучкова моста станет Александровским проспектом, а в 1880-е годы оставшуюся часть набережной (от Тучкова моста до Леонтьевского мыса) разделят на две улицы: Ждановскую набережную и Ждановскую улицу.

Н.П. Анциферов не случайно забрел сюда в 1920-х годах в поисках Петербурга Достоевского, ибо Большой проспект уже фактически приобрел знакомый нам вид и избавился от «ярко-желтых деревянных домиков» времен Достоевского, а Ждановская – еще нет. Доходными домами к началу ХХ века застроилась лишь территория от Тучкова моста до Офицерского переулка. Именно эту часть улицы, очевидно, и назвал бы Достоевский «бесхарактерной».

Так, дом № 1 на углу Ждановской набережной и Большого проспекта построен в 1900 году в стиле эклектики по проекту архитектора В. Баранкеева. Его возвели на месте деревянных складов и «пустопорожнего места» для купчихи Александры Ванюковой, принадлежавшей к известному купеческому роду. Выгодное местоположение дома привлекало состоятельных жильцов, а первый этаж сдавался под коммерческие учреждения. В частности, с начала ХХ века здесь располагалась аптека. Аптека была ближайшей для жителей улочек, примыкавших к Тучкову мосту, а потому весьма популярной. Она занимала почти весь первый этаж дома, а не как сейчас – маленькое помещение в углу. В 1960-х годах дом иногда даже называли домом-аптекой. Запомнился и вечно заполненный народом гастроном на первом этаже, тоже ближайший в округе.

Соседний участок № 3/1 на углу Ждановской набережной и Малого проспекта также принадлежал А.И. Ванюковой, а с начала ХХ века – ее дочери; здесь находился материальный двор, попросту говоря, склады. Место было непривлекательным и суетливым. В 1911 году участок переходит к генеральше Е.Ф. Тарногурской, и в 1913 году по проекту И. Димикелли на месте невзрачных строений возводится внушительный по размерам и достойный своего местоположения шестиэтажный доходный дом.

Мы слишком часто упоминаем словосочетание «доходный дом», не задумываясь о судьбах людей, стоящих за ним. Кто для нас Тарногурская, Ванюкова? Абстрактные домовладельцы, построившие дома на Ждановской набережной. И все! А между тем благодаря этим домовладельцам и еще десяткам им подобных Петербург превратился в красивейший город мира. Хотя функционально доходные дома почти тоже самое, что и современные многоквартирные здания в спальных районах – и там, и там важен метраж, чтобы продать (сдать) как можно больше квартир и получить наибольший доход, массовое строительство того времени (конец XIX – начало ХХ веков) не снизило стиля архитектуры, и он не скатился на непритязательный, как это произошло в ХХ веке, когда в расчет принимался только метраж и количество квартир. Почему?

Думается, разница в том, что в противовес советскому времени домовладельцы тщательно отбирали проекты, следили за тем, «чтобы было на века», не жалея денег на модные элементы декора. Не существовало и типовых проектов (в современном понимании), и дом не похож на дом.

Впрочем, идеализировать тоже не стоит. Доходный дом – это и пристроенные флигеля с длинными темными коридорами и маленькими клетушками-комнатушками, и неоштукатуренные кирпичные стены во дворах, и тесные мансарды. Все-таки доходный дом – от слова «доход».

Однако вернемся на набережную. Как-то так повелось, что дом Тарногурской на углу Ждановской набережной и Малого проспекта всегда был центром притяжения для всей округи. Не сказать, чтобы он был особо красив или необычен – нет, обычный доходный дом в шесть этажей с башенкой. Димикелли – плодовитый архитектор, создавший на Петроградской стороне более десятка доходных домов. А известен этот дом тем, что в нем селились знаменитости. В 1922 году, после смерти жены, утонувшей в Ждановке, сюда переселился поэт Федор Сологуб. В 1925 году поэт организовал литературный кружок «Вечера на Ждановке», собирая в стенах своей квартиры известных литераторов того времени: А. Ахматову, К. Чуковского, Ю. Верховского и многих других.

Ждановская набережная, 3. Фото 2011 года

С 1923 по 1928 год в этом же доме жил Алексей Толстой, написавший в пятикомнатной квартире на четвертом этаже «Гиперболоид инженера Гарина». Удивительно, но Толстой, писавший в основном романы, умудрялся двумя-тремя фразами так охарактеризовать быт Петроградской стороны начала ХХ века, что по цитированию в работах краеведов, он, вероятно, находится в лидерах. Он оставил воспоминания, как на его глазах в восточной оконечности Петровского острова начиналось строительство стадиона, известного нам под именем «Петровский», и как пасущиеся козы долго соседствовали со стройкой.

Центром притяжения оставался дом Тарногурской и в 1960-х годах. На первом этаже существовало уютное кафе-мороженое и за 19 копеек здесь отвешивали 100 грамм замечательного ленинградского мороженого с сиропом. Кто жил в то время помнит, что это было за лакомство. Позднее в этом помещении расположилась рюмочная… Напротив дома через дорогу существовал причал лодочной станции и в погожий летний день плеск весел, скрип уключин и крики заведующего заглушали все остальные звуки тихой набережной. В жару казалось, что вся Петроградская сторона скапливалась у причала в ожидании освободившейся лодки, но их на всех не хватало и люди были вынуждены идти купаться к прудам Петровского острова.

На этом месте была когда-то лодочная станция, а затем плавучий ресторан «Парус». Фото 2011 года

Плавучий ресторан «Парус», разместившийся здесь в 1970-х годах, заполнялся – в отличие от лодочной станции – и в плохую, и в хорошую погоду. Сейчас появились восторженные воспоминания об этом ресторане, дескать, и кухня была хороша, и играли по вечерам там не кто-нибудь, а «Братья Жемчужные». Не знаю, мне в 1980-х, когда я иногда заходил сюда, запомнились очереди у входа: в 19.00 ресторан открывался, а в 19.15 уже не было свободных мест; а также весьма небогатый ассортимент блюд – на второе давали цыпленка табака (любимое блюдо советских рестораторов) и котлету по-киевски. Что же касается музыки, то из песен запомнился лишь популярный хит советских ресторанов «Созрели вишни в саду у дяди Вани», да какие-то слегка приблатненные мелодии. Был ли это ансамбль «Братья Жемчужные», не знаю.

Ресторан располагался на втором этаже плавучего дома, а на первом существовал бар; кто не попадал в ресторан – шел в бар, где было очень тесно и накурено. С наступлением рыночной эры ресторан стал нерентабельным, и в плавучем доме располагается ныне какая-то контора.

Возвращаясь к дому № 3/1, следует заметить, что он был мне хорошо знаком еще и потому, что двое моих школьных приятелей обитали здесь. Оконные рамы с изящными запорами, лепнина на потолке, камины оставались нетронутыми с момента постройки дома. Но мы не испытывали никакого почтения к старине, ибо и сами почти все жили в бывших доходных домах, и почти все – в стесненных обстоятельствах. Эркеры, лепнина, камины казались нам тогда абсолютно ненужными элементами.

Отец моего друга Валерки, обремененный теснотой, стоял в очереди на квартиру, мечтая уехать в отдельную двухкомнатную квартиру. Его мечта осуществилась, и они переехали в блочный дом куда-то в Купчино, не предполагая, что наступят времена, когда его комната с видом на Ждановку будет стоить нескольких подобных квартир.