Текст книги "Заметки, не нуждающиеся в сюжете"

Автор книги: Сергей Залыгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

О победах. Победа – это достижение благополучия. Где-то я читал и не так давно: 86 процентов французов считают себя счастливыми людьми. Что-то не верится. Но если не 86, а 43 процента – это же огромная цифра, которой никогда не достигала (и никогда не достигнет) Россия.

Россия достигала мощи, мощи размеров прежде всего, но не благополучия. Ее количество никогда не переходило в ее же качество, разве только в чье-то чужое. Россия никогда не знала оптимума, оптимальных величин. И не знает. И не узнает: слишком много наций, укладов, психологий, интересов.

Совершив территориальные приобретения, Россия не получила ничего подобного тому, что получили в свое время другие метрополии – Великобритания, Испания, Франция. Не истребляла она, подобно САСШ, и аборигенов. Не оставила после себя ни Африки, ни Центральной (отчасти Южной) Америки. Ее бывшие колонии, будучи таковыми весьма условно, жили и живут благополучнее метрополии. Россия вела себя по отношению к ним столь же гуманно, сколько и бестолково.

Неизвестно, что было бы разумнее предпринять на тех дальних рубежах и в тех временах, – содержать армию или заключать с Грузией, Арменией, Польшей, Бухарой и др. самостоятельными государствами договоры и обязательства, предусматривающие их независимость и поддержку в случае их завоевания кем-то третьим. У Германии, Турции и Англии вряд ли возникли бы намерения завоевывать собственно Россию, но ее экспансии они опасались. Вообще-то говоря – а зачем быть великой державой? Чтобы больше всех иметь самых разных проблем? Швеция да и Англия тоже перестали быть великими, разве им от этого хуже? Если бы все четыре части Швейцарии были большими, разве они сумели бы создать столь крепкую и надежную конфедерацию?

Но русская государственная и национальная мысль со времен Ивана Грозного строилась именно на территориальных устремлениях, которые где-то и когда-то далеко перешагнули разумный предел, реальную необходимость и приобрели не оправданное, но самодовлеющее значение. Конечно, до поры до времени это было необходимо – России нужны были выходы к морям, нужно было отвести постоянную угрозу Казанского и Астраханского ханств, и в этих случаях подобная военная политика была оправдана. Не надо было отдавать Японии Дальний Восток, но и не надо было воевать с ней из-за Порт-Артура.

Собственно, другой политики в те времена и не было, война и завоевания – этим кто имел хоть малейшую возможность, тот и занимался.

Это – так. Но когда, скажем, та же Литва нынче обвиняет Россию в исконной по отношению к ней агрессивности, для этого нет оснований – Россия воевала Литву, Литва с той же степенью агрессивности – Россию, а уж кому повезло (Смоленск 110 лет был под литовцами, они осаждали и Белозерск), кому – нет – дело другое. Равнозначность противников после войны забывается очень быстро, и побежденный объявляет себя жертвой агрессии, а победитель в лучшем случае – жертвой необходимости, а то и просто-напросто славным победителем, для которого победа есть высшая и безоговорочная справедливость. Только благодаря Советской Армии, по сути дела, армии русской, та же Литва получила Куршскую косу и Клайпеду, которых она никогда не имела, но сейчас она требует незамедлительного вывода «оккупационных» войск России, которые находятся там со времен второй мировой войны, то есть с тех пор, когда эти войска присоединили к Литве Куршскую косу и Клайпеду (немецкий город Мемель). Да ведь и сам Вильнюс (польское Вильно) тоже был восстановлен как литовский город не без участия «оккупантов». Интересно – были ли когда-либо такие оккупанты, которые столь же значительно расширяли бы территорию оккупированной страны в ее собственную пользу? К тому же ведь речь идет об установлении границ на момент заключения пакта Молотова-Риббентропа, а в строгом соответствии с этим Литва ох как потеряла бы.

Или – Латвия. Глубоко убежден (много читал по этому поводу) в том, что если русские совершили Октябрьскую революцию, то латыши ее спасли. Если бы не латышские красные стрелки и не латышская ЧК, Ленин уже к концу 1918 года снова был бы в привычном своем амплуа политэмигранта. Так зачем же нынче считать, кто кому оккупант и кто кому навязал Советскую власть – латыши России в 1917–1919 годах или русские латышам в 1940-м?

Теперь прибалтам в обязательном порядке нужна победа над Россией. В любом виде.

Каждая нация имеет право на самостоятельность прежде всего от природы, а не от тех или иных военно-политических и других событий. Но самостоятельность требует и цивилизации.

Военная победа – понятие неправовое, хотя любая война ведется будто бы во имя права. До реализации любого права человек и нация должны созреть. Реальное право созревает, только после этого оно декларируется. А не наоборот. Созрели прибалты – и прекрасно, но нельзя забывать и о «национальных меньшинствах», которые тоже ведь зреют в смысле правосознания.

Уж какой умница русский философ К. Леонтьев! В 1891 году сказать, что Россия пройдет через социализм и что выход из социализма будет затем страшен и труден, – это каким же надо было обладать предвидением? Наш президент и на три месяца вперед ничего не предвидит, а тут – на сто лет.

Но и у Леонтьева та же мечта – очень русская! – о Дарданеллах. Когда же, наконец, Дарданеллы, Босфор и Константинополь будут «нашими»?

Зачем нам была бы такая победа?

Господи! Сколько бы еще бед хватила, сколько бы крови пролила Россия и чем бы все это кончилось, если бы она в некую «историческую дату» с чувством исполненного «исторического долга» и исторической справедливости захватила бы Дарданеллы? Мы бы весь мир, мусульманский прежде всего, – навсегда восстановили против себя.

А без Босфора, без Дарданелл, без Константинополя? Без них мы ни в чем не испытывали особых затруднений. Никто не задерживал наших торговых кораблей в Черном море в мирное время, а удержание проливов во время войны, повторяю, обошлось бы нам невиданной кровью, и все равно мы бы их не удержали, все были против – Европа и Азия, и турки и англичане, об американцах и говорить нечего, американцам до всего на свете есть дело и забота, но они – люди дела и прагматики – только-только начинают понимать, что это их очень серьезный, а может быть, и самый большой недостаток и просчет.

И еще о наших победах.

«Победа Октябрьской революции».

«Победа в борьбе за коллективизацию сельского хозяйства».

«Окончательная победа социализма» и т. д. и т. д.

Какие великие, какие бурные и какие ложные все эти победы! Пожалуй, единственной необходимой победой был год 1945-й… Однако – и он… Истинна ли та победа, которая дается любой ценой? В которой победитель потерял больше и прежде всего – больше собственного будущего, чем побежденный? Ясное дело – выбора не было, не мы напали, напали на нас, а свою страну люди защищают любой ценой, но все дальнейшие выводы и действия должны исходить уже не столько из факта победы как таковой, сколько из этой, уплаченной за победу, цены.

Удивительно, что в такой издавна нигилистической стране, как наша, мы заглушаем свой нигилизм придуманными победами. Одно другого стоит. По-видимому, одно из другого проистекает.

Нижне-Обская ГЭС тоже замышлялась как грандиозная победа.

Я пишу вразброс, почти без связей, мозаично, даже – сумбурно. Почему так? Потому что так же я думаю, так же вспоминаю свою жизнь и так же живу.

Я старался не повторяться, коснуться одной темы (случая), довести записку до конца, потом следующая, следующая… Не получается. И не получится: воспоминания не поддаются хронологии. Если эти записки когда-то кто-то будет читать, пусть смирится с тем, что иначе я – при всем желании – не мог.

Главные, наиважнейшие победы – это победы людей над самими собой, это прежде всего – победы экологические.

Вообще-то говоря, нынешнее состояние любого государства, общества, нации – это прежде всего его экологическое состояние. Так оно и есть, тем более если под экологией понимать не только состояние среды обитания природной, но среды и общественной, и государственной. Именно к такому пониманию дело идет, хотя бы потому, что социальные проблемы определяют и экологию.

Экология нынче чужда нашему обществу и государству – нам бы выжить сегодня, причем – любым способом, хотя бы и самым хищническим, самым авантюрным. Почему нынче в нашей стране столько убийств, «региональных» войн и побоищ, уголовных преступлений, спекуляций и авантюр?

Да потому, что само государство авантюрно, спекулятивно и преступно, а какой авантюрист работает на будущее – ему бы только урвать сегодня! И вот еще что: если человечество имеет в виду выжить, оно во всех странах должно установить экологические правительства, «зеленые» правительства.

Несколько слов из истории наших экологических министерств и министров.

Министр экологии – это в современном мире фигура № 2, это министр нашего будущего. Но как же в этих лицах все мелко и незначительно! Как ничтожно для них самих будущее в сравнении с настоящим! Кто под руку попался, тот и министр!

Первым председателем первого Госкомитета по экологии был Федор Моргун.

Получив назначение, Моргун позвонил мне:

– Сергей Павлович, вот какое дело: помоги мне укомплектовать штат Комитета! А то мне суют черт знает кого!

Я спросил – где его резиденция.

– Пока в Цека. Не знаю, как отсюда и выбраться на самостоятельную квартиру!

Я подумал: дело плохо! И, действительно, мы еще несколько раз поговорили с ним по телефону, однажды он забежал ко мне в редакцию, а потом месяца на два всякая связь с ним прервалась.

Когда же я пришел к нему в Комитет – это было уже рядом, ул. Неждановой, 11, – Моргун только руками развел: не успел и опомниться, как его «укомплектовали» и замами, и начальниками главков и управлений. За счет цековских кадров и других – разных. Скажем, Соколовского, зам. предкомитета Гидрометслужбы Ю.А.Израэля, «деятеля» по Чернобыльской АЭС.

Не знаю, что стало причиной смещения Моргуна, но только на его посту оказался Н.Н.Воронцов – профессор, доктор наук, беспартийный, биолог по специальности. Рвется в членкоры АН. Он входил в нашу ассоциацию «Экология и мир».

Моргун – начитанный человек, неплохой публицист, что-то художественное пописывал. Человек культурный, но нет у него культурного антуража, в его интеллигентности не хватает интеллигентного поведения. Ни чудаковатого, ни делового.

Н.Н. – тот весьма внешен, прекрасно одет, при модном галстуке и в тройке, сигареты – дорогие, язык подвешен по-русски и по-английски. Мне его ругали, и сильно, за какие-то делишки на Дальнем Востоке, но не это, а снова какие-то детали меня смутили.

Пришли мы к нему в кабинет с министром экологии Украины Щербаком (ныне посол Украины в Израиле), Воронцов и сесть ему не предложил. Может, потому что Щербак – недавний его подчиненный, а подчиненным сидеть в присутствии начальства не полагается? Итак, Моргун был более деловит и более работоспособен, чем Н.Н., но и Н.Н. тоже кому-то не понравился (своим ученым антуражем?), долго на этом посту не просидел. Причин устранения не знаю, знаю только, что Н.Н. не горевал – ударился в загранзеленые круизы и путешествовал, кажется, даже на подводной лодке Гринписа.

И вот третий министр, теперь уже не СССР, а РФ, – В.И. Данилов-Данильянц. Признаться, вот уж на кого я надеялся! Он у нас в ассоциации тоже бывал, о его работе в Академии народного хозяйства я был наслышан.

И что же? А ровным счетом ничего. Штат министерства – колоссальный (шестьсот человек), плюс сеть институтов, фондов, центров всего, что может выдумать настоящий бюрократ, три здания трех бывших министерств, бесконечные загранкомандировки, коллегии, еще Бог знает что, а результаты? Страну грабят, грабят преступно, а министерство не смогло возбудить ни одного (!) судебного дела о нанесении ущерба природе. Для сравнения: в США около 85 процентов всех проектов природопользования проходит через суд. Всегда ведь найдется человек, которому невыгодно, что в лесу срублено дерево, что в реку сброшены химикалии, что рядом строится дом, тень от которого падает на окна его собственного дома. Людям в этом мире становится тесно, а теснота, если в ней нет порядка, – это хаос.

Никогда не думал, что министр может быть так бессилен и так безответствен. Жалко его, стыдно за него!

Я в своей более чем скромной редакции такой пустяк запросто могу сделать, а министр в своем шикарном кабинете, в окружении штата из шестисот человек – не может. Ну не может, так хотя бы не обещал! Или он не знает, что он может, чего не может? И ведь не смутился, нисколько и не покраснел! Тогда зачем же он министр? Уйти надо – и с концом, он и до этого занимал видный пост.

Позже, 20.Х.93 г., мы – я, академики Д.С. Лихачев и А.Л. Яншин – опубликовали в «Известиях» статью «Среда вымирания» и сильно приложили минэкологии. Данилов-Данильянц посылал в редакцию протесты, редакция печатать их отказалась, но не в этом дело, дело в том, что именно в момент разговора с Д.-Д. о трех тысячах рублей у меня и появилась мысль такую статью написать.

Хорошо ли это, плохо ли, но это бессилие по мелочи убедило меня в том, что и по-крупному этот человек сделать ничего не может.

Но… но нам с Яншиным пришлось с Д.-Д. в дальнейшем сотрудничать (очень малопродуктивно). Другого-то министра нет… К тому же у него появился заместитель А.Ф. Порядин, человек деловой настолько, насколько в этих условиях можно быть деловым. Я знал его давно – в Новосибирском строительном институте я читал небольшой курс, он был студентом. Моя жена читала ему порядочный курс гидросооружений.

Кстати, бывший министр КГБ Бакатин – тоже наш ученик, но с ним, слава Богу, я встречался только на официальных приемах. Говорили – неплохой человек, а все равно как-то неудобно.

Почему я обращаю внимание на мелочи (самому противно)? Не потому ли, что каждый человек (тем более министр) должен уметь вести себя так, чтобы мелочи из него не выпирали? А что будешь делать, если из твоего собеседника ничего другого, кроме мелочей, не выпирает? А проблемы – пусты?

Мы договариваемся с ним о сотрудничестве между нашей ассоциацией и новым, открывающимся в Москве Национальным центром охраны природы, который будет представлять в России соответствующую международную организацию.

Д.-Д. говорит: именно вы должны осуществлять это сотрудничество. Он говорит мне это у себя в кабинете, но, придя в свою ассоциацию, я через четыре часа узнаю, что он договорился о непосредственном сотрудничестве с Национальным центром, минуя ассоциацию. (Дело кончилось тем, что ни ассоциация, ни Министерство с Национальным центром никакого сотрудничества так и не установили.)

Или: я представляю Д.-Д. план совместных работ – по созданию экологического словаря, по организации международной экологической школы. Он встречает мои предложения с восторгом, обещает финансовую поддержку из экологического фонда.

Что за экологический фонд? Уж не тот ли, который создал профессор Гирусов? Гирусов предлагал нашей ассоциации деньги, и не раз, и немалые, но когда я спросил – откуда у него-то, у Гирусова, берутся деньги? – он тотчас ретировался.

Д.-Д. заверил меня:

– Что вы, что вы! У меня свой фонд. На первый случай – миллион. Но будет возрастать. Вам сколько нужно?

Мне нужен пустяк – три тысячи рублей. Министр смеется (весело) – только-то?

На другой день выясняю: фонда в Министерстве нет, председателя фонда, чтобы его организовать, – нет.

Под этим впечатлением – других у меня нет, откуда бы? – я смотрю на наших руководителей по ТВ. Не знаю, что это за игра – смена министров, президентов, премьеров и т. д. Большая игра, темная игра – догадываюсь.

В современном мире оказалось два варианта этой игры и жизни: капиталистический и социалистический. Социализм потерпел крах, потому что его вариант еще хуже капиталистического, а перестройка происходит вообще вне всяких вариантов, заимствуя все самое худшее из того и другого, когда человек теряет в себе не только нравственное, но и любое начало – история ему нипочем, Библия – нипочем, социализм ему, вчерашнему убежденному социалистическому деятелю, сегодня враг, но и капитализм тоже не друг и не подлинный авторитет, он его ведь в глаза никогда не видал.

Капитализм для него – странная замена лозунга: «Народ и партия едины!». Этот лозунг и всегда-то был то ли меньше, то ли больше, но фальшив, а теперь для капиталиста из коммунистов и этого нет, нет никакого на свете единства, кроме разве что коррупционного.

Не формирование личности, а дальнейшее ее разрушение. Только за счет этого разрушения он и выживает, иногда – благоденствует. Недавно я видел дискуссию на тему о том, как и почему наши люди идут к капитализму. Вел Познер, кажется, это была самая неудачная его передача: никто не знал за «круглым столом» и в публике – ни «как», ни «почему» (разве только С.Н.Федоров), но все выясняли: а что же все-таки такое капитализм? Хотя все выражали желание идти к нему, неизвестному. И Познер не знал и наивно полагал, что если он поставил вопрос «как», то не возникнет вопроса о том, что такое то самое «что», по отношению к которому возникает «как».

В этой обстановке никто не знает и не понимает – почему человек стал министром, и вот уже ясно, что каждый может быть кем угодно. Почему весьма посредственный литературный критик Сидоров (правда, он тоже, неизвестно почему, побывал еще и в роли ректора более чем странного Литературного института – это подобие института) стал министром культуры.

А что за исключительность Бурбулис? Госсекретарь обязан быть личностью исключительной, а этот? Преподавал диамат в Свердловском пединституте – и вдруг… Других не было, других таких же диаматтупиц? У него на лице никогда не видно и признака хоть какого-то интеллекта, какой-то эмоциональности. Его судьба решилась тем, что он – из Свердловска.

Руцкой. Не имеет никакого опыта управления людьми, кроме управления несколькими боевыми самолетами. Он – герой афганской войны, которая сама по себе – не только антигероична, но и безумна, в нее-то, в безумную, он и вписывался как нельзя лучше, и вот – вице-президент! Поначалу мне импонировали его неуверенность и неловкость, когда он принимал верительные грамоты послов разных стран, но вот уже какая в этом и во всех прочих процедурах такого рода у него появилась опереточная уверенность! Но мало и этого – вот он курирует сельское хозяйство и начинает с того, что пишет книгу о сельском хозяйстве. Да что он в этом понимает?

А что он знает о Столыпине или Кривошеине? Об Энгельгардте, о Докучаеве, Костычеве, Вавилове или Таланове? И почему книгу «пишет» он, а не А.А. Никонов хотя бы? Что Руцкой знает о средневековом земледелии, без которого и наше нынче не поймешь? И почему происходит презентация его книги, что это – выдающееся событие? Все дело в состоянии президента, который уже не способен руководить страной, но все еще способен приближать к себе и отдалять от себя людей.

Почестнее и поумнее уходят в бизнес (чаще – тоже сомнительный, спекулятивный), уходят в сторону.

А ведь личность создает общество, общество – личность. Круг замыкается. Не знаю: я-то в этом же круге? или все-таки вне?

Впрочем, не мое это дело – понимать начальство. Я никогда его не понимал, тем более нынче.

Все тот же, тот же вопрос: я почему пишу-то? Ударился в воспоминания? Точно не знаю, но приблизительно обстоит так: человек на закате лет своих вспоминает, что он всю свою жизнь делал, и это – естественно. Для меня это естественнее, чем вспоминать, что я думал, как и что воспринимал, тем более что свои размышления и чувства я уже пытался выразить в жанре художественной литературы. Ну а собственно дело как таковое, непосредственное? Для меня это интересно – что все-таки тобою делалось, делалось беспартийно рядовым инженером в этом бесконечно, максимально партийном обществе?

В литературе, хочешь ты того или нет, ты обязательно видишь своего читателя, здесь я пишу, ни на кого, совершенно ни на кого не ориентируясь, осталась у меня за душой привычка – ничего не оставлять, выложить по возможности все. Только этим стремлением ты сам себе и интересен, самого себя терпишь на белом свете.

Конечно, надо бы писать и о том, что ты не сделал, – это было бы, по всей вероятности, любопытнее. Но уметь писать о том, чего ты не умеешь? Каак – не умеешь? Почему не умеешь? Что-то я такой литературы не знаю, мне такая тоже недоступна.

В то же время никто не начинает писать, не ощущая себя личностью. Я себя таковой ощущал – в застойные времена потому, что писал много, много издавался, потому что выиграл схватку по проекту Нижне-Обской ГЭС, потому что не только был беспартийным, но и чувствовал свою беспартийность как независимость, как свою личность; в начале перестройки – потому что был востребован, возглавил журнал, который должен был сыграть и сыграл свою особую роль, потому что выиграл в проблеме «переброски» и в других подобных проблемах, а – сейчас?

Я не Солженицын, тот может быть один – один в поле воин, он знает, что его дело не умрет в веках, во мне нет и никогда не было чувства исключительности, нет и проницательности, тем более мгновенной, и отношения с любым человеком я начинаю с доверия: может быть, этот умнее меня и больше меня понимает в проблеме, в конкретном деле, в нынешнем дне? Не видя же перед собой личностей, я спрашиваю себя: «А может, я тоже безличностен?» Мне нужна личностная атмосфера, но я никогда за всю свою жизнь так не чувствовал силы обстоятельств, как сейчас, – обстоятельств позорных и лживых, никак не способствующих тому, чтобы что-то делать. Что-то общественное.

Безумная событийность, в которой я перестаю ориентироваться, а значит, и в себе самом тоже. В безумии тоталитаризма легче ориентироваться. А в безумии анархизма тем труднее ориентироваться, чем в нем больше демоса и демократии. Безумие тоталитаризма проще, но не лучше.

Великий мыслитель Толстой – что он пережил за свою долгую жизнь, какие события? Крымскую войну и революцию 1905 года. Ну, может быть, еще следует зачесть убийство Александра II и его реформы.

Что пережил я, приближаясь к толстовскому возрасту? Две мировых и одну гражданскую войну, коллективизацию, индустриализацию, репрессии, семидесятилетний период (небывалый в истории и невозможный к повторению в будущем) коммунизма со Сталиным и без него, выход страны в космос, перестроечные войны и побоища, ну и можно, наверное, присоединить сюда и мои мотания по белу свету (29 стран, около 70 поездок), хотя, по правде сказать, я не улавливаю их влияния на себя. Однако какое же из этих и многих-многих других событий стало истинной, притягательной силой, формирующей мою личность? Как, скажем, 1812 год для Пушкина? Ни одно не стало. Если бы одно из событий стало для меня определяющим – тогда все остальные меня погубили бы, искалечили, привели бы меня к таким внутренним противоречиям, которые я не выдержал бы. Не представляю себя сегодня, если бы еще вчера я был бы коммунистом, да еще и активным! Миллионы в таком положении, но не я! Благодарю за это жизнь и Бога! Но это далось мне индифферентностью, способностью миновать события, не обращать на них внимания. Способность, в общем-то, античеловечная.

Кажется, значительная часть нашей интеллигенции уже десятки лет сохраняет свою интеллигентность тем, что уходит от событий в кухонные собеседования (а теперь и этих уже нет), а на работе работая так, чтобы не участвовать в событиях. В свое время русская интеллигенция и взывала к этим событиям и вызывала их, но затем ее задачей стало от них уходить. Диссидентство тоже ведь было бегством от событий.

А перестройка явилась уже помимо инициативы интеллигенции, только как инициатива верхушки партии, она застала беспартийную интеллигенцию совершенно врасплох и безо всяких навыков того обустройства, о котором говорил Солженицын, выбор для нее был крайне ограничен: поддержать или не поддержать очередную инициативу партии? Других-то инициатив ведь не было!

В чем и как поддержать? На митингах возопили те, кто, кроме того, что умел кричать, не умел больше ничегошеньки. Партийный аппарат умел хотя бы эксплуатировать «верховную» идею.

На моих глазах возникла в среде народных депутатов МРГ – Межрегиональная группа. Название глупое: чтобы быть межрегиональным, надо знать, что принято за регион, – этого никто не знал, зато МРГ – поповцы – обещали лечь на рельсы в защиту трудового народа, когда Рыжков предложил поднять цены на тридцать процентов. Ну и что? Где же те самые рельсы, когда цены выросли на тысячу процентов? Все сделали карьеры, многие по третьему разу проходили в парламенты, теперь даже и в объективы не суются, не показываются, своего достигли, парламентского содержания, чего еще нужно всяким бездарным литературным критикам, ставшим министрами? Страшно как-то…

А чем другим могла обернуться инициатива компартии под ничего не значащим названием «перестройка»?

Демократическая идея стала кормушкой для кормушечников.

Когда-то идейность русского человека была признаком его интеллигентности – теперь он ее лишен, теперь даже кухонных дискуссий, и тех нет, митинги тоже отошли, деловая интеллигенция – ученые, инженеры недавно создали атомную и водородную бомбу и «оборонку», построили Челябинск, а теперь в растерянности и без лидеров. Такие величины, как академики Александров, Лаврентьев, Курчатов, Королев, умерли вместе с идеей коммунизма, которая была для них идеей уже по одному тому, что они где-то в глубине души ставили ее выше Черненко, Андропова, Брежнева и самого Сталина.

А в настоящем действует только карьеристская интеллигенция, ни во что не верящая, кроме необходимости личного выживания (а во что верить интеллигентному уму советского воспитания?), интеллигенция ни восточная, ни западная, ни русская – никакая.

Самостоятельность? В то время, когда социально самостоятельной интеллигенции не может быть? Единой – тоже не может быть: единой идеологии нет, профессионального единства нет и никогда не было. Безличностная интеллигенция – это что-то новое, но оно есть. Ведь Бурбулис тоже интеллигент?

Во мне природой заложена потребность быть русским интеллигентом, но что это такое и как им быть сегодня – я не знаю. Только каким-то чувством, чутьем, что ли, все еще обладаю. Трудно руководствоваться этим своим внутренним состоянием на деле. Подчиненность обстоятельствам и бессилие я наблюдал в фигурах трех министров экологии, а наблюдая, твердил: «Это – не я!», «Это – не я!». В этом отрицании я прав, а дальше – что?

Что касается «Нового мира», то там я – все еще я, но я все чаще и чаще и это утверждение ставлю под сомнение. Все чаще и чаще использую более чем элементарный довод: уйду, а разве тот, кто поведет дело, сделает это лучше меня? Ловлю себя на мысли о том, что экологические министры, все трое, наверное, думали и думают точно так же. Значит, мы снивелированы 1:1?

Да ведь пора бы и на покой: 78, вот-вот 79 стукнет (пока писал – стукнуло и 80!), но уйти сейчас из «НМ» – это уйти с тонущего корабля. Нехорошо.

Надо бы сказать об ассоциации «Экология и мир», но все откладываю и откладываю этот рассказ. Она мне близка, мы уже сделали очень много, а когда мы собираемся небольшим нашим ядром, чувство родственности нас не покидает, все это так, но вот уже полгода – год, как исчезли наши противники, и с кем же нам бороться? Новых проектов природопользования никто не составляет, не утверждает, тем более не исполняет – денег нет, и что же подвергать экспертизе? Ведь недавно это было главное наше дело – общественная экспертиза проектов природопользования, пользования водными ресурсами прежде всего. И наши противники, тот же «Водстрой», нынче совершенно неизвестно чем занимаются, разве только одним-единственным делом – собственным выживанием. Эта проблема решается ими успешно!

Да, нынче мы можем писать, выступать в печати – а кто нас будет печатать? Никому неинтересно, разве только американцам и европейцам, которые используют нас, «Экологию и мир», как материал для своих диссертаций. Ну а если нас и печатают, и читают – что от этого меняется? Что меняется от того, что изо дня в день не только критикуют, но прямо-таки уничтожают и президента, и экс-президента и ближайшее их окружение?

Экология в СССР, едва возникнув, уже распадается, исчезает с лица страны. Распадается вместе с политическим распадом СССР. Вместе с распадом экономики. Вместе с исчезновением нравственности и хоть какого-то государственного порядка. И, повторяю, в силу своей собственной слабости. Она – еще дитя, а детская смертность у нас самая высокая в Европе, рождаемость – самая низкая. Скоро достигнем уровня Сомали.

Мы заняты одним-единственным делом – выживанием. А когда человек в тяжкой болезни борется со смертью, когда выживает – он не думает о своем будущем, все оставшиеся у него силы сосредоточивает на том, чтобы уйти от смерти вот сейчас, вот в эти минуты.

При всем том мы совершенно бесполезно затратили и продолжаем затрачивать на экологию много сил и некоторые средства, без конца составляем программы, вырабатываем концепции, и все это – совершенно впустую, неизвестно ради чего. Разве только ради зарплаты.

Я был членом Комитета по экологии Верховного Совета СССР. Председатель Комитета Салыков не хотел, чтобы я в нем состоял, но свое место в Комитете уступил мне Алесь Адамович.

Ну а что являли собою выборы председателя? На Первом съезде народных депутатов СССР, в перерыв, А.И. Лукьянов объявил: все желающие работать в том или ином комитете собираются, безотлагательно выбирают председателей и о «результатах» этих выборов перед началом следующего заседания сообщают ему. Именно таким образом в сельхозкомитете был избран Стародубцев, в Комитете по строительству и архитектуре – Ельцин. Везде так же. «Экологам» было указано собраться в зале заседаний левее трибуны (какой-то другой группе – правее). Мы собрались. Человек 60–70. Тут прошел слух (позже он не подтвердился), что председателем может быть избран не каждый депутат, а только член Верховного Совета. Сразу же отпала моя кандидатура – да я бы и не пошел на должность: нужно было бы оставить «НМ».

Кто-то крикнул: «Яблоков!». Но Яблоков тоже не был членом ВС, и ему отставка. Он сказал: «Может быть, я – заместителем?» А все это время бегал вокруг нашей толпы какой-то человечек азиатского происхождения, хватал всех за рукава: «Выберите меня! Выберите меня!».

Кто таков? Оказался – Салыков, секретарь Каракалпакского обкома КПСС. Как бы даже и начальник Арала и аральской проблемы. За ним другие двое бегают каракалпаков (Салыков – казах), занимаются антипропагандой: «Не выбирайте этого!». А кого выбирать-то? Никто друг друга не знает. Время истекает, перерыв кончается, а еще в буфет надо сбегать, перекусить.