Текст книги "Киллеров просят не беспокоиться"

Автор книги: Сергей Лукницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Николай Константинович, да ведь нам его Алтухов скоро живым и почти здоровым из Египта доставит, чего же возиться?

– Надо, Федя, надо. А может, тот человек – однофамилец или вовсе не Терехов? А Терехов действительно здесь в морге. Мне материальные доказательства нужны. Да и этот труп вторично опознавать предстоит.

– Послушайте, но значит, выходит, Терехова причастна к смерти этого вашего неопознанного и к покушению на собственного мужа, если это он лежит там, в египетской больнице?

– Ваня, тут следственные органы – бедные, потому что не воруют, заканчивай треп. Скоро прилечу, наговоримся. Вечером – сиди на телефоне. Целую. И помни: "У семи хозяев – собака без хвоста"...

Полковский, тщетно раздумывая над последней фразой Нестерова, нес чайник с водой по коридору, а навстречу ему мчался разъяренный Нахрапов, сметая на своем пути все, что не было прибито к стенам: листки со стенда, стулья, машинисток, курящих в уголке, возле урны. Плащ его развевался на ходу, как у тореадора, пиджак вообще никогда не застегивался: не сходился, а пуговица с рубашки отлетела от сильного душевного волнения Алексея Николаевича.

Полковский испуганно выставил чайник носиком вперед, но, верно, кровь застила прокурору глаза, потому что он подошел к Полковскому вплотную, чайника даже не заметив. Отскочил слишком поздно, когда добрая половина воды уже вылилась ему в штаны.

– Полковский, я тебя урою, я тебя, Полковский, понижу до уровня моря, – Нахрапов пошел пеной, как автоматическая стиральная машина, в которую засыпали стиральный порошок "Тайд" для ручной стирки. – Где он?!

– Да уж поздно, – с совершенно серьезным выражением лица проговорил Полковский и быстро открыл дверь своего кабинета: на прокурора удрученно глядел его дорогой педагог, преподаватель уголовного права и процесса Николай Константинович Нестеров.

– Лешенька, голубчик, как от вас много шуму! – пристыдил его Нестеров, открывая свои объятия, но когда Нахрапов приблизился, Нестеров увидел его мокрую ширинку. – Ба-а! Разве я вас этому учил пять лет в институте? Дома тренироваться надо.

Закатившийся в смехе Полковский смог только процедить:

– Вот, Николай Константинович, ваш студент на себя полчайника вылил, жарко, говорит, освежиться бы.

– Леша, почему у тебя в рабочее время в срамном месте жар? -поинтересовался Нестеров.

Наконец Нахрапов сдался, ради хохмы шагнул за увернувшимся Полковским, едва не влепив ему подзатыльник своей широкой лапищей.

– Весело у вас, – комментировал Нестеров, – ну, здравствуй, Алексей Николаевич, здравствуй.

– А я за вами, Николай Константинович, у меня в СИЗО Елена Ивановна Моисеева, во всем созналась добровольно...

– В чем? – нахмурился Нестеров. – В чем она созналась?

– Любовник это ее, Терехов-то. С нею в Москве сожительствовал регулярно.

– Так ты ее за это задержал?

– Нет, уже не задержал, уже арестовал: обвинение сегодня предъявил за неосторожное убийство, она ж биологичка.

– Она и змею на себя взяла? – уточнил Нестеров.

– Нет. Но возьмет, то есть признается, обещаю...

Нестеров схватил пальто и выбежал из кабинета. Нахрапов побежал за ним:

– Подождите, вы же не знаете, куда ехать...

Полковский поехал следом на своем "жигуленке".

Елена Ивановна Моисеева вторые сутки отказывалась от еды, лицо ее опухло, завернутая в три кофты и оренбургский пуховый платок, она стала похожа на спившуюся бомжиху неопределенного возраста. Она отказывалась говорить, впала в глубокую депрессию, не желала встречаться с мужем, слезы непроизвольным потоком текли и текли из ее глаз. Свиданья с ней просили ученики. Нахрапов отказал им. Мужа, Михаила Ивановича, Нахрапов вызывал повесткой, устраивал очные ставки, пытался разговорить Моисееву. Вчера, после неудачи в аэропорту со встречей Нестерова, он ездил в школу, куда пришел груз, осматривал всех животных по списку. Но это ничего не дало. Злой, он приехал к себе и вызвал Моисееву на допрос.

Теперь она сидела перед Нестеровым с синяком под глазом. Тот представился, усадил учительницу, сам встал возле стола. Нахрапов, положив руки на этот самый стол, сидел совсем рядом, с другой стороны, безумолчно рассказывая о проделанной работе. Нестеров молча смотрел в лицо бедной страдалицы. Не слушая Нахрапова, он вдруг тихо спросил женщину:

– Вас этот человек допрашивал?

Елена Ивановна кивнула.

– Только этот? – нажимая на первое слово, переспросил Нестеров. – Он один?

Елена Ивановна снова кивнула. Нестеров глубоко задышал, глаза его забегали, словно он решал, что делать. Затем расслабил тугой узел своего галстука, и, развернувшись, со всей силы вмазал Нахрапову кулаком в скулу.

– Бомондийский козел... А-ах, как хорошо! – смачно простонал Нестеров. Потом повернул голову и сказал Моисеевой: дескать, она свободна, дело передано ему, и он, Нестеров, отпускает учительницу за отсутствием в ее действиях какого бы то ни было состава преступления, и потому возмездие должно быть немедленным и прилюдным, иначе это не возмездие, а демократия. "А демо всегда накратит на что угодно..." – добавил он и, грохнув дверью, вышел из комнаты.

Он остановился в коридоре, рядом с Полковским, попросил сигарету. Следователь достал мятую пачку "Ту-134", на лице его не было радости. В открытую дверь комнаты для допросов он смотрел на растерянную женщину, мелко трясущую плечиками.

– Позаботься о ней, – попросил Нестеров, – и заезжай вечером ко мне в гостиницу. Если что, оставь для меня сообщение у администратора, -Нестеров задумался, – Телеге Мотоцикловне, по-моему...

Протянув Полковскому пачку сигарет, быстро пошел к выходу.

У себя в номере Нестеров заказал разговор с Москвой и прилег на кровать. Он не сразу понял, сколько проспал, когда его разбудил стук в дверь. Он обрадовался: Наташа.

Но в дверях стояла Елена Ивановна Моисеева в длинном пальто, чересчур тоненьком для такой погоды и такого климата. Ее поддерживал под локоть молодой скованный мужчина, видимо, муж.

– Можно к вам?

– Проходите, если вы по делу?

– Ведь вы сказали, что забираете это дело? – спросила Елена Ивановна.

– Так.

Теперь она была больше похожа на женщину. Причесанная, умытая, слегка накрашенная, в огромных темных очках.

– Вот, – сказала она и решительно высыпала из сумочки все содержимое на неприбранную постель.

– Хорошо, – согласился Нестеров, расправляя смятое лицо.

– Это – то, что я везла с собой в салоне самолета. Я ничего отсюда не вынимала.

Нестеров наконец понял, что в настоящую минуту наблюдает весьма любопытное зрелище. Чего только не было на белом покрывале: щеточки для совершенно разных целей, от зубной до обувной, косметика, крючок для сумки, записная книжка и блокнот, три ручки, ключи, паспорт...

Паспорт. Как же он пропустил, забыл, не потребовал показать сразу?

– Они паспорт Терехова этого забрали. Только я никакого Терехова знать не знала, это я для того, чтобы раздразнить, отомстить вот ему, – Моисеева крутанула кудряшками в сторону мужа.

– Здрасьте, – кивнул Миша, – это из-за меня все, я сразу понял.

– А что у вас стряслось, за что вы ему мстили? – улыбнулся Нестеров. – За измену, что ли?

Моисеева скривила губы, потупилась.

– Да вы же знаете, вам же рассказали, – тихо сказала она.

– Да, хорошо, что вы не моя жена, – вздохнул Нестеров.

Елена Ивановна вытащила из груды вещей маленькую прямоугольную картонку, протянула ее Нестерову.

– Вы к нам с добром, и мы к вам.

– Что это? Вы знаете, чья это визитка? – удивился Нестеров. – Что в ней особенного?

– Чья визитка – здесь написано, – объяснила Моисеева, – а особенное в ней то, что мне ее подсунули. Не было ее у меня, как и паспорта лишнего. Меня же никто не спрашивал, как те двое себя друг с другом держали, а только я вам скажу, что они как сиамские близнецы сидели. Чуть один колыхнется, второй сразу реагирует, смотрит, чего это первый шевелится. И оба -загорелые.

– Вы хотите сказать, что один был пленником другого? Это вы хотите сказать?

Нестеров выхватил из рук Моисеевой визитку, как спасательный круг.

– Так вы думаете, что ваш сосед и паспорт, и визитку вам в сумочку подложил?

– А кто же еще? Я ведь застудилась в Москве, в туалет... Извините...

– И когда вы выходили, сумочку оставляли на месте?

– Конечно.

– А рядом с вами сидел тот, умерший?

– Да, я его опознавала по фото.

– А кто из них был узурпатором свободы другого, как вам показалось?

– Вот этот несчастный был объят ужасом и страхом, боялся шевельнуться, а тот, что с краю сидел, тот как каменный, только зыркал строго.

– Вы лицо его помните?

– Ну, помню.

– А без усов можете его представить?

Моисеева закрыла глаза, потом кивнула.

– Голубушка, где же вы раньше были? Ах да... Но ведь...

Полковский вошел тихонько и присел на трельяж в углу предбанника, отражаясь сразу в трех зеркалах. Нестеров даже вздрогнул, увидев там столько народу, но тут же осознал, что в предбаннике в принципе может поместиться только один человек.

– Ты слышишь... то есть вы, – поправился Нестеров, – ну и воспитал я ученика-обалдуя! Если б он на эту визитку обратил внимание, мне сюда и прилетать не надо было бы...

– А мы вам рады, – попытался сострить Полковский.

– А ты где был? Что ж прошляпил, э-э?

Моисеевы быстро собрали вещи в сумочку и распрощались со следователями. Когда за ними захлопнулась дверь, Полковский пересел в кресло, хотел было что-то сказать, но тут Нестерову по телефону дали Москву.

9

Снегов первым делом стал рассказывать о своем расследовании. Он снова возвратился к тому, что отпечатки, снятые в квартире Сапаровой и на стекле террариума, не идентичны ни отпечаткам экстрасенса, ни отпечаткам Юлдашева и Ганичева. Выходит, был в Москве ее племянник, о котором упомянул Ганичев. Но Толик теперь замолчал, видимо, сожалеет о своей обмолвке.

– Вы только не переусердствуйте с допросом. Пусть отдохнет.

– Он уже десятый сон видит, Коленька. А я Киев запрашивал. Значит, слухай сюда. Есть у тетеньки братик. Сама она тоже из города Киева. Вообще-то родились они в Николаеве, потом переехали с родителями в Киев. Брат живет в Киеве, – продолжил Снегов, – на улице генерала Ватутина. Работает в университете, преподавал химию. Сына устроил на экономический факультет, где с восьмидесятого по восемьдесят шестой год училась Наталья Николаевна Терехова, урожденная Оношенко. Их родители могли быть представлены друг другу, но исключительно по службе.

– А они сами?

– Я рассказал все, что удалось установить. Все-то все, но, конечно, они были знакомы... – убедительно произнес Снегов.

– Это не факт, не факт, Ваня.

– Коленька, у тебя очень способная, а главное, неутомимая помощница. Женечка получила подтверждение, что Никита Семенович Крекшин – а именно такая фамилия у Семена Сергеевича и девичья у Вероники Сергеевны Сапаровой, так вот Никита Семенович Крекшин, 1962 года рождения, сотрудник центрального офиса "Севресурса", поехал в прошлом месяце на Кипр отдохнуть и до сих пор находится в отпуске.

– Откуда?

– Как откуда? – удивился Снегов, поняв, про что спрашивает коллега. – Все очень просто. Установили все места службы, последнее место, там -сослуживцы, потом – погранконтроль, турфирма. А ты говоришь, не знакомы... Они в одной группе в один отель прилетели: и Никита, и Тереховы. Теперь Терехов с пробитым черепом в больнице, жена Терехова считает его канувшим в Лету и опознает тебе хоть Брежнева, ей нужно мужа поскорее признать умершим официально, чтобы вступить в права наследства и укатить с этим Никитой своим в неизвестном направлении, а у тебя в Уренгое труп неизвестного...

– Уже известного, как мне кажется. Ваня, запроси все, что можно, об Андрее Олеговиче Сенокосове, директоре Департамента безопасности все того же "Севресурса". Да, Ваня, ну и каша у нас с тобой, только успевай расхлебывать...

Нестеров как-то совсем забыл про Полковского, который как ни в чем не бывало дремал в кресле.

Накинув пиджак, Нестеров и вышел из номера. По обе стороны от него тянулся длинный, устланный ковровой дорожкой коридор, вдали заканчивающийся освещенными холлами. Возле лестницы в обоих концах коридора сидели дежурные по этажу. Подойдя к двери Наташиного номера, он прислушался: оттуда раздавались непонятные звуки, сдавленные, бессильные.

Одним движением ноги он выбил запертую дверь. Наташа, привязанная к стулу, с залепленным пластырем ртом, сидела посреди комнаты в темноте, так что Нестеров сначала натолкнулся на нее, а уж потом сообразил включить свет. Не успел он вернуться к ней, чтобы развязать веревку, как глухой тяжелый удар снова погасил свет. Нестеров упал: это не свет погас, а он плавно потерял сознание.

– Ну, в чем дело, гражданин? – тонким женским голосом спросил милиционер, входя в квартиру Миши Моисеева. – У вас, может, мания преследования или паранойя?

Но вдруг он остановился, остолбенел.

– Откуда это?..

На стене напротив окна зияла здоровенная выбоина, словно кто-то пробовал подняться к потолку с помощью альпинистского молотка, да стена откололась. Комната наполнялась холодным воздухом, оконное стекло было полностью разбито, осыпалось, оголив черную северную ночь.

– Что вы стоите? – спросил старшина Елену Ивановну, прислонившуюся к стене в коридоре. – Идите заклейте окно целлофаном, прибейте одеяло, что ли...

Моисеева помотала головой, очнулась и схватила трубку телефона.

Звонок разбудил Полковского, мирно посапывающего в нестеровском номере.

– В меня стреляли, – проговорила Моисеева в трубку, – здесь милиция, ой, кто это?

– Это Полковский, следователь Полковский, не пугайтесь, Елена Ивановна, дайте трубку милиционеру.

Полковский велел милиции обеспечить охрану Моисеевых, на месте преступления ничего не трогать, дожидаться его прибытия. Нестерова в комнате не было, в ванной тоже. Полковский вышел в коридор и пошел к лестнице, лифт в гостинице не работал. Уже с лестницы экономный в движениях следователь решил вернуться и спросить у Тереховой, которая, как оказалось, прилетела вместе с Нестеровым одним рейсом, не заходил ли к ней московский генерал.

Дверь номера была не просто открыта, а вышиблена и висела на одной петле. Странно, почему он не слышал шума и почему дежурная по этажу не устроила уже сирену и вой с помощью собственных голосовых связок по поводу порчи имущества.

Нестеров лежал на полу, неловко подогнув под себя одну ногу, головой упираясь в пол, пытаясь встать. Руками он хватался за кровать, но не дотягивался. Полковский помог ему, уложил, бросился в ванную комнату, намочил полотенце, зачем-то положил его на лоб Нестерова.

– Саша, он Терехову украл ... у меня... Марину...

– Наташу, – поправил Полковский, – вы как, Николай Константинович, "скорую"?

– Нет, сам, – все еще похожий на контуженного, выговорил Нестеров.

– Да это я так, все равно только приедут через час. У нас тут машины согреваются по полчаса, и полчаса ехать, скользко.

– Он Марину у меня украл, – повторил Нестеров, приподнимаясь.

– Наташу, – еще раз поправил Полковский, – полежите, полежите немного, товарищ генерал, а мне ехать надо, там в Моисееву стреляли.

– Так, значит, он здесь? – сделал заключение Нестеров.

– А вы еще не поняли? – пошутил Полковский, подкладывая под голову Нестерова подушку. – Хорошо, что не насмерть... Держитесь, Николай Константинович, я сейчас позову на помощь и через полчаса вернусь, не помрете?

– Полковский, – простонал Нестеров, – кончай так шутить, о-о-ой!

Николай Константинович схватился за голову и вновь потерял сознание.

Моисеева держалась изо всех сил. Удивилась, почему не приехал Нестеров. Узнав, что на него совершено нападение, она окончательно пала духом и села на пол в коридоре.

– Ну, что вы милая, все наладится, – испугался Полковский.

– Сиди-сиди, Лена, – подскочил Миша, – это она не от психики, не от нервов. Понимаете, когда вы ее взяли, в ту ночь, с крыши вон того дома, кто-то за мной охотился, понимаете?

– Не понимаю, – резко ответил Полковский, – не понимаю! Почему я об этом не знаю?

– Товарищ старшина сказал, что я им голову морочу.

Полковский посмотрел на участкового, прибивающего к окну ватное одеяло.

– Но вы его не вините, – поспешил добавить Моисеев, – я ведь тоже в конце концов согласился, что это ребятня. Старшина сказал, что сейчас такие лазерные фонарики продают с красными огоньками.

Полковский присел на корточки возле Елены Ивановны.

– В вас стреляли?

Миша ответил за нее:

– Я проснулся, когда Лена встала в туалет. Ее окончательно в камере заморозили, теперь по врачам... Я открыл глаза, а на противоположной стене опять тот красный огонек, я вскочил, Лену за руку как дерну, она – на кровать, а в стене – черная дыра, и звон от осколков, в общем, все сразу. Так, может, он и сейчас там ее караулит?

– Старшина, – крикнул Полковский, – завесьте все окна непроницаемой тканью! И сидите здесь, в квартире, только сначала проверьте соседнее здание, гильзы, окурки, я приеду через час с опергруппой и криминалистами, оцепите там все. Елена Ивановна, – обратился он к Моисеевой, – поехали ко мне в управление, составим фоторобот.

Дежурная опергруппа и криминалисты уехали в гостиницу, к Нестерову. Нахрапов приехал последним.

– Как вы, Николай Константинович? – склонился он над генералом, и Нестеров, открыв глаза, увидел над собой огромную мрачную громадину, гору, которая вот-вот рухнет на него всей своей тяжестью.

Нахрапов был напуган не на шутку. Врач, ощупав затылок Нестерова, настаивал на том, что раненого необходимо отвезти в госпиталь, сделать рентген.

Молоденькая сестричка тщетно пыталась соорудить на голове Нестерова "шапку летчика", обвязывая его по самые брови широким бинтом, но тот увертывался, хмурился и угрожал массовыми увольнениями.

Ему было невыносимо плохо. И цитата из Карамзина ему сейчас не помешала бы, как хороший стаканчик виски: "История мирит простого гражданина с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках; утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и государство не разрушалось...".

10

Осмотр номера Натальи Николаевны Тереховой никаких результатов, облегчающих расследование и поиск преступника, не дал. Точных данных о том, что захват Сенокосова, убийство Искольдских, покушение на Моисеевых и похищение Тереховой совершил племянник Сапаровой – Никита Крекшин, у следствия пока не было. Нестеров, утверждавший по дороге в больницу, что он знает убийцу, был в глубоком шоке; Нахрапов же, сопровождавший его, мог поклясться, что генерал бредит.

Перепуганные появлением мрачного прокурора из маленькой старой "скорой", врачи повезли каталку с Нестеровым в реанимацию. Оттуда, уже с капельницей, на рентген, потом дорога их лежала в бокс, где раненого любимого учителя, генерала Нестерова, уже ждал Нахрапов, собственноручно застеливший постель и рычавший на каждого, кто приближался к кровати, которая, по его мнению, должна была быть идеально стерильной к прибытию каталки с Нестеровым. Нахрапов стоял боком к окну, опершись о подоконник. В коридоре мельтешили медбратья.

По дороге из рентгеновского кабинета Николай Константинович, которому надоело всеобщее сюсюканье, сполз с каталки на пол и показал медперсоналу кулак. Его еще немножко покачивало, голова кружилась, подташнивало, но перед его глазами стояла картина, которую он увидел, ворвавшись к Наташе в комнату.

Ее умоляющий взгляд, ее руки, сдавленные веревкой до крови. Нет, это не могло быть подстроено. Услышав шаги Нестерова, Никита спрятался в ванной, предварительно выключив свет в номере. А когда Нестеров склонился к Наташе, тут уж деваться ему было некуда.

Значит, Никита поставил себе целью уничтожить всех, кто мог видеть его, пусть даже загримированное лицо. Почему же он не сразу убил Наташу? Пожалел? Все-таки увлечение молодости.

Нестеров не сомневался, что этот племянничек змееловки Сапаровой и есть тот человек, которого он краем глаза видел сорок минут назад. Что-то знакомое было в его лице, как будто Нестеров видел его раньше. Нахрапов что-то говорил про Моисееву? В нее стреляли? Когда стреляли? В одно и то же время с событиями в гостинице? Или раньше, позже? Преступник где-то рядом, но пока действует не по основному сценарию: Наташа, Лена Моисеева лишь помеха на пути к его цели. Какова же она? Зачем понадобилось везти Сенокосова, как следует из визитки, шефа Департамента безопасности "Севресурса", а значит, наверняка коллеги Нестерова по ФСБ, в Уренгой, да еще под именем Терехова? Слишком сложная схема для простого рубахи-парня. "Севресурс" и Уренгой связывает нефтеперерабатывающий комбинат, самый мощный в Зауралье и в Западной Сибири.

И все же где он видел эту морду?..

Водитель "скорой" вышел из своей машины и раскуривал цигарку со сторожем возле входа в приемное отделение.

– Видно, большую шишку привезли, сам прокурор, Нахрапов его фамилия, всю дорогу за руку держал покойника, как красну девицу.

– Да ты чего мелешь? – возмутился сторож. – Он еще живой был, я им собственноручно двери открывал, так он мне подмигнул.

– Эх, шляпа, сколько лет с ними волтузишься, а не знаешь, что у покойников разные тики бывают: "сокращение мышцев" называется. Он мог и руку тебе протянуть, а ты бы пожал, решил, что он с тобой здоровается... А важный чиновник в машине у меня дуба дал, бледный как полотно. Может быть, даже это был председатель КГБ ихнего из Москвы. Поговаривали... Так этот прокурор аж даже зарыдал. Не уберегли... Прямое попадание гранатой по мишени...

Нестеров был тронут рассказом о сердоболии Нахрапова, но ему все-таки пришлось обнаружить себя, и он вышел из-за дверного косяка.

– Э-э, – произнес увидевший его сторож, предварительно затянувшись дымом, – а это тоже тик? Сокращение мышцев!

Водитель попятился было к машине, но, видимо, вспомнил, что про покойника-то осознанно преувеличивал пять минут назад, остановился и замер.

– Вас как величать? – обратился к нему Нестеров. – Только побыстрее, а то мне в одной рубашке холодно.

– Титов я... Юрий Иванович, – покорно ответил водитель, немолодой, насидевший себе брюшко за баранкой.

– Поедемте, Юрий Иванович, поможете мне. Я – следователь ФСБ из Москвы, ведущий уголовное дело у вас тут в Новом Уренгое.

Потерявший интерес к беседе сторож развернулся и, ворча что-то себе под нос про рост преступности, пошел закрывать двери.

Алексей Николаевич Нахрапов долго следил взглядом за удаляющейся по ночной заснеженной дороге белой круглой машинкой с красным крестиком на борту.

Они подъехали к дому Моисеевой одновременно. Увидев "скорую", Полковский решил, что произошло нечто новое, неприятное, или Михаил Иванович, муж Лены, подвергся нападению, или была перестрелка, словом, что-нибудь в этом роде... Но из "скорой" вылез Нестеров и распахнул свои объятья.

– Вы откуда? Удалось что-нибудь установить? – спросил он Полковского, потом приблизился к Елене Ивановне. – Как вы себя чувствуете, вы не ранены?

– Нет, спасибо. Но Полковский решил не ждать, пока меня пристрелят, повез срочно делать фоторобот того, третьего пассажира из самолета.

– Пойдемте в подъезд, – предложил Нестеров, – у меня такое ощущение, что мы все на мушке.

Поднимаясь по лестнице, Полковский достал из портфеля листок, на котором была изображена усатая физиономия, а рядом та же самая – без усов.

– Не узнаете? Вы-то видели того, кто вас ударил?

– Видел, самым краешком глаза. И меня не покидает ощущение, что я этого гада знал раньше...

Полковский оглянулся на Нестерова.

– А как ваша голова?

– Нормально, если ты с подтекстом...

Они вошли в моисеевскую квартиру, и Полковский протянул фото Нестерову.

– Вы не узнаете? Не этот?

– Этот, конечно, только совсем другой. Нужно связаться со Снеговым. Ах да! Уже поздно.

Нестеров не сомневался, что Ваня Снегов корпит над биографией Сенокосова даже в этот полночный час, несмотря на то что он хронический семьянин. Но звонить в Москву, чтобы удостовериться в этом, было неприлично. Там полночь, все хронические семьянины ложатся спать.

Надсадно болела душа. Он понимал, что теперь ничего, кроме ожидания новых событий, им не остается. Оперативники Полковского опрашивают служащих гостиницы, те говорят, что парочка вышла и скрылась во тьме, таксисты и частники, если повезет, вспомнят, где высадили двоих: мужчину и женщину. Конечно же, где-нибудь в этих кварталах...

– Во сколько был выстрел? – неожиданно спросил Нестеров.

– Мы от вас пришли часов в девять. Я очень устала, истосковалась по мягкой постели, тут же легла. Миша еще посидел на кухне и тоже лег. Я сразу заснула, но проснулась скоро, а вот через сколько...

Когда Нестеров и Полковский, пропустив Лену вперед в квартиру, вошли следом, они увидели, что Миша сидит на кровати в полном одиночестве, потому что вся милиция куда-то исчезла, растворилась, как только Полковский увез Лену для составления фоторобота. Полковский выругался.

– Я же им велел охранять вас, – резко сказал он, – а что вы сидите, как подстреленная дичь, что вы чашку крутите, где все, куда участковый подевался?

Миша долго молчал. Нестерову показалось, что он молчит долго, что его молчание становится красноречивым. Что-то стряслось. Нестеров потерял терпение, подошел и присел на корточки перед раскисшим, уставившимся в одну точку Моисеевым.

– Что-то произошло? – спросил он, а Лена охнула и прижалась к Полковскому.

Она тоже почувствовала, что Миша подавлен каким-то новым, еще неведомым ей событием.

– Они в том доме, откуда стреляли. Там труп женщины. Все ушли туда.

Нестеров медленно выпрямился и молча ушел на кухню. Через миг хлопнула за его спиной дверь, едва не зашибив Полковского, рванувшегося следом.

Лицо Нестерова обдало колючим, совсем зимним, злым ветром. Ветер был стремительный, вонзающий в лицо острые шипы пороши, хлестал по щекам безжалостно, как в бане хлещут вас веником, чтобы выбить все невзгоды и хвори.

11

Наташа лежала на крыше административного здания, накрытая черным брезентовым милицейским плащом с головой, и ее тело заметало снегом со всех сторон.

Нестерова остановить не осмелились: его лицо испугало старшину. Полковский из-за спины Нестерова дал знак не трогать. Тот встал на колени перед чернеющим сугробом и откинул плащ. Ее рот все еще был залеплен лейкопластырем. И это так ужаснуло его, словно такого кощунства и такого изуродованного лица он в своей жизни еще не видел. Наташа уже окоченела, глаза ее никак не закрывались, смотрели вверх – остекленевшие глаза куклы Барби.

Неожиданно боль отпустила его, будто все прояснилось в его сознании и ему полегчало. Может быть, это его отпустили муки совести, а может быть, волнение за Наташу, так давившее каменной тяжестью на сердце, ушло навсегда? В голове была необыкновенная ясность, он почувствовал прилив мощных сил в своем организме, ему захотелось действовать, работать, работать, пока он не разложит все по полочкам, не поймет, не вычислит этого сукина сына, убийцу...

Они приехали в гостиницу вчетвером. Моисеевых поселили в соседнем номере, поставили охрану. Проверили, нет ли поблизости зданий, из которых можно охотиться за окнами из номера. Полковский сообщил своим сотрудникам, что отныне номер Нестерова становится штаб-квартирой следствия. На заснеженной крыше были обнаружены следы грубых подошв сорок шестого размера с характерным рисунком, но без каких бы то ни было надписей. Вдавленные в снег, следы были совсем занесены порошей, но на лестнице черного хода остались мокрые следы все тех же ботинок. Лестница тщательно охранялась участковым, пока криминалист не приехал на место убийства и не сфотографировал отпечатки. Это произошло довольно быстро. Полковский, выезжая к Моисеевой, успел сообщить о происшествии дежурной бригаде УВД.

Наташа была убита выстрелом в основание черепа. Может быть, гильза от патрона и была где-то на крыше, но всю площадку так завалило снегом, что пришлось вспахать руками весь снежный покров. Однако гильзу так и не нашли.

Наташу отвезли в больницу. Криминалист Прокубовская поехала прямо туда, чтобы произвести вскрытие. Через два часа, уже под утро, она сообщила в штаб, что Наталья Николаевна Терехова убита из легкого спортивного пистолета одним выстрелом около полуночи. Судя по синякам и ссадинам на теле, убийца тащил ее, еще живую, по лестнице наверх волоком, так как она сопротивлялась. Потом ей был нанесен нейтрализующий удар по голове. На затылке просматривался кровоподтек и след от удара.

Нестеров составил план происходившего за последние пять часов.

– В двадцать часов по местному времени Моисеевы ехали домой, в двадцать один Елена Ивановна уже легла спать. В это время я беседовал со Снеговым по телефону, а преступник был в этой же гостинице в номере Тереховой. Или чуть позже? Так или иначе, в десять я пошел в номер Тереховой, так как получил информацию о том, что она была знакома с племянником Виктории Сергеевны Сапаровой, подозреваемой по делу о наркотиках. С тем самым, кто помог Сапаровой привезти из Египта сумку со змеями, а сам тем же самолетом вез Андрея Олеговича Сенокосова из Египта в Уренгой. Сенокосова он выкрал, предварительно похитив паспорт у Терехова, мужа Наташи, – Нестеров тут же поправился: – Натальи Николаевны, совершив нападение на последнего в Египте. Скорее всего, этот племянник – Никита Крекшин – старый знакомый не только Тереховой, с которой учился в одном институте в Киеве, но и Сенокосова, поскольку, по имеющимся сведениям, тот является коллегой Крекшина в "Севресурсе".

Крекшин использовал старую дружбу с Тереховой, чтобы войти в доверие к ее мужу и выманить его с Кипра в Египет, так как для его операции ему нужен был не только чужой паспорт, но и такая ситуация, при которой владелец паспорта Терехов не скоро заявит о его пропаже, а все будут считать Терехова находящимся в Египте.

– Так где же он на самом деле? – спросил Полковский, понявший наконец, что труп, который Наташа опознала утром, вовсе не принадлежит Евгению Олеговичу Терехову.

– Это все потом. Сейчас нас интересует, что привело преступника в Уренгой, зачем ему понадобился здесь Сенокосов и какие шаги он предпримет дальше в соответствии со своей целью или своим заданием.

– Вы думаете, – озадаченно спросил Полковский, – имеет место запланированный теракт на комбинате?

Нестеров похлопал коллегу по плечу.

– Читаешь мои мысли. Думал я об этом, думал. Теперь нужно выяснить: не состоял ли племянничек на учете в психдиспансере, где жил в Москве и кто у него бывал в гостях? Я срочно вылетаю в Москву.

– А мы? Ведь он здесь! – испугался Полковский. – Что нам, оцепление вокруг комбината поставить? Ведь если там что рванет, города и людей не станет. А это, как мы с вами установили, может случиться в любую минуту.