Текст книги "Повелитель праха"
Автор книги: Сергей Панасенко
Жанры:
Ужасы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Взять также землекопов, знавших несомненно больше, чем они сказали… И что за околесицу нес их бригадир? Спьяну – или была в том какая-то доля истины? И чего он так перепугался – он, человек, не боящийся ни бога, ни черта?
Допустим, продолжал он размышлять, на кладбище по ночам творится действительно черт знает что… Едва ли Фокину бы просто перепугали люди, разворошившие чужие могилы. Ну, наверное, она от них убежала бы, испугалась, конечно, но такой сильный шок… маловероятно. Значит, можно предположить, что она оказалась свидетельницей чего-то чудовищного, на что, кстати, намекал и бригадир… Но чего? Нет, без повторного похода к землекопам не обойтись.
Обойдя все кладбище, он, однако, бригаду землекопов не нашел.
– А их сегодня и не было, – пояснил ему сторож у ворот. – Они в больницу поехали.
– В какую больницу?
– Да к бригадиру ихнему. Машина его сбила, вот они и поехали.
– Какая машина? Где?
– На Ярославском шоссе, где винный, знаешь? Он того… – сторож щелкнул себя пальцем по кадыку. – Совсем хороший был. Ну, его самосвал и того…
Гулов, выставив вперед руку, шагнул прямо на проезжую часть. Только бы успеть… В пяти сантиметрах перед ним с визгом затормозили «Жигули». Не слушая проклятий шофера, Гулов рухнул на переднее сидение, продемонстрировал удостоверение и велел: "В больницу!". Продолжая ворчать, хотя и тоном ниже, что-то насчет "так же нельзя, если уж и вы под колеса будете прыгать…", водитель покорно развернул машину. "Надо было еще вчера, еще вчера…" – тупо сверлила мозг одна мысль. Других мыслей не было.
Приехали. Забыв про «спасибо», Гулов ринулся к больничной двери. И грудь в грудь налетел на какого-то мужчину. Шагнул вправо – тот тоже. Шагнул влево – тот, словно в зеркале, повторил его движение. Гулов поднял глаза, готовый взорваться, – и узнал одного из землекопов…
– Что, легавый, спешишь полюбоваться на свои дела?
– Чего вы мелете?! – Гулов отодвинул его рукой и пошел вперед.
– Не суетись, мусор, – кинул ему в спину землекоп. – Ты к Кириллычу один хрен уже опоздал…
– Умер?! – крутанулся к нему Гулов. – Когда?
– Час назад.
– Как его фамилия?
– Зачем тебе? Мертвого не посадишь.
Гулов присмотрелся к парню. Держался тот на ногах твердо, но глаза были подернуты той пленкой, что свидетельствовала: говоривший был пьян до такой степени, что едва ли соображал, что говорит. Решив не тратить время на бессмысленные объяснения, Гулов зашагал к окошку справок.
"Как странно, – подумал он. – После маминой смерти я не был тут десять лет, а за двое суток побывал уже дважды…"
Борис Кириллович Манзель – таково было имя бригадира землекопов – скончался в девять сорок утра, не приходя в сознание. Удивительно было, что он вообще прожил ночь: больше двух десятков переломов, не считая сотрясения мозга, обрыва почки и пробитого осколком ребра легкого.
В момент наезда он был мертвецки пьян.
Это могла быть случайность. А могла и не быть.
Больше в больнице ему делать было нечего, и Гулов вышел на свежий воздух.
В скверике напротив больницы он заметил кучку мужиков и без труда распознал в них бригаду землекопов. Поколебавшись всего секунду, он направился к ним.
С его приближением разговор в компании резко смолк.
– Чего надо? – вместо приветствия обратился к нему молодой парень, тот, что в прошлый раз советовал Гулову побыть ночь на кладбище. Он, как и тот, что не пускал Гулова в дверь, был пьян. В этой компании вообще, а сегодня в частности, напрасно, видимо, было бы искать трезвого.
– Разговор есть, – сказал Гулов.
– Отговорили. Командира тебе мало?
– Не из-за меня же он… – начал Гулов.
– Из-за нас, что ли? – крикнул парень. – Без тебя все тихо было. А теперь вот… убили. Из-за кого?
– "Почему – убили? – тихо спросил Гулов.
– А потому. Ты у своих ментов спроси.
– Я узнаю, – пообещал Гулов. – Но вы мне скажите: что у вас там ночами творится?
Глаза парня вспыхнули:
– Пошел вон. Наговорились мы с тобой! Хочешь – приходи к нам ночью, если только в штаны не наложишь свои милицейские. А так… Не попадайся больше, по хорошему прошу!
Недолгий, в общем-то, путь от больницы до горотдела Гулов прошел за полтора часа: он брел переулками, засиживался на скамейках, пил воду из каждой колонки… А в горотделе, вместо того, чтобы подняться на свой второй этаж, свернул на первый, к гаишникам.
То, что он услышал, подтвердило худшие его опасения.
Случаем на Ярославском шоссе уже занялась прокуратура: явный и недвусмысленный признак его необычности. Манзель был сбит умышленно – сомневаться в этом не приходилось. Самосвал был угнан от РСУ за четверть часа до случившегося, пока шофер любезничал с диспетчершей. Угонщик был классным водителем: за несколько минут он доехал от РСУ до развилки Ярославского шоссе и Московской улицы, где, по словам очевидцев, остановился, выжидая, видимо, момент. Винный магазин был в сотне метров впереди. Расчет был, в общем-то, прост: самосвала хватятся не так быстро, как легковушки, да и в милицию сообщать не будут торопиться, в отличие от частника. В довершение ГАИ не так обращает внимание на профессионалов на грузовиках, чем на владельцев "Жигулей".
Угонщик дождался, пока Манзель, набрав в магазине портвейна, выйдет на шоссе. Ждать пришлось не очень долго: бригадира в магазине знали и отоваривали без очереди. Грузовик, очевидно, стоял с работающим двигателем, потому что он сорвался с места мгновенно, снес Манзеля и исчез за поворотом. Километром дальше самосвал бросили. Место это было глухое, нежилое: монастырь, заросшая камышом излучина Пырьмы, огороды, безлюдные в пору ранней весны. Затеряться там не составляло труда. Осмотр кабины пока не дал никаких зацепок.
– Может, мальчишки натворили дел? – цеплялся Гулов за соломинку.
– Какие мальчишки! – ответили ему. – Все так грубо скроено, что непонятно, на что вообще шофер надеялся.
И теперь у Гулова больше не оставалось сомнений, что причина смерти Манзеля – его, Гулова, неосторожный разговор с бригадиром. За желание помочь ему тот поплатился жизнью. Кто-то выследил их – кто-то, кого бригадир боялся. И он организовал убийство. Грубое, топорно состряпанное. Так ведут себя только в двух случаях: либо когда очень торопятся, либо когда убеждены в неуловимости и безнаказанности.
Гулов сидел за столом, тупо уставившись на перекидной календарь, на котором он уже несколько дней не переворачивал листки. Ситуация принимала неожиданно крутой оборот. Доложить Горюнову? Но ничего, кроме смутных подозрений, он не мог бы привести в подтверждение того, что все эти события связаны в единую цепь. Ах, у него ощущение! Но Гулов – лишь рядовой сотрудник и всего лишь старший лейтенант. Его ощущения и соображения не идут ни в какое сравнение с ощущениями и соображениями майора Горюнова. А Горюнов видит только то, что доказано, и по-своему он прав. Ибо если он предоставит возможность своим сотрудникам руководствоваться исключительно их буйной интуицией, то они очень быстро доведут горотдел до ручки, а Горюнова – до разжалования.
Он постарался взять себя в руки и еще раз, с самого начала, все спокойно взвесить. Но голова оставалась затянутой каким-то тягучим, обволакивающим туманом, сквозь который даже элементарные мысли продирались с трудом. Зазвонил телефон. Гулов смотрел на него, пока тот не замолчал. После минутной паузы звонки возобновились. Вздохнув, Гулов снял трубку и тут же неожиданно бросил ее на рычаги. Решение созрело только что. Оно пришло внезапно: он отправится на кладбище. Сегодня. Завтра. Послезавтра. Будет ходить туда столько, сколько понадобится, торчать там от заката до рассвета но он разгадает, что там творится. Он все увидит сам. И все станет на свои места.
Мелькнула мысль об оружии. Тут же исчезла: Гулов представил себе, что придется тащиться к Горюнову подписывать рапорт, а перед этим объяснять ему, с чего это следователь Гулов задумал вооружаться, а потом при удаче визировать рапорт у замначальника горотдела подполковника Смыслова… И поскольку никаких убедительных доводов у Гулова не было, он счел за лучшее не привлекать к своей персоне внимание.
Он решил, что отправится на кладбище как только стемнеет. Ничем посторонним сейчас он заниматься не мог. Как-то требовалось убить оставшиеся часы. Мелькнула мысль зайти к кому-нибудь, но Гулов решительно прогнал ее: он физически был не в состоянии вести сейчас светские разговоры, улыбаться, поддакивать и кивать. Домой и вздремнуть? Но он понимал, что не уснет. Оставалось одно: побродить по городу. И Гулов решительно распахнул дверь…
Он приплелся домой на рассвете и, не раздеваясь, упал на кровать. Все впустую! Он просидел на кладбище ночь, и ничего не случилось! Он видел и слышал, как работали землекопы. Видел женщину – не Фокину, – собирающую украдкой на могилах цветы. И это было все, что он видел…
А через четыре часа его разбудил телефонный звонок. Звонил Лепихов.
– Женя? Загулял… Тебя уже дважды Шмарин спрашивал.
– Шмарин?
Гулов с трудом вспомнил, что на сегодня он договаривался с тем о встрече: Витя Шмарин выдохся бесповоротно, ползая по биографиям пяти покойников, и рвался поделиться результатами в надежде, понятно, что этот крест с него будет снят.
– Ладно, скажи… скажи, я через час буду.
Он действительно пришел ровно через час, успев немного «отмокнуть» после бессонной ночи под душем и выпив крепкого чаю. Шмарин уже дожидался.
Он молча развернул перед Гуловым ватманский лист, закрывший письменный стол от края до края. Сверху вниз он был расчерчен через равные промежутки тонкими прямыми линиями, а слева направо по нему тянулись слегка извилистые жирные полосы разного цвета, в некоторых местах делавшие внезапные резкие изломы.
– Это чего? – оторопело спросил Гулов и услышал за плечом сопение Лепихова: ясное дело, тот не мог прозевать подобного зрелища.
– Схема, – спокойно сказал Шмарин. – Вот эта сетка – года. А тут, – он провел пальцем по одной из жирных линий, – вся биография. По каждому. Родился, учился и все такое…
Гулов мотнул головой:
– Старик, ты даешь!
– Даю, Женя, даю, – спокойно согласился Шмарин. – Ты только не радуйся. Видишь вот эти узлы? – он показал на точки, где разноцветные линии пауком сбегались и разбегались, словно железные дороги на карте.
– Вижу.
– Это перекрещивание биографий. То, чего жаждал Горюнов и ты с ним.
Знаешь, где они все бывали?
В голосе Шмарина зазвучало что-то похожее на плохо сдерживаемый смех, но Гулов по инерции спросил: – Где?
– В бане, правда, в разных залах. В поликлинике. Заславин и Газырь еще, думаю, в пивнухе на автостанции. У Кириченко дочка училась в школе, где директорствовал Халифман: не исключено, что папаша бывал у того на приеме, но точно я это не установил. В универсаме, думаю, тоже встречались. Все, старик. Финита!
– Финита, Витя… – эхом повторил Гулов.
На минуту в комнате повисла тишина. Первым ее нарушил Шмарин:
– Ну, чего дальше делать будем?
– Ты все проверил? – вместо ответа задал встречный вопрос Гулов.
– А ты перепроверь, – обиделся Шмарин. Гулов смолчал.
Подал голос Лепихов:
– Бери эту простыню и шагай к Горюнову. Он такие штуки любит!..
Гулов не реагировал на подначки приятеля. Где-то в извилинах его невыспавшегося мозга мелькнула и спряталась, вильнув хвостиком, как мышь, какая-то интересная мысль, но он никак не мог ее ухватить.
– Ладно, Вить, – сказал он. – Оставь мне это, ладно? Я еще подумаю. А пока ты вот что… Позавчера у винного, ну, знаешь, на Ярославском, машина сбила человека. Насмерть. Похоже, не случайно. Ты узнай в прокуратуре, кто это дело ведет, ну, и поинтересуйся – как там дела…
– Это имеет отношение?.. – спросил Шмарин.
– Имеет, и еще какое! – кивнул Гулов. – Если что – звони мне сюда или домой.
Шмарин ушел.
– Что это еще за сбитый на Ярославском? – осведомился Лепихов.
– Еще не знаю, – сказал Гулов. – Но чует мое сердце… Он широко зевнул.
– Ты чем сегодня ночью занимался? – участливо поинтересовался Лепихов.
– Не тем, чем ты думаешь! – огрызнулся Гулов. – Слушай, я пошел спать. Если Горюнов будет меня очень искать – звякни. Но только если очень, понял?
Вместо ответа Лепихов швырнул в него ластиком.
И эта ночь, проведенная на кладбище, ничего не принесла Гулову нового, но зато окончательно перевернула все вверх дном у него в голове, и когда в два часа дня его поднял с постели звонок Шмарина, Гулов не с первого раза понял, о чем тот толкует.
– Женя! – кричал Шмарин, – ты позвони в прокуратуру Султанову, сам все спроси, если не веришь мне…
– Я тебе верю, – почти по слогам произнес Гулов. – Ты только Христа ради членораздельно, можешь, а?
– Могу! – продолжал кричать Шмарин. – Ты слушай, они там все на уши встали! И ты сейчас встанешь! У них на баранке отпечатки пальцев… знаешь, чьи?
– Мои… – невесело пошутил Гулов.
– Если бы твои, то ладно. А то ведь Заславина!
– Какого еще Заславина? – недовольно проворчал Гулов. И вдруг его обожгло: – Кого?! Они что, спятили? Шмарин заржал:
– Они сами примерно так считают. У Султаныча мозги набекрень. Это ж надо – трупа отпечатки!..
Гулов проснулся окончательно:
– Постой, а откуда вообще – отпечатки пальцев Заславина?
– Так он же сидел, старик! – Шмарин хмыкнул. – Ты что, в схему так и не заглянул?
Гулов почесал в затылке:
– Ты знаешь, честно говоря, не успел… Слушай, ты откуда? Из прокуратуры? Не уходи, я через двадцать минут подъеду…
Спустя полчаса они со Шмариным сидели на скамейке перед входом в прокуратуру города. Ситуация вырисовывалась действительно анекдотическая: на баранке угнанного самосвала значились, как констатировала сконфуженная экспертиза, «пальчики» человека, отдавшего Богу душу много дней назад! Отпечатки сохранились с тех пор, как десять лет назад Заславин угодил в лагерь на три года за пьяное хулиганство и драку с милицией. По словам Шмарина, Султанов чуть не плакал, не зная, что делать с такой уликой. Но взять заключение назад дактилоскопист отказался: в его задачи входило только сличать отпечатки пальцев, а не ломать голову над тем, что это значит.
– А в общем, ничего смешного в этом нет, Витя, – сказал Гулов, когда Шмарин закончил рассказ.
– То есть? – озадаченно посмотрел тот. Гулов помолчал.
– Не нравится мне все это, старик. Не люблю я дурость такую. Ведь вот эти отпечатки – они что, поддельные? Кем? Когда? На кой черт? Или Заславин номер два выискался? Неужели ты не чувствуешь, что тут ерунда какая-то… Ладно, я пойду. Давай завтра созвонимся и прикинем, как дальше жить. Привет!
Гулов побрел прочь, свернул в проулок и через пять минут спустился на берег Пырьмы. В такой час мостки для полоскания белья, выстроенные через каждые десять-пятнадцать метров, были еще пустынными, лишь шагах в ста ниже по течению дремал над неподвижной удочкой рыболов.
Гулов присел на отбеленную годами и дождями корягу, подпер щеку рукой.
В ошибку экспертизы он не верил: не тот случай! Простого совпадения быть не могло. Значит, отпечатки на руле самосвала оставили действительно пальцы Заславина. Мертвого человека?! Гулов даже поморщился. Украли из могилы труп. Зачем-то приложили его пальцы, на которых, видимо, уцелел рисунок, к рулю и затем пустили самосвал на пьяного бригадира… Для чего вся эта немыслимая процедура? Для кого? Ничего не понятно…
Голова соображала туго. Все в этой истории с самого первого дня Гулову не нравилось – и предчувствия, похоже, не обманывали его. Туман не только не редел, но даже еще больше сгущался. Единственное, в чем Гулов был еще уверен, так это в том, что разгадка ждет его на кладбище, но на чем эта уверенность основывалась, что такое он собирался караулить между могил – этого он сказать бы не смог. Гулов напоминал себе рыбака, все так же неподвижно сидящего над удочкой, – с той разницей, что отсутствие улова рыбаку ничем не грозило…
Гулов встал и берегом Пырьмы двинулся в сторону центра. Над ним, над откосом, потянулись галереи гостиного двора, потом показались зады городской музыкальной школы. После школы потянулся пустырь, а еще дальше, на самой высокой точке берега и Пятницка, гордо парил силуэт Успенской церкви: первого каменного строения города. Гулов шел дальше, стараясь не споткнуться об обломки плит и кирпича, много лет сбрасываемых в это место в тщетной борьбе с водами Пырьмы, подмывающими берег.
Не щадя ботинок, Гулов пошел прямо через поле. Он не бывал в этой части Пятницка страшно давно, и сейчас с удовольствием отмечал, что тут ничего не изменилось. Как и прежде, старательно дичась друг друга, расположились на поле трое или четверо художников – судя по возрасту, студентов местного реставрационного училища. Важно вышагивали, время от времени тыча толстыми клювами в землю, вороны и галки. И вид этого невозмутимого спокойствия подействовал на Гулова умиротворяюще. Ему расхотелось топать ногами и злиться от бессилия. В конце концов, найдет же он этих чертовых гробокопателей, не на Луну ведь они улетели! А там, быть может, и загадка отпечатков пальцев разъяснится…
Как и накануне, он пришел на кладбище, когда начинало смеркаться. Сел на облюбованную за неприметность и хороший обзор скамеечку и приготовился ждать.
Землекопов сегодня не было: не оказалось заказов. Немногочисленные посетители спешили к выходу. Со стороны станции долетел свисток электрички. Город постепенно замирал.
Темнело. Гулов таращился в сгущавшийся воздух, твердо решив, что это будет его последняя ночь на кладбище. Завтра утром он разыщет Горюнова, выложит все, что знает, до последнего слова, и пусть начальство решает. Пусть отстраняют, пусть передают дело другому, пусть делают, что хотят, но с него довольно!
Между тем время шло. Гулов поднес часы к глазам, нажал подсветку: второй чае. Он вздохнул. И почти сразу услышал странный глухой звук, донесшийся откуда-то сбоку.
Гулов замер. Спустя минуту звук повторился. Казалось, что неподалеку кто-то резко сбросил на землю туго набитый мешок. Гулов встал и крадучись, согнувшись пополам, двинулся вперед, протискиваясь между могильными оградами и стараясь не показываться на открытом месте. Разобрать что-либо в лабиринте памятников и крестов было непросто, к тому же звук больше не повторялся. Сделав еще несколько шагов, Гулов присел на землю, потому что боялся потерять направление. Он ждал, наверное, минут десять, пока снова не услышал тот же глухой звук, повторенный дважды с интервалом в одну-две секунды.
Все время всматриваясь в темноту, Гулов двинулся по направлению к источнику непонятных звуков. Он прошел, должно быть, метров двадцать, не замечая ничего подозрительного, как вдруг снова услышал все тот же глухой удар, но на этот раз – у себя за спиной. Гулов стремительно повернулся туда, откуда только что пришел. Глухие удары следовали теперь один за другим, с равными короткими промежутками. Однако как Гулов ни всматривался в ночь – никаких признаков движения обнаружить не удавалось. "Лежа, что ли, копают?" – мелькнуло у него в голове. Удары не прекращались, и Гулов шел на них, как на маяк.
Из-за того, что при движении ему приходилось протискиваться между оградами, его путь не был прямой линией. Однако источник ударов приближался. Сейчас скорее было похоже на то, что чем-то тяжелым размеренно бьют в каменную стену. Трудно было представить, чем в действительности можно производить такой шум.
Гулов остановился в нерешительности. В какой-то момент он почувствовал, что не понимает, куда ему двигаться. Странное ощущение нереальности происходящего овладело им. Удары сыпались с еще большей интенсивностью и силой, иногда к ним примешивались странные звуки – не то вскрики, не то треск чего-то ломаемого или разрываемого. И в то же время ничего вокруг не выказывало даже признаков ведущейся где-то рядом титанической работы. Можно было подумать, что Гулов имеет дело с невидимками. Он сделал еще несколько нетвердых шагов в ту сторону, откуда долетал шум – и замер.
Работа шла где-то совсем рядом – не дальше двух-трех ближайших могил. Но впереди не было ни души. А странные звуки – в том не было никакого сомнения, – раздавались под землей, а не на поверхности. Именно это обстоятельство мешало точно определить место. Гулову сделалось жутко. Как вкопанный, стоял он и слушал, как время от времени удары сменялись странными царапающими звуками, каким-то скрежетом, стонами – и снова начиналась серия ударов. Так продолжалось довольно долго – а может быть, Гулову лишь померещилось, что это продолжалось долго. А потом настал этот момент…
Земля на одной из могил слабо шевельнулась. В первую секунду Гулов решил, что ему почудилось. Он впился взглядом в этот клочок земли, чувствуя, что весь покрылся холодным потом. Вот опять, на этот раз явственнее, – дерн, которым была выстелена могила, пошевелился, пошел вверх, потом осел. Гулов вцепился руками в прутья ближайшей ограды – и смотрел.
Бешеная, дьявольская работа в подземелье продолжалась. Земля на поверхности могилы дрожала в такт доносившимся из ее глубин ударам, подбрасывая вверх комья глины. Это жуткое зрелище продолжалось еще с минуту, потом наступил финал.
Могильный холм окончательно дрогнул – и развалился. Из могилы, как из жерла вулкана, полетели глыбы глины вперемешку с обломками дерева, кусками корней и еще чего-то. Страшная, необоримая сила выталкивала все это из черного рваного провала могилы, и за считанные секунды по краям ямы вырос вал земли. А затем с тяжелым, утробным стоном над нею поднялся человек…
Тяжело перевалившись через край могилы, он, пошатываясь, встал на четвереньки, а затем в полный рост. Чувствуя, что сходит с ума, Гулов увидал черное от грязи лицо с закрытыми глазами. Чудовище не двигалось. Длинные руки, также покрытые грязью и чем-то влажным, жирно блестевшим в тусклом лунном свете, висели вдоль туловища. Рваные лохмотья одежды, в которой можно было признать костюм и белую рубашку, почти не прикрывали белесое, неестественно выгнутое тело. Гулов попятился. Чудовище, наконец, сладило с равновесием и шагнуло вперед, тяжело ступая негнущимися ногами. Гулов заметил сведенные, словно в судороге, пальцы рук с длинными отросшими когтями…
– А-аы-ы! – завопил он, развернулся и бросился прочь. Дикий, животный ужас захлестнул его горячей волной. Ему казалось, что эти пальцы, эти руки вот-вот лягут ему на плечи, и Гулов мчался между могилами, как еще никогда в своей жизни не бегал. Распахнутый пиджак зацепился за какую-то палку, Гулов рванул его, не оборачиваясь, раздался треск, он сделал еще шаг, но споткнулся обо что-то и рухнул вниз, не переставая кричать. Что-то с силой ударило его в лоб – и он провалился в черноту…
Гулов очнулся от холода. Не разжимая глаз, он зябко подтянул ноги к животу и пошарил рукой вокруг в поисках одеяла, но пальцы сжали мокрую глину. Он открыл глаза, еще ничего не понимая, и все сразу вспомнил. Медленно сел, отчего в висках застучала кровь. Гулов тронул ладонью лоб, вскрикнул от боли, и осмотрелся.
Он сидел в узком проходе между двух могил. Костюм и рубашка были насквозь мокрыми, и он сразу начал мелко дрожать. Гулов посмотрел на часы: половина шестого. События ночи в карнавальном темпе запрыгали в памяти. Сейчас, в мутном свете начинавшегося дня, они казались больше фантастическими, неправдоподобными, чем страшными. Держась правой рукой за прутья могильной ограды, Гулов поднялся. Левый борт пиджака оказался разорван, брюки и рубашка измазаны глиной и землей. Появляться в таком виде на улице было рискованно. Но оставаться на кладбище было нельзя.
Перед уходом, сообразил он, надо бы отыскать ту могилу, где все произошло. Однако понять, куда надо было двигаться, Гулов не мог. Он сделал два шага наугад – и почувствовал, что даже если бы и сориентировался, то все равно никакие силы в мире не вынудили бы его подойти к краю той могилы. Презирая себя за малодушие, но одновременно радуясь принятому решению, Гулов кратчайшим путем двинулся к ограде. О том, чтобы в его состоянии идти через ворота, не могло быть и речи. Он выбрался на улицу через одну из многочисленных дыр в заборе и, крадучись, прячась за деревьями, заспешил домой.
Позднее, приняв горячий душ и протерев перекисью лоб, прихлебывая горячий чай, он медленно приходил в себя и размышлял: что это было? Галлюцинация? В принципе, может быть. Но что-то подсказывало Гулову, что самое позднее в понедельник он подошьет в дело новое донесение о разграблении могилы. Гипноз? Гулов слабо разбирался в этих фокусах, но не верил, что в кромешной тьме можно в секунду загипнотизировать человека, не глядя ему в лицо и, не исключено, не догадываясь о его присутствии. Оставалось одно: признать, что все увиденное произошло в действительности…
Ему требовалось срочно поделиться с кем-то своими мыслями. Гулов еще раз посмотрелся в зеркало. Большое багрово-желтое пятно растекалось по лбу, под глазами чернели мешки. Видок… Страшно было показываться за порог этаким красавцем, но иного выхода Гулов не видел. Сперва он собрался отправиться сразу к Горюнову, но потом передумал. Горюнов предпочитал иметь дело хоть с какими-то, но соображениями, а этим Гулов пока похвалиться не мог. Значит, оставался только Лепихов…
На двенадцатом звонке трубку подняла жена Марата Надежда.
– Женя, – с тоской сказала она, – ты знаешь, который час?
– А который? – Гулов не удержался, чтобы немного не подурачиться. – Ах, семи нет? Да что ты!.. Ну, все равно, давай мне супруга!
– Будь проклят день, когда аллах свел нас! – цветисто приветствовал его Лепихов. – Ты перепутал день и ночь?
– Марат, – сказал Гулов, – не сердись, но мне надо с тобой срочно посоветоваться…
– Прямо-таки сейчас? – спросил Лепихов.
– Прямо-таки сейчас.
– О боже… – Лепихов вздохнул. – Ладно, валяй, приезжай.
Через полчаса они пили кофе на кухне у Лепиховых, и Гулов говорил, стараясь не повышать голос, чтобы не разбудить Надю и дочь Иру.
Он рассказывал все: как толковал с землекопами, как встречался с Фокиной, как дежурил на кладбище. Не забыл об отпечатках пальцев на руле самосвала. Рассказывал о жутком зрелище разверзающейся могилы – и вдруг понял, что Лепихов ему не верит.
– Марат, – прервал свой рассказ Гулов. – Ты думаешь, я того?..
– Ничего я не думаю, – отрезал Лепихов. – Только хочу тебе заметить, что повесть твоя произведет на начальство странное впечатление…
– Плевал я на впечатление! – начал Гулов, но Лепихов остановил его:
– Нет, погоди. Странное, говорю. Что подумает Горюнов, выслушав все то, что ты мне тут сейчас намолотил? Ну, могилу, ясно распотрошили, это факт. А старшему лейтенанту Гулову то ли попутно по башке звезданули, то ли он сам ее с перепугу расшиб, только явно у него там что-то сдвинулось, вот и плетет он ахинею. Идите, товарищ старший лейтенант, покажитесь врачу, и больше никому не рассказывайте, что видели, как мертвецы из земли вылезают. А то упекут вас в какой-нибудь симпатичный пансионатик подлечиться, и тю-тю следственный, а будешь ты, старик, экскурсии по Пятницку водить…
– Но ведь есть же следы, – сопротивлялся Гулов, – можно же взять собаку…
– Собаки тоже люди и желают отдыхать, не говоря о кинологе дяде Васе Соболеве. А по поводу следов я тебе рекомендую выглянуть в окошко.
Гулов послушно посмотрел. На улице начинал накрапывать дождик.
– Так ты считаешь, что мне все померещилось? – спросил Гулов убитым голосом.
Лепихов встал, прошелся по кухне, подержал в руке чайник, но затем рассеянно опустил на прежнее место.
– Я не знаю, Женя. Но и ты не очень-то знаешь, иначе не прибежал бы ко мне в такую рань. А соваться в таком положении к Горюнову – дурость. Тебя отстранят от расследования – и все. Вот если бы у тебя были доказательства…
Гулов зажмурился и попытался вообразить, какой будет вероятная реакция Горюнова на его, Гулова, заявление, что он видел мертвеца, вылезающего из могилы. Да, Лепихов был близок к истине…
– Я видел все своими глазами, как тебя сейчас, – с тихим отчаянием сказал Гулов.
– Охотно верю, – кивнул Лепихов. – Я даже готов допустить невероятное, тебе удалось убедить Горюнова. Но ты что, Федоренко не знаешь?
Он изогнулся, изображая похожую на подтаявшего снеговика фигуру начальника горотдела внутренних дел подполковника Федоренко.
– Ты, Гулов, это вот… не дуруй! – Лепихов так мастерски скопировал интонацию высокого начальства, что Гулов, которому было не до смеха, невольно улыбнулся. – Насмотрелся кино в этом вот… в «Звезде», видеомуть эту, мозги себе свернул. Ты это вот, чтоб у меня завтра план мероприятий лежал, понял?
– И что ты предлагаешь? – спросил Гулов, дождавшись конца представления.
– Ступай домой. Отоспись, приведи башку в порядок. Почитай, телик посмотри. А в понедельник мы с тобой потолкуем. Хоккей?
– Хоккей… – вздохнул Гулов.
У двери его остановила Надежда.
– Погоди, Женя. Ты своим синячищем весь народ на улицах распугаешь…
И она принялась замазывать ему лоб каким-то кремом из приготовленного тюбика…
Субботу он провалялся на диване, начиная и бросая читать и краем глаза посматривая на блеклый экран старого «Рекорда», – благо на улице моросил дождь. Но в воскресенье погода круто пошла на поправку, и Гулова вдруг невыносимо потянуло прочь из квартиры. Он придирчиво изучил себя в зеркале. Синяк на лбу, если и не прошел, то, по крайней мере, был не таким вызывающим. Черные полумесяцы под глазами прошли совершенно, и Гулов признал себя годным к выходу на люди.
Неспешное, бесцельное фланирование давалось ему нелегко. Он слишком хорошо знал Пятницк, чтобы по-туристски наслаждаться внезапно открывающимися видами. К тому же город был спланирован так, что почти любая улица выводила в центр, так что цель – хотя бы в ее географическом проявлении – появлялась неизбежно. Гулов упорствовал почти два часа, однако потом сдался и позволил первой попавшейся улочке вынести-таки его к подножию звонницы несохранившегося собора Трех Святителей, славной главным образом тем, что в тысяча шестьсот каком-то году на ней ударили в тогда висевшие колокола и тем предупредили захват Пятницка отрядом поляков.
На противоположной стороне улицы, перед двухэтажным бревенчатым особнячком, царило оживление. Там помещался один из очагов культурной жизни Пятницка – видеоклуб «Звезда», о котором вспоминал в своей пародии на Федоренко Лепихов. Вспоминал не случайно: пятачок перед «Звездой» был, выражаясь научно, криминогенной зоной, а репертуар видеоклуба состоял большей частью из вестернов и лент с участием Брюса Ли.
"Месть ниндзя" – прочитал Гулов на афише у двери, и подумал, что за два года существования клуба не был в нем ни разу. Кто таков этот ниндзя, кому и за что он собирается мстить – Гулов не знал. Он пересек улицу, толкнул тяжелую дверь – и очутился в крошечном предбаннике, большую часть которого занимал стол. За столом сидел мужчина и читал газету.