Текст книги "С блокнотом по Корее. Версия 2.0"

Автор книги: Сергей Курбанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Есть три вида церемониальных поклонов. Для государя – это четыре поклона подряд, для духов предков – два, для здравствующих родителей – один.

Сначала поклон предстояло сделать мне как особому гостю, а потом уже и всем остальным. В церемониальном облачении я зашел через внешние ворота на территорию храма предков, отгороженную отдельным забором. В храм предков всегда ведут трое ворот. Правые предназначены только для входа в него, левые – только для выхода. Средние – для передвижения духов предков. Люди через них не ходят. Поэтому я вошел через правые ворота.

В самом храме предков – одноэтажном здании, построенном в традиционном стиле, также есть три двери с точно такими же функциями, что и ворота. Поэтому и в храм предков я вошел также через правые двери. Все двери храма предков совона, как полагается, были обращены на южную сторону.

В помещении уже находился хранитель совона Ли Геён, игравший роль распорядителя церемонии. На деревянном полу храма он расстелил циновки, зажег три ароматические свечи и две обыкновенные, восковые. Затем снял футляр с деревянной таблички, вертикально стоявшей на большой прямоугольной тумбе с ножками. К табличке была приклеена полоска бумаги с именем основателя совона. Я все это время стоял внутри здания на пороге у входа. Ли Геён пригласил меня взойти на циновку. Не снимая ритуальной обуви, я стоял и ждал команды. По знаку распорядителя сначала встал на колени, затем опустил руки, положив одну поверх другой на пол, наклонился к рукам, коснувшись лбом пола, немного побыл в таком положении, снова встал и еще раз таким же способом совершил второй поклон. Я совершал поклон покойному и поэтому свою левую руку положил поверх правой.

Когда я закончил кланяться, меня попросили отойти в сторону к левой двери, и на мое место встал молодой преподаватель Ким Ёнсу. Студенты в это время выстроились в ряд перед храмом. Снова последовала команда распорядителя, и преподаватель вместе со студентами также совершил двойной поклон.

Переодевшись, я спросил профессора Ким Ёнсу, почему зажигают именно три ароматические свечи. Он пояснил мне, что цифра три в данном случае имеет два значения. Первое – это символ духа-производителя, которого называют самсин (三神), что в переводе как раз означает «три духа». Во-вторых, цифра три в корейской культуре нередко воспринимается в значении «много». Таким образом, ставя три свечи, предкам преподносят вообще, так сказать, «все, что можно предложить».

Итак, мы поблагодарили духов Мин Чончжуна и Мин Ючжуна. Студенты собрали вещи. Сделали последние фотографии. И – прощай, Ёнгок совон!

До городка Чанхын мы идем пешком. Оказывается, это совсем недалеко. Завтракаем в небольшом ресторанчике супом из морепродуктов. Я бы с бóльшим удовольствием съел бутерброд и выпил кофе. Но все остальные участники экспедиции очень довольны завтраком, после которого мы отправляемся на автостанцию, откуда на рейсовом автобусе нам предстоит поехать в буддийский храм Поримса в горах Качжисан. Цель – осмотреть наиболее интересные ксилографы и рукописи, что хранятся в библиотеке храма. А пока есть немного свободного времени. Двое студентов из группы остались на автовокзале, чтобы присмотреть за вещами. Остальные, в том числе и я, разбрелись кто куда, условившись собраться через сорок минут.

К храму Поримса мы подъехали к 11.10 утра. Со стороны главного входа его территория огорожена каменной оградой. Между деревьями натянут транспарант с лозунгом: «Отправляясь в путь, позвони об отъезде, а прибыв на место, позвони о прибытии». Имеются в виду родственники. Интересный лозунг. Его автор – Корейское агентство связи. Смысл – не только призыв к тому, чтобы почаще пользоваться телефоном. В Корее семейные отношения настолько крепки и важны, что никакой член нормальной корейской семьи не может передвигаться вне дома, не сообщая об этом своим родственникам, с которыми вместе живет. Конечно, в последнее время семейные отношения уже начали изменяться, и связи слабнут. Наверное, агентство решило внести свою лепту как в сохранение традиций, так и в увеличение собственных доходов.

О нашем приезде было известно заранее, и в храмовой столовой нас ждал обед. Монастырская столовая – сугубо функциональное здание с цементными стенами и металлической крышей. Оно могло бы стоять и на стройке, выполняя функции рабочего офиса. Однако пол в нем обогреваемый, то есть ходят по нему босиком, сидят на полу, а обедают за низенькими столиками. Столики были выстроены в длинный ряд. Я, как всегда, немного опоздал. Сел около входа, там, где попрохладнее от легкого сквозняка. Однако это мало спасало от невыносимой жары.

После обеда один из монахов устроил небольшую экскурсию по храму, рассказывая о старинных стелах и буддийских изваяниях. Затем студентам предоставили свободное время, а профессора отправились изучать старинные книги. Для студентов чтение и анализ буддийских книг, написанных на древнекитайском языке, – занятие слишком сложное: не хватает компетенции. Поэтому основной работой занялись преподаватели во главе с профессором Хван Пхэганом.

Профессоров пригласили в узкое одноэтажное здание с несколькими комнатами, расположенными в один ряд, – в дом с традиционной корейской планировкой. Комната, куда мы вошли, напоминала обыкновенный корейский офис: тут и письменные столы, и металлический сейф, и шкафы с папками отчетной документации, и телефон, и кожаные диваны для посетителей. Только хозяевами его были бритые монахи в серых кофтах с широкими рукавами и таких же широких серых штанах.

После короткой беседы хозяева принесли книги, а гости принялись за работу. Одному из монахов – высокому молодому парню с недорогими, но яркими, под позолоту, часами – поручили приготовить чай. Я внимательно наблюдал за его «магическими» действиями.

Сначала он ополоснул заварной чайник горячей водой из большой пиалы. Затем налил горячую воду в чайные чашечки. Через три-четыре минуты вода из чашечек снова была слита в большую пиалу. В эту же пиалу монах добавил свежей горячей воды. Полученная таким образом смесь из горячей воды была отправлена в заварной чайник, в котором уже лежали листья зеленого чая. Спустя некоторое время заварка была налита в большую пиалу, которую монах снова разбавил горячей водой. После этого он разлил чай по чашечкам и предложил гостям.

Если гость хочет выпить чая еще, то в заварной чайник доливается вода, заварка из него снова переливается в большую пиалу, и уже из нее чай попадает в чашечки. Такая церемония настолько сложна и длительна, что после прохождения всех ее этапов чай уже никак нельзя назвать горячим.

Но не слишком ли увлеклись профессора изучением ксилографов, содержание которых не всегда бывает понятно даже самим монахам? Нужно подумать и о студентах. Завершив часть работы, профессор Хван Пхэган зовет студентов и устраивает им небольшую лекцию об особенностях средневековой корейской ксилографической книги.

Ксилографы бывают двух типов: сделанные с новых досок (첫계본) и с досок, с которых уже снимались отпечатки (후세본). Знать это необходимо для уточнения датировки книги. Новые ксилографы имеют более четкую печать. В «старых» копиях в столбцах между иероглифами появляются горизонтальные черты – следы от квадрата, в котором мастер вырезал письменный знак. Кроме того, в конце книги, как правило, указывается год, когда были сделаны доски для печати. Иногда там встречается имя резчика.

Что касается дат, то здесь тоже есть интересные особенности. В принципе, корейский лунный месяц делится на три декады – верхнюю, среднюю и нижнюю (상순, 중 순, 하순), однако очень часто в текстах пишется не слово «декада», а слово «стирка» – хан (澣), то есть «верхняя стирка», «средняя стирка» и «нижняя стирка», поскольку в старину как раз было принято мыться и стирать один раз в десять дней. При этом служилое сословие – янбане – на время стирки могло получать небольшой отпуск.

Еще профессор Хван говорил, что иногда на бумаге ксилографа можно заметить прозрачные линии – «линии напряжения», которые образовывались оттого, что мокрую бумагу брали пальцами.

Однако лекция закончена. Студентам уже больше нечего делать в монастыре. А профессора еще не завершили изучение материалов. Поэтому принимается решение: студенты пойдут вперед в совон Кансон (江成書院), что находится неподалеку, начнут практиковаться в снятии отпечатков со стелы, а преподаватели, закончив работу, подойдут позже. Я отправился вместе со студентами.

Деревня Кынъённи, где находился совон, расположилась на противоположном берегу небольшой речки Вольчхон, которая из-за проливных дождей вышла из берегов. «Мост» из камней, положенных на дно, местами был залит бурным потоком. Поэтому для перехода на другую сторону пришлось снять обувь и закатать штанины.

Совон Кансон находился в самом конце деревни. Жители ее, встречавшиеся нам на улице, искоса поглядывали на столичных гостей, но не говорили ни слова. Ворота на территорию совона не были заперты, и мы беспрепятственно вошли туда. Замок висел лишь на воротах, отделяющих храм предков от остальной части. Совон Кансон был основан в 1785 году в честь конфуцианского ученого Мун Икчома (文 益漸, 1329–1398), который был выходцем из уезда Кансон.

Не спеша студенты подошли к крыльцу учебного корпуса совона, сложили вещи. И в этот момент, откуда ни возьмись, появился старик в традиционной корейской аристократической (янбанской) одежде белого цвета, то есть поверх кофты чогори на нем был надет белый халат турумаги. Однако шляпа на его голове была вполне европейская, белая, которая, несмотря ни на что, прекрасно гармонировала со всем национальным костюмом. Старик подошел к студентам, сел на крыльцо, раскрыл книгу – современное переиздание старинного корейского ксилографа с текстом на древнекитайском языке – и начал ее читать: сначала по-китайски, но с корейским произношением. Затем принялся, что называется, с листа делать перевод на современный корейский язык и комментировать его. Студенты, как это и полагается при общении со старшим, без лишних слов окружили старика и стали слушать его комментарии. Как я понял, книга представляла собой историческую хронику данной местности.

Старик читал с огромным вдохновением – наконец-то в его деревне нашлись ученики, готовые воспринять традиционные знания. Однако, как мне показалось, «ученикам» было довольно скучно. Некоторые из них постепенно отошли в сторону и начали готовиться к снятию копии-отпечатка со стелы, расположенной тут же.

Почувствовав настроение слушателей, минут через сорок старик перестал читать свою книгу и куда-то исчез.

Студенты приступили к снятию копии-отпечатка (тхакпон, 탁본) со стелы, содержавшей краткую историю образования совона Кансон. На этот раз в порядке их работы были некоторые отступления от правил: во-первых, стелу не мыли. Мне сказали, что она и так чистая, да и воздух чересчур влажный, чтобы ее мыть. Во-вторых, тушь не растирали, как это обычно делается, а использовали уже готовую жидкость.

Пока студенты работали со стелой, из храма Поримса подошли профессора, завершившие просмотр рукописей и ксилографов. Они попросили кого-то из студентов сходить за хранителем совона. Его адрес был заранее сообщен в уездной администрации. Хранителем оказался старик в традиционных белых корейских одеждах, который уже приходил к нам. Он открыл ворота храма предка, Мун Икчома. Внутрь были допущены лишь профессора и я как почетный гость. Студенты остались снаружи. Так же как и в совоне Ёнгок, профессор Хван Пхэган, его ученик Кан Чжэчхоль и я совершили поклон предкам, в честь которых построен храм. На этот раз уже никто традиционных одежд не надевал. Но поклоны совершались одновременно и по команде распорядителя – хранителя Кансон-совона. В завершение нам была предложена книга почетных посетителей, в которую два профессора и я записали свои имена и адреса. Оказывается, такие книги есть практически во всех храмах предков. На прощание профессор Хван Пхэган передал хозяину деньги – на содержание храма и в знак благодарности за возможность снять копию со стелы.

Поужинали мы в небольшом ресторанчике у автобусной остановки за речкой, которую было уже не так страшно переходить по пути обратно. Воды не стало меньше, но появилась сноровка в перепрыгивании с камня на камень. Ресторанчик был совсем крохотный, в нем подавалась лапша с «китайским», черного цвета соусом из бобов – чачжанмён (자장면). Слово «китайский» я написал в кавычках не случайно. По уверениям самих китайцев, такой еды в их стране нет, но все корейцы почему-то относят это блюдо к китайской кухне.

Ели в спешке, потому что скоро должен был подойти автобус, который направлялся в уездный центр Чанхын. Следующий отправлялся только через час. К счастью, автобус немного запоздал, и мы выехали без происшествий. Из Чанхына наш путь лежал в небольшое селение под названием Панчхон на самом юге уезда, или на самом юге Кореи, у берегов Южного моря[14]14
  Корейские названия морей, омывающих Корейский полуостров, отличаются от тех, которые обозначены на привычных нам картах. Желтое море называется Западным, Японское море – Восточным, а Корейский пролив и пролив Чечжу именуются Южным морем.


[Закрыть].

Ехали на обыкновенном рейсовом автобусе – таком, какие ходят по городским маршрутам, – с небольшим количеством сидячих мест, входом со стороны водителя, чтобы пассажир заранее оплатил свой проезд, и выходом посередине. За время нашего пути зашло солнце, и над Страной Утренней Свежести опустилась горячая летняя южная ночь. Мимо проносились какие-то поселки, освещенные разноцветными огнями вывесок. Слева и справа на темно-синем пространстве неба высились сопки или горы, напоминавшие курганы древних государей. В раскрытые окна автобуса врывался теплый ветер, развевая одежду пассажиров, словно флаги. Мы ехали в романтику.

Но вот пора выходить. Темно. Казалось, что автобус остановился посередине поля. Куда идти? Студенты нашей группы, родом из здешних мест, заранее изучившие маршрут, немного растерялись, не зная, куда двигаться дальше. К счастью, нам навстречу вышел уже ожидавший нас заместитель старосты деревни и повел за собой по проселочной дороге, прятавшейся в стороне от шоссе. Вскоре показалась и сама деревня. Из-за темноты о ее размерах судить было трудно. Провожатый довел нас до небольшого двухэтажного кирпичного здания, оштукатуренного и покрашенного белой краской. В нем располагалась контора деревенской администрации, а также нечто вроде клуба. На втором этаже здания имелись помещения для гостей и кухня. Там нам предстояло ночевать. Однако, хотя было около половины девятого вечера, поздно, спасть никто не собирался. Нам предстояла беседа с местными старейшинами, за которыми отправился заместитель старосты.

Пришли пятеро стариков – все в простой одежде европейского покроя, но с корейским привкусом: одежда была сшита из легких светлых тканей, свободная и без каких-либо намеков на моду. В помещении открыли окна, в комнату врывался свежий ветер с моря, расположенного где-то за холмами. Начался долгий и немного скучноватый разговор.

…Сейчас в деревне живут в основном представители рода Ви (위 魏). Всего 124 двора. Раньше было больше, 180 дворов, и молодые были. А теперь, как и во всех деревнях, остались только старики. Самому молодому человеку – 47 лет. И, скорее всего, в ближайшем будущем пустующих домов станет еще больше.

Да, нравы сейчас не те, что прежде. Вот была тут недалеко в окрестностях небольшая каменная пагода. Строили дорогу и решили пагоду поставить в другое место. А на время, до принятия решения, сложили каменные блоки на складе. Пока думали, кто-то пагоду украл. Заявили в полицию. Да что толку? Разве найдешь?

А еще в деревне очень интересные лягушки живут. Когда кто-нибудь заходит в деревню, то лягушки молчат. А когда человек выходит, то начинают громко квакать. Так было раньше. Так оно и теперь…

И врывается в окна свежий морской ветер. И течет мерно разговор. Но в беседе самое активное участие принимают лишь профессора. Студенты тихо сидят в самом дальнем углу комнаты и ни о чем не спрашивают. Такое ощущение, что фольклорная экспедиция организована не для студентов, а для профессоров. Совсем не то, что экспедиция чхонанского кампуса университета Тангук, когда всю основную исследовательскую работу выполняли студенты. Наверное, все дело в целях двух экспедиций: одно дело собирать народные песни и изучать диалекты, и совсем другое – искать новые литературные и исторические памятники, написанные на малопонятном студентам древнекитайском языке.

Пока я так сидел и размышлял, пришел, наконец, староста села – загорелый сухощавый старик с узким лицом, господин Ви Бонхван. Оказалось, что, несмотря на весь свой деревенский облик, в свое время он окончил университет Чосон, отделение родной словесности. Однако создавалось такое впечатление, что староста учился в какой-то традиционной школе конфуцианского толка, уж слишком консервативными были его взгляды. Например, он очень резко относился к современному, чересчур активному употреблению слова «папа» – аппа (아빠): «Когда ребенку три-четыре года, и он называет отца “папа”, “папочка”, – это нормально. Но в более старшем возрасте отца нужно называть почтительно – абочжи (아버지). А сейчас и большие лбы, обращаясь к отцу, все также зовут его “папочка”. И даже некоторые жены позволяют себе называть так отцов своих мужей. И это совсем недопустимо! А тут еще новая мода появилась. Называют старших соучеников по школе или университету “старшим братом” хён (형). И даже девушки позволяют себе такое обращение! Ну как же такое возможно!»

Спросили Ви Бонхвана, а чем же он занимается, живя в деревне, ведь не сельским же хозяйством? Как ни как, высшее образование есть.

Он ответил, что переводит с древнекитайского на современный корейский язык старые корейские книги, связанные с историей его родины – уезда Чанхын, района Квансан. Книги эти публикуются. Причем такой деятельностью занимается не только он, получивший образование в университете, но и другие его сельчане, учившиеся в традиционных конфуцианских школах.

Кстати, подобные школы делятся на две категории. Одна – уже известная читателю частная школа совон. Вторая – средневековое государственное учебное заведение хянгё (鄕校), что можно условно перевести как «деревенская школа». В обоих типах учебных заведений есть храмы предков садан (祠堂). Однако если в совоне эти храмы поставлены в честь реальных исторических личностей, живших в данной местности или как-то связанных с ней, то в хянгё храмы воздвигаются в честь Конфуция или его учеников.

Таким образом, разговор перешел на храмы предков садан, которыми я особо интересовался, и поэтому мне было позволено задать несколько вопросов:

– Каково должно быть положение рук при совершении поклонов в храме предков? – спросил я, уточняя уже известное мне.

– При совершении поклонов перед живыми предками правая рука должна лежать поверх левой. Совершая поклоны умершим в храме предков, надо держать левую руку поверх правой. Однако для женщин – порядок противоположный.

– А как нужно двигаться, поднимаясь в храм предков?

– Когда входишь в храм, правая нога идет вперед, а левая приставляется к ней. Когда выходишь – левая нога идет вперед, а правая приставляется. Но каждый род, а то и отдельные большие семьи могут иметь свои собственные правила совершения церемоний – Ка каре (家家禮). Поэтому что-то может и отличаться.

Далее разговор продолжили профессора. В частности, профессор Хван Пхэган спросил, не занимаются ли жители деревни переводами буддийской классической литературы (также с древнекитайского на современный корейский язык). На это Ви Бонхван ответил:

– Нет, просто времени на все не хватает.

Пока шел длительный, более чем два с половиной часа, разговор со старейшинами деревни, я внимательно наблюдал за поведением студентов. Они все это время практически не участвовали в разговоре. Только сидели и слушали. Некоторые откровенно скучали. Однако никто из них даже не двинулся с места ни для отдыха, ни для перемены обстановки. В помещении находились старшие, занятые серьезным делом. И без их команды никто не имел права уйти. Вот вам и современная Южная Корея с американизированной молодежью! Кто бы что ни говорил, будто нравы в Корее изменились, – это не так! Лишь Сеул как некий суперцентр, государство в государстве, может в некоторых отдельных случаях позволить своим жителям, особенно молодым, забыть традиционные общественные отношения. При этом всякий раз, когда любой кореец, независимо от возраста, выходит за пределы субкультуры Сеула, все традиционные особенности национального характера проявляют себя сполна.

Кстати, за все время экспедиции курящие студенты ни разу не курили днем, в присутствии преподавателей, а делали это только поздно ночью, когда никто из профессоров не мог их увидеть.

И уж если говорить о современных корейских повседневных ритуалах, то хочется отметить еще один, который ни разу не нарушался за всю мою историю пребывания в Корее, как Южной, так и Северной: если в коридоре стоят двое, то обходить их можно только за спиной, но никак не перед говорящими, пусть даже для этого придется попросить человека отодвинуться от стены.

Итак, разговор закончен. Уже около полуночи. Пора спать. Как и в совоне Ёнгок, преподавателям выделена отдельная комната. Здесь спать удобнее: чище, нет гнуса, и даже можно воспользоваться подушками из гостиничной части «деревенского клуба». Однако за день тело настолько пропотело, что кожа уже не дышит, и вряд ли можно будет уснуть, если не помыться. Только вот где? Душа нет. Однако студенты быстро находят выход из положения. У здания «клуба – деревенской администрации» есть небольшой, около двух метров, канал оросительной системы. Вода в нем немного мутная, хотя, надо думать, чистая. Студенты моются там. Вслед за ними иду и я. Беру с собой маленький карманный фонарик, спускаюсь к квадратной запруде, три на три метра, где расположена заслонка, регулирующая поток воды, полностью раздеваюсь. Толстые прохладные струи корейской воды, питающей рисовые поля, морской ветер, громкий шелест листьев над головой, небо, частью закрытое низкими темно-серыми торопливыми облаками, – все тело словно рождается заново. Я готов уснуть.

День третий, 26 июля 1995 года.

Как всегда в подобных экспедициях, подъем был ранним, в 6.30. Завтракать отправились в ресторан неподалеку. Но это было не деревенское заведение, а ресторан у шоссе – таких в корейской провинции очень много, и все они называются гадын (가든) – от английского слова garden, «сад». Конечно же, перед типовым названием «сад» всегда есть имя собственное, нередко связанное с местными достопримечательностями. Внешне такие рестораны – это небольшие одноэтажные строения, чаще всего сложенные из кирпича, с местом для парковки автомобилей. Над входом – неоновая вывеска. Тут же стоит автомат по продаже кофе, что для меня, кому необходим кофеин, особенно летом, было чудесным спасением. Дело в том, что в настоящей корейской глубинке в продовольственных магазинах вы не найдете ни кофе, ни кока-колы. По крайней мере, так было в деревне Панчхон, где мы ночевали. Действительно, зачем старикам кофе? Зато в нем были представлены в самом разнообразном ассортименте изделия из женьшеня – универсального снадобья, укрепляющего здоровье и, как считают корейцы, продлевающего жизнь.

Кстати, если уж и говорить об особенностях корейской провинции, то следует добавить еще одну деталь. В деревне нет общественного телефона-автомата, принимающего к оплате телефонные карты. Есть старый автомат, глотающий монеты, да и тот находится в помещении деревенского магазина, то есть вы можете им пользоваться только в те часы, когда магазин открыт. Ночью же вы оторваны от мира. Конечно, в самой деревне, в частных домах, телефоны есть. Их нет для гостей, то есть для чужаков, которые, очевидно, не так часто посещают местных жителей.

После завтрака вся группа во главе с профессором Хван Пхэганом отправилась к небольшой речушке Чанчхон, чтобы осмотреть еще одно старинное частное учебное заведение, а также попрактиковаться в снятии копий-отпечатков со стел.

Наш путь лежал вверх по горе. Недалеко от дороги протекал ручей. Кто-то из профессоров достал пластмассовый стаканчик и предложил попробовать вкус здешней воды, что мы и сделали. Тем более что подъем в гору по жаре был довольно изнуряющим, и хотелось пить. Корейцы считают, что в Сеуле вода малопригодна для питья, в то время как горные ручьи не просто чистые, но обладают целебными свойствами.

Совон, куда сначала лежал наш путь, назывался Чанчхончже. Хотя вряд ли его в полной мере можно назвать совоном. Действительно, по преданию эта школа была основана учеными из рода Ви, выходцами из уезда Чанхын. В ней, согласно тем же преданиям, во второй половине XVIII века преподавал известный ученый Ви Пэккю (魏佰珪, 1727–1798), имевший литературный псевдоним Чончже (存齊). Второй слог псевдонима как раз и вошел в название школы. Однако в ней не было храма предков, поэтому нельзя говорить, что это был совон. Рядом со школой находился жилой дом смотрителя. Когда мы заходили в помещения школы, навстречу нам попались около пятидесяти детей лет 12, собиравших вещи и покидавших ее территорию. Очевидно, они приехали сюда вместе со своими преподавателями на экскурсию и провели тут ночь. Так я узнал, что некоторые совоны могут играть роль летних гостиниц. Школа Чанчхончже ничем особенным, по крайней мере внешне, не выделялась, за исключением, пожалуй, ее старинного учебного устава, высеченного на деревянной доске и прикрепленного у входа в один из корпусов.

Сделав несколько фотографий, имевших скорее туристический, нежели научный характер, студенты отправились дальше вверх по горе к стеле, с которой предстояло снять копии. Стела содержала жизнеописание одного из выдающихся представителей рода Ви. Она была очень старой, покрытой плесенью. Иероглифы местами стерлись от времени и непогоды.

На этот раз я был не просто зрителем, но и активным участником снятия копии-отпечатка. Получалось настолько хорошо, что профессор Хван Пхэган вторично «выдал мне лицензию» на самостоятельное снятие копий. Конечно же, это было сказано отчасти в шутку (хотя качество моей печати было неплохим), поскольку никто в Корее, по крайней мере по закону, не может себе позволить снимать подобные копии по своему усмотрению. Прежде чем приступить к такому ответственному делу, необходимо получить специальное разрешение у местной администрации, которая более всего обращает внимание на степень квалификации человека, чтобы памятник не оказался поврежденным.