Текст книги "Просто сказка... (СИ)"

Автор книги: Сергей Тимофеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Будем, однако, надеяться, что все обошлось и единственным наказанием изобретателю и его изобретению стало забвение. До приблизительно 1910 года, когда интерес к авиации перестал исчерпываться способом казни изобретателей, а в одном из иностранных журналов даже была помещена копия страницы из русского журнала с рассказом о первом аэростате. Факт получил признание, и термин "фурвин" прочно вошел в обиход воздухоплавания.

До 1956 годов. Рукописью Сулакадзева заинтересовались академики и неожиданно для себя обнаружили в рукописи подчистки (ее исследовали в инфракрасном свете). А именно: первоначально вместо "нерехтец" было написано "немец", вместо "Крякутной" – "крщеной" (крещеный), вместо "фурвин" – "Фурцель". То есть, получалось, что вместо нашего родного подьячего в воздух поднялся какой-то неведомый крещеный немец Фурцель!

А в 1958 г. исследовательница Покровская В.Ф., по-видимому, окончательно расставила все точки над "ё". Во-первых, антиквар ссылался на записки своего деда, воеводы Боголепова, никаких следов которых обнаружить не удалось. Во-вторых, казалось странным то, что воевода так хорошо запомнил факт, относившийся к самой ранней поре его детства. А в-третьих, как сказали бы теперь, деловая репутация самого Сулакадзева выглядела несколько сомнительной, поскольку он, помимо собрания древних рукописей, не чурался их подделки. Так и случилось, что этот документ был официально признан подделкой...

– Дальше? – орел снова издал саркастический клекот. – Ну, про то что его баба коромыслом полдня гоняла, я уже говорил. Со старостой же, Кулибиным его звать, он замирился. Паче того, вместе думать стали, как человеку полететь можно. Даже план изобрели. А чтоб никто не догадался, об плане этом, по-латынски назвали его – дельтой. Пять сосен уже срубили... Холст тканый у баб ветром снесло, поначалу на них думали, потом окстились. Не они это. Им перья нужны, а народ ушлый стал, бдит птицу. Вот они и выписали себе Ленарду-иноземца, что-то там такое винты крутить, – орел хмыкнул. – Нет чтобы взять кувалду да гвоздь потолще. А Ленарда эта иноземная, правду сказать, их обоих за пояс заткнет. Вишь, что удумал. Ежели, говорит, мельницу-ветряк на землю положить да крылья-маховики ей как следует раскрутить, так на ней и летать можно... Баламуты. Так каким классом лететь будете? А то все не по делу. Аз, буки или веди?

– Так у тебя еще и класс есть? – удивился Конек.

– А ты как думал? Еще раз повторюсь, специально для длинноухих, я птица высокого полета, и сервис у меня на высоте. Не сервиз. Сервиза у меня нету.

– А царевич тот, ну, который... Он каким классом летел?

– Буки. Седло на спине.

– А веди?

– Без седла.

– Так ведь соскользнуть же можно?

– Можно. Потому и веди. Почти задарма.

– Тогда подавай-ка нам аз.

Орел зарылся в гнездо и вытащил порядочных размеров клетку, сделанную из толстых стволов какого-то темного дерева: шагов эдак с десяток в длину и с пяток в ширину. Внутри клетки располагались столики и кресла, все сплетенное из соломы, потому – мягше, объяснил орел. А дерево это, мне человечек один обеспечил, Никитиным зовут. За три моря хаживал, ума не наживал. Он и обеспечил. Ученый только больно. Вот, к примеру, как вы. Железное, говорит, дерево. Какое же оно железо, ежели оно дерево? Тут слепому ясно. И орел, сев на своего любимого конька на предмет знаний, мог вести свою повесть до скончания века, но тут встрял обеспокоенно Горбунок.

– А ты не уронишь? Путь-то неблизкий.

– Тебе бы, ушастый, подучиться где, – глянул орел с высоты своего роста. – Умных людей бы возил, может, и сообразил чего. А так – одно безобразие и бессмысленность в голове. К клетке энтой ремни приделаны, специально для лап, окромя ушей и хвоста. Вот ежели я рухну, что вряд ли, тогда и вас прихвачу. А так – сплошное наслаждение окружающим видом. Облаками там, небом, мной... Давай, залазь, да ремни пристегивай.

Ну, хочешь – не хочешь, а дело-то делать надобно. Залезли наши путешественники, примостились кое-как.

– Ты что, вот это ремнями называешь? – буркнул Конек, вертя в копытах обрывок ветхого кушака, узлом-бантиком привязанный к креслу.

– А ты что хотел? Крокодиловой кожи тебе ремни подавай? Задарма? Привязались? – Орел как-то очень ловко впорхнул в петли на шею и хвост, две оставшиеся петли приспособил на лапы. – Питание и там всякое прочее в полете не обеспечивается. Елену Прекрасную, стюардессу, значит, колдун злой в лягушку обратил. Царевич требуется. На выручку. Все, хватит болтать! Амба! Каюк! – И он взмахнул крыльями.

– То есть как это – амба, да еще и каюк? – обеспокоенно спросил Владимир.

– А так! Слов-от половецких понахватался, вот и щеголяет ими к месту и не к месту. Амба – значится приготовились, а каюк – взлетаем. Ты ложку взял?

– Зачем? – удивился Владимир. – Ты же сам слышал, никакого сервиса.

– Ну-ну, – хмыкнул Конек и тут же задремал.

А земля, земля уходила из-под ног. Стали игрушечными кустики, затем деревья, затем избы, мужики, что глазели на улетающих, превратились в восковые фигурки, размером сначала со спичку, а затем и вообще с зернышко... В зернышко превратились избы, пруд усох до капли пролитых чернил, речушка вытянулась стрункой... Да нет, не стрункой, ниточкой, случайно оброненной швеей и подхваченной ветром... Впереди же... Впереди же были облака... И очень голубое, неправдоподобно голубое небо... И солнце. Выезжающее в колеснице, запряженной тремя прекрасными конями, а может быть, клячей, заряженной в полуразвалившуюся телегу, и держащее путь по этому неправдоподобно голубому небу подземного царства...

Но тут они вошли в царство облаков, а когда миновали сырость промозглую и вновь встретило их небо синее солнышком приветливым, и где-то в стороне возникла маленькая темная точка. К ней-то и направил свои крылья орел.

– Что это? – удивленно спросил Владимир.

– ВВЦ, – коротко ответил Конек.

– Чего-чего?

– Не чего-чего, а остров летающий, имени Второго взятия Царьграда, нос иноземцам утереть. Чтоб не зазнавались.

– Ничего не понимаю... – пробормотал Владимир.

– Так и не поймешь, пока не поведаю. Только повесть моя издалека начинается. Ну да время у нас пока есть. Слушай.

Жил-был в стране заморской, царстве-государстве три одиннадцатом, царь-государь Ерофей Палыч. И была у него дочка-красавица, Екатерина Матвеевна, всем взяла – и умом, и статью, и характером на диво. От женихов отбою не было, письма-то какие писали жалостливые: "А еще скажу вам, разлюбезная Екатерина Матвеевна...". Но она – ни в какую. И ведь сама даже не знает, какого-такого жениха ей надобно. Вот царь от дум тяжких – времечко-то под гору катится, не воротишь, а уж и внуков пора бы нянчить – впал в кручину тяжкую. Хотел было бросить все свое царство-государство, да на рыбалку... Ан нет. Осенило его, что оглоблей по темечку. "Объявить..." – гаркнул он молодецким голосом, да тут же голос-от и сорвал, остальное дьяки думские дочитывали. По бумажке.

В общем, придумал Ерофей, что ежели кто корабль ему летучий соорудит, тому он руку Екатеринину и отдаст. Ну и пол-царства там, естественно, с видами впоследствии на все, коли жить молодые ладно будут. Дочка поначалу надулась, как так, говорит, без меня меня замуж выдавать? Но затем и сама призадумалась: кто ж такой будет тот молодец, который штуку хитрую соорудить сумеет? А коль не пригож, так и развестись недолго, и пол-царства судом царским отсудить. Там у них как раз один из рода боярского Шемяк обретался, судьею.

Многие ринулись счастья искать, да так никто и не выискал. Ни с чем возвращались, разве что ноги избили, да одежонку пообтрепали. Ты, говорят, царь-государь, задания нереальные даешь. А это, как его, волюнтаризм. И дружно все подались восвояси. Окромя одного. Эх, и молодец же! Во всем Екатерине под стать. Она как его увидела, к отцу бросилась. Батюшка, родимый, согласная я, с первого взгляда согласная. Но тот ни в какую. Мне, говорит, вожжа под мантию попала, пусть строит, а там честным пирком да за свадебку.

Делать нечего, поплакались молодец с девицей друг дружке в жилетку – он во дворе, она в тереме – помахала она ему платочком, да и отправился Федот, молодца того так звали, на поиски счастья своего.

Несколько дён всего-то и проискал – в болото влез. Так влез, что и вылезти не может. Куда ни пойдет – трясина да кочки, камыш да ряска. Слегу потерял. А без слеги-то совсем погибель. Маялся он, маялся, на болотника наткнулся. Сидит тот, сердешный, на пеньке, хвост в воду опустивши, другой пенек перед собой приспособил, лягушек на него посадил, и они для него квакают. То по очереди, то все вместе. Совсем завял, бедняга. Увидел Федота, встрепенулся. Ну, кричит, вот радость-удача пришла. Вот сейчас и повеселимся, вот я тебя сейчас и утоплю. И к молодцу.

– Да ты погодь топить-то, – охолонил его Федот. – Ты чего сидишь кислее кислого? Лягву мучаешь.

А болотный подплыл на пеньке своей к молодцу, глянул на него эдак жалобно, да и говорит:

– Скука-тоска меня снедает, человек добрый. Сам посуди: какие в болоте развлечения? Танцы там, то-се... Народ-то у вас какой пошел? Ты к нему с открытой душой, а он... Только пятки сверкают. Оскорбляют. Ни рыба, кричат, не мясо. Я уж им и гать своротил, и клюкву начисто ободрал – ничего не помогает. Ну не понимают шуток, и все тут. Вот и приходится в трясину тащить. Так не по злобе же, а так, развлечения ради. Ты вот первый, кто со мной за ой как долгое время заговорил, а и тебя утащить надобно. Потому – хоть какая, а забава.

– Ну а коли я тебя от скуки-кручины навек изведу?

Болотный аж с пенька свалился, со смеху. Тогда, говорит, проси, чего хочешь, все для тебя сделаю.

– Русалки, – говорит Федот, – у тебя есть?

– Откуда ж здесь русалкам быть? – ошалел болотный. – Русалки, они все по рекам-омутам, прудам-озерам обитают. А у нас одни болотницы.

– Хороши?

– Не то слово. Любой русалке сто очков вперед дадут.

– Ну так позови штук пять-шесть.

Глянул болотный недоверчиво, однако позвал. Приплыли болотницы, окружили Федота. Глянул он, и впрямь девицы-красавицы, любую хоть сейчас в жены, только вот хвост да кожа зеленая. А в остальном – все при них.

– Чего, – загомонили, – звал? Защекотать, что ли? Сам утопить не мог?

– Цыц! – прикрикнул на них болотный. – Сейчас он вам речь скажет, про то, как от скуки всех нас извести. Небось, пиявками все развлекаетесь? Кто кому куда посадит?

– Вот с этого можно и начать, – сделал рукой утверждающий жест Федот. – Про спортивные соревнования слыхивали? Ну, про олимпиады там, бег марафонский, турниры рыцарские, опять же чемпионаты аглицкие по футболу?..

– Чего-о-о? – выпучил глаза болотный. Болотницы последовали его примеру.

– Вот темнота, лесу не знают. Живете тут себе в болоте, тиной заросли. А мир слухами полнится. Вот возьмем, к примеру, греков. Игрища они придумали, олимпийские, даже гору в честь них назвали, чтобы, значит, вместо того чтобы друг дружку за просто так мутузить, али там драпать от кого, али еще что... Ежели набили – дурак дураком, не удрал – того хуже... Вот они и удумали качества эти в доблести возвести. Ну, чтобы и овцы целы, и волки сыты. Как бы тебе это попроще-то объяснить? Вот выстроили они себе хоромы такие, каменные. Сплоховали только. Крышу забыли сделать, углов вообще нету, круглая, что твой блин. Пусть их, своего ума не дашь. Садятся они теперь по кругу и ждут, когда двое друг дружку мутузить начнут. А те и рады стараться. Лупят один другого почем зря. По правилам. Правила же таковы: ногами не пинаться, за порты не хватать. Можно только в лоб приварить, али там нос расквасить. Коли же ты в глаз засветил, тут тебе и победа присуждается. Венок на шею, из крапивы тамошней – тьфу, чисто как бабе – под белы ручки, да в мастерскую, статуй с него лепить. А второму, чтоб ему не обидно было, денег дают, сколько унесет.

– Постой, постой, – ошеломленно пробормотал болотный. – Да ты тут столько набрехал, не в подъем.

– Собаки брешут, – отрезал Федот. – А я тебе, чуде трясинному, свет, можно сказать, в конце тоннеля указую. Иноземец мне один рассказывал. Он сам там побывал. Участвовал. Синяк под глазом казал. А ты брешешь... Дальше слушай. И настолько их эти самые игрища раззадорили, что решили они их каждые четыре года устраивать. В обязательном порядке. А чтобы никто не забыл, все войны там, хозяйство, урожай – все прахом. И ежели кто нарушит – тому всем миром, значит, напомнить, чтоб впредь неповадно было. Вот случай у них был. Пришли к ним враги ихние, из-за моря. Турки, кажись, али египтяне... не помню. Воевать пришли. А народу-то и нет – все на игрищах. Другой бы взял себе что надо, ну, как трофей военный, да и обратно, извиняйте, мол, за беспокойство, не со зла мы, так, повоевать пришли, а вас нету, мы уж тут сами... Эти же честные оказались. Биться так биться, и нечего ваньку валять. Пошли искать. С ног сбились. А как же не сбиться-то? Народу нету, спросить не у кого... Но-таки нашли. Вздохнули с облегчением. Ну, говорят, наконец-то. Выходите на рать в чисто поле, а то дома заждались, пора и честь знать. Повоюем немного, да и в сторону. А грекам не до них. Какая война? – орут. Не до вас сейчас! Тут вчерась Диомида-борца на допинге поймали, цикуту выпил! Дистанцию-от, марафонскую, за сорок две версты посчитали, ее Ахилл выиграл, да только думал, что выиграл... Судья возьми и отнеси палку финишную еще на сто сорок две сажени, ее первым Патрокл и пересек, пока Ахилла в мастерскую несли. Шум, гам!.. Друг друга за бороды таскают, пасквили пишут, оратор ихний главный, Цицерон, с какой-то Катериной подрался, мне, кричит, теперь все едино, я без драхмы единой остался, – они там пари на деньги заключают – по мне хоть Карфаген разрушить, пропади он пропадом...

Федот разошелся, словно сам участвовал в игрищах, орет, руками машет, чуть в трясину не влез, и только тогда опомнился, когда почувствовал, что его настойчиво теребят за зипун.

– Да ты, мил человек, – едва ли не просительно произнес болотный, – охолонись маленько. Баишь ты, правду сказать, ладно. Только к нам-то это какое отношение имеет?

– Так ведь самое прямое. Мы вот прямо сейчас и у вас здесь спорт заведем.

– Это что же, – не понял болотный, – я своим болотницам должон лещей отвешивать?

– Не, мы так не согласные, – загомонили болотницы. – Давай его за зипун, и концы в воду.

– Ну зачем же сразу лещей? Другие виды игрищ имеются. Вы вот, к примеру, как плаваете? – обратился он к болотницам.

– Вестимо как, – недоуменно переглянулись девушки. – Какой куда надо, та туда и плывет. Головой вперед. Что мы, раки, что ли?

– Да я не про то. Как бы лучше сказать-то... Опять же, что больше на десерт предпочитаете?

– Чего?..

– Ну... вкусненькое.

– Так по-разному. Когда пирог из тины, когда рыбки свеженькой, а то раков наловишь. Салатик там из камыша да рогоза... Ах, вот еще сочок клюквенный али там квасок – самое что ни на есть вкусненькое.

– О! – поднял палец кверху Федот, обращаясь к болотному. – Вот тебе и приз. Ну, награда победителю.

– Кто больше лещей отвесит?

– Да что ты пристал к этим лещам!.. Забудь ужо. Вода чистая есть где?

– Ну как не быть. Озерцо тут, недалечко, сажен эдак десятка два в длину, да с десяток в ширину.

– Сгодится. Вот на нем можно и устроить игрище. Наливаешь три чаши квасом клюквенным: большую, среднюю и малую. Сам на одном конце на пне сидишь, бдить-рядить будешь, на другом девки твои. Как ты, значит, знак подашь, ну, там, к примеру, дубьем по воде, пусть они взапуски и плывут к чашам-то. Кто первая – той большая чаша, кто вторая – помене, ну а третьей совсем малая. Только чур товарок не топить и за хвосты не дергать.

– Так чего ж взапуски-то? Квасу, чай, на всех и так хватит.

– Одно дело так, другое – супротивничество. Ведь кто первый приплыл, тот, значит, плавает быстрее всех, честь ему и хвала, второй – тот чуть похуже, а последний... ну, тоже сойдет.

– Мудрено все как-то... Да и то сказать, как же мы на озерцо то сунемся, ежели оно наше общее с соседским болотником, Мшиной кличут, а мы с ним в разладе крепком? Он же, лиходей, мою жабу, что лучше всех на всем болоте квакала, к себе сманил.

– Вот и кстати. Вот и замиритесь. Потому, спорт – он мир. Другое игрище на этот случай имеется. Двустороннее. То есть он со своей стороны выставляет, ты – со своей. А ну, девки, тащите жерди да сети, наверняка с реки потаскали. Ты колдовать-то умеешь? – обратился он к болотному, пока девки поплыли исполнять его повеление.

– А то как же? С малых годов. Вот как сейчас помню...

– Да ты погоди вспоминать-то. Давай-ка сначала дело сделаем. Шар нам нужон, кожаный, непромокаемый. Примерно размером с мою голову. Справишь?

Болотный пожал плечами, выдернул из хвоста чешуйку, что-то пошептал и на ладони у него появился шар, как Федот заказывал.

– На, держи.

Только Федот взять его хотел, а шар возьми и ухни в болото, что твое пушечное ядро. Одни круги по воде пошли. Воззрился молодец на болотного.

– Ты чем, колдун нестандартный, шар-то наполнил?

– Вестимо чем, песком да землицей. Подкову положил, чтоб потяжелей было.

– От незадача. Смолоду, видать, запуган. Воздух вовнутрях быть должон, воздух! Чтобы плавать мог.

– Так бы сразу и сказал. А мне почем знать?

Второй шар вышел на славу. Тут и девки вернулись, притащили жерди да сеть. Полдня не прошло, как соорудили они ворота. Только необычные. Обычные, они на петлях, двор стерегут, а эти – ну чисто бредень.

– Так, – когда все было готово, распорядился Федот. – Ты, – обратился он к одной болотнице, – вон туда вставай, – и на эти самые ворота показывает. Та ни в какую. Это что же, говорит, я в сеть полезу? Да ни в жизть.

– А ты и не лезь, – терпеливо объяснил Федот, – ты сеть эту защищать должна, ко мне развернись, вот так хорошо. А ты, – обратился он к другой болотнице, кидая ей мяч, – попасть должна.

– Куда попасть-то?

Ну, тут уж Федот сам позеленел.

– Как куда! – рявкнул он так, что все лягвы, сидевшие и наблюдавшие с открытыми ртами, дружно спрятались в тину. – В сетку! Чтоб она не поймала! Игрище такое, заморское! Как уж там оно по-иноземному зовется, не помню, а наше прозванье дали – "убей рака"!

Долго ли, коротко, объяснил кое-как Федот правила игры заморской, да так объяснил, что болотный совсем одурел.

– Нет, говорит, девки, не будем мы его в трясину топить. Изведет он нас премудростью своей вконец. Без него было плохо, а с ним житье – как встал, так и за вытье. Хоть из болота беги. Так что давайте-ка мы его выпроводим подобру-поздорову. Сами решим, затевать нам игрища, али нет. Ты куда путь-то держишь? – спросил он Федота.

Поведал Федот ему тайну сердца своего, ничего не утаил.

– Надо же, – задумчиво протянул болотный, когда Федот закончил свой рассказ, – первый раз такое слышу. Правду сказал. Вижу, что правду. Другие-то, что до тебя упокой в болоте нашем нашли, все врали. Заплутали, мол, по недомыслию, по глупости. Слухи ходят, что посеред трясины нашей островок имеется, а на островке том сокровища несметные зарыты, да меч-кладенец, да цвет папоротников, да разрыв-трава, что любые замки отворяет, да конь богатырский под спудом схоронен. Что глупость, о том спору нет, но все больше алчности. Помогу я тебе. Держи для начала, – и он протянул Федоту слегу. – Не простая слежка, путеводная. Как перекинешь ее с кочки на кочку, так она мостком перекинется, где не достанет – длиннее станет, где длиннее окажется – укоротится. В провожатые змейку тебе дам, она и в темноте светится, не собьешься. Как до края болота дойдешь, в том месте две березы увидишь, из одного корня растущие. Рядом – родник, воды ледяной. Меж ними тропка. По той тропке и ступай. Как выйдешь к селу, на большой реке оно стоит, сразу на верфь ступай, там мужики ладьи да ушкуи делают. Дуб у них там растет, сразу увидишь. Под дубом тем клад заговоренный. Как клад возьмут, к тебе приступят, чем, мол, тебя, добрый молодец, отблагодарить? Ты и скажи: сделайте мне, мастера-корабельщики, корабль дивно изукрашенный, да смотрите, чтобы все дерево в дело пошло. Сам стружку-щепки подбирай, да в яму, что из-под клада вынутого останется, и складывай. Как закончат мастера дело, так ты ночью ямку-то и запали. Уголечек вывернется, да по дорожке и покатится. За ним ступай. Ну а дальше сам увидишь, что к чему.

Дал болотный Федоту завет, как клад заговоренный добыть, змейку в провожатые, и уплыл себе на пеньке своем.

По слову его и случилось все. Нашел молодец тропку заветную, к селу вышел, верфь нашел, где мужики ладьи ладили, добыл клад заговоренный, они ему и сладили, корабль-от. Да какой!.. Высокой, ладный, весь резьбою покрытый, весла в два ряда, мачт, опять же, две... Не корабль – диво дивное. И, как сказано было, запалил ночью ямку со стружкой-щепой, вывернулся уголек красной звездочкой, да и покатился себе легонечко, лужицы обходя да ручеечки перемахивая.

Долго ли, коротко ли шел Федот, про то сказка ведает, да только заслышал он шум-веселье с музыкой, с песнями, да, видать, с танцами-плясками. Подкрался осторожненько, глянул из-за куста. Батюшки светы!

На поляне возвышался терем, да не простой – с пристройками и флигелями. Двухэтажный. Бревенчатый, богатой резьбы, с куполами-луковками, портал с саженными дверями, окованными серебром-золотом, крылечко – любо-дорого посмотреть. Над дверями аршинными буквами: "Без стука не входить", справа табличка: "Ценность знатная. Охраняется лично царем", слева: "У нас сегодня" и что-то неразборчивое.

Посреди же поляны огонь полыхает, даром что вечер ранний. Столы расставлены, снеди на них – войску царскому на цельный поход хватит, аж гнутся-прогибаются. И чего там только нет... Ну да не о том речь. Два помоста деревянных сколочено, скамьи перед ними расставлены. А уж нечисти – счесть не пересчесть. Все туточки. Слетелись на сборище свое очередное, годовое, отчет-ответ держать, на других посмотреть, себя показать, кто каких людям пакостей понатворил-понаделал. С правой стороны от Федота, там мавки, утопленницы, русалки, ведьмочки, что помоложе, промеж себя красу выявляют. Шастают по помосту туда-сюда под цыганский напев, с топотком, с песнями, а мужская, значит, часть, что на них глазеет, оценки им выставляет. Тут тебе и баенники, и овинники, и лешие, и водяные, и еще невесть кто, все как один глазищи таращат.

С левой же стороны иная картина образовалась. Там все больше нечисть постарше, посерьезнее, приемами колдовства-знахарства обмениваются. Эти в трех соснах заблудят, из сапог в лапти переобуют, любую порчу-сглаз наведут. Многонько Федот понаслушался: и как свадебный поезд остановить, и как хозяина из избы выжить, и как урожай градом побить, и как корову без молока оставить, и много еще чего.

Да не за здорово живешь общаются. Поощрения всякие-разные за дела нечистые раздают всем обществом. Козлов-котов-боровов черных-пречерных, книги-снадобья-травы колдовские, метлы-ступы-мази для полетов... Одной ведьмочке, по ошибке, вместо козла козу подсунули. Так она голосила-голосила, всех в лесу перебаламутила, пока ей вдобавок еще и гармонь-трехрядку не присудили.

Сколько празднество это продолжалось, про то Федот не сказывал. Да только вскоре на один из помостов, пошатываясь, вскарабкался Вий с чашей меда в руках.

– Подымите... – начал он и смолк.

Нечисть бросилась поднимать ему веки. Струхнул Федот, а как не струхнуть? Вот заметит сейчас, окаянный – и пиши пропало. Пойдут клочки по закоулочкам.

– Да не веки, олухи! – остановил их Вий. – Веки я и сам могу. Да только я и с закрытыми глазами лучше вас вижу. Чаши поднимите. Тут вот предложение поступило. От группы, значит, товарищей. Поскольку план наш по злодействам-негодяйствам выполнен и даже перевыполнен, отпуск нам полагается, на недельку-другую. Отдохнуть, силушки поднабраться. А там и вновь за работенку нашу нелегкую.

Нечисть дружно взревела. Даешь, кричат, отпуск.

– А и местечко я тут присмотрел, от Лукоморья недалече. Островок там есть, Змеиный называется. Гадюк там, кобр, мамбы черной – не счесть, комаров-мошкары – тучи, мухоморы-поганки – ввек не перебрать. Что ни пляж – песок зыбучий. Славно отдохнем.

Но нечисть чтой-то засомневалась.

– У Лукоморья, говоришь? Вот ведь нашел ближний свет. Да туда, почитай, семь лаптей железных истопчешь, семь посохов железных изотрешь, была охота ноги бить... Нет уж, отдыхать – так давай где-ничто поближе.

– Вот ведь дурни! – поразился Вий. – Да кто ж вам велит ноги бить? Перед вами же терем, всем места хватит. На нем и полетим. И отель тебе, и ковер-самолет в одном лице.

– А ведь и верно, – почесала в затылках сотней рук-лап-копыт нечисть. – Так чего сидим, кого ждем?

И дружно, отпихивая друг дружку локтями, ринулась занимать горницы да светелки. Вмиг опустела поляна, словно и не было никого. А последняя ведьма, задержавшись на крылечке, махнула рукой, – исчезло все, и помосты, и лавки, и клетки опустелые, – пробормотала что-то, да за дверь. Поднялся вверх терем, поднялся и сгинул с глаз долой под ухарские песни, несшиеся изо всех окон. Ну да Федот не зевал, приметил, что сделать надобно, чтобы, значит, постройку деревянную в небо поднять. А уж как обратно спустить – сам догадался.

Вернулся он тем же путем-дорожкой, забрался в корабль свой, да и полетел к царю-батюшке за невестой. Чуть не забыл... Довелось ему над болотом тем пролетать, где водяного спорту обучал. Глянул он вниз – так и есть. Сцепились болотники с русалками на чистом-то месте, где ристалище организовали, знать, договорились-таки примириться. Но не довелось. Вот один другому под микитки и норовит, а тот в лоб засветить, русалки друг дружку за волосья таскают да за хвост, визг стоит, болото перебаламутили, орут что-то несусветное, одним словом, баталия Полтавская.

– Тьфу ты, – огорчился Федот. – Видать, бобр этот болотный только и усвоил из спорта, что бой кулачный. Ну и пусть их: того вот только не уразумели, что в ссорах да во вздорах пути не бывает. Знать бы где упасть, так про турнир рыцарский лучше бы рассказал.

И дальше полетел.

– Ну а с ВВЦ-то что? – поинтересовался Владимир.

– Да ты погоди. Сейчас и до него доберемся. Вернулся Федот к терему царскому, а там народу уже собралось видимо-невидимо. Вестимо, каждому охота есть на диковину глянуть. Весь двор заполонили. Ну да и сам Ерофей Палыч не стерпел: растолкал народ, руками машет, давай, мол, спускайся, предъяви чудо чудное, диво дивное. Только корабль посеред двора опустился, народ и попер через борта-то, царь первый лезет, ногами отпихивается. А Федот ему: "Нет, говорит, вы постойте-погодите, вашество... Сначала уговор исполним, потом и корабль ваш весь, как есть станет быть". Оторопел Ерофей. "Ты что ж это, кричит, щучий сын, слово царское под сомнение ставишь?" – "Как можно, – Федот отвечает, – слово царское, оно крепче камня крепкого, да только истосковался я по Екатерине Матвеевне – спасу нет. Подавай мне невесту мою, ладу-любушку, и полцарства, а не то не открою тебе слов заветных, чтобы ладью сию в небо синее поднять".

Видит Ерофей, деваться ему некуда. "Пошли, кричит, окаянный. Вот прям сейчас и оженю, чтоб впредь неповадно было!" И оженил. "Подать, кричит, карту царства-государства мово, да карандаш иноземный". И все, понимаешь, горлом берет, знать совсем невтерпеж ему стало. Схватил карту, черкнул карандашом, да к Федоту: "Говори слова заветные, как ладью сию в небо поднять да спустить обратно на землю-матушку". Сказал молодец, Ерофей и припустил, едва карту отдать успел. А то, что черкнул неловко, так, что Федоту с Екатериной из всего царство пару деревенек всего и досталось, того и не заметил, второпях-то. Ну да молодым и то не в обиду. Дело молодое. Совет да любовь – чего им еще надобно? Собрались накоротке за пару-тройку деньков, и подались в вотчину отведенную. Сидят себе на телеге, ногами машут, друг дружкой не налюбуются.

А еще, надо сказать, Федот от ума своего недюжинного, летало придумал. Ну, чтоб если с кораблем что случится, то с него б безбоязненно сигануть можно было и без малейшего повреждения на землю спуститься. Взял он для того у баб полотна белого, тканого, веревки пеньковой, привязал, мудрено так, веревки по краям полотна, нижние концы к поясу прикрепил. Собрал полотно в кучу, кучу в суму запихнул, суму на спину повесил. Поднялись они с Ерофеем, Федот и говорит: "Ну, ежели что, не поминайте лихом". И полез на борт. Ноги уже спустил, а не решается, прыгать-то. Оно и понятно – высоконько, чуть что не так – только место мокрое и останется. "Ты, Ерофей, молвит, толкани-ка меня легонечко, но поперва над прудом зависни, все падать мягше будет". "Да ты не боись, не боись, отвечает Ерофей, оно по первости страшно, опосля привыкнешь. А ежели что, так я собственноручно памятник тебе поставлю, на холме, рядом с Велесом и поставлю. Из дуба. В рост, значит, натуральный. Праздник введу, память тебе вечная будет в этот день. Выходной всему царству-королевству". "Это как же, не понял Федот, я, значится, в лепешку, а народ по этому поводу гулять будет? Не-ет, на энто я не согласный. Тоже удумал". И обратно полез. Тут его Ерофей тихонечко так и подтолкнул. Полетел Федот, ну ровно твоя лягва, руки-ноги растопырил, орет что-то невнятное, но, судя по голосу, суровое. Царя-батюшку поминает через каждое слово.

Тут у него из сумы летало и выпало. Глядит народ, глазам своим не верит. Распахнулось оно над Федотом шатром белым, он за канаты свои ухватился и парит, аки орел небесный. Не падает. И уже что-то другое кричит, мужикам-от. А те не слушают. Лупят друг дружку по спинам по чем зря, ликуют, что, мол, теперь ужо погоди, теперь мы как птицы могем... И по домам на радостях подались, мед-пиво пить. Забыли совсем про Федота по такому поводу.

Ну, потом уж Федот осмелел. Ерофей тоже опробовал. Понравилось. А как зять дорогой с дочкой-красавицей в свою вотчину отбыли, так царь совсем дела государственные забросил, да с луком-стрелами на корабле за птицей-зверем гоняться принялся. Чуть утки там перелетные али журавлиный клин покажутся, он хвать самострел, суму на плечи, в корабль шасть, рукой эдак махнет, крикнет: "Поехали!", и в небо. Вот через то беда с ним и приключилась. Главный боярин-от его, ума-то нету, что удумал. Ну, удумать-то удумал, так сиди молчи, за умного сойдешь, нет, надо же было ему с царем-батюшкой мыслями своими поделиться. А тот и рад слушать, уши по плетню развесил. "Слышал я, боярин сказывает, мне немчин один в тайне великой поведал, что у них там, в иноземщине, то лягвы с неба падают, то рыбы, то греча, прям в горшках, еще теплая, то дождь вином чистым выдержанным, то монеты золотые. Монеты те показывал, золотые, вином угощал. Не поверил я поначалу-то. Да только потом засомневался. Вот ты сам погляди, говорит этот бургер, молонья в небе. Из чего она, по-твоему? Не ведаешь? То-то же. А молонья, она из золота чистого. Вишь, как блестит? Слыхал, что ежели высмотреть, где она в землю ударит, так там обязательно клад объявится. Как на духу говорю. Потому – случаев таких записывать, бересты не хватит со всех ельников ваших. Вот и подумал я, царь-батюшка, а что если прав немчин? Тут ведь что получается: кабы на корабль твой чугун повесить, поболее, ну, или там на палубу поставить да привязать покрепше, да молонью в него поймать, так, может, она золотишком и рассыплется? Рыть-копать-мыть не надобно, знай летай по небу, богатство собирай".