Текст книги "Пока дверь закрыта (СИ)"

Автор книги: Сергей Тимофеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

   – Мне не хочется говорить о тех грустных событиях, их лучше всего предать забвению. И все же, мне хотелось бы спросить вас кое о чем.

   – Спрашивайте, – сказал мистер Бартон.

   – Тогда первый вопрос, – начал мистер Ледбеттер. – Помните тот день, когда я зашел к вам и спросил, почему вы вымыли шкаф и убрались в башенке? Почему вы тогда повели себя так странно?

   – Этому есть простое объяснение, – ответил мистер Бартон. – Во-первых, я скверно себя чувствовал. Вы не поверите, но я был страшно угнетен тем, что так грубо отзывался о бедном мистере Пиче – хотя, правду сказать, он и совершил в отношении меня дурной поступок – и даже отказался от примирения с ним; а кроме того, извините за излишнюю, может быть, прямоту – ваши вопросы, дорогой мистер Ледбеттер, выглядели настолько странно, что я испугался, не повредились ли вы рассудком – ибо здравый смысл изменил вам!

   Мистер Ледбеттер улыбнулся.

   – Что ж, вполне естественно! – сказал он, затем добавил: – Теперь второй вопрос, он адресован вам столько же, сколько и мне. Я часто спрашиваю себя, как случилось, что в своем видении я спутал колодец с вашей башенкой. Это удивительное сходство совершенно сбило меня с толку. В самом ли деле это было следствием того, что в тот день я навестил вас в вашем жилище, которое так врезалось в мою память, или же сам дьявол вмешался, чтобы смутить меня и выставить в неприглядном свете, или же это было вмешательство Божественного Провидения, с какою-то непонятной для меня целью, ибо как случилось, что я так легко поддался самым мерзким подозрениям в отношении такого прекрасного человека как вы?

   Мистер Бартон слегка наклонил голову.

   – Кто знает? – произнес он. – Что касается меня, то я не верю в возможность последнего, впрочем, равно как и вообще в дьявола!

   – Ну, ну, – сказал мистер Ледбеттер. – Что касается последнего, то в его отношении мы имеем свидетельства не только в Священном Писании, но и, увы! – в наших небезгрешных душах.

   Помолчав, он продолжил.

   – Я снова и снова спрашиваю себя, почему ему было позволено обратиться ко мне – в том, что с просьбой о помощи он обращался именно ко мне, в том не может быть никакого сомнения. Но я ведь тогда не мог ему помочь; впрочем, это позволило отомстить его убийце – и мне это нравится менее всего!

   Мистер Бартон ничего не сказал, и мистер Ледбеттер продолжил.

   – И вот я задаюсь вопросом, в самом ли деле участь его была столь жестокой; он был призван внезапно, это правда, и смерть его была неожиданна, мучительна и ужасна; но с другой стороны, все свершилось быстро, и так ли уж стоит задумываться нам о наших бренных телах? Я хочу сказать, что может быть и в самом деле скорое обретение жизни лучшей, вечной, пусть израненным и в грязном колодце, предпочтительнее томительного ухода озлобленным и напуганным, лежащим на смертном одре с подернутым к подбородку одеялом?

   И мистер Ледбеттер, улыбнувшись своим мыслям, помешал дрова в камине.

ИБО ЗОВУСЬ Я...

1

   Мистер Джон Байрон, состоявший членом совета колледжа Джона Смита в Магдалене до самой своей смерти, последовавшей в 1788 году, на шестьдесят третьем году его жизни, как кажется, был человеком в высшей степени непрактичным. Он получил право вести адвокатскую практику, будучи еще совсем молодым человеком, и за все время практики ему довелось вести одно-единственное дело, – и то, полученное скорее добротой Колледжа, – арендатора, обвиненного в вырубке и продаже частного леса. Это все, что я могу сказать со всей определенностью, поскольку сам мистер Байрон неоднократно упоминал о нем в разговорах; это вовсе не означает, что он не вел другие дела, просто о них он никогда не говорил. Он влачил довольно скудное существование в Лондоне на средства Товарищества, а затем возвратился в Кембридж, где его, собственно, никто не ждал. Колледж вновь помог ему, на этот раз он выступил в качестве лектора, но и здесь потерпел полную неудачу, поскольку оказался не только не способен увлечь аудиторию, но даже поддерживать в ней мало-мальский интерес. Лишившись и этой должности, он большую часть времени проживал в собственном доме. Однако, и это следует отметить, несмотря на очевидную некомпетентность во всех практических занятиях, тщеславие его не знало границ.

   Мистер Байрон был безмерно горд своим именем, внешним видом, к слову – весьма неряшливым, своим опытом, предельно небольшим, но более всего умением вести беседу, достигшим такой степени утомительности, что невозможно описать. Речь его была одновременно пространна и запутанна, приправлена некоторым количеством бородатых анекдотов, так что его компании старались избежать все по-настоящему веселые люди. Он считал себя свободомыслящим человеком, и весьма презрительно отзывался относительно мыслительных способностей своих собеседников; кроме того, скуп, чревоугодлив и до чрезвычайности неряшлив; его жилет являл собой как правило редкостное сочетание пятен соуса и пива, так что его (мистера Байрона) никак нельзя было назвать украшением стола. Не имея ни к кому естественной привязанности, его нисколько не заботило, насколько он неприятен окружающим, мистер Байрон проводил жизнь размеренную, совершая утренние прогулки по городу и пристально рассматривая встречных знакомых, а по вечерам проводил время в своей комнате, в одиночестве и раздражении на весь белый свет; так проходила его жизнь, не отягощенная событиями.

2

   Как-то мистер Байрон, встретив в столовой университета некоего посетителя, учтивого и бесхитростного философа, обладавшего всевозможными познаниями во всевозможных областях, по своему обыкновению, заговорил с ним о деле против арендатора Колледжа, которое ему удалось блестяще разрешить, а затем продолжил пространной повестью о древности семейства, к которому он имел честь принадлежать, и о красоте своего имени, происхождение которого терялось во тьме веков, так что никто не мог сообщить его начала, на что философ рассмеялся и ответил, что не видит в этом никаких затруднений. Имя, пояснил он, скандинавского происхождения, обычное в Норвегии, где оно произносится как Bjom, что означает медведь. Голова медведя, по его словам, была изображена на гербе семейства; на что мистер Байрон заметил, что на его гербе изображено три полосы на красном фоне и русалка.

   На это посетитель вежливо заметил, что мистер Байрон, должно быть, родственник знаменитого лорда, а мистер Байрон, в свою очередь, сказал, что, хоть он и не тщеславен, но, тем не менее, верит в то, что лорд Байрон происходил из какой-нибудь младшей ветви его семейства. Посетитель продолжил разговор о тех странных путях, которыми некоторые животные и домашние птицы оказались на гербах знатных семейств, о странных обычаях, распространенных прежде среди Северных племен, запрещавшим любому члену племени причинять вред животному, считавшемуся покровителем племени, и "смею предположить, мистер Байрон, – сказал посетитель, – что некоторым из ваших предков пришлось несладко при встречах на охоте с медведями, которых им запрещалось убивать".

   "Весьма вероятно, весьма вероятно", – согласно кивнул мистер Байрон, рассерженный тем, что нить разговора ускользает у него из рук, и принялся рассказывать истории из жизни своего семейства, касавшиеся его величия, и в особенности величия прадеда, представшего в изложении мистера Байрона весьма известным человеком, хотя на самом деле торговал свечным маслом в Ипсвиче; впрочем, факт этот остался вне рамок изложения. Присутствовавшие при беседе предпочли бы рассказы философа, но мистер Байрон не дал ему второго шанса и утомлял всех своими повествованиями все обеденное время.

3

   День или два спустя, мистер Байрон, как обычно, совершал утреннюю прогулку по городу, и, по привычке, разглядывал прохожих, когда приметил небольшую группу людей в углу рынка. Он поспешил туда, чтобы посмотреть, что вызвало такой интерес, и растолкав собравшихся, увидел в центре круга двух, по виду, иностранцев, и с ними большого бурого медведя. Медведь был одет в пальто, на голове его был котелок, а на плечах шест, который он придерживал своими длинными когтями. На вид дружелюбный и послушный, повинуясь командам, он приплясывал, неуклюже приседая и подскакивая на коротких лапах. Небольшие глаза и красный язык, мелькавший среди острых зубов, показались мистеру Байрону весьма любопытными, и он продолжил пробираться вперед, пока не оказался внутри кольца. Медведь шел, пританцовывая, но когда приблизился к мистеру Байрону, приблизился настолько, что мистер Байрон мог ощутить сильный и резкий запах зверя, то вдруг остановился, что было воспринято мистером Байроном как признак любопытства, бросил свою палку и потянулся к нему, словно к старому знакомцу. Мистер Байрон, охваченный внезапным ужасом, слабо вскрикнул. Один из иностранцев позвал медведя, тот немедленно поднял свою палку, и продолжил пританцовывающие движения. А мистер Байрон, вдруг почувствовав сильное отвращение к происходящему, выскользнул из толпы, чувствуя себя больным, слабым и полностью опустошенным. У него было такое чувство, что он избежал некой смутной опасности, не вполне ясной, если бы медведь сумел обнять его, не вмешайся иностранец. Случай не шел у него из головы те несколько дней, которые он чувствовал себя разбитым, почти не спал, и часто вспоминал о маленьких медвежьих глазках и красном языке между острыми зубами. Он отказался от своих обычных утренних прогулок по городу и совершал их в саду Колледжа.

4

   Неделю спустя, ночным часом, случилось так, что мистер Байрон внезапно пробудился от сна в своей кровати, что стало частым явлением. Его комната располагалась на первом этаже, в южной части здания суда, неподалеку от дома прислуги. Он пробудился со странным неприятным ощущением, как если бы кто-то или что-то коснулось его руки; ему казалось, он чувствует горячее и зловонное дыхание на своем лице; и, что еще более повергло его в ужас, запах медведя, тот самый, который он ощутил на рынке. Поначалу он не осмеливался пошевельнуться, затем, набравшись храбрости, зажег свечу и, все еще дрожа, осмотрелся. Все вокруг выглядело так, как должно было выглядеть; он поднялся и, со свечой в руке, вышел в маленькую неудобную гостиную, а затем прошел к дальней двери, которая оказалась заперта. Чувствуя себя более уверенно, он открыл буфет, в котором хранил бренди, выпил, и вскоре почувствовал прилив отваги. Часы монотонно пробили три; мистер Байрон вернулся на свое ложе, но заснуть так и не смог, и был чрезвычайно рад, когда сквозь занавеси пробился первый солнечный луч, а среди плюща за окном защебетали воробьи.

5

   Наступили каникулы, ученики разъехались, равно как и большая часть преподавателей. Мистер Байрон остался бы в Колледже один, если бы не декан, старый человек, подверженный дремоте настолько, что разговаривать с ним было бесполезно, и один или два обеда прошли в унынии. Но мистер Байрон не мог сдержаться и постепенно, слово за слово, поведал старому декану историю своей встречи с медведем и свои ночные видения. Старик слушал его невнимательно, и заявил, что подобные видения весьма неприятны, и самое лучшее, что мистер Байрон может сделать, это выбросить их из головы. «Это вредная вещь, – медленно, скрипучим голосом, произнес декан, – когда человеку мерещатся бродячие медведи и тому подобный рогатый скот. Это расстройство рассудка, мистер Байрон; есть одна старая история по поводу некоего семейства, имени которого я припомнить не могу, главе которого являлась иногда в видениях большая белая птица, прямо к нему в комнату – а это очень плохо. У нас нет преподавателей в Колледже, которых посещали бы в глухой ночной час видения птиц или каких-нибудь лесных чудовищ. Это – плохая вещь, мистер Байрон, это – предзнаменование. В такой момент человек должен читать Священное Писание и молиться; но мне почему-то кажется, что у вас нет намерения делать ни то, ни другое».

   Мистер Байрон сказал, что, по его мнению, крепкое пиво или бренди в таких случаях помогают намного действеннее, но декан уже склонил голову и ничего не сказал по этому поводу, впрочем, как не сказал более ничего ни по какому поводу.

6

   Мистер Байрон вскоре остался один в Колледже, поскольку декан отбыл, и пребывал в скверном расположении духа. Он перестал обедать и довольствовался тостами и чаем, в который добавлял бренди. Он перестал ходить в столовую и основную часть времени проводил в своей комнате, барабаня пальцами по столу. В это время он начал вести записи в небольшой записной книжке о событиях, воспринятых им чрезвычайно близко. Как следует из этих записей, он не был в мире с самим собой, и сожалел о потраченной впустую эгоистичной жизни; были здесь также записи, касавшиеся странных происшествий с некоторыми семействами, глупые рассказы времен его детства и юношеского возраста, которые не имели ни начала, ни конца, к примеру такой: «Когда я гулял в саду, в вспомнил, как Марджори подошла ко мне, показала груши, которые ей дала госпожа Викерс, и предложила мне; но я отказался и предложил ей сыграть на них в игру, которую мы называем паттл-поттл; я жульничал, выиграл у нее все груши, съел их да еще смеялся над нею, так что она расплакалась. Мне жаль, что я обманул Марджори. Она умерла 8 апреля 1748 года, от ангины, но это было много позже. Я плохо относился к ее мужу, он так скверно разговаривал со мной...» И тому подобный вздор, без какого-либо порядка. Через несколько страниц записи были сделаны трясущейся рукой, линии строк налезали друг на друга: "Это самая плохая вещь, которая когда-либо приключалась со мной в жизни, но я никак не могу описать ее, поскольку, боюсь, не знаю, что это. Может быть, Господь пожалеет и пощадит меня, и простит мне неверие мое. Вот как это случилось: я проснулся встревоженный, как мне кажется, около трех часов ночи (это было в среду, мне кажется, – но я в этом не уверен, как не уверен и в остальном), поднялся и услышал, как кто-то ходит, взад-вперед, снаружи моей комнаты; кто-то, кто трижды пытался открыть дверь, она прогибалась и трещала, но выдержала. Затем я услышал, как кто-то фыркнул под дверью, и почувствовал запах, который не могу описать, поскольку он вызывает у меня отвращение... – О Господи, я погиб! – О Господи! Снова я услышал его; оно фыркало и дышало под дверью. Все это время я стоял неподвижно, не осмеливаясь пошевелить ни одним членом, одеревеневший и похолодевший. Медленно светало, стало тихо, наконец, я набрался мужества и отворил дверь. В комнате царил полумрак, но – о Господи! Как я только могу писать об этом – Господь смилостивился надо мною; медведь стоял, как я и опасался, ссутулившись, напротив двери, и смотрел на меня своими маленькими глазками; я видел красный язык между острыми зубами. Это был конец. – О Господи, что мне делать? Я затворил дверь, но ослабел настолько, что вынужден был ползти к моему ложу; этот ужасный смрад преследует меня: оказывался ли когда человек в положении более ужасном, чем я? О Господи!

   Эта запись заканчивается неразборчивыми каракулями, которые, кажется, представляют собой переданные по памяти фрагменты Псалма XCV, "Живущий под покровом".

   Имеется еще только одна запись, сделанная двумя днями позже. "Дальше ничего не произошло, и ужас понемногу схлынул; но мне никак не удается изгнать запах чудовища из комнат, моя одежда пропиталась зловонием, равно как и моя еда. Слишком много времени я провел в закрытом помещении. Я должен покинуть и место и уехать как можно дальше; мне нужна другая жизнь, и другая диета, и – молитва, может быть, это мне поможет. Я не осмелюсь обратиться к врачу, а если обратиться к священнику – то не знаю, с чего начать. Я не могу избавиться от мысли, что меня ждет несчастье, но даже не могу предположить, какое именно. Наверное, сегодня слишком поздно, я просто боюсь изменить свою жизнь. Если бы это случилось со мной лет двадцать назад! Проклятие моей семьи пало на меня, и я сам в этом виноват. Если бы у меня был хоть один друг, хоть один близкий человек, к которому я мог бы обратиться, у меня оставалась бы надежда. Если бы моя маленькая Марджори были жива, она поняла бы меня..."

7

   Развязка наступила стремительно; но все, что я смог найти – это краткая заметка-некролог относительно мистера Байрона, которая была опубликована в Журнале для Джентльменов от 20 июля 1788 года, двумя днями позже случившегося. Содержание ее было таково:

   "18 июля, в гостинице Рыба и Утка, Коттэнхэм, скончался мистер Байрон, преподаватель Магдаленского Колледжа, Кембридж, остроумный и всеми уважаемый человек. Ему смерть произошла в результате несчастного случая. Указанный джентльмен, находившийся в превосходном здравии, по своему обыкновению, совершал утреннюю прогулку в окрестностях Кембриджа, где постоянно проживал. Утром 18-го июля два норвежских моряка, известные как Свайн и Бам, водили по улицам Коттэнхэма обученного медведя, когда мистер Байрон внезапно показался из переулка. Медведь, без видимой причины, не нашедшей объяснения, вырвался и сделал движение, будто хочет обхватить мистера Байрона, застывшего рядом в нерешительности. Он попытался убежать, когда медведь оказался рядом с ним, но упал на землю, и зверь схватил его. Его сразу же вызволили, но он, казалось, был охвачен ужасом, от которого не оправился, и умер тем же полднем.

   На допросе, который был учинен Свайну, одному из владельцев медведя, тот показал, что зверь всегда отличался хорошим поведением и что ему без опасений можно было оставить самого маленького ребенка. Он сказал также, что, действительно, поведение животного показалось ему странным: он вел себя так, будто распознал в мистере Байроне старого знакомого, и желал выразить ему чувство привязанности, но никак не вражду. Было решено, что медведя следует умертвить, но Свайн воспротивился этому, утверждая, что медведь с ним уже давно, и что он является единственным средством, с помощью которого он добывает себе средства к существованию; кроме того, доктор заявил, что мистеру Байрону не было нанесено ни малейшего вреда, то поэтому мистер Катлак, судья, изменил свое решение в пользу Свайна и позволил ему уйти. Мистер Байрон будет похоронен на кладбище Св. Петра в Кембридже, в присутствии тех, кто знал его и искренне сожалеет о его кончине".

ОТВЕРСТИЕ В СТЕНЕ

~ 1 ~

   – Послушай, Мэлон, что с тобой происходит?

   – А с чего ты взял, будто со мной что-то происходит?

   – Ты сильно изменился – стал раздражительным, нервным – назови это как хочешь!

   – А тебе не кажется, что человек имеет право некоторое время быть не в форме, без того чтобы на это тут же обратили внимание?

   Говоривший первым ничего не сказал, и только внимательно смотрел на товарища, который почувствовал себя несколько неуютно под этим взглядом.

   Два студента расположились в большой уютной комнате на втором этаже, окна которой выходили на передний двор Колледжа. Спрашивавший, его звали Джим Редфорд, и это была его комната, высокий, худой, добродушный юноша, с лицом, на котором одновременно читались лень и ум. Вид его говорил о том, что он идет по жизни легко и находит ее интересной. Второй юноша, Гарри Брэдли, был невысокого роста, крепко сбитый, с взлохмаченными волосами; таким, как правило, и давали прозвище Мэлон за некоторое сходство с этим плодом. Оба второй год учились в Магдалене, были соседями и дружили.

   К сказанному для полной ясности следует прибавить, что число студентов Колледжа на время происходящих событий, а именно начало шестидесятых годов, не было максимальным. Например, шесть комнат, выходившие на лестницу, равно как и комнаты первого этажа были сданы в аренду, свободной оставалась только одна комната, в которой и поселился Джим Редфорд. Выше, из двух мансард одна была свободна, а другую занимал Гарри Брэдли; его мансарда располагалась над незанятыми комнатами, в то время как пустующая мансарда находилась над комнатой Редфорда.

   Стоял майский солнечный день, время было за полдень; студенты пили чай в комнате Редфорда, удобно и красиво меблированной, не без некоторой роскоши.

   Так они молча пили чай, потом Брэдли сказал:

   – Да, Джим, ты прав! Нет смысла огрызаться и рычать, это глупо – я действительно чувствую себя не в своей тарелке, и это трудно объяснить – но я попробую это сделать. Яхотел рассказать и прежде, но не видел в этом особого смысла, и все же, наверное, это следовало сделать.

   Джим поерзал в кресле и взглянул на Гарри, который явно был взволнован.

   – Да ладно, старик, – сказал он, – не торопись, всему свое время.

   Но Гарри уже начал.

   – Помнишь, с месяц назад или около того, по правде сказать, это была среда, 21 апреля, когда я имел несчастье свалиться с лестницы? Я поскользнулся на узкой ступеньке наверху, сразу за углом, скатился и набил себе шишку? Я думаю, тогда все и началось; не вполне уверен, но на следующий день... – Он осекся и мрачно посмотрел на Джима. – На следующий день начались видения. Это ужасно! – продолжал он. – Я не могу нормально спать. В половине случаев я не сознаю, сплю я или нет, а видения, или что они там такое, возникают и пропадают.

   Джим наклонился вперед и сказал:

   – Да, это чертовски скверно, что ты не можешь нормально выспаться! А что это за видения, о которых ты говоришь?

   – Если бы это было так просто! – отозвался Гарри. – Они не похожи ни на что, виденное мною прежде, они смутные и нечеткие, но всегда повторяются; понимаю, это звучит глупо, но я говорю правду. Погоди немного, я соберусь с мыслями.

   Он на мгновение задумался, нахмурив брови. Затем продолжал.

   – Я вижу себя в каком-то небольшом местечке, возможно, деревне, неподалеку от моего дома – оно называется Киркби – это первое, что всегда приходит мне на ум, хотя я и затрудняюсь сказать, почему; впрочем, это не имеет никакой связи с тем, что происходит потом. И вдруг, в середине видения, – я чувствую это, – начинает что-то возникать. Я не знаю, кто это или что это, но он... или оно – проявляется, как кажется, очень осторожно, как если бы все вокруг было погружено во тьму и оно продвигалось на ощупь; оно чего-то опасается, может быть, того, что его увидят, и что-то несет. Я не могу понять, что это – все очень размыто и неясно. Что-то красное, с рисунком; это как-то очень напоминает Вергилия. Мне сложно это описать. Какой-то том или рукопись. Вероятно, это книга, и в то же время не книга. Этот предмет тяжелый, но я никак не могу понять, что это такое, поскольку человек, который несет его, не хочет, чтобы я об этом знал. Мне кажется, что ему самому неприятен этот предмет.

   Он замолчал и покачал головой. Потом сказал.

   – И вот он подбирается ко мне вплотную; он отталкивает что-то ногой, а затем кладет руки на пол, и я не понимаю, что он делает. Я не вижу его, только слышу. Проходит, кажется, целая вечность. Затем я слышу шум, странный шум, громкий, но приглушенный, поодаль – глухой звук, и, кажется, щелчок; меня охватывает ужас. Это хуже всего. Смертельный ужас. Не знаю, почему; а затем я вдруг осознаю, что человек исчез.

   Иногда в этот момент я просыпаюсь, весь в поту, меня трясет; но все бесполезно, я ничего не могу поделать; я не могу остановить это, и спустя время все повторяется. Мне никогда не удается понять, что же происходит. Я вижу странные вещи; палка или стержень – желтого цвета, яркий, но покрытый пятнами, обвитый чем-то белым, и что-то похожее на крюк, два крюка, вроде тех, на которые в кладовой подвешивают мясо, и странный звук, похожий на приглушенное царапание; это кажется бессмысленным; потом я слышу вздох; во всем этом нет никакого смысла – и меня снова охватывает ужас, но этот ужас какого-то иного рода, а еще я вижу людей, сидящих в ярко освещенной комнате вокруг стола; они обсуждают что-то чрезвычайно важное; но это происходит не всегда, – а потом все повторяется; человек, ползущий ко мне, звуки, бросающие меня в дрожь, и мягкое царапание...

   – Какое странное видение! – произнес Джим, наклонившись вперед; на его лице было написано любопытство. – И это все? То есть, я хочу спросить, и больше ничего не происходит?

   – Нет, – ответил Гарри, – больше ничего, и это самое плохое. Звучит по-дурацки, но ведь и в самом деле все происходит как-то по-дурацки; я скоро сойду с ума; ночь за ночью, все повторяется и повторяется, и я никак не могу отделаться от мысли... – Он осекся, с выражением отчаяния.

   – Отделаться от мысли?.. – спросил Джим.

   – Я имею в виду, а как вообще люди сходят с ума? – отозвался Гарри. – Постоянно думают об одном и том же, не в силах забыть или отвлечься, снова и снова – и это сверлит им мозг – о том, что их терзает и мучает. Видишь, я понимаю, что происходящее ужасно, – и я не в силах что-либо изменить! Что скажешь? Можешь ли ты помочь мне советом, я так несчастен!.. – Он неожиданно замолчал.

   – Думаю, у тебя нет желания нанести визит врачу? – спросил Джим.

   – А что толку? – откликнулся Гарри. – Никаких иных причин обратиться к нему у меня нет, а рассказать ему об этих видениях я просто не могу...

   – А днем с тобой такого не случается? – спросил Джим.

   – Никогда, – ответил Гарри. – Я не люблю оставаться один в моей комнате – ты, наверное, заметил, что я почти всегда спускаюсь сюда. Я чувствую в своей комнате что-то плохое, и в то же время чувствую, что это плохое мне ничем не угрожает; ощущение такое, будто я встал на пути чего-то, что должно было произойти, и помешал этому.

   – А ты не хотел бы взять отпуск и на некоторое время съездить к домашним? – спросил Джим. – Мне кажется, это могло бы помочь.

   – Нет, – сказал Гарри. – Сейчас – нет; мой дом далеко, а экзамены на носу. Так что я вынужден оставаться здесь.

   Джим ненадолго задумался. Затем предложил:

   – А как ты отнесешься к тому, чтобы просто сменить комнату? Мне кажется, это можно было бы провернуть без всяких хлопот. Почему бы тебе не перебраться в пустующую мансарду? А оправдаться перед Купером труда не составит. Его, кроме арендной платы, ничего не волнует. Если же ты поселишься у меня прямо над головой, то в случае чего сможешь просто стукнуть в пол, – и я поднимусь. Мне и в самом деле кажется, что это было бы лучшим выходом из положения.

   Гарри несколько оживился, но затем снова отрицательно покачал головой.

   – Я, конечно, был бы рад сменить комнату, – сказал он, – но если за это придется платить, то я не дам и пол-пенни.

   – Тебе ничего платить не придется, – ответил Джим. – Вещей у тебя немного, так что мы можем перенести большую часть сами. Единственно, в пустых комнатах нужно прибраться. Мы можем попросить кого-нибудь помочь нам, час или два, не более; и сегодня вечером ты уже будешь жить в новой комнате. Что скажешь?

   – Это действительно прекрасный выход из положения, – отозвался Гарри. – Мне не хотелось бы расставаться. Мне хотелось бы быть рядом. Но что я скажу Куперу?

   – Просто скажи, что твоя комната тебя не устраивает, и ты хотел бы ее сменить на лучшую, – сказал Джим. – Он славный парень и не будет против. Держу пари, он скажет: "Вне всякого сомнения, мистер... э-э-э... все в порядке; конечно же, другая комната намного комфортнее..." – Он весьма похоже изобразил достопочтенного наставника, и Гарри улыбнулся.

   – Пожалуй, завтра же я так и поступлю, – произнес он. – А эту ночь проведу у тебя – ведь это была твоя идея!

   – А я поднимусь к тебе и переночую на твоей софе, – сказал Джим. – Это меня несколько развлечет. Ты можешь позвать меня, в случае надобности.

   – А что ты обо всем этом думаешь? – спросил Гарри.

   – Думаю, в этом нет ничего сверхъестественного, – ответил Джим. – Мне кажется, это результат падения с лестницы и удара головой; как следствие – у тебя все перемешалось, и то, что ты помнил, и то, что случайно где-то видел, но не заострял на этом внимания – короче, все это не более, чем нелепости, время от времени возникающие в твоей голове. Старина, все будет в полном порядке! Даже сейчас ты выглядишь гораздо лучше, чем когда пришел!

~ 2 ~

   Джим поступил в соответствии с собственным предложением; он расположился на софе в комнате Гарри и преспокойно уснул. Разбудил его крик, доносившийся из соседней комнаты; он зажег свечу и отправился туда. Гарри лежал на спине, вцепившись руками в скрученное одеяло, тяжело дыша, с красным лицом. Вид его не понравился Джиму, внезапно его охватило странное чувство, ощущение словно бы присутствия чего-то сверхъестественного – прямо у него за спиной. Он резко повернулся, но ничего не увидел, кроме голых белых стен, вешалок и платья на них. Не желая испугать Гарри своим внезапным появлением, он тихо приблизился к нему, аккуратно коснулся плеча и тихо позвал по имени. Гарри открыл глаза и сел, его трясло.

   – Боже мой! – сказал он. – Прочь, прочь!.. Умоляю, оставьте меня в покое...

   Узнав Джима, Гарри облегченно вздохнул и откинулся на подушки.

   – Ах, это ты! – произнес он. – Это было ужасно! Все повторилось, все было как прежде, и это было ужасно!

   – Ничего, старина! – успокаивающе сказал Джим. – Постарайся просто лечь и заснуть. Я сяду здесь в кресле, ты ведь не будешь возражать, если я покурю?

   Он пододвинул кресло, уселся, завернулся в плед и закурил. Гарри снова уснул; но сон его был беспокойным, он метался, один или два раза вскрикнул. Джим не стал его будить; и лишь когда стало светать и первые птицы защебетали среди листвы, Гарри успокоился. Тогда Джим тихонько вышел из комнаты, вернулся к себе и тоже лег спать; но уснуть ему не удалось, он лежал с открытыми глазами, удивляясь и размышляя. Такой ход событий ему не нравился.

~ 3 ~

   На следующее утро Гарри заявил, что провел ужаснейшую ночь, худшую, чем когда-либо прежде; но он был готов заняться переездом; и в тот же день, двое служащих и плотник, приданных им в помощь, перенесли мебель, повесили картины и занавески. Старый управляющий против переезда не возражал.

   – Мне всегда казалось, сэр, – говорил он, – что в той, прежней, комнате, есть что-то неприятное, если можно так выразиться. И я частенько спрашивал себя, почему вы не хотите поменять ее. Но в мои обязанности не входит давать вам советы. А еще я думал, сэр, что если вы не хотите этого сделать, то она вас, если можно так выразиться, полностью устраивает.

   Гарри был в восторге от переселения, и заявил, что чувствует себя значительно лучше; Джим пожелал ему спокойной ночи и напомнил, что он может постучать в пол, если что-то будет не так; ночь и в самом деле прошла спокойно, а утром Гарри, спустившись к завтраку, объявил, что он прекрасно выспался.