Текст книги "Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника"

Автор книги: Сергей Синякин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Глава пятая

– Не понимаю, – сказал Григорович, – зачем господину Гонтарю понадобился этот ребенок?

– Я тоже пока не могу этого понять, – согласился Маркиш. – Но все ниточки ведут в Россию. Смотри сам: откуда Эллен Гриц? Из России. Где она забеременела? В России. Откуда за ней приехали? Из России. И этот самый Вахт, и грузин… как его… Мачарашвили… Пусть тебя не смущает их происхождение, они русские, у них менталитет, созданный командой Сталина. Откуда сам Гонтарь? Он тоже из России, черт бы его побрал! Все идет оттуда, Исав. Кстати, русские что-нибудь ответили на наш запрос?

– Ответили, – сказал Григорович. – Эти психи подозреваются в убийстве доктора Медника в Царицыне.

– Да ну? – удивился Маркиш, – если я не ошибаюсь, Эллен Гриц тоже из Царицына?

– Ты не ошибаешься, Давид, – кивнул Григорович. – Более того, именно доктор Медник лечил ее от бесплодия.

Маркиш вскочил и нервно зашагал по кабинету.

– Я же говорил! – сказал он.

– Они просят образцы клеток наших покойников. Кажется, им требуется анализ ДНК. Понять не могу, на кой черт им это потребовалось?

– Мы ничего не узнаем, если кто-то из нас не поедет в Россию.

– Обоснуй необходимость командировки нашему министерству, – хмыкнул Григорович. – Да и мне она, честно говоря, не слишком понятно. В конце концов, Эллен Гриц не в России, она здесь, в Израиле. Вся проблема в ней, Давид. Если в России и есть что-то, так самое начало истории. А нам необходим ее конец.

– Нам нужна истина, – остановившись, возразил Маркиш. – а все упирается в ребенка. Мы все это понимаем. Я прав?

– Ты на сто процентов прав, – согласился Григорович. – Звонил Аарон Таннербаум. Похоже, происходящим заинтересовалось правительство.

– Насколько я помню, Аарон давно сочувствует идеям Земного братства.

– Возможно, – сказал Григорович, – но в данном случае, как мне показалось, его интерес к происходящему диктовался совсем иными причинами.

– Земное братство… Откуда у них интерес к ребенку? Что таинственное кроется в нем? Почему люди, покушающиеся на него, кончают так печально? Как он выжил, когда автоматная очередь искромсала его коляску?

Два часа назад он разговаривал с Эллен Гриц. Женщина еще не совсем пришла в себя, она ни на шаг не отходила от ребенка.

Маркиш заглянул в коляску. Обычный ребенок – мальчик агукал, пускал пузыри и пытался засунуть в рот крохотный пухлый кулачок. Темные бездонные глаза безразлично смотрели на инспектора.

– Эллен, скажите, что вы скрываете? – спросил Маркиш.

Женщина судорожно вздохнула, прижимая руки к груди.

– Мне нечего скрывать от вас, – сказала она. – Клянусь, я сама ничего не понимаю. Зачем эти люди охотятся за моим мальчиком? Кто они?

– Кто отец ребенка? – спросил Маркиш. – Может, причина кроется именно в отце ребенка?

После случившегося утром, он уже сам не верил своим словам. Было ясно, что ребенок обладает какими-то сверхъестественными способностями. Но пока он об этом не говорил.

– У него нет отца, – сказала Гриц. – Если хотите, это дитя из пробирки. Искусственное оплодотворение. Я даже не знаю донора, правда, меня уверили в том, что он был умен и красив. Я надеялась, что мой ребенок будет счастливым.

– Я смотрел запись произошедшего, – мягко сказал он. – Вы потеряли сознание, когда заглянули в коляску. Что вы увидели?

Женщина побледнела, закрыла глаза, и Маркишу показалось, что она вновь теряет сознание.

– Вам плохо? – спросил он. – Выпейте воды. Поймите, Эллен, мы должны понять, что происходит. Не молчите, мы не сможем ходить за вами по пятам и охранять вечно.

– Кровь, – тихо сказала Гриц. – Я увидела кровь…

– Но когда мы осматривали коляску, никакой крови не было, – сказал Маркиш. – Значит, вы утверждаете, что, заглянув в коляску, вы увидели кровь?

– Извините, – сказала женщина. – Я не могу продолжать этот разговор, мне плохо.

– Но госпожа Гриц… – продолжал настаивать Маркиш.

И неожиданно почувствовал, что ему совершенно не хочется продолжать этот глупый и совсем ненужный разговор. Ну какая разница, что увидела Эллен Гриц, заглянув в детскую коляску после выстрелов террориста? С этого момента он ничего не помнил, а в себя пришел уже на лестничной площадке, четко осознавая, что в квартиру ему незачем возвращаться.

Сейчас ему было не по себе.

Мнительный по натуре, он ощущал, что его знобит, и опасался, что таинственный дар ребенка настиг его. Но он же не хотел ребенку зла! Малышу просто не за что мстить ему. Маркиш попытался вспомнить, как Эллен Гриц назвала своего ребенка, и никак не мог этого сделать. Впрочем, это не особенно волновало его, куда более важным был тот факт, что ребенок просто не мог уцелеть после автоматной очереди, его нежное тельце должно было размазаться по пеленкам! Вместо этого непонятным образом погибли его убийцы. А теперь, кажется, приходит и его, Маркиша, черед.

Правда, болезненные ощущения быстро прошли.

– Слушай, Исав, – сказал он. – Может, мы имеем дело с клоном самого Гонтаря? Пророк воспроизвел себя и хочет объявить ребенка Богом. А эта Эллен не сошлась с ним взглядами на будущее сына и сбежала.

– Тогда почему она сбежала именно в Израиль? – спросил Григорович. – И почему она не скажет нам об этом прямо? Тогда было бы возможно воздействовать на этого Гонтаря, пусть на его счетах лежит сколько угодно денег.

– По крайней мере, это превосходный кусок, который можно бросить газетчикам, – сказал Маркиш. – Возможно, газетная шумиха заставит его быть более осторожным. Нам ведь не нужны лишние трупы?

– Они никому не нужны, – согласился Григорович.

– Свяжись с журналистами, – Маркиш уселся за стол и потер виски. – Боже, как я устал! И дайте ответ русским. Пошлите им все необходимое для генетической экспертизы. Заодно поинтересуйтесь, что им известно о связях Эллен Гриц с известным русским миллиардером Иваном Гонтарем. Возможно, что связь существует не прямая, а через доктора Медника, коли наши фигуранты прикончили его в собственной квартире.

– Не нравится мне возможная шумиха, – с сомнением пробормотал Григорович.

– Мне она тоже не нравится, – устало сказал Маркиш. – Только мы ведь не нападаем, Исав. Пока мы только защищаемся.

Вечером он долго не мог уснуть. С тех пор, как умерла жена, Маркиш жил один. Дети выросли. Дочь Сара уехала работать в Штаты, старшая – Эмма – вышла замуж за зубного врача из Зальцбурга, в доме было пусто и тоскливо, поэтому Маркиш старался, как можно реже подниматься на второй этаж, где все напоминало о себе. Стариковский удел – доживать жизнь одному. Маркиш не считал себя стариком, ему исполнилось пятьдесят пять лет, время, когда человек обретает мудрость и начинает смотреть на жизнь немного циничнее и проще.

Можно было уйти на пенсию, будь это в Баку, он так бы и поступил, но здесь он держался за работу, ведь это позволяло ему чувствовать жизнь, а не быть стариком, доживающим дни.

Он долго ворочался в постели, думая об Эллен Гриц и ее ребенке.

Кажется, ничего страшного с ними случиться не может. Они – пламя, о которое обжигаются другие. Что произошло, и каким образом ребенок получил исключительные и удивительные качества? Неужели это был результат вмешательства человека? Фамилия Медник ему ничего не говорила. Впрочем, он не был специалистом в биологии, поэтому вполне мог не знать человека, работающего в области генетики человека. Медник вполне мог оказаться крупным ученым, который достиг определенных успехов и закрепил эти успехи весьма доказательным путем. Быть может, Эллен Гриц бежала совсем не от Гонтаря, она бежала от доктора, потому что боялась за ребенка. А Гонтарь просто узнал об эксперименте. Но почему он стремится уничтожить ребенка? Заполучить такого ребенка и воспитать его в любви и уважении к себе намного лучше. Если он способен на такое в младенчестве, то чего можно ожидать от него с взрослением? Кажется, наблюдение следует снять. Неизвестно, как он может расценить контроль над жизнью его семьи и как отреагирует на это. «Господи! О чем я думаю, – вздохнул Маркиш. – Он еще даже не мыслит, не воспринимает образы. Интересно, с какого времени ребенок начинает воспринимать окружающее? Надо будет обязательно посоветоваться с доктором Гершуни».

Он вдруг подумал, что было бы неплохо съездить в Россию. Конечно, в Баку попасть не удастся, теперь это другое государство, но и в России было бы интересно увидеть многих и узнать, как сложилась их жизнь после распада Союза. Маркиш жалел о гибели страны, в которой прошли его детство и молодые годы. Он искренне считал, что это великая страна, и не мог понять, как она развалилась на части при легком нажиме изнутри. Впрочем, многие в Израиле совсем по-другому относились к России и Советскому Союзу. Маркиш их в этом не упрекал, считая, что сам живет осколками имперской культуры, которая понятна не каждому. Слишком долго в него вдалбливали различные понятия о Родине и жизни, чтобы он мог легко избавиться от них. Собственно, и желания миллиардера Гонтаря, они тоже имели корни в прошлой еще советской жизни. Мечты о мире, в котором было бы спокойно жить, где не было делений на левых и правых, на евреев и арабов, на православных и католиков, на белых и черных… Мечты, которые никогда не станут реальностью. Люди слишком разнятся, чтобы найти общий язык. О белом расизме знают все, но кто знает о черном расизме, о расизме арабском, китайском, японском? Кто знает, почему так спокойно уходят на смерть многие арабские смертники? А они ведь прекрасно понимают, что умрут, и наивно верят, что их ждет райское бессмертие, хотя на деле от них не останется даже могил.

Жизнь всегда противоположна человеческим представлениям о ней. Всю жизнь сам Маркиш боролся за семью, за то, чтобы они жили счастливо и без нужды. И что же? Его самого в конце жизни ждало одиночество.

Бессонница одолевала Маркиша. Он долго ворочался в постели, потом не выдержал, прошел на кухню, достал из висящей на стене аптечки снотворное и выпил сразу две таблетки. Снотворное не могло подействовать сразу, и Маркиш еще некоторое время лежал на спине, вглядываясь в невидимый потолок, и вспоминал веселый и шумный город, в котором прошла его первая жизнь.

И когда он почти погрузился в сон, нечаянная мысль бледно проявилась и еще некоторое время мучила инспектора, прежде чем уступила место беспорядочным и лихорадочно-бредовым видениям: а что происходит в России? Ведется ли какое-нибудь расследование по делу? Кто там расследует дело? И каких результатов добились они?

Часть вторая
Будни убойного отдела

Глава первая

Если не знать, что в квартире произошло, то обычной и совсем не страшной она выглядела. Квартира как квартира, захламленная старой мебелью, с несвежими обоями на стенах и с потолком, на котором темнели неровные пятнышки высохшей крови от убитых мух и комаров. Книг только много было, это Нечаев отметил сразу. Полок для них не хватало, стопки книг и журналов аккуратно стояли возле стены. Книги никто не тронул, следовательно, ничего в квартире не искали. Да и трудно было предполагать, что у убиенного имелись какие-то сбережения. Были бы – тогда бы квартира выглядела иначе.

Следователь сидел у шаткого кривоногого журнального столика и писал протокол осмотра места происшествия. Не в связи с кончиной мух, разумеется. Был он молоденький, белобрысый и от усердия даже высунул язык. Рядом уныло топтались понятые из жильцов дома. На покойника они уже насмотрелись, и теперь им хотелось домой – похвастать перед родственниками и соседями своим участием в жутком деле.

Труп был трудноразличим среди кучи белья, в беспорядке скрученного на диване в несвежий комок, в котором смешались грязно-белые простыни и пестрое одеяло. И все-таки он был, этот чертов труп, из-за которого отпуск Нечаева сразу отодвигался на неопределенное время. Еще не зная даже имени покойного, Нечаев ненавидел его. Так все славно складывалось – и отпуск у всей компании оказался летом, и желание сплавиться по Дону до самого водохранилища оказалось у всех, да что там говорить – лодки были взяты в прокате вместе с палатками и прочими причиндалами, так необходимыми для облегчения тяжелой походной жизни. И все это становилось недостижимым. Было отчего прийти в отчаяние!

– Рост трупа, – повторил для следователя прокуратуры судебно-медицинский эксперт Краишев, – сто семьдесят пять сантиметров, полнота средняя, телосложение плотное. Одет в синие тренировочные брюки с белыми полосами по боку, белую фуфайку с короткими рукавами и носки черного цвета.

Он замолчал, деловито стягивая с покойника трико почти до колен. Бесцеремонно задрал футболку.

– Из нижнего белья на трупе имеются плавки синего цвета, – сказал он. – Особых примет в виде родимых пятен, шрамов от операций и травм на теле убитого нет.

– Причина смерти? – не поднимая головы, спросил молоденький следователь прокуратуры. Веснушчатый, белобрысый, он относился к недавнему призыву молодых специалистов, который по распоряжению далекого московского руководства был призван оздоровить обстановку в правоохранительных органах. Похоже, ничего путного из этого не получалось. И дело совсем не в том, что следователь боялся трупа, это как раз не главное – пооботрется немного, бутерброды будет рядом с покойником жевать. Другое пришло в органы поколение. Молодое, нахрапистое, твердо следующее в жизни заветам дедушки Мичурина, призывавшего не ждать милости от природы. Поэтому с оздоровлением ничего не получалось. Взятки это новое поколение брало чаще, а главное – больше, причем большинство из них приходило в органы с твердой уверенностью, что ошкуривать ближнего, совершившего правонарушение, их долг, прямая обязанность, если хотите. Только попадаться не следует.

Причина смерти торчала из спины покойного. Судя по ребристой черной рукоятке, ножик был очень приличный, и если он не достал до желудка покойника, то только потому, что попал в кость.

– Причиной смерти стали ножевые ранения, – нараспев сказал Краишев, – которые и оказались несовместимыми с жизнью. Всего покойному нанесено три ножевых удара, все в области спины. Утверждать не буду, но, похоже, потерпевший в этот момент сидел спиной к преступнику и совершенно не ожидал, что с ним поступят так жестоко.

Он близоруко склонился ниже, разглядывая спину покойника.

– Ниже лопатки ранение величиной с металлический рупь, еще чуть ниже с полтинник, а всего на трупе ран на два с полтиной. – Обеспокоенно глянув на молодого следователя, вид которого особого доверия у него не вызвал, Краишев торопливо сказал: – Этого записывать не надо. Шутка.

– А я уже записал, – растерянно сказал следователь, отрываясь от протокола и укоризненно оглядывая эксперта. – Что же вы так, Николай Семенович?

Краишев досадливо крякнул.

– Темнота, – вздохнул он. – Классики не знаешь, сынок. Это же фольклор начала двадцатого века. Так один уголовный следователь при царизме ранения убиенного описал. Ладно, замажешь аккуратно. При понятых ведь пишешь!

Они снова забубнили, лениво переругиваясь, Нечаев прошел на кухню, спустил воду из-под крана и напился. Стаканами, стоящими на столе, он пользоваться не стал, свежесть и чистота их показались Нечаеву подозрительными, особенно после того, как над ними помахали кисточками криминалисты. Теплая вода отдавала ржавчиной.

На столе лежало несколько упаковок лапши «Доширак».

А вот на столе было настоящее изобилие. Коньяк стоял недопитый, и не просто коньяк, а «Курвуазье», три тысячи рубликов за флакон, и ведь не в каждом магазине. На овальной тарелке подсыхала интеллигентно порезанная бастурма, на другой такой же тарелочке сох, скукоживаясь, тонко порезанный бородинский хлеб, сыр желтел хороший, со слезой, лимон порезали, на блюдечке шоколад поломан неровными кусками. Похоже, за столом сидели люди, которые выпивку любили и понимали в ней толк – по крайней мере, к хересу сало даже с прожилками подавать не стали бы. Несоответствие продуктов на столе наводило на размышления, тем более что холодильник был практически пуст – кроме десятка яиц в упаковке, начатой бутылки растительного масла и ссохшейся потемневшей морковки, в нем ничего не было. Стало быть, деликатесы и коньяк принес гость. Легко было предположить, что разгоряченные коньячком собутыльники заспорили, и дело кончилось вульгарной поножовщиной.

На холодильнике лежали какие-то квитанции. Нечаев взял одну из них. Если лежащий среди тряпок человек был хозяином квартиры, то звали его Ильей Николаевичем Медником. Так выходило по квитанции на оплату квартиры. Илья Николаевич Медник… За что же тебя, родимого, угрохали? Кому ты так насолил, что тебя несколько раз для верности ударили ножом?

Он вернулся в комнату.

Перед следователем лежал на столике раскрытый паспорт.

– Документы нашли? – громко спросил Нечаев.

Следователь вздрогнул и посмотрел на него.

– Ага, – совсем по-детски сказал он. – Паспорт в серванте лежал. Илья Николаевич Медник. Одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения.

– В институте работал, – веским басом добавил один из понятых. – Солидный мужчина, не шантрапа какая-нибудь, а вот гляди, как все обернулось…

– В каком институте? – тут же переспросил Нечаев.

Понятой пожал плечами.

– Да кто его знает, – сказал он, пристально глядя на диван. – В разговоре сам покойный говорил, мол, в институте работает, собак, говорит, режу.

– Это когда у нас во дворе бродячих собак стреляли? – ожил второй понятой.

– Ну! – повернулся к нему первый. – Мы с ним еще на площадке стояли, курили. Моя-то не разрешает в доме курить, она табачного дыма на дух не переносит. Вышел я посмолить, а тут как раз Николаич по лестнице поднимается, лифт-то не работал…

Значит, в институте покойничек работал? Вот это Нечаеву уже не нравилось. В нынешних условиях научного работника могут за всякое прибить. Вон, говорят, в Москве уже десятка два ученых бейсбольными битами насмерть забили! Один за экзамены бабки брал, другой в наем помещение сдал, да дикую цену заломил, третий наркотик в институтской лаборатории производить взялся, да опять же с бандитами общего языка не нашел. Другие тоже благочестивыми намерениями чаще всего не страдали. Судя по тому, что Медник резал собак, институт его к техническим заведениям отнести никак нельзя было. Да и с абитуриентами он, похоже, дела не имел. Те, кто с абитуриентами имеет дело, лапшу «Доширак» не едят, на иное денег хватает. Хотя, если предположить, что Медник был честным… Вряд ли, такие в современных вузах не уживаются. Но и к научным светилам мужик не относился, иначе бы сейчас в квартире плюнуть нельзя было, чтобы в начальника не попасть. Так уж повелось, что при убийстве общественно значимого лица, как обычно пишут в справках, слетаются коршуньем начальнички, и каждый из них дело берет на личный контроль. Будто от этого их контроля преступник сам придет явку с повинной писать! И еще Нечаев не понимал, что значит – общественно значимое лицо? Каждый живущий по-своему значим. Нельзя убиенных делить на покойников первого и второго сорта. Хотя, с другой стороны… Некоторых из покойничков, по которым приходилось работать Нечаеву, он постеснялся бы даже причислить к человеческому роду.

– Что-нибудь пропало? – спросил Нечаев.

Один из понятых оглядел комнату.

– Ноутбука нет, – сказал он. – И вот здесь, – он показал на тумбочку, – маленький телевизор «Сони» стоял.

– Вы бы поквартирный опрос людей провели, – с видимым упреком сказал следователь. Помнил, щенок, еще курс криминалистики, который ему в следственной школе преподавали! Тут следователь не удержался и брякнул совсем уж несуразное: – Есть же методики, в вестниках следственной практики…

Яйца начинали учить курицу, а Нечаев этого очень не любил. У него и в криминальной милиции начальников хватало. Может, где-то в учебниках и написано, что ходом расследования руководит следователь, наверное, это даже правильно. Только следователь должен быть не желторотым птенцом, а матерой птицей.

– Ты пиши, сынок, пиши, – отечески посоветовал Нечаев, с удовольствием глядя, как наливаются багрянцем оттопыренные уши полномочного представителя прокуратуры. – Как говорил вождь мирового пролетариата – дело молодых учиться, учиться и еще раз учиться.

Понятые были в годах, поэтому они заулыбались, понимающе глядя на сыщика. Краишев неопределенно хрюкнул и принялся стаскивать тонкие перчатки из белой резины, видом и цветом напоминающие пятиствольные презервативы. Осмотр он уже закончил, и перчатки ему были без нужды.

Начальство с обеих сторон уехало около часа назад, оставив следователя и оперативников заниматься рутинной работой. Молодой следователь мог и не знать, что поквартирный обход с целью выявления свидетелей преступления уже проводится и именно в соответствии с рекомендациями, который предлагался в очередных вестниках следственной практики. Слава богу, спецбиблиотеки и в милиции есть, мы эти выпуски тоже почитываем, не отстаем от веяний времени. Что есть новое? Новое – это хорошо забытое старое. Поэтому предложения какого-нибудь свежеиспеченного кандидата наук есть откровение только для него самого, а работники со стажем прекрасно знают, откуда кандидат свои методики слизал.

– Я вам больше не нужен? – вежливо поинтересовался эксперт. – Тогда закиньте меня в морг. У меня сегодня еще два вскрытия.

– Конечно, конечно, – отозвался Нечаев. – Пойду, машину посмотрю.

В коридоре у искалеченного окна с мутным грязным стеклом курили Примус с Авиловым. Увидев выходящего из квартиры Нечаева, оперативники, не сговариваясь, бросили бычки в угол.

– Тишина, – ответил на немой вопрос Примус. – Никто, как водится, ничего… Конфликтов видимых не имел, жил обособленно, с соседями отношений не поддерживал, так, если поздороваться при встрече. Гулянок в квартире не устраивал, людьми характеризуется положительно, серьезный мужик, весь в науке.

– Жена, дети? – мрачно поинтересовался Нечаев, с тоской разглядывая выбритый до блеска череп Примуса. Кто его так в отделе назвал и за что уже никто не помнил. А гляди ж ты, прижилась кличка, никто уже старшего оперуполномоченного Николая Евграфова иначе и не называл.

– Не был он женат, – сказал Примус. – Слуга царю, отец солдатам.

– Ладно, – сказал Нечаев. – Ты, Николай, сходи посмотри машину. Надо Краишева домой отправить. Ему еще сегодня наших клиентов потрошить. А ты, Леша, иди в квартиру. Следаку помощь по возможности окажешь. И повежливее там, не хами, он хоть и зеленый еще, но ведь с прокуратуры, гордость впереди него бежит.

– А ты? – спросил Примус.

– А я самое трудное на себя возьму, – лицемерно вздохнул Нечаев. – Пойду пивка попью, пока этот клоун пишет.

Вот живешь и не знаешь, что за бедствие на тебя обрушится. Вчера еще ты что-то планировал, прикидывал, как будешь щурят из речки на спиннинг таскать да вечером уху из котла под водочку вместе с друзьями хлебать, а утром тебя выдергивает дежурный и гонит на труп, и ты начинаешь потихонечку понимать, что мечты, они потому мечтами и называются, что несбыточны. Не будет у тебя рыбалки и сплава на резиновых лодках по великой русской реке мимо станиц, где проживают казаки и казачки, не будет ночного чая и анекдотов до полуночи. Ничего не будет кроме надоевшего кабинета со старой мебелью, а еще придется рысачить по жарким душным городским улицам в поисках неизвестного идиота, который прирезал талантливого или подающего надежды российского ученого. Дело это казалось Нечаеву гнилым, перспектив раскрытия этого дурацкого убийства пока не предвиделось, а это в свою очередь обещало очередные разносы начальства и укоризненные взгляды, по которым хорошо видно, что начальство тебя считает за дурака, только вслух об этом не говорит, бережет тебя от негативных эмоций.

Пиво он все-таки попил, только удовольствия от этого не получил. Ну что за удовольствие давиться пусть и холодным пивом у киоска? Посидеть бы сейчас на бережку, неторопливо, под сушеную рыбку. На худой конец и соленые сухарики сойдут.

Мыслей от этого не прибавилось.

Через полчаса он вернулся в квартиру.

Труп уже увезли в морг, следователь заканчивал писать протокол осмотра места происшествия, а Авилов, присев на корточки, уныло рылся в книгах и журналах, уложенных в стопки у стены. Пустое занятие, но чем черт не шутит. Был в жизни Нечаева случай, когда убийство было раскрыто по торопливой записи на обложке одной из книг, что имелись в доме. А всего в том доме – страшно сказать! – было три книги.

– Заканчиваем? – спросил Нечаев.

Следователь глянул на него и еще торопливее принялся заполнять фирменный бланк с зеленой полоской, означавшей принадлежность к прокуратуре.

– Что-нибудь нашел? – спросил Нечаев оперуполномоченного. Тот, не поднимая головы, отрицательно мотнул головой.

– Будем работать, – со вздохом заключил Нечаев и повернулся к следователю. – Результаты поквартирного обхода мы вам сообщим рапортом. Но, вкратце говоря, никто ничего не видел, подозреваемых нет, и вообще… – он неопределенно пошевелил пальцами и грустно закончил: – Глухарь не глухарь, а где-то рядышком.

Он присел на корточки рядом с Авиловым, взял в руки верхний журнал, который назывался просто и вместе с тем загадочно – «Вопросы гистологии», невнимательно перелистал его и спросил:

– Примус где?

– Он в соседний подъезд пошел, – сказал Авилов. – Там еще одна семья с дачи приехала.

– А сколько у нас еще неохваченных? – спросил Нечаев и бросил журнал в общую кучу.

Авилов развернул листок.

– Шесть квартир в крайнем подъезде, – посчитал он, – четыре в среднем. И здесь в двух квартирах никого не было. Значит, осталось еще двенадцать квартир.

Нет, особого результата от опроса жильцов этих квартир ждать не стоило. Уж если соседи ничего путного сказать не могли, то в других подъездах этого самого Медника, наверное, и в лицо не знали. Такова уж нынешняя жизнь в городе – утром люди бегут на работу, к ночи с нее возвращаются, а выходные дни вкалывают на даче или обживают семейный диван. Общаться с соседями некогда. В таких условиях и липатовский Анискин затосковал бы. Нет информации, а если ее нет, то и преступление раскрывать намного тяжелее. Особенно если потерпевший сказать ничего уже не может.

В том, что преступник сам явится явку с повинной писать, Нечаев крепко сомневался. Нет, по сути произошедшее смахивало на элементарную бытовуху. Встретились, поспорили, может, даже научные споры вели. Не сошлись во взглядах. Ну оппонент и привел последний веский довод. А хрен ее знает, как они научные споры решают!

– Квартиры сегодня добейте, – сказал он Примусу. – Не нравится мне эта мокруха. Вы не смотрите, что начальство вокруг не суетится, мнится мне, что до них просто еще не дошло. А когда дойдет, они сразу ведь крайних найдут, и гадать не стоит, кто этими крайними будет. Усек?

– Усек, – уныло сказал Примус. – А может, я в институт съезжу? Ну с сотрудниками поговорю, личное дело полистаю.

– Воскресенье сегодня, – объяснил Нечаев. – Ты думаешь, тамошнее начальство по случаю кончины Медника на работу выйдет? В понедельник и поедешь, когда рабочий день будет.