Текст книги "Трансгалай (сборник)"

Автор книги: Сергей Синякин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

2. ВОЛХВ

Сквозь клубящийся туман проглядывала свинцово-спокойная поверхность реки. Где-то неподалеку угрюмо гукал филин. Тишина заполнялась звуками просыпающегося дня: залаяла собака, заскрипел колодезный журавель, замычала в далеком хлеву проснувшаяся корова.

Женщина подняла руку и богатыри покорно остановились.

Женщина поднесла руки ко рту и эхо долго перекатывало над водой ее певучий крик.

Добрыня кашлянул в кулак. Женщина негодующе повернулась к богатырям и Муромец жестко ткнул товарища в бок.

Крик повторился.

Туман заколебался, расступился, пропуская человеческую фигуру в белой рубахе, словно сотканной из этого же тумана.

Появившийся был стар и сед. Он молча смотрел на богатырей.

Порывистый Попович шагнул было вперед, но Муромец рассудительно удержал его.

– Здравия тебе, Волхв! – сказал Муромец. – Пришли мы к тебе за советом да помощью.

– Знаю, – сказал старец из тумана. – Знаю какого совета вы ждете от меня, о какой беде печалитесь. Черные всадники Кащеевы снова сеют смерть на Руси. Пауки поселяются в лесах и змеи селятся в оставленных людьми избах…

– Скажи ты нам, как гада поганого в землю втоптать навеки, чтобы не поганил он Русь? – нетерпеливо выкрикнул Попович.

Где-то совсем рядом страшно завыл бродячий пес. Старый Волхв заколебался, готовый раствориться в тумане.

– Ответь же, старец! – визгливо крикнула проводница.

Фигура Волхва вновь стала ясной.

– Слушайте, – прозвучал над рекой мощный голос и эхо не повторяло его. – Слушайте и запоминайте. Чтобы победить Кащея и воинство его, должен найтись мужественный и сильный, что доберется до далекой Поклон-горы. Охраняют ту гору огненный беспощадный змей и три великана, у которых на троих один глаз. Кто победит огненного змея и великанов, найдет под Поклон-горой чудный меч-кладенец, лезвие которого выковано из слепящего пламени. Владеющий этим мечом непобедим. Разгонит он рати вражеские, одолеет и самого Кащея, а на Русь принесет спокойствие вечное и мир. Трудна дорога к Поклон-горе. Много врагов ожидает путников по дороге к заветному кладу, но кто преодолеет все препятстви-тот станет спасителем своего народа.

С этими словами фигура Волхва заколебалась и медлени растаяла в тумане.

Муромец оглядел товарищей. Попович был бледен и задумчи Добрыня встретил взгляд товарища ответным прямым взглядом и замысловато выругался.

– Что делать будем, други верные? – спросил Илья.

– А чего тут думать? – отозвался Добрыня. – В путь собираться надо. Только вот где ее искать, эту Поклон-гору?

Все трое и женщина глянули туда, где стоял Волхв. Берег был пуст. Туман рассеялся и стали видны круги играющей на заре рыбы и коричневые шишечки камыша.

– Найдем! – тряхнув волосами, уверенно пообещал Попович. – Обязательно найдем, коли надо!

Богатыри попрощались со своей проводницей и пошли к ожидавшим их на крутом берегу коням. В глубине леса снова гулко и зловеще захохотал филин. Если бы богатыри обернулись, они бы увидели, что на том месте, где стоял Волхв, гримасничает, скалится, показывая язык, жуткая маска. Но богатыри не обернулись и маску снова затянул сгустившийся странно туман.

3. КАМЕНЬ

Казалось, что степи не будет конца.

Легкий ветер волновал серебристый ковыль и оттого казалось, что земля дышит. В воздухе стоял горьковатый запах полыни, а над степью в бездонной синеве плыли облака.

У плоской гранитной глыбы дорога расходилась на три пыльш рукава. По глыбе шла надпись, сделанная кривыми неровными буквами. На камне сидел громадный черный ворон и саркастически смотрел на богатырей.

– Ну-ка, Алеша, – сказал Муромец, вглядываясь в на пись, – у тебя глаз молодой, острый. Погляди, что там написано?

Лукавил Илья. Не в остром взгляде было дело – и сам Иль неплохо видел. А дело было в том, что читать он не умел. За ратньми подвигами недосуг было грамоты в руки взять. А многолетнее карачаровское сидение хоть к учению и располагало, да к образованию не привело.

Попович свесился с седла и прочитал вслух надпись на камне:

– Путник, – гласила надпись. – Перед тобою три дороги. Направо поедешь – коня потеряешь, налево поедешь – назад не вернешься. Прямо поедешь – самому живому не быть.

– Да, – протянул задумчиво Муромец. – Куда не кинь, везде клин. Назад не вернуться – зачем тогда в путь отправляться? Коней терять – тоже не резон. Что за богатырь без коня?

– Прямо надо, Илья! – решительно сказал Добрыня.

– Так же жизни лишишься! – нервно возразил Попович.

– А это мы поглядим, кто жизни лишится! – отозвался Добрыня и многозначительно поиграл кистенем.

Ворон, сидевший на камне, хрипло каркнул и растопырил крылья.

– Видали мы таких за триста лет! – сказал ворон. – Были до вас. Вон их в чистом поле сколько побито!

– Кыш! – суеверно сказал Добрыня. – Кыш, тварь пернатая, пока голову набок не свернул!

– Видали мы таких! – вступил в перепалку с Добрыней ворон.

– Голову он мне, видите ли, свернет! А кто тогда за живой и мертвой водой полетит? Ты что ли, толстый?

– Не годится прямо ехать, – покачал головой Муромец.

– Струсил, Илья Иваныч? – Добрыня сплюнул. – Вот не ожидал от тебя!

– Мы что – в игрушки играем? – Илья нахмурился. – Мы что – шутки шутим? Понапрасну рисковать – что с чертом спорить, Добрыня, зря рисковать нельзя. Кто тогда меч-кладенец добудет? Кто родимую землю от супостата оборонит?

– Правильно говоришь, Илья! – горячо поддержал Муромца Алеша Попович. – Направо надо. Коня потерять – не голову.

– Ишь ты! – снова оживился ворон. – Коня ему не жалко. А ты коня спросил? Может конь по-другому думает?

– Голову сверну! – цыкнул на ворона вспыльчивый молодой богатырь.

Ворон втянул голову в туловище, прикрыл глаза и замолчал.

– Коня терять тоже не резон, – рассуждал вслух Муромец. – Богатырь без коня, что князь без государства. Направо нам тоже ехать негоже.

– Эх! – воскликнул Добрыня. – Вы, как хотите, а я прямо поеду. Посмотрим чей меч, а чья голова с плеч!

– Давай, давай! – снова ожил ворон. – В чистом поле только твоей дурьей башки и не хватает!

Добрыня метко швырнул в ворона гривной. Ворон свалился с камня, негодующе закаркал и не полетел, а побежал в поле, покуриному перебирая ногами.

– Мудрец! – презрительно сказал Добрыня. – Триста лет он, видите ли, живет, триста лет на мир смотрит! Как хотите, а я прямо поеду. Есть у меня кистень верный, меч острый, да стрелы каленые. Мне ли бояться неведомо чего?

– А я поеду направо, – сказал Попович. – Коня потеряю, зато себя уберегу. Тем и послужу родимой земле. А коня я себе раздобуду!

– А ты чего решил? – обернулся Добрыня к товарищу.

Илья грузно навалился на холку жеребца и, трудно шевеля губами, вглядывался в надпись на камне.

– Налево поедешь – назад не вернешься, – задумчиво повторил он. – А почему это не вернусь? Раз живой буду, то назад обязательно вернусь. Кто мне помешает? Налево надо, налево!

– Налево, – вздохнул Попович. – Тебе, Илья, хорошо. Ты на белом свете Один, как перст. А меня жена с детишками ждет. Когда назад не вернусь, детишки при живом отце сиротами будут. Нет, Илья, мне налево нельзя. Поздно мне налево, о детях думать надо!

Некоторое время богатыри рядились, да так и разъехались: Илья поехал налево, Попович тронул недовольного коня вправо, а Добрыня Никитич с кистенем наготове прямо подался, неведомую опасность презирая.

А над степью жужжали трудолюбивые пчелы да шмели, и у горизонта дрались коршуны над грудой белых человеческих черепов.

Старый ворон, убедившись, что богатыри отъехали, надменно взгромоздился на камень, поискал у себя в перьях длинным клювом, встряхнулся и замер, вслушиваясь в удаляющийся стук подков и звяканье богатырских кольчуг.

4. АЛЕША ПОПОВИЧ

Пошел снег.

Снежная пыль, взвихренная неумолкающим ветром, неслась к горизонту, над которцм повисло красным яблоком заходящее солнце.

Попович с досадой огрел коня плетью: давай, пошевеливайся, не ночевать же в дороге. Конь встал, укоризненно косясь на всадника. Алеша прикрикнул на него было, но привстал ня стременах и увидел большой черный камень.

Опять! Алеша Попович сплюнул.

На камне было выбито четыре коротких строчки.

«Жаждешь битвы-езжай прямо!» 

– гласила первая.

«Какая к черту битва! – зло подумал молодой богатырь. – Промерз до костей, живот от голода поднянуло, конь едва на ногах держится!»,

«Налево поедешь – себя познаешь!» 

– гласила вторая надпись.

Попович сморщился.

«Не поеду, – решил он вслух. – Знаем мы эти самопознания! На железах спать, камни жевать и духом сосредотачиваться. Лет через тридцать вернешься домой лысым и будешь в нирвану впадать, когда все добрые люди оброк собирают!» —

«Направо поедешь – что будет узнаешь» 

– гласила третья надпись. «А надо ли? – хмыкнул про себя Попович. – Что будет, той и будет. От судьбы разве уйдешь?» Холод не располагал к философским раздумьям и Попович обратился к последней надписи.

«Хочешь покоя – возвращайся назад!» 

– гласила она.

«Ну нет! – возмутился богатырь. – Не для того из дома уезжал, чтобы бесславно назад возвращаться. Куда же ехать? Ежели по-доброму, то прямо ехать надо. Битва не страшна, а русское „авось“ никогда еще не подводило. Но вот задача: конь устал, не выдержит конь дороги. А может направо поехать. Ну, узнаю судьбу. Что в том плохого?» Морозец поторапливал с решением и Попович решительно поворотил коня направо. Жеребец поворотил морду, оскалил в усмешке крепкие белые зубы:

– Не пожалеешь?

– Ну, ты, волчья сыть, травяной мешок! – привычно крикнул Попович на коня. Тот пошел резвой иноходью и вскоре выбрался к черному зеву пещеры. Смеркалось.

– Вот и ночлег, – сказал себе Попович, спешиваясь у пещеры и заглядывая во тьму ее зева. В пещере было пусто и тихо. Богатырь завел в пещеру коня, навесил ему торбу с овсом, зажег факел и огляделся. Сучьев у входа в пещеру валялось достаточг и вскоре замерцал во тьме теплый живительный огонек. По кaменным стенам пещеры заметались причудливые тени. Богатыр присел, протягивая руки к огню.

– Не дворец, – тоскливо сказал он. – Но жить можно.

В переметных сумах нашлась заветная фляжечка, да завалялся вялки кусок с парою ржаных сухарей. Настроение Поповичa улучшилось. Подкладывая в огонь сучья, задумался о товарищах. Где они, други верные? В каких они краях маются, задыхаются ли от жары? Дорого бы дал Алеша, чтобы были они нынче рядом. Не близок путь до Поклон-горы, всякое в пути может случиться. Доведется ли им встретиться?

Думал Попович и о доме родимом. Как там жена с близнятами управляется? Не напал ли в его, Алеши, отсутствие на город ворог злобный?

Вздохнул богатырь, глотнул из фляжечки полным глотком, глянул тоскливо на красные языки костра и принялся на ночь устраиваться.

– Погреться не пустишь, соколик? – спросили из-за спины и богатырь очнулся от своих невеселых дум.

Голос был старческим.

– У костра места много, – отозвался Попович. – Присаживайся, бабушка.

Послышались шаги и богатыря обдало ледянящим холодом.

Из мрака выступило белое пятно и медленно опустилось по другую сторону костра. Попович подбросил сучьев в огонь и пламя костра взвилось выше. При свете костра увидел Алеша худую костлявую старуху в белом рубище. От взгляда на нее богатырю стало еще холоднее Он глотнул из фляжечки, но теплее от браги пенной не стало.

– Что ж ты, мать, бродишь по такой стуже в худой одеже? – спросил Попович.

Встал он, подошел к коню, а конь хрипит, скалится и прочь пятится.

– Тпррру, ты, волчья сыть, травяной мешок! – достал Попович из сумы полушубок дубленый, вернулся к костру, развернул полушубок, бросил его на колени старухе.

– Накинь, старая, обогрейся!

Старуха завозилась по ту сторону костра, засмеялась странным лязгающим смехом – словно клинок о клинок ударился.

– Спасибо, соколик, пожалел старую!

– Зовут-то тебя как? Из краев каких будешь, далеко ли путь свой держишь? – продолжал Попович расспросы. Не то, чтобы интерес особый был, – вежливость требовала. Коли сидишь у ночного костра с человеком, не худо бы имя его знать.

За языками пламени опять лязгающе засмеялись и от смеха этого холодок пробежал по богатырской спине.

– Худо не станет? – спросила ночная гостья.

Попович пожал плечами.

– Куда уж хуже! – сказал он в сердцах. – С друзьями расстался. Замерз так, что зуб на зуб не попадает. Дома уж сколько не был…

– Знаю, – сказала старуха, вытягивая над огнем костлявые пальцы. – Ну, коли страха нет, так давай знакомиться, Попович… Смерть я.

– Кто? – Попович сначала не понял сказанного старухой, а когда понял, прошиб богатыря липкий трусливый пот.

– Смерть? Это чья же смерть?

– А ничья, – отозвалась спокойно старуха. – Просто Смерть. Та самая, что всех уравнивает. Бедный ли, богатый ли, сильный лн, – слабый – все мне едины.

– За мной пришла, значит? – с ужасом догадался Алеша.

– Пришла, – отозвались из-за костра.

– Время пришло? – спросил богатырь, голоса своего не узнавая.

– А это мне неподвластно, – сказала старуха. – Гляди, молодец.

Пещера открылась в глубину и Попович увидел в необозримых рядах тысячи и тысячи свечей: и большие, и маленькие, и наполовину сгоревшие, и совсем уже малые чадящие огарочки.

– Видишь, как горят жизни человеческие? – глухо вопросила смерть. – Большие свечи принадлежат детям, наполовину сгоревшие-людям средних лет, малые же принадлежат старикам да больным. Но бывает, что случай наделяет детей с рождения малыми свечами.

– А моя свеча где? – богатырь не мог отвести взгляда от горящих свечей.

– Не испугаешься? – прищурилась Смерть.

– Чему быть, того не миновать, – сказал Попович с горьким волнением в груди.

– Хорошо сказал, – согласилась Смерть и повела рукой.

Исчезли все свечи кроме одной, крохотной – почти догоревшей.

– Вот, значит, как? – вскипевшее на миг отчаяние уступило место холодному спокойствию.

Смерть усмехнулась.

– Люб ты мне, – сказала Смерть. – Уж так люб, что и расставаться с тобой неохота. Проси чего хочешь, Алешка?

Попович лишь, глаза прищурил.

– Известно, пожить бы хотел, – сказал он. – Друзей повидать, детей потетешкать, с женою слюбиться.

– Раз в столетие дается мне такое право, – сказала смерть. – Твой это день. Возьми новую свечу, да постать на нее огарочек, что бы когда догорел новая свеча занялась. Да гляди, не урони рочек-то!

Попович поднялся, подошел к чадящему огарку, наклонился, ставя новую свечу. От движения воздуха маленький язычок пламени затрепетал, зачадил гаснуще, и богатырь застыл, завороженно глядя на мечущееся пламя. Огонек удержался.

Богатырь укрепил новую свечу и твердой рукой поставил на нее свой догорающий огарочек.

Переставил и вернулся к костру.

– Крепок ты, Алеша! – одобрительно сказала Смерть. – Такому не жалко еще одну жизнь дать. Многое сумеешь, молодец, коли таким, как я тебя вижу, останешься.

– А чего мне меняться?

– Не только беда да лишения испытывают человека. Сытость его на прочность тоже проверяет. Редко кому я вторую жизнь дарую. Гляди, богатырь, не сломайся.

Смерть поднялась и от костлявого ее тела в белом саване вновь повеяло леденящим холодом.

– До свидания, Алеша! – попрощалась с богатырем Смерть.

– Прощай, – отозвался Попович.

Смерть засмеялась беззлобно.

– Чего уж, прощай! – сказала она. – До свидания!

– А так хотелось, чтобы – прощай!

– За полушубок спасибо, – сказала страшная старуха. – Отдам, когда снова свидеться придется.

Белая костлявая тень ее растаяла во тьме пещеры.

Попович долго сидел у огня, завороженный страшной ночной беседой. Постепенно тепло костра взяло свое и богатырь уснул, закутавшись в походную кошму.

А разбудил его пронзительный утренний холод.

5. ДОБРЫНЯ НИКИТИЧ

Добрыня слез с коня, тронул скрипучую дверь и вошел в избушку. Видно было, что в избушке давно никто не живет – по полу серел пыльный налет, утварь была разбросана в беспорядке, а посреди избушки лежала рассохшаяся от времени дубовая бадья. Но для путника и брошенная изба – место для ночлега.

Сбросил Добрыня пояс с мечом, вышел и привязал коня, корма ему дал, вернулся в избу, стянул опостылевшую кольчугу, раскинул на столе скатерть-гамобоанку, подкрепился и лег переждать непогоду в отдыхе. Шум дождя убаюкивал и Добрыня совсем уж было задремал, но тут послышался скрип двери. Богатырь поднял голову. На пороге никого не было и в раскрытую дверь видны были тугие струи дождя. Дверь снова заскрипела, закрываясь. Добрыня сел и потянул к себе свой меч. Знал он такие штучки – наденет кто-то шапку невидимку, подкрадется тайком – вспоминай, как звали тебя, богатырь: У порога послышался шепот.

– А говорил, что сам себе хозяин!

– Говорил! отозвался спрашивающему тонкий раздраженный голосок, – Что он мне – указчик? Я и вижу-то его в первый аз! Понять не могу, каким ветром его в мою избу занесло!

– Надо же! В родной дом носа показать не смеешь. Что делать-то будем?

– Вестимо что – изгонять!

– Кого изгонять-то собрался?

– Должен? – взбеленился невидимый собеседник. – В кои-то времена хоромами обзавелся не для того, чтобы человека обиходить!

Добрыня Никитич слушал разговор с недоумением и совсем уж было собрался позвать хозяина в избу, да сообразил вовремя, что лешие это безобразничают.

Рассказывали ему, что в больших лесах по три, а тo и по четыре леших колобродят. Днем они по лесу блуждают, покачиваются, да над заблудившимся в лесу потешаются. Любят лешие народ попугать на спор. Однажды Добрыня сам видел в Шaфaнавинских дремучих лесах, как проигравшийся леший стадо белок перегонял.

Знающий да умелый может тайным заклинанием позвать себе лешего на помощь и тогда леший пригоняет волков в капканы, белок да зайцев в западни, птицу лесную в сети. А на ночь леший любит расположиться в брошенной избе.

Если человек нежданный избу займет, то леший старается его выжить и тут уж безобразничает, пока своего не добьется.

Товнорыв ветра пронесся над избой. За стенами загромыхало и рядом с избушкой кто-то завизжал, захохотал, заулюлюкал на разные голоса.

Дрогнула соломенная крыша избушки, покачнулась и замерла. Рука Добрыни сама к мечу потянулась. Да какой защитой может быть меч от нечистой силы? Сел Добрыня, по сторонам тревожно озирается, а из избушки не выходит. Заманивает треклятый леший в чащобу, чтоб в лесу запутать или, что еще хуже, в болото. Захочет, чтобы человек в лесу заплутал, так дорожные знаки переставит или сам обратится в примету дорожную и станет в стороне от настоящей дороги.

Сверху на Добрыню посыпалась соломенная труха, за стенами завыли, подражая ветру, но не непогода то была, леший Добрыню испытывал, зазывал в лес статью молодецкой да удалью богатырской похвастаться. Загукало, зашумело, послышались у входа тяжелые шаги и натужно со злобой заревел медведь. Любят лешие косолапого! Сами охотники до вина, а вина не выпьют без того, чтобы не попотчевать зауряд и медведя. Никого кроме мишки леший не берет к себе в услужение! Испуганно заржал конь. Добрыня усмехнулся и придвинул к себе меч. С медведем бороться полегче, чем с его хозяином. Но рев прекратился и вновь стал слышен раздраженный шепот:

– Кто ж его ждал, гостя незванного?

– Сначала в доме порядок наведи, а уж потом и зови домового!

– Куда ждать-то было, – объяснялся хозяин. – Сам знаешь, свадьба у меня завтра!

– Эй, леший! – не выдержал богатырь. – Не волнуйся, утром уеду и сели свою лешачиху!

За стеной затихли. Некоторое время царила тишина, потом у избы царапающе завозились.

– Может коня угоним? – предложил домовой. – Я могу. Бывало в деревне…

Добрыня опять не выдержал.

– Не тронь коня, – сказал он в темноту. – Я за коня из тебя варежку сделаю. На правую руку, – подумав добавил он.

Снаружи снова затихли.

– Права такого нет, – тоскливо сказал домовому леший. – В нашей стороне он коня не теряет. Жизнь потерять может, а коня – нет.

– А кто узнает-то? – рассудительно спросил домовой. – Коня лишим, а с жизнью пусть сам прощается. Вон намедни в соседнем лесу Горыныча видели. Авось Горыныч с пешим быстрее справится.

– Не нами судьба на камне выбита, не нам и менять предназначенное, – печально вздохнул леший. – Да ну его! Видно, что странник. Утром уберется и вселимся, а?

– Что ж нам до утра под дождем мокнуть? – не унимался домовой. – Сам же кричал, что гнать его надо!

– Надо, – леший снова вздохнул. – Да видишь какой несговорчивый попался! А мокнуть мы с тобой, сват, не будем. Забьемся в соломку, тепло там, вот и будет ночлег до утра… А я тебе сказочку, хочешь?

Нечистая сила невнятно зашепталась, потом в соломенной крыше кто-то завозился, посыпая богатыря трухой, и прямо над головой Добрыни кто-то громко с оттяжечкой зевнул.

Леший тоненько начал сказку.

– Как пришел Белун в тридесятое царство, видит – по небу птицы железные летят, по железам змеи огнедышащие носятся. Свет над царством стоит неземной, разноцветный, а по улицам каменным коробки железные носятся… Смрад над царством стоит неописуемый и воздухом ядовитым дышать невозможно…

Леший завозился, потом затих и спросил домового:

– Спишь что ли?

Ответом на его вопрос был мощный раскат храпа. Леший снова завозился, пробормотал облегченно:

– Вот и славненько… Вот и баиньки…

Он помолчал и стыдливым шепотом окликнул Добрыню:

– Слышь, богатырь, ты уж не подведи, а? Свадьба у меня завтра. А в доме нетоплено, неприбрано… Слышь?

– Я своему слову хозяин, – сказал Добрыня в потолок. – Но и ты без подлостей. В лесу не путлять, в топь не заманивать, ясно?

– Это уж как водится, – хитро отозвался леший. – Не нам природу ломать. Лешачиха от меня откажется, когда узнает, что я тебя из лесу без обмана выпустил.

– Избу спалю, – пообещал Добрыня.

Леший затих.

– Слушай, богатырь, – сказал он через некоторое время. – А может договоримся? Я тебя для вида попутляю. И тебе спокойно будет со сговором-то, и лешачихе моей приятно. А я же тебя и выведу. Окажи услугу, богатырь? Я уж тебе отслужу. А? Договорились?

– Только без обману, – сдался Добрыня.

Леший обрадовался.

– А я уж тебе отслужу… – бормотал он. – Доволен останешься. Эх, богатырь ты мой! Хочешь я тебе колыбельную спою?

Не дожидаясь ответа, леший тоненьким голосом затянул что-то грустное и протяжное, отчего богатыря неудержимо повлекло в сон. Добрыня засыпал под колыбельную лешего и мощный храп разоспавшегося домового, и глазам его представало зеленое чистое поле, синее небо и бегущая по полю женщина с русыми волосами и в белом до пят сарафане. А тоненький голосок лешего выводил печально:

 
«Сон идет по сеням, дрема на терему;
Сон говорит: Усыплю да усыплю!
Дрема-то говорит: Удремлю, да удремлю!»
 

и слышался нежный шелест дождя, медленно стекающего с широких дубовых листьев на пока еще тайные грибницы…