Текст книги "Севастопольская страда. Том 3"

Автор книги: Сергей Сергеев-Ценский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

VI

Боевой третий бастион, откуда так часто делались вылазки в английские траншеи, сильно пострадал от жестокой бомбардировки этого памятного дня, его огонь был потушен почти наполовину: амбразуры завалены, лафеты подбиты, платформы встали дыбом…

И, однако, впереди бастиона, в ложементах, весь этот день пролежала рота Камчатского полка, подкрепленная двумя десятками штуцерных, ведя перестрелку с английскими фузелерами.

Конечно, нельзя было и думать, чтобы такая огромная трата тяжелых снарядов с английских батарей – до пятнадцати тысяч за двадцать семь часов – была предпринята только для поддержки штурма со стороны французов на пятый участок. И, однако, в прикрытии обширного третьего бастиона были только три слабого состава роты того же Камчатского полка с батальонным командиром майором Хоменко.

Иеромонах Иоанникий провел весь этот ошеломляющий день на бастионе, где начальником артиллерии был капитан 1-го ранга Лев Иванович Будищев, который очень нравился ему тем, что был образцовый собутыльник, остряк и знаток духовного пения. Впрочем, в светском пении он был еще больше силен, этот приземистый, несколько косолапый, кудлатый, рыжий, с маленькими глазками человек, похожий на сатира[11]11
  Сатиры – полевые и лесные божества древних греков и римлян, с козлиными ногами и плоскими носами.


[Закрыть].

У Будищева в блиндаже часто собирались гости, играли с хозяином в шахматы, причем победить его никто не мог, пили, а чтобы доставить гостям развлечение в тихие часы, он приказывал открывать пальбу из единственной дальнобойной пушки, уверяя всех, что она хватает в самый город Камыш.

Английские батареи открывали ответную пальбу, и случалось, что не одно ядро попадало в крышу блиндажа хозяина или бомба разрывалась около дверей.

Это смущало гостей, но зато веселило самого Будищева, который не раз командовал крупными вылазками, однажды был ранен, потом контужен, но поправлялся быстро и появлялся на третьем бастионе снова такой же, как всегда, – с узенькими глазками веселого сатира, с косолапой несколько походкой, распорядительный и спокойный и всегда не прочь подшутить над своими гостями.

На банкете за мерлоном, то есть в промежутке между двумя орудиями на бруствере, стояли втроем: Будищев, Иоанникий и майор Хоменко – раздавшийся вширь и сутуловатый, однако высокий человек, сырой, с черными густыми бровями и мясистым носом, разделенным складкой между ноздрей на две неравные половины.

Их соединила тревога, только что пробитая барабанщиками на всей линии укреплений Корабельной стороны и на третьем бастионе с его редутами.

– Штурм? Что? Где? – кричал Будищев вверх сигнальщику.

Сигнальщик замешкался с ответом, отыскивая в подзорную трубу, где штурмуют, и Будищев сам полез к нему по мешкам на бруствер.

– Камчатка! – сказал ему сигнальный матрос, передавая трубу.

– Камчатка! – подтвердил Будищев, увидев и сам множество французов на руинах вала люнета и поэтому сразу почуяв недоброе.

Однако тех же французских солдат на Зеленом Холме – Кривой Пятке – увидел и английский полковник Ширлей, который во главе четырехсот отборных людей из двух армейских дивизий и гвардейских стрелков стоял наготове для атаки ложементов пред третьим бастионом.

В резерве у него было шестьсот, кроме того, около тысячи рабочих, которые должны были перевернуть в сторону Большого редана ложементы, когда они будут взяты.

Появление на Камчатке французов было условным знаком для Ширлея начать штурм, и когда Будищев увидел красные мундиры впереди бастиона, он проворно спустился и закричал Хоменко:

– Идут, идут! Энглезы!.. Стройте роты!

Он не потерял присущего ему спокойствия и теперь, – он сделался только гораздо деловитее, чем обычно. Перед ним была явная, видимая цель, в которую, к сожалению, нельзя было брызнуть частой картечью: в ложементах началась свалка.

Свалка эта, впрочем, продолжительной быть не могла. Один против четверых, смертельно утомленные за день в дыму и под визгом и шипом снарядов над головой, частью раненные или контуженные мелкими камнями из хрящеватых насыпей ложементов, – долго ли могли сопротивляться камчатцы свежим отборным английским солдатам?

Вот они уже бежали к валу бастиона – жалкие остатки роты, не больше взвода на глаз… Картечь остановила зарвавшихся англичан и выбила их из ям перед бастионом, где им хотелось удержаться. Но ложементы были все-таки заняты! Отбивать ложементы повел три роты камчатцев сам Будищев.

– А я вам говорю, батюшка, останьтесь! – в последний раз останавливая шагавшего с ним рядом Иоанникия, кричал Хоменко.

– Я чтобы остался? – перекрикивал его Иоанникий. – Ни в коем случае!

– За мно-ой, ура-а-а! – закричал он потрясающе и забежал вперед Будищева, спотыкавшегося, задевая косолапыми ногами то за трупы, то за ядра, то за камни.

Но не сделал и пяти шагов, как упал с размаху наземь: пуля прохватила его голень.

– Э-эх! Ведь говорил я вам! – успел на ходу бросить ему Хоменко, но тут же упал и сам, убитый наповал: английские фузелеры встречали двигавшихся выбивать их русских метким огнем, да и расстояние было небольшое, а Хоменко был очень заметен.

Однако «ура» подхватили уже солдаты и ринулись вперед, опережая Будищева.

Не один уже раз ходившие в штыки, они и на бегу старались держать плотный фронт, привычно обегая падавших из их рядов и смыкаясь снова локоть к локтю. Английские стрелки не устояли под их натиском и повернули к своим траншеям, и хотя очень поредели за эти несколько минут ряды камчатцев, но ложементы были очищены. С короткой полусаблей в руке, с потным крутым лбом, выпирающим из-под сдвинутой по-нахимовски на затылок белой фуражки, Будищев делал широкие жесты и кричал, рассовывая солдат за прикрытия, а в это время помощник Ширлея, инженер-полковник Тильден, повел в атаку на русских шестисотенный резерв.

Этого совсем не ожидал Будищев: по довольно скромному началу дела он и не мог думать, что замыслы Раглана шли гораздо дальше контрапрошей, что весь третий бастион представлялся уже в середине этого дня английской главной квартире легкой добычей после всесокрушающей канонады и при совершенно ничтожном гарнизоне: это последнее известно было там от дезертиров-поляков.

Английский резерв увлек за собою и отступавших; силы оказались больше чем тройные против камчатцев, отбивавшихся штыками, но пятившихся назад.

Вместе со всеми пятился и Будищев, размахивая своей полусаблей и стараясь в то же время не наткнуться на козырек ложемента и не упасть; но на него кинулся какой-то краснорожий, красномундирный гигант и выбил из его рук полусаблю прикладом. Он же и потащил его в сторону, в плен, схватив, как клещами, за шиворот…

– Ваше благородие! Примите начальство над командой нашей! – обратился в это время на бастионе к подпоручику-саперу Бородатову матрос Кошка.

– Какая команда? Где?

Бородатов оглянулся, – действительно стояла команда человек в шестьдесят на глаз; в ней были и матросы, и хрулевские пластуны, и саперы…

– Не могу без приказа начальства, – сказал было Бородатов, но Кошка почти выкрикнул, глядя на него сурово:

– Неустойка у пехотных наших, гонють – глядите!

Бородатов прильнул к амбразуре, повернулся тут же, махнул рукой вверх команде, собравшейся самочинно, и пошел торжественным шагом, – худой еще после госпиталя и бледный, но с загоревшимися внезапно глазами, – к калитке бастиона, команда за ним, – небольшая, но добровольная, но идущая выручать своих.

И, кинувшись в свалку, эта команда сделала много. Она ударила стремительно; она показалась отступавшим камчатцам огромной подмогой, чуть что не целым полком; камчатцы уперлись на месте, а через момент уже рванулись вперед, подхватывая «ура», и англичане начали так поспешно отступать, что Бородатов вместе с десятком бывших около него саперов и пластунов догнал гиганта, тащившего Будищева, и тот, бросив свою добычу, метнулся в сторону, готовя на бегу для стрельбы штуцер… Прошел момент замешательства у англичан; они начали снова нажимать на камчатцев здесь и там…

– Отступать, отступать, братцы! – кричал Будищев, оглядываясь на бастион и не видя оттуда никакой больше поддержки.

Он был без фуражки, – рыжий, кудлатый, кочелобый, – но, только что вырванный из плена, снова чувствовал себя командиром отряда.

Отряд отступал, отстреливаясь и отбиваясь штыками, не зная того, что на бастион прибыл из города однобатальонный Волынский полк, – всего около пятисот штыков.

Правда, было уже не рано, – смеркалось.

Удар волынцев не только спас остатки отряда Будищева, он заставил англичан вторично очистить русские ложементы, и полковнику Ширлею пришлось ввести в дело всех своих рабочих – до тысячи человек, – чтобы заставить, наконец, этот лихой народ, потерявший при атаке почти всех своих офицеров, попятиться к бастиону.

Темнота прекратила бой. Ложементы перешли в руки англичан, но Большой редан, близкое обладание которым сладко грезилось Раглану, остался по-прежнему недоступным и мощным: в эту ночь все подбитые орудия на нем были заменены новыми, так же как и на Малаховом кургане.

VII

Все-таки ночь эта здесь, около «Трех отроков», была ночью большой путаницы и неясностей, но зато быстро была она приведена в ясность там, в штабе Горчакова: как известно, и высокие здания и крупные события кажутся всегда видней и отчетливей именно издали.

Здесь, на Малаховом, где съехались в наступившей темноте Тотлебен, Нахимов и Хрулев, царила час или два уверенность, что редуты Селенгинский и Волынский отбиты у французов обратно. Об этом, даже по форме приложив руку к папахе, доложил Нахимову, как помощнику начальника гарнизона, Хрулев, когда только что вернулся с Забалканской батареи.

Так как вместе с темнотою упала на все обширное поле жестокого боя и тишина, и не только обычной орудийной, даже и ружейной перестрелки не было слышно, то первым усомнился в том, что доложил Хрулев Нахимову, хлопотавший около рабочих на Корниловском бастионе Тотлебен.

– Прошу очень меня извинить, Стефан Александрович, – обратился он к Хрулеву, – но если мы выбили французов из обоих редутов, то почему же там может быть тихо, а? Ведь они должны, стало быть, опять атаковать редут, – почему же не атакуют?

– Потому что наклали им, чешут бока, – вот почему! – энергично отвечал Хрулев. – А наша обязанность теперь отбить еще и Камчатку…

Отдали, а-а! – почти простонал он возмущенно и скорбно, сделав при этом выпад в темноту кулаками. – Ну что же, когда совсем не на кого было оставить Камчатку, когда я уезжал на Селенгинский! Не на кого, – буквально, буквально так, Эдуард Иваныч, как я вам говорю это!.. Ни одного не только штаб-офицера, даже и прапорщика в целом и живом виде!! Ищу, кричу и не вижу!.. Кинулись ординарцы искать кого-нибудь, – повезло было им: нераненый подполковник Венцель передо мною! Я к нему обрадованный:

«Примите немедленно команду над гарнизоном укрепления!» Он: «Слушаю…» А тут вдруг рвется проклятая граната около, – и Венцель мой уже лежит на земле, изо рта кровь… Не знаю, что с ним потом, – время не ждало, надо было ехать, – пришлось своих ординарцев – мичмана Зарубина, прапорщика Сикорского, оставить за командиров… Но какие же это командиры, посудите?

Когда им приходилось быть командирами?.. Вот и… Ну, что поделаешь!

Хорошо, что хоть редуты стали опять наши, а Камчатку отобьем, – дай только подойдет еще народу из города!

– Теперь, поди-ка, они уж там укрепляются, – сказал неопределенно Нахимов. – Так что пока мы соберемся…

– Много сделать все равно не успеют, Павел Степаныч! Лишь бы только до утра не оставлять в их руках, – горячо отозвался на это Хрулев, а Тотлебен покачал головой;

– Большие потери будут… И даже едва ли получим мы разрешение на это от князя.

– Зачем же нам просить разрешение, когда бой еще не кончился? – так и вскинулся Хрулев.

– Кончился, мне так кажется, Стефан Александрович, иначе почему же так тихо? Вы кого оставили на редутах?

– Подполковника Урусова я оставил командиром и Забалканской батареи и обоих редутов. Он же мне и доложил, что редуты отбиты.

– Он доложил, вот видите! А вы лично, значит так, не были на редутах?

– Не мог попасть. Видел только, что там уже были французы.

– Это и мы видели отсюдова, – сказал Нахимов.

– Да, но, позвольте доложить, когда я прискакал ко второму бастиону, показались эриванцы, два батальона, – вел подполковник Краевский. Его я направил через мост поддержать на Забалканской батарее князя Урусова. Тут у него жаркое дело было с французами, – это я видел, – однако эриванцы французов погнали и к Забалканской вышли, это я видел своими глазами… А потом туда же пошел и Кременчугский полк, четыре батальона…

– А-а, да, с такой поддержкой, пожалуй, могли быть взяты редуты, – согласился было Тотлебен, но Хрулев отозвался досадливо:

– Я получил ясное донесение об этом! Как же так не взяты?

– Во всяком случае, э-э, по Камчатке надо открыть огонь, чтобы там не работали, – сказал на это Нахимов; Тотлебен же добавил:

– Вопрос с редутами для меня все-таки, прошу прощения, Стефан Александрович, не совсем ясен. Между тем это есть очень важный вопрос.

Может статься, что придется открыть огонь и по редутам тоже.

– Вот видите, вы, значит, мне не верите, что ли? – возмущенно вскрикнул Хрулев.

Тотлебен взял его примирительно под локоть:

– Стефан Александрович, вам я верю! Вам я не смею не верить, – боже меня сохрани! Но донесение, донесение, какое вы получили касательно редутов, – это нуждается в проверке.

– Хорошо, можно послать туда офицера, – сказал Хрулев.

– Э, так уж и быть, я лучше сделаю, если сам поеду, – возразил Тотлебен. – Ведь если обнаружится, что редуты уже не наши, – допустим это на минуту только, – то зачем же тогда идти отбивать люнет? Разве можно будет в нем удержаться, когда будут фланкировать нас с редутов.

– Редуты взяты нами! – ударил себя в грудь Хрулев.

– Тем для нас лучше… Мне надобно их проведать, – наладить там работу, – мягко, но упрямо сказал Тотлебен и, взяв с собой ординарца – казака-урядника, направился к редутам, но не полем недавнего сражения, а вдоль линии укреплений.

Добравшись до первого бастиона, который не слишком пострадал от канонады, но требовал, как и соседний второй, больших работ, чтобы его усилить, если только пали редуты, Тотлебен повернул к мосту через Килен-балку. Навстречу ему непрерывно двигались солдаты с носилками, – несли раненых.

Носилок, однако, не хватало, – тащили раненых и на ружьях, покрытых шинелями, переругиваясь на ходу хриплыми голосами, так как поминутно спотыкались в темноте на тела убитых. Около моста было особенно много этих тел, – они лежали грудами по обе стороны моста, оттащенные сюда с дороги.

– Эй, братцы! Вы какого полка? – остановил Тотлебен лошадь перед идущими с носилками, на которых слабо стонал раненый.

– Эриванского, ваше всок… – устало ответил один из передней пары.

– Откуда идете?

– А оттеда, с редута, ваше…

– С редута? С какого именно?

– Кто же его знает, как его имечко, ваше… – Солдат пригляделся и добавил:

– Нам ведь не говорили, ваше пресходитс…

– Значит, Во-лын-ский редут наш теперь и Селенгинский тоже? – отчетливо и раздельно спросил Тотлебен.

– Известно, наши, ваше пресходитс… – уже совсем бравым тоном ответил солдат, но Тотлебен, чтобы окончательно уяснить себе это, счел нужным спросить еще:

– Отбиты, значит, вашим полком у французов?

– Так точно-с, отбиты! – громко уже и даже не без гордости за свой полк ответил эриванец, а трое других молчали.

– Ну, молодцы, когда так! – обрадованно сказал Тотлебен.

– Рады, стратс, ваше пресходитство! – гаркнули теперь все четверо, и Тотлебен послал коня дальше, уже не останавливая других встречных.

Но невдали от холма, на котором расположена была Забалканская батарея и где заметно было многолюдство, какой-то фельдфебель, судя по начальственно-жирному голосу, отдавал приказания кучке солдат, и Тотлебен задержал около него лошадь.

– Какого полка? – спросил он, слегка нагибаясь к фельдфебелю.

Тот, наметанным глазом окинув его, сразу вытянулся, вздернул к козырьку руку и отчеканил:

– Кременчугского егерского, ваше превосходитс…

– Ага! Хорошо, – Кременчугского… А что, редуты Волынский и Селенгинский в наших теперь руках?

– Редуты, так что… не могу знать, ваше превосходитс…

– Не знаешь даже? Как же ты так? – удивился Тотлебен.

– Наш полк до эфтих редутов не дошел, ваше превосходитс…

– Вот тебе раз! А почему же именно он не дошел?

– По причине сильного огня противника, ваше превосходитс…

– Допустим… Допустим, ваш полк не дошел, – но тогда, значит, другой полк дошел, а?

– Не могу знать за другой полк, а только наш Кременчугский пришел с города последний, а других еще после нас не видать было, ваше превосходитс…

Тотлебен вздернул непонимающе плечи и заторопился на батарею, чтобы там расспросить того, кто должен знать это лучше, чем фельдфебель и рядовые.

Непроходимый беспорядок нашел он на батарее. Он спросил одного из попавшихся ему офицеров о редутах, тот довольно уверенно ответил, что удалось отбить только эту батарею, редуты же остались за французами.

– А кто здесь командир? – спросил возмущенно Тотлебен.

– Подполковник князь Урусов.

– Где он сейчас?

– Не могу знать, ваше превосходительство.

С трудом удалось найти Урусова.

– Скажите хоть вы, наконец, князь, наши или не наши редуты?

– Какое же может быть сомнение в этом, ваше превосходительство? – как будто даже удивился Урусов такому вопросу. – Разумеется, наши.

– Ну вот, насилу-то я узнал, что надо! – обрадовался Тотлебен. – Но это есть безобразие, должен признаться, что никто у вас тут ничего толком не знает!.. Кто же командиром там, на обоих редутах? Или на каждом из них особый?

– Командиром всего этого закиленбалочного участка назначен генералом Хрулевым я, ваше превосходительство, но командующий Эриванским полком подполковник Краевский подчиняться моим распоряжениям не желает, а командир Кременчугского, полковник Свищевский, старше меня чином и тоже не желает меня знать! – желчно ответил Урусов.

– Хорошо, отлично, но где же они, эти штаб-офицеры – Краевский и Свищевский? – полюбопытствовал Тотлебен.

– Они?.. При своих полках, ваше превосходительство.

– Какой же из двух полков на Волынском, какой на Селенгинском редуте?

– Этого я не могу сказать в точности…

– Вот тебе раз! Но ведь вас же, князь, оставил генерал Хрулев за командира всего этого участка?

– Что же я могу сделать, если они этого словесного распоряжения не слыхали и подчиняться мне не желают?

– Однако нижних чинов Кременчугского полка я встретил сейчас здесь, – вспомнил Тотлебен.

– Да, здесь, около батареи, есть, кажется, и кременчугцы и эриванцы, но большая часть этих полков должна быть там, на редутах…

– Боже мой, это есть неразрешимая для меня задача! – развел руками Тотлебен. – Но, может быть, здесь есть кто-нибудь из бывшего гарнизона редутов, а? Комендантом Селенгинского, например, был лейтенант Скарятин…

Он жив, не знаете?

– Лейтенант Скарятин здесь, ваше превосходительство, – по-строевому ответил из темноты около сам лейтенант Скарятин и выдвинулся вперед.

– А-а, ну вот, ну вот, голубчик, вы мне скажете, наконец, кто теперь командиром на вашем редуте и кто на Волынском? – обрадованно обратился к нему Тотлебен, но Скарятин ответил так же, как многие до него:

– Не могу знать, ваше превосходительство.

– В таком случае сейчас же подите и узнайте и доложите мне! – вспылил Тотлебен. – Черт знает, какой тут беспорядок!.. Возьмите команду матросов и идите немедленно. Я буду вас ожидать здесь.

– Есть, ваше превосходительство!

Скарятин исчез в темноте, а Тотлебен пошел осматривать укрепление, и первое, что его поразило, были заклепанные ершами орудия, – одно, другое, третье, все подряд.

– Безобразие! Что же это такое? Это есть полнейший абсурд! – кричал Тотлебен Урусову. – Раз только батарея была занята вами, это был ваш первейший долг приказать расклепать орудия! Или же… или вы намерены были сдать батарею совсем без всякого боя, в случае ежели противник пошел бы на вас в атаку, а?

– Это мой недосмотр, ваше превосходительство, – сконфуженно отвечал Урусов.

– Недосмотр, вы говорите? Это… преступление, а совсем не какой-то там недосмотр!

Не меньше получаса провел на батарее Тотлебен, лично во все вникая и приводя ее в боеспособный вид. Наконец, вернулся Скарятин.

– Из разведки прибыл, ваше превосходительство, – доложил он Тотлебену.

– Ну что? Как? Говорите!

– Приблизившись к редутам, насколько было возможно, я очень ясно слышал там французский разговор в нескольких местах, ваше превосходительство…

– Это… это что же значит? – недоумевал еще Тотлебен.

– Для меня стало ясно, что оба редута заняты французами, ваше превосходительство, – очень отчетливо ответил Скарятин.