Текст книги "Дорогой Леонид Ильич"

Автор книги: Сергей Семанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Главное – в политической сути статьи, ее направленности. Взяться тогда за перо меня побудило осознание той угрозы, которую несла все возрастающая сила националистических и шовинистических взглядов, все более опутывавших общество с конца 60-х годов. Это неминуемо влекло за собой сползание к национал-коммунизму с его основными известными миру атрибутами, характерными для национал-социализма. На этом пути было бы завершено дело, начатое «вождем всех времен и народов», – создание имперской идеологии коммуно-фашизма.

К сожалению, время подтвердило мои опасения. Сегодня, когда речь заходит о возрождении большевизма в форме коммуно-фашизма, корни этих трагедий следует искать именно в национализме, имперской идеологии. Кстати, многие литературные деятели, упомянутые в моей статье, и сегодня являются глашатаями особого рода спекулятивного «патриотизма», по сути своей агрессивного шовинизма».

Очень скромно, даже застенчиво высказался автор русофобской статьи в 1996 году, при полном всевластии Ельцина, Березовского и Чубайса! Имен не назвал – ни тех, о ком сожалеет, и тех, кого и тогда обзывает «нацистами». Словом, уклонился от обсуждения. Понимал, что выглядит он с любой течки зрения, как партийный карьерист, и только. А статью свою, имея огромные издательские возможности, так и не опубликовал. Автору данной книги пришлось за него проделать эту работу.

…Точно такую же осторожную осмотрительность проявлял Брежнев и во всех прочих острых идеологических вопросах. В 70-х годах самыми шумными в этом ряду стали дела писателя Солженицына, академика Сахарова и других. Брежнев вмешиваться во все эти скандалы не желал, перекладывая решение на Суслова, а потом все чаще и чаще на Андропова, который все более входил в силу. Зять Брежнева Ю. Чурбанов вспоминал в этой связи:

«Помню, как-то раз он с Андреем Андреевичем Громыко обсуждал вопрос о выезде из СССР. Тогда Леонид Ильич достаточно резко сказал: «Если кому-то не нравится жить в нашей стране, то пусть они живут там, где им хорошо». Он был против того, чтобы этим людям чинили какие-то особые препятствия. Юрий Владимирович, кажется, придерживался другой точки зрения по этому вопросу, ведь многих людей не выпускали из-за «режимных соображений», это было вполне естественно. Сейчас тоже выпускают не всех. Не помню, чтобы в разговорах Леонида Ильича возникало имя Солженицына, – кажется, нет, ни в положительном, ни в отрицательном аспектах. Может быть, Щелоков что-то докладывал Леониду Ильичу о решении Вишневской и Ростроповича, с которыми был дружен, но Леонид Ильич в эти вопросы не вмешивался. Все-таки это была прерогатива Юрия Владимировича Андропова. А вот об Андрее Дмитриевиче Сахарове разговоры были. Леонид Ильич относился к Сахарову не самым благожелательным образом, не разделял, естественно, его взгляды, но он выступал против исключения Сахарова из Академии наук. Суслов настаивал, причем резко, а Леонид Ильич не разрешал и всегда говорил, что Сахаров большой ученый и настоящий академик. Какую позицию в этом вопросе занимал Юрий Владимирович, я не знаю, все-таки это были вопросы не для домашнего обсуждения. Одно могу сказать твердо: письмо Сахарова к Брежневу в домашнем кругу никак не комментировалось. Может быть, оно просто не дошло до Леонида Ильича? Трудно сказать. Но никаких разговоров вокруг этого письма не было и в доме о Сахарове не говорили».

Да, Брежнев стремился уклониться от неприятных его натуре острых мер против известных интеллигентов, к которым он, человек из трудового народа, привык относиться почтительно, как к людям образованным и наделенным талантами. Однако подчиненные «доставали» его в таких делах, стремясь переложить ответственность. Особенной настойчивостью отличался тут темный интриган Андропов. 7 февраля 1974 года он направил Генсеку в высшей степени характерное письмо:

«Совершенно секретно Особая папка.

Леонид Ильич!

Обращает на себя внимание тот факт, что книга Солженицына, несмотря на принимаемые нами меры по разоблачению ее антисоветского характера, так или иначе вызывает определенное сочувствие некоторых представителей творческой интеллигенции… Исходя из этого, Леонид Ильич, мне представляется, что откладывать дальше решение вопроса о Солженицыне, при всем нашем желании не повредить международным делам, просто невозможно, ибо дальнейшее промедление может вызвать для нас крайне нежелательные последствия внутри страны. Как я Вам докладывал по телефону, Брандт выступил с заявлением о том, что Солженицын может жить и свободно работать в ФРГ. Сегодня, 7 февраля, т. Кеворков вылетает для встречи с Барром с целью обсудить практические вопросы выдворения Солженицына из Советского Союза в ФРГ. Если в последнюю минуту Брандт не дрогнет и переговоры Кеворкова закончатся благополучно, то уже 9—10 февраля мы будем иметь согласованное решение, о чем я немедленно поставлю Вас в известность. Если бы указанная договоренность состоялась, то, мне представляется, что не позже чем 9—10 февраля следовало бы принять Указ Президиума Верховного Совета СССР о лишении Солженицына советского гражданства и выдворении его за пределы нашей Родины (проект Указа прилагается). Самую операцию по выдворению Солженицына в этом случае можно было бы провести 10–11 февраля.

Все это важно сделать быстро, потому что, как видно из оперативных документов, Солженицын начинает догадываться о наших замыслах и может выступить с публичным документом, который поставит и нас, и Брандта в затруднительное положение. Следовало бы не позднее 15 февраля возбудить против него уголовное дело (с арестом). Прокуратура к этому готова.

Уважаемый Леонид Ильич, прежде чем направить это письмо, мы в комитете, еще раз самым тщательным образом взвешивали все возможные издержки, которые возникнут в связи с выдворением (в меньшей степени) и с арестом (в большей степени) Солженицына. Такие издержки действительно будут. Но, к сожалению, другого выхода у нас нет, поскольку безнаказанность поведения Солженицына уже приносит нам издержки внутри страны гораздо большие, чем те, которые возникнут в международном плане в случае выдворения или ареста Солженицына.

С уважением Ю. Андропов».

Весьма необычный документ в партийно-советской переписке, на это нельзя не обратить внимания! Внешне похож на личное письмо некоего Юрия Владимировича к Леониду Ильичу, в конце даже «с уважением» поставлено. Но хитрый Андропов знал свое дело! Вопрос острый, и, прежде чем ставить его на Политбюро, как бы оно ни было уже послушно тогда Генсеку, надо упредить его лично, и только его. А уж пусть он решает… Андропов, помня судьбу своего предшественника Семичастного, пуще всего боялся потерять доверие Брежнева. А заодно и вовлекал его в свои дела…

По тогдашнему идейному раскладу Солженицын считался «славянофилом», его ссылка, согласно уже устоявшимся брежневским «качелям», с очевидностью подсказывала некие карательные меры против западника Сахарова (уж тот-то был поборником буржуазного Запада без всяких кавычек!).

С Сахаровым еще долго возились, перекидывая его с ладони на ладонь, как горячий блин: и уронить нельзя, и съесть горячо. Но вот в декабре 1979 года наши войска вдруг ввели в Афганистан, о чем подробнее далее. В мире поднялась такая шумиха, что нашему руководству стало уже все равно – одним воплем больше или меньше… Пусть уж будет больше: и сослали Сахарова в Горький. Выглядела эта ссылка странновато – огромный город в сердце России, старейший образовательный, культурный и научный центр. А миллион его жителей, они что, тоже были ссыльными? Но Андропову плевать на все было, лишь бы прикрыть дело: въезд в город иностранцев был наглухо закрыт. И решили. Вряд ли эти и все подобные меры радовали Леонида Ильича, но что ж делать? Они оба были явные и нескрываемые антисоветчики, а Брежнев с юности и до конца преклонных дней был всей душою за Советскую власть.

Весьма выразительно брежневские «идеологические качели» выявились в его отношениях с писателем Михаилом Шолоховым. Они были знакомы, и давно, внешние отношения их оставались самые благоприятные. Нет прямых свидетельств, но и сомнений нет, что Брежнев относился к писателю с подобающим уважением, хотя роман «Тихий Дон» вряд ли когда-либо одолел до конца – длинно это было бы, да и тяжеловато ему читать. Русско-патриотическая линия Шолохова была всегда очевидной и твердой, он ее никогда не скрывал, напротив. Брежнев, разумеется, о том знал, как и про то, что старый интернационалист Суслов писателя чрезвычайно не любил.

19 июня 1970 года Шолохов из станицы Вешенской обратился к Генсеку с кратким письмом, отчасти деловым, отчасти личным:

«Дорогой Леонид Ильич!

В этом году исполняется 400 лет со дня официального узаконения царем Иваном Грозным существования Донского казачества. Событие это, как известно, имеет немаловажное значение для истории государства Российского…

Не писал по этому вопросу раньше потому, что подходили юбилейные дни Владимира Ильича и все остальное, естественно, отодвигалось на задний план.

Шлю добрые пожелания и обнимаю.

Ваш М. Шолохов».

Для современного читателя, который постоянно видит на телеэкране упитанных мужиков, украшенных неизвестными погонами и наградами и одетых в казачьи мундиры, может возникнуть непонимание, что за сложность такая – провести юбилей Донского казачества? Нет, в те годы еще твердо придерживались догмы, что казаки – сословие «реакционное», а Григорий Мелехов – «отщепенец»… Все это советские граждане воспринимали еще со школьных учебников. В этой связи письмо Шолохова следует признать исключительно смелым.

Отметим попутно, что писатель очень хорошо понимал душу своего высокого адресата: на юбилей Ленина ссылается, называя его Владимиром Ильичем, хотя со дня апрельских торжеств прошло уже четыре месяца, можно было бы уже отдохнуть… Отметим, наконец, что последнее слово письма – «обнимаю», значит до того обниматься им уже приходилось, и возможно – не раз.

Шолохов был членом ЦК КПСС, поэтому пользовался в необходимых случаях фельдсвязью, письмо достигло Кремля быстро, помощники передали его «самому». Уже 25 июня Брежнев собственноручно наложил резолюцию: «Тов. Демичеву П.Н. Прошу рассмотреть – затем обменяемся мнением по поднятому вопросу» (отметим уж сразу две ошибки тут: тире вместо запятой, а слово «мнение» в единственном числе).

Тогдашний секретарь ЦК по идеологии Петр Нилович Демичев был ничтожеством из ничтожеств. Инженер-химик по анкете, химические проблемы он знал еще хуже, чем вопросы культуры, хотя этой областью долго руководил в масштабах всего Советского Союза. Главная его задача была – всячески избегать личной ответственности за любое мало-мальски серьезное решение. И вдруг Генсек подкидывает ему такое дельце – решать вопрос о юбилее политически подозрительного казачества!

Демичев велел своему аппарату подготовить соответствующие бумаги по поводу 400-летия донцов. Идеологические чиновники пришли в ужас от этой дерзости, запаслись соответствующими бумагами от историков-марксистов и подготовили справку на Секретариат ЦК: «Развертывать какую-либо пропагандистскую работу, посвященную 400-летию Донского казачества, было бы нецелесообразным». Отметим, что готовил русофобский документик А. Яковлев, будущий «демократ».

«Справку», подготовленную командой Яковлева, утвердили на Секретариате 18 сентября. Ее подписали Суслов, Кириленко, Демичев и другие, но подписи Брежнева под документом нет. Хоть был он «совершенно секретный», но не хотел Леонид Ильич оставаться в истории недоброжелателем великого писателя, которого весьма чтил. А донские казаки? Ну, они и куда худшие времена переживали…

В семидесятые годы в общественной жизни страны уже не происходило шумных гласных идеологических скандалов. Прекратились кампании «подписантов», престиж журналов «Новый мир» и «Юность» упал, наиболее решительные люди из либерально-еврейского лагеря перебрались за рубеж, оставшиеся перешли на «самиздат». С другой стороны, уже не нужно было менять руководство журнала «Молодая гвардия», прежняя патриотическая линия там продолжалась, но уже без резких выпадов. Брежнев был, видимо, доволен этой «тишиной» в идеологии, но тишина эта была обманчивой. О подлинном положении дел в области идеологии изложено в новом письме Шолохова к Брежневу восемь лет спустя. Цитируем основные положения письма:

«Дорогой Леонид Ильич!

Одним из главных объектов идеологического наступления врагов социализма является в настоящее время русская культура, которая представляет историческую основу, главное богатство социалистической культуры нашей страны. Принижая роль русской культуры в историческом духовном процессе, искажая ее высокие гуманистические принципы, отказывая ей в прогрессивности и творческой самобытности, враги социализма тем самым пытаются опорочить русский народ как главную интернациональную силу советского многонационального государства, показать его духовно немощным, неспособным к интеллектуальному творчеству. Особенно яростно, активно ведет атаку на русскую культуру мировой сионизм, как зарубежный, так и внутренний. Широко практикуется протаскивание через кино, телевидение и печать антирусских идей, порочащих нашу историю и культуру, противопоставление русского социалистическому. Симптоматично в этом смысле появление на советском экране фильма А. Митты «Как царь Петр арапа женил», в котором открыто унижается достоинство русской нации, оплевываются прогрессивные начинания Петра I, осмеиваются русская история и наш народ. До сих пор многие темы, посвященные нашему национальному прошлому остаются запретными. Чрезвычайно трудно, а часто невозможно устроить выставку русского художника патриотического направления, работающего в традициях русской реалистической школы. В то же время одна за другой организуются массовые выставки так называемого «авангарда», который не имеет ничего общего с традициями русской культуры, с ее патриотическим пафосом.

Деятели русской культуры, весь советский народ были бы Вам бесконечно благодарны за конструктивные усилия, направленные на защиту и дальнейшее развитие великого духовного богатства русского народа, являющегося великим завоеванием социализма, всего человечества.

С глубоким уважением Михаил Шолохов.

14 марта 1978 г.».

Ныне к письму уже необходимы пояснения. Давно позабытый фильмик про царя Петра и его арапа вызвал по выходе в 1976 году большой, хоть и негласный, скандал. Режиссер А. Митта (Рабинович) единственным наследником Петра Великого показал его арапа в исполнении Владимира Высоцкого. Суть картины очевидна: в дикой России только нерусский человек может быть умным и благородным. Сценарий слепили опытные драмоделы Ю. Дунский и В. Фрид, а взвинченную музыку сочинил А. Шнитке – будущий великий гений, а тогда лишь скромный лауреат Госпремии им. Н.К. Крупской.

Русофобское то киноизделие было настолько открытым, что вызвало многочисленные письменные протесты. В августе 1977 года автор данной книги привез эти материалы к Шолохову в Вешенскую, писатель очень ими заинтересовался.

Теперь, после великого погрома государства Российского и его культуры, ясно видно, как далеко глядел и временно призывал великий русский писатель! Впрочем, рассказ тут не о Шолохове, а о Леониде Ильиче Брежневе. Сразу отметим чисто внешнее различие тональности писем.

В своем новом послании Шолохов уже не шлет Генсеку «добрых пожеланий» и тем паче не «обнимает» его. Тон письма крайне серьезен и к шуткам никак не располагает. Далее. На полученном документе нет одобрительных резолюций Брежнева, однако невозможно предположить, чтобы Генсеку такого рода письмо не доложили бы. Значит… обиделся Леонид Ильич, усмотрел в шолоховских упреках упрек и самому себе, своей ничтожной политике в идеологической сфере (правильно усмотрел!). Обиделся, рассердился и отправил письмо для рассмотрения и ответа новому секретарю ЦК по идеологии, сменившему Демичева, – им стал бывший редактор «Правды» М.В. Зимянин. Был он примерно таких же дарований, как и его предшественник, но, человек Суслова, он явно был сторонником его интернациональной линии.

Зимянин, в отличие от Демичева, не постеснялся проявить свои взгляды. Он подписал записку, направленную в Секретариат ЦК, в которой выступлению писателя давалась недвусмысленная оценка: «Записка тов. Шолохова, продиктованная заботой о русской культуре, отличается, к сожалению, явной односторонностью и субъективностью оценки ее современного состояния, как и постановки вопроса о борьбе с нашими идеологическими противниками».

Итак, русско-патриотические заботы писателя не воспринимаются вовсе, но это еще далеко не все, далее Шолохов осторожно намекает на тех, с кем он как раз призывал бороться! Читаем: «Главную задачу наши противники видят в том, чтобы подорвать или ослабить социалистические принципы русской советской культуры, противопоставить ее культуре других народов СССР». Каких именно «народов», не уточнялось, но о сионизме тут далее сказано кое-что:

«Изображать дело таким образом, что культура русского народа подвергается ныне особой опасности, связывая эту опасность с «особенно яростными атаками как зарубежного, так и внутреннего сионизма», – означает определенную передержку по отношению к реальной картине совершающихся в области культуры процессов. Возможно, т. Шолохов оказался в этом плане под каким-то, отнюдь не позитивным, влиянием». Во как! Писателю уже шьют «групповщину». А никакого сионизм в СССР нет. Тысячи граждан в Израиль не уезжают. И Высоцкий, исполняющий в русофобском фильме Митты главную роль, не носит постоянно галстук с могендовидом.

И вот итог: «Разъяснить т. М.А. Шолохову действительное положение дел с развитием культуры в стране и в Российской Федерации, необходимость более глубокого и точного подхода к поставленным им вопросам в высших интересах русского и всего советского народа. Никаких открытых дискуссий по поставленному им особо вопросу о русской культуре не открывать». Ясно, четко и вполне оскорбительно. Безликий партаппаратчик должен, видите ли, «разъяснить» великому писателю нынешнее положение в русской культуре. А то он не понимает этого, засев в своих Вешках и находясь «под каким-то влиянием»…

Секретариат ЦК 27 июня многостраничные бумаги Зимянина и иных утвердил, там красуются подписи Суслова, Кириленко, Черненко, всех остальных, но подписи Брежнева опять нет. Однако теперь эта обычная его уклончивость выглядела совсем иначе, нежели в 1970 году. Тогда речь шла о принципиальном, но все-таки второстепенном деле, теперь же – о корневых вопросах духовного развития страны. У Брежнева была прекрасная возможность – с помощью писателя, обладавшего громадным нравственным авторитетом во всем мире, начать хотя бы очень осторожное движение навстречу пробуждающейся духовности русского народа, основы и опоры социалистического Советского Союза. Но Брежнев ничего не понял и ничего не сделал.

Никаких оправданий тут ему нет и никогда не будет.

К концу жизни Брежнев оказался почти полностью окружен идеологическими советниками вполне определенного политического и национального толка. Особой его любовью пользовался очень сомнительный ученый из журналистов, ставший академиком, Николай Израилевич Иноземцев (отчество по паспорту – Николаевич), на XXVI съезде в 1981 году он стал даже членом ЦК КПСС. Но как острили соплеменники Иноземцева, жадность фраера сгубила… На посту директора Института мировой экономики начал подворовывать, попался, а тут еще его молодые забалованные сотруднички создали нечто вроде подпольного кружка. Вмешалось КГБ, Московский горком начал партийное дело. Иноземцев от страха скончался, но дело продолжалось.

Однако тут вовремя вступились друзья-советники Иноземцева. Позже об этом рассказывал Г. Арбатов с неприличной даже откровенностью:

«Мы с Бовиным решили попытаться во время уже намеченной встречи с Л.И. Брежневым, хорошо знавшим Иноземцева, поговорить об этом деле, если, конечно, состояние Генерального секретаря позволит завести такой разговор. Обстановка сложилась благоприятно. И мы рассказали Брежневу о невзгодах, которые обрушились на Иноземцева и, видимо, ускорили его смерть, и о том, что на послезавтра намечено партийное собрание, где постараются запачкать саму память о нем. Сказали также, что планируется учинить погром в институте.

Брежнев, для которого, судя по его реакции, это было новостью, спросил: «Кому звонить?» Мы, посовещавшись, сказали: лучше всего, наверное, Гришину, который был председателем партийной комиссии, тем более что и директива о проведении партсобрания исходила из МГК. Сделав знак, чтобы мы молчали, Брежнев нажал, соответствующую кнопку. Тут же в аппарате раздался голос Гришина: «Здравствуйте, Леонид Ильич, слушаю Вас».

Брежнев сказал, что до него дошло (источник он не назвал), что вокруг ИМЭМО и Иноземцева затеяно какое-то дело, даже создана комиссия по расследованию во главе с ним, Гришиным. А теперь намереваются посмертно прорабатывать Иноземцева, разбираться с партийной организацией и коллективом. «Так в чем там дело?»

Ответ был, должен признаться, такой, какого мы с Бовиным, проигрывая заранее все возможные сценарии разговора, не ожидали. «Я не знаю, о чем вы говорите, Леонид Ильич, – сказал Гришин. – Я впервые вообще слышу о комиссии, которая якобы расследовала что-то в институте Иноземцева. Ничего не знаю и о партсобрании».

Я чуть не взорвался от возмущения, но Брежнев, предупреждающе приложив палец к губам, сказал Гришину: «Ты, Виктор Васильевич, все проверь, если кто-то дал указание прорабатывать покойного, отмени, и потом мне доложишь». И добавил несколько лестных фраз об Иноземцеве.

Когда он отключил аппарат, я не смог удержаться от комментария: никогда не думал, что члены Политбюро могут так нагло лгать Генеральному секретарю! Брежнев только ухмыльнулся. Возможно, он считал такие ситуации в порядке вещей. Нас с Бовиным обуревали смешанные чувства. С одной стороны, мы были рады, что удалось предотвратить плохое дело. А с другой – озадачены ситуацией наверху и моральным обликом некоторых руководителей, облеченных огромной властью».

После циничного рассказа, как высокопоставленные прислужники обдуривали престарелого Генсека, очень смешно читать возмущение Арбатова, как он страдал от низкого морального облика «некоторых руководителей»… Уж чья бы корова мычала! Интриган-партаппаратчик Георгий Аркадьевич, старательно скрывавший от начальства свой «пятый пункт», к тому времени уже успел пролезть кандидатом в члены ЦК КПСС и депутаты Верховного Совета СССР, заслужить два ордена Ленина и орден Октябрьской Революции, множество иных наградных побрякушек и званий. И всего этого он достиг при безупречном моральном облике и никогда «нагло не лгал» своему Генеральному секретарю…

Впрочем, гораздо любопытнее иное. Николай Израиле-вич ушел в иной мир, похоронен по высшему разряду на номенклатурном кладбище, чего же потом-то было беспокоиться его друзьям-соплеменникам Арбатову и Бовину? А было отчего. Партийная комиссия горкома могла многое бы раскопать не только в денежных злоупотреблениях, а и во многом ином. Например, о своеобразном «подборе кадров» в элитном институте, про частые зарубежные командировки и странный подбор иностранных гостей, многое иное. Еще опаснее с КГБ: их люди без труда определили бы, что рекомендации Института мировой экономики, направляемые в ЦК и правительство, почему-то выгодны экономике не нашей, а западной… А ведь эти опасные ниточки потянулись бы и за пределы иноземцевского заведения… Куда же?

Однако Леонид Ильич все это уже плохо понимал…

В конце его деятельности брежневские «идеологические качели» перестали делать осторожные движения вправо-влево и застыли в некой вполне определенной позиции. Русско-патриотической ее никак уж нельзя было назвать. Это принесло потом неизмеримые несчастья и горести всему многонациональному советскому народу.

Итак, из Кремля и Старой площади на здоровую и спокойно развивающуюся страну пополз, как удушающий туман, пресловутый застой. Ясно, что именно оттуда выполз предатель Горбачев. Тут нельзя не удержаться от сравнения. Вся прозападная либерально-еврейская тусовка уже с начала нынешнего века галдит о наступившем в России новом застое. Не без оснований галдит, нельзя тут не согласиться.

Вспомним русофобские шабаши на березовско-гусинском телеэкране – теперь приутихли. Или жуткую истерию, которую учинили при трагедии с подводной лодкой «Курск» – ныне сквозь зубы рассказывают о новейших ракетах, лучших в мире. Всенародно рыдали о судьбе чеченских работорговцев и фальшивомонетчиков – умолкли. Застой для этой публики наступил? С их точки зрения, да, но мы, российские граждане, о том жалеть не должны. После того, как пик тяжелейшей болезни у человека прошел, ему крайне полезно крепко выспаться или хотя бы подремать. Так что нынешний якобы «застой» российскому обществу ныне полезен, а вот брежневский застой (уже без кавычек) принес стране самые тягостные последствия.

Остановка брежневских «качелей» на мертвой точке породила неизбежный застой в идеологии. Для идеократической Советской страны это было смертельно опасно, ибо политика определилась сверху, от тех идей и взглядов, которые в каждый данный период господствовали в правящих верхах. И вот всякое движение идей исчезло, быстро превратилось в окаменелую догму, своей тоскливой скукой раздражавшую всех – левых, правых, красных, белых, любых.

Конечно, обе стороны продолжали как-то бороться и в этих условиях. Либералам-западникам помогал Запад и его «голоса». Патриоты пытались действовать исподтишка, пользуясь отдельными сочувствующими в армии и даже госбезопасности.

Однако именно руководство госбезопасности (лично Андропов и тогдашний начальник Пятого управления Ф. Бобков), действуя решительно и даже нагловато, полностью разгромили «русскую партию». А «еврейскую партию» они же, так сказать, законспирировали. Об этом мы подробно тут говорить не станем, ибо к описанию деятельности Брежнева данный сюжет прямо уже не относится. Мрачная та история изложена в наших книгах об Андропове. Чего стоит одна лишь андроповская записка от 28 марта 1981 года «Об антисоветской деятельности Иванова A.M. и Семанова С.Н.». Всем членам Политбюро разослал, а не только одному Брежневу, как когда-то! Добавим уж в заключение, что совсем недавно о борьбе «русской» и «еврейской» партий вышли две монографии: Н. Митрохин. Русская партия. М., 2003 и А. Байгушев. Русская партия внутри КПСС. М., 2005. Читайте и размышляйте. Первой заявила о себе, как и следовало ожидать, «еврейская партия». «Русская» же, естественно, медленно запрягала, зато быстрее поскакала. Книга А. Байгушева и ярче, и глубже по выводам.

Теперь – о мелком политическом происшествии в заключительную пору Брежнева. Впрочем, это весьма характерный случай для той эпохи и некоторых известных лиц. 11 мая 1982 года исполнилось 80 лет маршалу Москаленко. Ввиду его высокой номенклатуры вопрос рассматривал Секретариат ЦК. Так как вторую Звезду Героя он получил три года назад, то решили наградить его орденом и дать статью в журнале «Огонек». Редактор «Огонька» многоопытный Сафронов позвонил маршалу и спросил, кого бы он пожелал видеть своим автором. А как раз в декабре 1981-го вышла моя статья о его мемуарах в «Молодой гвардии», ему весьма понравившаяся. Он и предложил Сафронову меня. А я тогда после записки Андропова был выкинут из журнала «Человек и закон» и обитал в скромнейшем «Альманахе библиофила». Ведал ли Москаленко о моих приключениях? Не знаю. Но редактор-то «Огонька» знал все точно. И он молча взял на юбилейную статью другого автора. А мог ведь осторожно намекнуть о том маршалу, а лихой маршал, не привыкший к отказам, мог бы по спецсвязи позвонить, что называется, кому угодно, включая и своего бывшего начальника Политотдела… Это мы к вопросу о роли личности в истории.

В самые последние несколько лет своего правления Брежнев совсем отошел от идеологических вопросов. Этим полностью занялись престарелый интернационалист Суслов, но особенно Андропов, чьи взгляды и пристрастия ныне хорошо известны. Их руками «русский фланг» был в ту пору разгромлен. Со скандалом сменили руководство патриотических центров – издательства «Современник», газеты «Комсомольская правда», журналов «Человек и закон» и саратовской «Волги». Другим в назидание, что все «другие» и поняли.

То, о чем предупреждал Брежнева мудрый Шолохов уже в 1978 году, еще более усилилось, не встречая отпора с противоположной идейной стороны. У либералов-западников был и оставался мощный пропагандистский союзник за рубежом. А русские патриоты? Их ни на каком Западе, да и ни на каком Востоке не жаловали тогда. И тут придется вспомнить слова простого русского мужика из замечательного кинофильма «Чапаев»: «Некуда крестьянину податься»…