Текст книги "Обманутые скитальцы. Книга странствий и приключений"
Автор книги: Сергей Марков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
– Вы с ума сошли, Маклай, – кричит женщина, – пустите меня. Вы еще очень слабы. И потом… это страшно неприлично…
– Нет, вы только послушайте, – говорит Маклай, останавливаясь. Оба переводят дух. Робертсон безмолвно грозит ему пальцем. – Мне послали денег! Много денег… – объясняет Маклай. – И Тургенев, и читатели русской газеты «Голос». Кончено с долгами, пусть на время, но кончено. Я выкуплю коллекции у кредиторов, издам труды, поеду в Петербург, а потом… Потом… Мистрис Робертсон, не сердитесь на меня. Есть у вас шелковая нитка? – неожиданно спрашивает он и подходит к букету незабудок. – Нашел! – обрадованно говорит он, снимая тонкую ленту с букета. – Дайте мне вашу руку, – с самым невозмутимым видом говорит он.
Женщина неуверенно выполняет эту просьбу.
– Небольшое антропологическое измерение, – поясняет Маклай. – Оно никак не должно смутить вас.
Он обертывает ленту вокруг пальца женщины, снимает мерку и завязывает узелок на ленте. Остатком ленты он вновь завязывает букет и ставит его обратно в вазу.
– Я не понимаю вас, – вспыхивает Робертсон и, опустив голову, тихо говорит: – Я так рада за вас, Маклай… Главное, что вы можете теперь выкупить коллекции и издать свои работы… Они осчастливят человечество.
– Ну уж тоже вы скажете, – смущенно машет рукой Маклай. – Раз написано – надо издать. Но кредиторы-то, кредиторы… Когда вы ходили в коттедж за моими книгами, вы видели, что рукописей и коллекций там не так уж и много. Все наиболее важное в залоге у кредиторов. А они, как драконы, стерегут мой клад. Ах, мистрис Робертсон, я доверю вам переговоры с банкирами. Оплатите мои векселя.
Робертсон кивает головой.
– Я, кстати, должна пойти скоро в Сидней.
– Знаете, что мы сделаем? Пусть злые драконы на этот раз служат мне… Надо отдать им на хранение в банковском сейфе «знак Маклая» и мое завещание. Оно лежит в коттедже, в письменном столе. Вот вам ключ. Ага, началось!
Маклай подбегает к окну. Оконные стекла дрожат от звуков пушечной пальбы. Несколько мощных залпов следуют один за другим.
– Какое совпадение! – кричит Маклай. – Ведь сегодня – годовой праздник русского флота.
В окно видно, как на кровле соседнего дома развеваются два флага – военно-морской австралийский и русский Андреевский флаг. Ветер шевелит волосы Маклая и Маргариты Робертсон. Звуки русской песни, музыка, светлая, как волна, врываются в комнату и заполняют собой все. Звуки приближаются. Слышны шаги сотен людей, идущих военным строем. По улице, мимо пальм и эвкалиптов, идут русские матросы с эскадры, посетившей Сидней.
Вот они поравнялись со зданием госпиталя. Солнечные лучи вспыхивают пучками на металлических частях «гармониума» в руках матроса-музыканта. Молодой рослый запевала выводит слова песни «Волга-матушка».
В глазах Маклая – слезы радости.
На лице его – столь известная всем знавшим его «маклаевская» улыбка. В ней – нежность, чистота, что-то детское и вместе с тем грустное.
Маргарита Робертсон безмолвно, быстро берет букет австралийских незабудок и бросает его матросам.
Прямые строгие русские штыки вздрогнули.
Матросы мгновенно переместили их для того, чтобы цветы не упали на штыки. Рослый запевала поймал незабудки на лету и благодарно кивнул Робертсон.
Звуки русской песни постепенно удаляются.
Где-то вдалеке грохочут пушечные выстрелы.
– Госпожа Робертсон, – молит Маклай, – пойдемте хоть на десять минут в госпитальный сад. Оттуда с холма виден морской рейд и корабли.
Торопя Робертсон, он берет ее под руку.
– Под руку? – ужасается она, но не отнимает своей руки. – Что скажут о молодой вдове в Сиднее? Хотя… вы больной, а я сестра милосердия… Я отвечаю за вас перед «Женским обществом» и перед собой… Я переписала вашу статью о жемчужном промысле, которую вы мне давали читать…
В дверях палаты появляется повар с огромной корзиной.
– Господин старший врач приказал мне сопровождать вас, ваша милость, – говорит повар, обращаясь к женщине.
– Ну вот,– разочарованно говорит Маклай, махнув рукой, с детски обиженным видом останавливаясь посредине палаты. – Ну хорошо, идите к моим драконам, заставьте их хранить мой клад. И купите где-нибудь на Джордж-стрит обыкновенный глобус. Я сам все не куплю, а его я обещал в подарок Каину.
– Иду, иду, – откликается Робертсон. – Хоть к драконам, хоть к злым волшебникам, раз это нужно для вас.
– О, добрая фея, – радостно смеясь, шутит Маклай.
Она берет со стола шкатулку с медальоном и прячет ее в свой ридикюль.
Повар, как солдат, делает поворот кругом и выходит из палаты вслед за Робертсон.
– Ушла! – Маклай плотно притворяет дверь и, подойдя к постели, вытаскивает из-под матраца папку с бумагами. – Ну, теперь я успею поработать, пока фея не превратилась в дракона!
Он начинает писать. На бумаге видны уже написанные ранее строчки:
«Н. Н. Миклухо-Маклай.
Путешествия. Т. I и II. (План издания.)
Новая Гвинея, по островам Океании, Индонезия, Малайский полуостров…»
Вдруг Маклай бросает карандаш и хватается за лицо. Он растирает пальцами левую щеку, как бы пытаясь унять сильную боль.
– Проклятая невралгия, – сквозь зубы говорит он и, быстро овладев собой, продолжает свои заметки.
* * *
Маргарита Робертсон стоит на крыльце коттеджа, окруженного пальмами и густыми кустами. Невдалеке от нее – повар с огромной корзиной – еще пустой, как это кажется на первый взгляд.
Голуби разгуливают под окнами. Робертсон кидает им принесенный с собой корм. Медная дощечка на двери коттеджа блестит на солнце.
– Какие они чудесные! – говорит Робертсон, показывая на голубей.
– Да! Под белым соусом они вкуснее кур, – отвечает повар.
Робертсон вставляет ключ в замочную скважину. Ключ не поворачивается, несмотря на все усилия женщины. После нескольких тщетных попыток Робертсон для удобства кладет свой ридикюль на пол.
Робертсон не видит, что повар отставил в сторону свою корзину и неслышно подошел к Робертсон, став за ее спиной.
Скрежет ключа в скважине.
Женщина не замечает, что повар, откинув край белого передника, осторожно и медленно вытащил из кармана или чехла многоствольный револьвер Лефоше.
Свободную руку повар протянул к ридикюлю…
* * *
…Чья-то рука держит человеческий череп. На одном из пальцев блестит перстень в виде паука, раскинувшего серебряную паутину.
– Итак, господа, мы видим, что череп папуаса, европейского преступника или душевнобольного очень похожи по своему, строению. Если мы возьмем и мозг их, то увидим, что у дикаря, преступника и кретина отмечается резкое недоразвитие задних долей мозга. А эти доли, как известно, являются вместилищем чувства и нравственности…
Зритель еще не видит, кто произносит эти слова. Рука с черепом опускается на поверхность кафедры.
Теперь видно, что на кафедре стоит Оттон Фишер.
* * *
…Маргарита Робертсон еще раз повертывает ключ в скважине и толкает дверь. Дверь открылась. Женщина обрадованно вскрикивает и оборачивается к повару.
Радость сменяется испугом. Робертсон видит, что повар исчез. Большая корзина валяется на земле. Маргарита Робертсон на несколько мгновений скрывается в коттедже, потом выходит оттуда и быстро запирает дверь. На ней нет лица. Она мечется на крыльце коттеджа, потом подбегает к большой корзине. Внутри ее, подставкой вверх, лежит глобус.
С глобусом в руках Робертсон бежит по аллее. Вспугнутые ею голуби вьются над деревьями.
– Помогите!– кричит Робертсон.
Голубиный пух кружится в воздухе.
* * *
Маклай в больничном халате стоит перед блестящим офицером в форме английского морского флота.
– Господин Маклай! – говорит офицер. – Я явился к вам по поручению сэра Артура Гордона, высокого комиссара Ее Величества в западной части Тихого океана. Сэр Гордон следил за вашими благородными выступлениями в защиту прав туземцев Тихого океана. Высокий комиссар приказал, чтобы отныне все случаи тайной работорговли приравнивались, с точки зрения закона, к морскому пиратству. Установлен контроль за деятельностью германских торговых домов и компаний на Тихом океане. Разрешите пожать вам руку. Нужна ли вам помощь?
Передайте привет высокому комиссару, – отвечает Маклай. – Благодарите его… А я… Я ни в чем не нуждаюсь…
Офицер отдает Маклаю честь.
Маклай снова один в палате. Он смотрит на часы. Качает головой. Тревога и тоска ожидания написаны на его лице. Он поминутно подходит к окну, возвращается к прерванной работе, бросает ее и меряет шагами комнату.
В комнату врывается оглушительный грохот и звон. Ржанье коней. Тревожные колокольные сигналы. Пожарные повозки одна за другой мчатся по улице. Крики толпы.
Пешеходы бегут под окнами госпиталя. Слышны возгласы:
– Где пожар?
– Загорелось внезапно…
– Как свеча вспыхнуло. Вероятно, поджог.
– Чего смотрела дирекция выставки? Территория не охранялась.
Второй пожарный обоз мчится по улице.
Стоя у окна, Маклай сжимает ладонями виски.
* * *
Зрелище пожара. Пальмы, почерневшие от пламени, окружают пылающее здание. Огонь пляшет на пороге дома, пробивается сквозь двери. Видно, что двери были взломаны.
Пламя подходит к медной дощечке на двери. На дощечке выгравировано по-русски и по-английски: «Н. Н. Миклухо-Маклай».
Еще несколько мгновений – и створка двери с медной дощечкой падает внутрь коттеджа, где бушует пламя.
Голуби летают над пылающим домом.
* * *
Берег Маклая в Новой Гвинее. От разрушенного дома остались только столбы и кровля, покрытая пальмовыми листьями. Под этим навесом сидит заурядный немецкий офицер.
Он ест, вернее, страдальчески рассматривает какую-то длинную кость, которую он было принимался обгладывать.
– Жареный казуар, бульон из черного какаду, – злобно говорит он. – Консервы портятся от жары. Даже пресной воды нет. Сюда бы этого выскочку Блейхрейдера пригласить на денек! Что бы он запел, а? Черт меня дернул согласиться на службу в компанию Новой Гвинеи… Но нас, ветеранов парижского похода, считают незаменимыми. Ах, Страсбург, дивный Страсбург, поневоле вспомнишь тебя в этой дыре!
Офицер бросает обглоданную кость в кусты.
Из кустов выскакивает огромного роста солдат в белом переднике.
– Что прикажете, господин обер-лейтенант? – спрашивает он, становясь во фронт. – С разрешения вашей милости я немного прилег. То лихорадка, то папуасы…
– Лежите, рядовой Гушке, – милостиво говорит офицер. – Что такое трудности для германского солдата? Господин член-учредитель Ново-Гвинейской компании уже заказал медаль для пионеров Новой Гвинеи. Она украсит вашу доблестную грудь.
Солдат ложится в кустах.
– Райская птица на медали, – шипит офицер. – Да я лучше бы согласился на пару берлинских воробьев. А то – ешь каких-то страусов.
К столу приближается тот самый немец, который в 1870 году ехал вместе с Маклаем в омнибусе. Вместо тирольской шляпы теперь на нем пробковый колониальный шлем.
– Вы все своих ягуаров кушаете? – язвительно спрашивает офицера, первый хохоча своей шутке.
– Казуаров, господин начальник, – поправляет офицер.
– Ягуары… казуары… Ведь мы с вами не знаменитые зоологи, как начальник научной части нашего отряда, господин Фишер. Кстати, где он? Да бросьте вы свои кости, – говорит офицер, указывая на груду костей на походном столе.
– Фишер осматривает побережье и ловит своих попугаев. Как бы его снова не скрутила лихорадка. Он и так бредит наяву. И как только этот самый Миклухо-Маклай жил здесь?
* * *
Из глубины рощи на поляну, где стоит хижина, группа солдат вытягивает на руках полевую пушку. Солдаты поют, ухают в такт работы.
– Какая-то скелетная мастерская. – Немец в шлеме сбрасывает со стола кости и кладет на стол толстую папку.
Видна подпись на папке: «Н. Н. Миклухо-Маклай. Новая Гвинея – Австралия».
Немец в шлеме просматривает груду рисунков, развертывает чертежи, раскрывает тетради и с немецкой методичностью делает какие-то пометки на углах бумаг.
– Молодец Гушке!– говорит он. – Все это надо будет переводить Фишеру, как знатоку русского языка. Ого! Сразу видно, что ценная вещь!
Он расстилает на столе карту Архипелага Довольных Людей, которую когда-то рассматривал Маклай вместе с Каином.
Солдаты выкатили пушку на поляну и теперь отдыхают, раскуривая огромные расписные фарфоровые трубки.
– Надо бы почистить мелом «Лумбахскую деву», – говорит немец в шлеме и, замечая недоуменный взгляд собеседника, объясняет: – Этот толстый выродок Берхгаузен из Мюнхена умолил Ново-Гвинейскую компанию назвать пушку именем его дурацкой девы. Из этой старушки мы когда-то били по Парижу. Смех вспомнить: один снаряд попал прямо в музей Кювье!
Бумаги мелькают в руках немца в шлеме.
– Вот они, голубчики! – немец в шлеме откладывает в сторону карандашные портреты папуасов. – Туй… Каин… Саул. Господин начальник полиции Новой Гвинеи, – обращается он к офицеру, – это по вашей части, для розыскных дел.
– Какие зверские лица! – говорит тот, взглянув на портреты. – Насколько мудра уголовная антропология, наука о преступнике.
Появляется Оттон Фишер. Он без шапки, очень бледен.
– Господа, – говорит он возбужденно. – Мы вошли в историю. Древние видели в этих девственных вершинах могучие венцы страны Офир! Сюда приходили корабли Соломона за золотом, черным деревом, жемчугом. Еще в Бремене, в юности, я…
– Примите хины, – перебивает его немец в шлеме. – Кому верить? Страна Офир… ваш доктор Петерс поет то же самое про Африку. У нас в Готтентотской инфантерии Петерсу даже кличку дали – «Золотой миф». А на деле – кровавый понос, дареные страусы и… – он показывает рукой на несколько свежих могил, увенчанных пальмовыми крестами. На каждом кресте – шапка, военный картуз, каска, матросский головной убор.
Из гор долетает тревожный грохот деревянных папуасских барабанов.
– Ваша милость! – огромный полицейский поднимается из кустов. – Извольте взглянуть, что я здесь нашел. Теперь понятно, почему мне было жестко лежать. Но германский солдат…
Фишер и двое его собеседников разглядывают и расчищают, сначала руками, надпись на большой металлической доске, заросшей травой.
– Позвольте, я! – немец в шлеме ногой, обутой в сапог с шипами, расчищает буквы на доске. Скрежет металла.
Одна за другой проступают буквы «Н. Н. М…» и так далее.
Постепенно надпись выступает вся:
«Н. Н. Миклухо-Маклай. Берег Маклая. Новая Гвинея 1871–1872 гг.».
Фишер вздрагивает, глядя на доску.
– Все следы русской культуры в Новой Гвинее подлежат безусловному уничтожению, – говорит немец в шлеме. – Секретный циркуляр А-25… Гушке!
– Я, ваша милость, – Гушке подходит к начальнику.
– Придумайте, как уничтожить это. Хотя… вы хотели делать плиту на походной кухне? Я совсем забыл, что вы еще и повар. Вот что значит брать в повара солдат… Вы нас кормите такой гадостью.
Фишер и немец в шлеме идут мимо немецкого кладбища.
– Что с вами, Фишер? Вам дать хины?
– Я хотел бы вернуться в Бремен к своей матери с чистыми руками, – несвязно говорит Фишер. – Я кабинетный ученый…
– У всех у нас матери, – говорит немец в шлеме. – Гушке, есть у вас мать?
– Так точно! «Каролина Гушке. Кегельбан с подачей пива. Военным и чинам полиции – скидка. Ганновер, площадь Эрнста-Августа, 2/5», – громко рапортует Гушке.
– Что сказала вам ваша матушка, расставаясь с вами?
– Она благословила меня и сказала: Фридрих, убей какого-нибудь грязного дикаря с жемчужиной и привези ее своей бедной старой маме, – выпучив глаза, докладывает солдат.
– Вот это – истинно немецкая мать, мать викинга, – заключает немец в шлеме.
Он набрасывается на Фишера:
– Вы что, солнечный удар хотите получить? Накройте немедленно голову.
Фишер растерянно оглядывается кругом.
Он берет первый попавшийся на глаза головной убор с ближайшего креста.
Это – каска немецкого полицейского.
Фишер нагибается, чтобы посмотреть, что именно за предмет прибит посредине креста, на котором была каска.
Он видит металлический знак, нагрудную бляху с надписью: «Имперская полиция города Берлина, полицейский № 1348».
* * *
Фишер и оба его соратника склоняются над картой Архипелага Довольных Людей, расстеленной на походном столе.
– Что вы мнетесь, как Лумбахская дева? – спрашивает немец в шлеме Фишера. – Действуйте.
Он протягивает Фишеру перо.
Фишер пробует повернуть кольцо с серебряным пауком вокруг пальца. Кольцо не повертывается.
Тень от головы Фишера в каске падает на карту.
– Ах, кабинетная скромность! – кричит немец в шлеме. – Я доложу Блейхрейдеру, как главе компании Новой Гвинеи, о том, что вы строили какого-то Гегеля, когда нужно было действовать. Наука… нейтральность… – передразнивает он Фишера. – Я сам не чужд наукам. Я в Бонне защищал диссертацию «Средневековые рукописи, переплетенные в человеческую кожу». А в Готтентотской инфантерии, если нужно было, мы неграм животы вспарывали, хоть это занятие не из приятных… Дать хины?
Фишер мотает толовой.
– У Герсона Блейхрейдера в сейфе лежит один документик, – понизив голос, говорит немец в шлеме. – Он рассказывает о том, как и кому именно вы продали планы Дунайской комиссии.
Рука Фишера безвольно протягивается к карте Архипелага Довольных Людей.
– Себя не забудьте, – говорит немец в шлеме. – К чему ложная скромность? А о сейфе… Это я просто к слову.
Надпись «Берег Маклая» зачеркнута. Вместо нее появились слова: «Берег Фишера».
Зачеркнута надпись: «Архипелаг Довольных Людей», вместо нее Фишер пишет: «Острова Блейхрейдера».
– Ставьте здесь знак вопроса, – говорит ветеран Готтентотской инфантерии, показывая на надпись «Остров Витязя». – Господин Блейхрейдер ведет переговоры с имперским тюремным управлением о возможном устройстве здесь колонии для ссыльных.
Тень от каски Фишера на карте.
– Гушке, – кричит немец в шлеме, – возьмите этих бездельников от «Лумбахской девы» и отправляйтесь ловить папуасов! Глядите на карту…
Начальник экспедиции набрасывает на карте кругообразный чертеж.
– Вот здесь пройдите все и без добычи не возвращайтесь!
– Может быть, вам и живность какая попадется, – с надеждой в голосе говорит начальник полиции.
* * *
…Холм невдалеке от разрушенной хижины. Длинная тень от врытого в землю флагштока, выкрашенного, как шлагбаум, в черно-белые цвета. Ясные жемчужные облака медленно проходят над флагштоком, как бы оттеняя его зловещий вид.
Фишер, его спутники, выстроившиеся в ряд солдаты, матросы, полицейские стоят у подножья флагштока.
– Вот вам и торжество, – говорит начальник полиции. – Весь оркестр лег от дизентерии. Некому сыграть «Кайзермарша». Зато эти негодяи в горах… слышите? Вот вам и «знак Маклая».
Со стороны гор доносится гром деревянных барабанов.
Начальник полиции подносит к глазам морскую зрительную трубу.
– Что я вижу!
В объективе трубы – мирно бродящая вокруг хижин черная новогвинейская свинья.
Затем видны купающиеся в пыли куры, кокосовые орехи, сложенные близ хижин.
– Там – хлебное дерево, ключевая вода и куры, куры, – как в бреду, повторяет начальник полиции.
– Попробуйте суньтесь туда! – мрачно говорит немец в шлеме. – Маклай учил дикарей уходить в горы при приближении белых. «Знак Маклая» не поможет.
– Рядовой Гушке поймал кого-то, – объявляет немец с трубой.
– Молодец! – хвалит Гушке начальник экспедиции. – Ваша матушка вправе гордиться своим сыном… Схватить такого людоеда…
Гушке принимает позу героя и выпячивает грудь.
Солдаты взяли ружья на изготовку.
К флагштоку идут два солдата из партии Гушке. Они ведут на цепочках двух огромных псов. Собаки тяжело дышат, высунув языки.
Перед немцами стоит пожилой папуас. В левом ухе его – большая серьга из черепаховой кости.
Гушке пристально всматривается в серьгу. Это он делает несколько раз на протяжении сравнительно небольшого времени.
Папуас исподлобья смотрит на белых людей.
Начальник полиции быстро проглядывает несколько портретов папуасов, полученных от начальника экспедиции.
– Медаль с райской птицей украсит вашу грудь, Гушке, – говорит начальник полиции. – Вы поймали важную птицу. Господин Каин состоял при особе Миклухо-Маклая чем-то вроде морского министра или лорда адмиралтейства.
– Маклай, – радостно говорит Каин, услышав знакомое имя.
Гушке одним движением вырывает черепаховую серьгу из уха Каина.
Капли крови скатываются по черной коже.
Гушке вытирает серьгу о передник и прикладывает ее к глазам, как лорнет.
– Гушке! – укоризненно говорит немец в шлеме. – Не мог немного подождать? Скотина! Все испортил!
– Фишер! – кричит начальник. – Начинайте комедию с медальоном, так, для очистки совести. Вряд ли что теперь выйдет. Блейхрейдеру придется втереть очки в нашем донесении. Вот вам маклаевский словарь.
Фишер, заглядывая в небольшую тетрадку, вынимает из грудного кармана «знак Маклая».
При виде медальона Каин делает порывистое движение, улыбается, но улыбка тут же исчезает с его лица.
– Маклай, друг Маклай – кавас Маклай. Понимаешь? – говорит Фишер, показывая на медальон, на себя.
Каин качает головой. Он делает движение, которым как бы просит Фишера убрать медальон.
– Уян – хороший, все – уян, – продолжает Фишер, показывая пальцем поочередно на нескольких немцев. Перстень с серебряным пауком светится на солнце.
– Ну, тут ждать нечего! – говорит начальник отряда. – Спрячьте русскую побрякушку, Фишер! – Он начинает тихо совещаться с начальником полиции.
– Гушке! Взять его. А за серьгу ты получишь трое суток гауптвахты, в Берлине, конечно… Да подожди, негодяй, подъема флага, – приказывает начальник полиции.
Полотнище германского флага медленно ползет к вершине полосатой мачты. Вот оно развернулось…
Немцы, держа руки по швам, издают победные крики.
На флаге виден прусский черный орел.
– Пойдем, дружок. Я тебе вытру слезы, как приказал господин Блейхрейдер, – говорит благодушно Гушке, хватая Каина за руку.
Неизвестно откуда прилетевшая длинная папуасская стрела с зазубриной на конце впивается в грудь черного орла на трепещущем полотнище флага.
Гушке и Каин стоят около ближайших пальм. Пожилой немец в очках держит в руках отобранные у Каина железный топор и копье. Золотое кольцо мерцает на конце копья.
Гушке начинает обыскивать Каина с ног до головы.
– Маклай, – повторяет Каин, улыбаясь и показывая то на пальмы, то на топор, то на свое копье.
Два немца с собаками стоят невдалеке наготове, держа собак за кольца ошейников.
Еще два немца выдергивают жердь из полуразрушенной хижины, прилаживают ее между пальмами и повисают на ней на руках.
…Гушке снимает золотой ободок с копья Каина, внимательно разглядывает кольцо и, найдя пробу, счастливо улыбается и сует ободок в карман.
Каин делает порывистое движение.
– Ну, ну!..– кричит грабитель, – Ты попал в руки к Гушке… Смотри, парень!
…Полотнище флага отяжелело от стрелы.
– К орудию! – кричит начальник отряда. – Заряжай. По горной деревне – огонь!
Выстрел. Орудие откатывается, его на руках водворяют на старое место и вновь заряжают.
Видно, что к лафету прикреплено в особой рамке изображение женщины в рогатом шлеме. У ней – мускулы циркового борца, косы чуть не в руку толщиной. Женщина сжимает в руке боевую дубину. На плечах женщины – косматая шкура. В руке надпись: «Лумбахская дева» (по д-ру Берхгаузену), подарок героям Новой Гвинеи». При каждом выстреле из пушки изображение Лумбахской девы как бы устремляется вперед. При отдаче после выстрела изображение вновь приближается к зрителю.
– Огонь!
Видно, как загорелись горные хижины.
Начальник полиции не отнимает глаз от зрительной трубы.
– Огонь!
К Фишеру подходит Гушке.
– Господин доктор, – говорит он. – На шее у этого дикаря была такая игрушка.
Фишер рассматривает вырезанную из дерева статуэтку, изображающую Миклухо-Маклая. Она прикреплена к шнуру, сплетенному из древесного волокна. Статуэтка очень похожа на то изображение Маклая, которое вырезал Туй на конце своего копья.
– Дайте мне ее, – говорит Фишер и прячет статуэтку в карман. – Гушке, вам надлежит сохранить череп этого папуаса для берлинского музея.
Фишер стоит на фоне зарева от пылающей деревни.
Тело Каина чуть подрагивает на виселице.
Невдалеке от виселицы под пальмами сидит Гушке и с увлечением играет на губной гармонике.
«Лумбахская дева» выпускает снаряд за снарядом по горной деревне.
* * *
Зрелище подвергнутого бомбардировке мирного селения. Сбитые ядрами кокосовые орехи в лужах человеческой крови. Трупы. Горящие хижины. Пушечный снаряд – круглая бомба «Лумбахской девы», пробив кровлю из пальмовых листьев, кружится, как волчок, на полу большой общественной хижины. Внутренний вид хижины напоминает храм. Высятся резные столбы, в углах висят черепа предков. Здесь же собрано оружие, промысловые орудия и т. д. Это – как бы выставка папуасского искусства, музей туземного быта.
Папуас, в котором зритель узнает Саула, несколько мгновений, как ребенок, рассматривает вертящееся ядро. Потом он хватает ядро и выкидывает его за порог.
Грохот взрыва. Летящие осколки впиваются в лица деревянных идолов.
Саул подбегает к самой большой статуе. Это огромное изображение Маклая, вырезанное из целого древесного ствола. У подножья статуи – груда реликвий Маклая: железные топоры, ножи, заступы. Мелькают бумаги, старые этикетки с надписями на русском языке, например, «Чай «Богдыханская Роза». Торговый дом Пономарева», измятые консервные банки и т. д. Все это – следы наивного культа Маклая.
Возле статуи Маклая прислонено копье. На нем – старая соломенная шляпа Туя. У нижнего конца копья на земле лежит человеческий череп. Это все, что осталось от старого папуаса Туя…
Осколок бомбы впивается в лицо статуи Маклая. Саул молитвенно распростерт у подножья изваяния.
За порогом хижины слышен плач детей, стоны раненых, женские вопли.
Саул выбегает из храма.
Через некоторое время он возвращается с несколькими воинами. Они тащат огромные носилки из пальмовых жердей.
Воины по команде Саула водружают на носилки статую Маклая и выносят ее.
Воины запевают «Песню Маклая».
Охваченные экстазом, они не обращают внимания на падающие ядра.
Упавших воинов сменяют другие.
Саул копьем указывает путь воинам.
Они идут в горы, в недоступные лесные дебри.
Статуя Маклая плывет над головами людей.
Очередной пушечный выстрел.
Стены храма рушатся.
* * *
Почерневшие столбы, обугленные балки, груды пепла. Маклай и Маргарита Робертсон стоят на пожарище. В руке Маклая старый саквояж. Робертсон держит в руках глобус, который она купила по просьбе Маклая. На пальце Робертсон блестит золотое обручальное кольцо.
– Ну, Маргарита, простимся с пепелищем и пойдем искать новый кров, – говорит Маклай. – Все наше с нами. Знаешь, где мы будем жить? На морской зоологической станции, которую я основал в бухте Ватсон-Бай. Ты будешь королевой подводного царства, – шутит Маклай, – морской царевной.
– А ты, Маклай?
– А я… Я вроде моего земляка Садко… Но все это шутки. Мы опять нищи, Маргарита. Но это так кажется только… Смотри!
Маклай показывает на стройную пальму невдалеке от пожарища. Ствол ее кое-где почернел от огня, но молодые ее листья зелены и ровны. Голуби, лишившиеся крова, вьют гнездо на ветвях пальмы.
– Жизнь берет свое, – говорит радостно Маклай. – Советы старого Туя пошли мне впрок. Я не хочу умирать. Пусть смерть подкрадывается к нам, как змея. А мы сильнее ее. О, сколько еще надо свершить! Мы живем, живем, Маргарита.
– Ты устал, Маклай, – говорит спокойно и нежно Робертсон, – и зрелище сгоревшего крова волнует тебя… Пойдем отсюда!
– А когда и где имел я свой кров, Маргарита? Хижина в Новой Гвинее. Ее разрушили немцы, здесь – тоже их работа. Они думают, что сильнее их нет. У них пушки, древнетевтонское право, баронские короны. Они хотят проглотить весь земной шар, но они подавятся… Как я их ненавижу!
– Тебе нельзя волноваться, Маклай!
– Но ты больше не отвечаешь за меня перед «Женским обществом содействия медицине», Маргарита. И теперь я здоров. Скоро мы вместе отправимся в Океанию, а потом в Петербург.
Мимо быстро проходит почтальон с туго набитой сумкой. Он пристально вглядывается в лицо Маклая и возвращается обратно.
– Кажется, господин Маклай? – спрашивает почтальон. – Хорошо, что я вас узнал. Сиднейский почтамт приказал мне разыскать вас во что бы то ни стало.
– Хотя бы на дне морском? – шутит Маклай. – Это почти близко к истине. Но в чем дело?
– Вы числитесь выписанным из госпиталя, старый адрес ваш: «Территория выставки», как мы видим, недействителен. Адресата трудно найти.
– В царской России об этом говорят так: «Не имеет определенного места жительства», – перебивает почтальона Маклай.
– Посмотрите, господин Маклай, сами, как вам адресуют некоторые письма: «Берег Маклая», «Архипелаг Довольных Людей»… Но Сидней – сердце Океании, и вся почта для вас поступала к нам, – с гордостью говорит почтальон. – Я вам ее сейчас вручу. Со всех концов мира!
Почтальон начинает опорожнять сумку. Мелькают письма большие и малые, пакеты, бандероли, газеты, книги.
– Боже мой! – ужасается Робертсон. – Вся сумка? Но, Маклай, тебе вредно много читать.
– Знаете, почему я узнал вас? – спрашивает почтальон. Он показывает отдельно отложенный экземпляр журнала, сдвигает узкую бандероль к его нижнему краю. На обложке журнала – большой портрет Миклухо-Маклая. Почтальон уходит, оставив на руках Робертсон огромную кипу корреспонденции.
– Это слава, слава, добытая в бою, – горячо говорит Робертсон. – Смотри, подпись под портретом: «Великий русский путешественник Миклухо-Маклай». Как я счастлива!
Маклай, хмурясь, берет у нее журнал и, не разглядывая обложки, начинает его перелистывать, сняв бандероль.
– Как хорошо, Маргарита, как хорошо! – говорит он сдавленным голосом. – Посмотри сама.
Вся страница журнала занята снимком с известной картины Саврасова «Грачи прилетели». Маклай отворачивается. Он пытается скрыть, что он плачет.
– Ведь это понять только надо, – говорит он, и слезы катятся по его лицу. – Десять лет, целых десять лет не видеть своего отечества. Знают ли медики, что ностальгия – тоска по родине – страшнее всех лихорадок, от которых я умирал?
– Но ведь я права… Пойдем отсюда, Маклай, – умоляет Робертсон. – Скорей в твое подводное царство, – шутит она. – Я пойду за тобой куда ты скажешь. Но здесь так грустно.
– Сейчас, – говорит Маклай. Он перебирает один за другим пестрые конверты. – Нет, Маргарита, я прочту все это… Лев Толстой, Элизе Реклю, Лев Мечников, Тургенев… Боже мой, запоздавшее письмо от Поля Брока! Ведь он уже умер… А вот от «гарибальдийца». Ведь это тот неведомый человек, который помог сохранить мне веру в свои силы в черные дни, когда пруссаки шли на Париж… Все это надо прочесть…
– Сейчас?! – ужасается Робертсон.
– Нет, в нашем морском царстве. Кстати, нам надо спешить. Я хочу проверить установку новых аквариумов… А вот этого письма я не буду читать! – говорит он с гневом.
Маклай показывает на конверт. В углу конверта – изображение черного прусского орла.
